Текст книги "Последний год"

Глава тринадцатая

С утра граф Соллогуб был у Пушкина. Приняв на себя обязанности секунданта, он всей душой надеялся, что именно ему суждено предотвратить эту ужасную для России дуэль.

Владимир Александрович пытался получить согласие поэта на переговоры с виконтом д'Аршиаком по существу столкновения.

– Никаких переговоров! – снова подтвердил Пушкин. – Вам надлежит определить только условия дуэли.

И опять был бодр и ясен, как вчера у Карамзиных.

С мрачными мыслями поехал Соллогуб к виконту д'Аршиаку. Секунданты приступили к совещанию. Пунктуальный виконт начал с заявления, что был бы рад примирению противников. Он, не будучи русским, хорошо понимает, что представляет собой для русских Пушкин…

У Соллогуба прояснилось на душе.

Затем виконт д'Аршиак счел необходимым еще раз обсудить имеющиеся документы и действия противников.

Время шло. Прервав совещание, секунданты решили вновь встретиться в три часа дня у Дантеса. Им, должно быть, не пришло в голову, что, продолжая совещание в присутствии одного из противников, они грубо нарушают права другого. Дантес тоже не возражал. Правда, он не принимал никакого участия в переговорах. Сидел в стороне и даже насвистывал какой-то полюбившийся ему мотив. Никто бы не подумал, что легкомысленный поручик был сейчас зорким наблюдателем, готовым вмешаться при первой надобности. Итак, совещание секундантов возобновилось в три часа дня…

Пушкин весь день провел дома, за письменным столом. Брошюра Голенищева-Кутузова, предъявлявшая опасные и несправедливые обвинения автору «Полководца», вышла в свет. Брошюру заметили, о ней говорили. Те самые «патриоты», которые во времена войны с Наполеоном спасались на долгих в саратовские имения, хором негодовали на поэта. Пушкин занес руку на святыню! Он прославляет Барклая де Толли с очевидным намерением ущемить славу Кутузова!..

Отправив графа Соллогуба для решительных переговоров, поэт вернулся к работе. Он заканчивал свое «Объяснение», которое должно появиться в «Современнике»:

«Слава Кутузова не имеет нужды в похвале чьей бы то ни было, а мнение стихотворца не может ни возвысить, ни унизить того, кто низложил Наполеона и вознес Россию на ту степень, на которой она явилась в 1813 году. Но не могу не огорчиться, когда в смиренной хвале моей вождю, забытому Жуковским, соотечественники мои могли подозревать низкую и преступную сатиру – на того, кто некогда внушил мне следующие стихи, конечно, недостойные великой тени, но искренние и излиянные из души:

 
Перед гробницею святой
Стою с поникшею главой…»
 

Пушкин вписывал в «Объяснение» текст стихов, давно написанных им в честь Кутузова.

В кабинет вошла Наталья Николаевна:

– Ты совсем заработался, мой друг!

– Кляни обязанности журналиста, Таша… Ты никуда не едешь сегодня?

– Если бы ты знал, как я устала… Я тебе не помешаю?

Александр Сергеевич отложил рукопись…

…В голландском посольстве, в комнатах, отведенных молодому Геккерену, все еще совещались секунданты. Наконец Соллогуб попробовал подвести итоги в письме к Пушкину.

«Я был, согласно вашему желанию, у господина д'Аршиака, – писал он поэту, – чтобы условиться о времени и месте. Мы остановились на субботе, так как в пятницу я не могу быть свободен, в стороне Парголова, ранним утром, на 10 шагов расстояния…»

Виконт д'Аршиак подтвердил: условия поединка изложены совершенно точно: барьер – десять шагов, хотя он хорошо понимает, насколько такое близкое расстояние чревато опасностью для противников.

Владимир Александрович Соллогуб приступил к дальнейшему изложению. Предстояло сказать самое важное. Но какие найти для этого слова?.. Как отнесется поэт к тому, что секундант превысил данные ему полномочия?

…В доме Пушкиных не было в этот день ни одного посетителя. Ни одна из светских приятельниц не заехала к Наталье Николаевне. Она задержалась у мужа в кабинете.

– Скажи, виконт д'Аршиак завершил историю этой ужасной дуэли?

– Надо полагать.

– А зачем был у тебя утром граф Соллогуб?

– Жёнка, жёнка! Если бы я стал давать тебе подробный отчет, зачем ездит ко мне пишущая братия, ты бы сама сбежала от такой докуки. Вместо того лучше прогони меня к моим делам.

Александр Сергеевич прикрыл шуткой очевидное смущение. Наталья Николаевна сделала вид, что поверила его объяснению. Она удержала мужа за руку:

– Сегодня я никуда тебя не отпущу.

– Да что с тобой, скажи, сделай милость?

Наталья Николаевна сказала шепотом, от которого дрогнуло у него сердце:

– Господи, когда же к нам вернется прежняя жизнь?

Он успокаивал ее как мог. Наталья Николаевна ответила ему трогательной, беспомощной улыбкой.

– Скажи, – начала она, подумав, – ведь ты писал письмо старому Геккерену?

– Откуда ты знаешь? – Александр Сергеевич удивился и встревожился.

– Мне сказывал Жуковский.

– А, чертовски-небесная душа! – Пушкин вспылил. – Мало ему, что измучил меня, теперь хочет втянуть тебя!

– Напрасно ты сердишься, милый! Василий Андреевич прав: тебе нет нужды упоминать о свадьбе Екатерины в своем письме. И свадьба тотчас будет объявлена.

– Таша, голубчик, тебе трудно понять, точно так же, как не понимает интриги – хочу в это верить – Жуковский. Прошу тебя, прекратим этот разговор.

Судя по тому, как резко, с какой болью сказал это Александр Сергеевич, разговор, точно, следовало отложить. А время шло!.. В голландском посольстве граф Соллогуб дописывал последние строки письма, направляемого им Пушкину. Он изложил обстоятельства, дополнительно выяснившиеся на совещании секундантов:

«Господин д'Аршиак добавил мне конфиденциально, что барон Геккерен окончательно решил объявить о своем брачном намерении, но, удерживаемый опасением показаться желающим избегнуть дуэли, он может сделать это только тогда, когда между вами все будет кончено и вы засвидетельствуете словесно передо мной или господином д'Аршиаком, что вы не приписываете его брака расчетам, недостойным благородного человека…»

Виконт д'Аршиак тщательно следил за текстом, который Соллогуб повторял вслух. Жорж Дантес по-прежнему сохранял позу человека, случайно оказавшегося в комнате при обсуждении дела, до него совершенно не касающегося.

Соллогуб закончил свое письмо:

«Не имея от Вас полномочий согласиться на то, что я одобряю от всего сердца, я прошу Вас, во имя Вашей семьи, согласиться на это предложение, которое примирит все стороны. Нечего говорить о том, что господин д'Аршиак и я будем порукою Геккерена. Будьте добры дать ответ тотчас».

Виконт д'Аршиак утвердил письмо. Но тут вмешался Дантес. Он желал подробнее ознакомиться с текстом. Секунданты в один голос заявили, что это было бы прямым нарушением существующих обычаев. Только они, секунданты, отвечают теперь за доверенную им честь и доброе имя противников.

Поручик Геккерен не настаивал. А ведь в заготовленном письме было написано черным по белому, что он, Дантес, удовольствуется словесным заявлением Пушкина. Но давно ли хотел он продиктовать свою волю противнику?.. Теперь барон Жорж Дантес-Геккерен был готов скинуть с запрошенной цены.

Письмо отправили по назначению с кучером графа Соллогуба. Кучер перепутал адрес. Письмо, которому было суждено завершить конфликт миром или поединком, долго блуждало по городу.

День давно сменился вечером, когда Пушкин наконец его получил. Ответ незачем было обдумывать. Ничто не изменится в решении поэта.

«Я не колеблюсь написать то, что могу заявить словесно. Я вызвал господина Жоржа Геккерена на дуэль, и он принял вызов, не входя ни в какие объяснения. Я прошу господ свидетелей этого дела соблаговолить рассматривать этот вызов как несуществующий, осведомившись по слухам, что господин Жорж Геккерен решил объявить свои намерения относительно брака с мадемуазель Гончаровой после дуэли».

Услышав шаги, поэт обернулся. В дверях стояла Наталья Николаевна. Она бросилась к нему, впилась глазами в начатое письмо. Ужели тщетны все ее мольбы и усилия?

– Ты не отошлешь этого письма, – ее голос был так тих, что Пушкин едва расслышал.

– Если не я, то кто же защитит тебя, жёнка?

– Ты не отошлешь этого письма, – еще раз повторила Наталья Николаевна. Голос был все тот же – тихий, едва внятный. Она стояла с низко опущенной головой, беспомощно опустив руки.

Надо было подбежать к ней. Надо было взять ее холодеющие руки в свои. Надо было заглянуть в ее полные ужаса глаза… Но Пушкин остался в своем кресле. Кто же, как не он, защитит ее, жертву адских, может быть не до конца разгаданных, интриг? Еще раз пробежал глазами письмо. Если брошено в лицо Дантесу постыдное обвинение в том, что он покупает отказ от дуэли своей свадьбой, то, может быть, будет еще язвительнее, если написать в заключение несколько нарочитых слов о его благородстве? Александр Сергеевич на минуту задумался.

«Я не имею никакого основания, – закончил он, – приписывать его решение соображениям, недостойным благородного человека…»

Он обернулся к жене:

– Конец – и богу слава!

Наталья Николаевна как завороженная протянула руку к письму, поднесла его близко к глазам. Последние, только что приписанные Пушкиным, строки, видимо, ободрили ее. Ей показалось, что она победила. А может быть, это вовсе не победа? Как разобраться в тонкостях писем, которыми обмениваются люди, дошедшие до дуэли? Наталья Николаевна перечитала строки о женитьбе Жоржа; их ни в каком случае не должно было быть в письме – так ясно говорил ей об этом добрый друг Жуковский. Но тут же опять увидела, что Жорж назван в письме благородным человеком. Значит, она все-таки победила?..

В порыве благодарности она приникла к мужу:

– Своим великодушием ты спас всех нас!

Александр Сергеевич не решился разрушить ее надежды. Он отправил письмо, которое было равносильно пощечине. Ссылка на благородство человека, бегущего от дуэли под венец, если и приглушала оплеуху, то только для очень неразборчивого человека. Вот этого и не понимала, по-видимому, Наталья Николаевна.

Между тем письмо Пушкина получили секунданты, ожидавшие его с крайним нетерпением. Соллогуб прочитал и отдал д'Аршиаку. Ему принадлежало решительное слово. Виконт погрузился в глубокое размышление, потом поздравил Дантеса женихом. Но отодвинул от него опасное письмо, потому что жених, прежде чем благодарить, хотел сам с ним ознакомиться.

Д'Аршнак не считал это удобным. Дантес тотчас согласился. Он вполне доверяет своему секунданту. В самом деле – ему незачем читать полученное от противника письмо. Гораздо удобнее положиться на виконта д'Аршиака, известного непримиримой строгостью в вопросах чести.

Граф Соллогуб поспешно присоединил свои поздравления. И Жорж Геккерен тотчас вошел в новую роль.

– Поезжайте к господину Пушкину, граф, – сказал он Соллогубу растроганно, – и поблагодарите его за то, что он согласился кончить ссору… О, я надеюсь, что мы будем видеться как друзья! Прошу вас, повторите ему эти слова!..

Оба секунданта поехали к Пушкину. Пушкин вышел к ним в гостиную. Заметно побледнел, когда секунданты заявили о ликвидации конфликта. Словно ожидал совсем другого.

Виконт д'Аршиак, не меняя официального тона, передал ему благодарность Жоржа Геккерена. Соллогуб прибавил: он со своей стороны обещал, что Пушкин будет обходиться с бароном как с добрым знакомым.

В глазах Пушкина зажегся гнев.

– Напрасно! – отрезал он. – Между моим домом и домом Дантеса не может быть ничего общего…

Секунданты поспешили откланяться.

Проводив их, Пушкин прошел в столовую.

– Поздравляю тебя невестой, – сказал он Екатерине.

Наталья Николаевна испытующе поглядела на мужа. Совсем не весело было его усталое лицо…

Но разве она все-таки не победила?

Глава четырнадцатая

Свадьба состоится! О свадьбе можно, наконец, объявить!

Особенно торопились Геккерены. Раньше они рассчитывали, что до официального сватовства Жорж успеет разыграть роль влюбленного в Екатерину. Тогда весть об этой свадьбе не была бы подобна разорвавшейся бомбе. Но события опередили все расчеты. Теперь о свадьбе надо объявить без малейшего промедления, хотя очевидно, что бомба разорвется с оглушительным шумом.

После совещания с фрейлиной Загряжской было решено: объявление последует на следующий же день, благо у Салтыковых на 18 ноября назначен бал. На бале и примут первые поздравления будущие супруги. И тотчас узнает об этом весь петербургский свет.

На бале у Салтыковых жених и невеста оказались в центре общего внимания.

Дантес не отходил от Катеньки. Только Пушкин почему-то не ответил на поклон жениха. Только Наталья Николаевна почему-то не танцевала. И почему-то именно на чету Пушкиных устремлялись взоры – жадные, любопытные, настороженные, злорадствующие.

Бомба взорвалась! Развязка, после которой должен был опуститься занавес над несостоявшейся драмой, больше походила на завязку новой трагедии. Еще наглухо опущен занавес, и самые любопытные, самые нетерпеливые вестовщики не знают, когда и кем будет дан знак к продолжению.

Ничего не могли понять в происшедших событиях даже близкие друзья поэта.

В доме Карамзиных писали письмо Андрею Николаевичу, путешествовавшему за границей. Екатерина Андреевна, сообщив сыну о предстоящей свадьбе Дантеса, как нельзя ярче отразила свои недоумения: «Кто женится и на ком, ты ни за что не догадаешься… Это прямо невероятно – я имею в виду свадьбу». Письмо заключалось загадочным признанием: «Но все возможно в этом мире всяческих невероятностей».

Софья Николаевна продолжала:

«У меня еще есть для тебя престранная новость… Ты хорошо знаешь обоих действующих лиц, мы нередко рассуждали с тобой о них, но никогда не говорили всерьез… В обществе удивляются, но так как история с письмом мало кому известна (Софья Николаевна имела в виду гнусный «диплом», присланный Пушкину), то это сватовство объясняют более просто. И только сам Пушкин – своим волнением, своими загадочными восклицаниями, обращенными к каждому встречному, своей манерой обрывать Дантеса при встречах в обществе или демонстративно избегать его – добьется в конце концов, что люди начнут что-то подозревать и строить свои догадки…»

О каких подозрениях и догадках писала брату Софья Николаевна, ссылаясь на странное поведение Пушкина, на его загадочные восклицания? Карамзины, как и многие другие близкие к поэту люди, слышали его рассказы, в которых имя Дантеса переплеталось с именем царя. Козни, замышленные против жены Пушкина в Зимнем дворце, получили свое видимое воплощение в предложении руки и сердца, которым осчастливил Екатерину Гончарову барон Жорж Дантес-Геккерен.

Екатерина Андреевна Карамзина нашла выразительную формулу: «все возможно в этом мире всяческих невероятностей». Софья Николаевна назвала новость престранной. Может быть, и ничего не поймет в этих иносказаниях Андрей Николаевич Карамзин. Но иначе писать нельзя. Нельзя доверить тайное императорской почте.

Петр Андреевич Вяземский в свою очередь вторил Карамзиным:

– За пятнадцать дней отсрочки дуэли неожиданно, непонятно для всех уладилась свадьба молодого Геккерена.

А события шли своим чередом. Счастливая невеста торопилась наверстать время. Едва позавтракав, она уезжала к тетушке Екатерине Ивановне. Здесь ждал ее нетерпеливый жених – он не мог нанести визита своей избраннице в доме Пушкина. Пушкин по-прежнему его не принимал. Но такое досадное обстоятельство не могло омрачить счастья будущего супруга. Недалеко время, когда он, законный муж баронессы Геккерен, все-таки станет завсегдатаем в доме Натали.

Пока что он пленял невесту в гостиной фрейлины Загряжской. Его пылкие чувства, по-видимому, нисколько не изменились. Только вместо Натали он адресовал их теперь Катеньке.

Дома невеста снова попадала в атмосферу волнующих предсвадебных хлопот. В квартире появились швеи и модистки. Азинька и Таша были заняты приданым. Иногда Таша занималась туалетами невесты с неожиданным усердием. Коко торжествовала: значит, смирилась, наконец, отвергнутая тихоня! Но Таша проявляла усердие главным образом в присутствии мужа: ведь никто не был так рад этой свадьбе, как она! А потом, если не было поблизости Александра Сергеевича, Наталья Николаевна, не закончив важнейшего разговора о кружевах для белья невесты или о фасоне ее визитных платьев, вдруг уходила к себе.

Дантесу приходилось задним числом и наскоро разыгрывать в гостиных роль влюбленного. Надо было хоть эти запоздалые проявления чувств противопоставить общему недоумению. Молодой барон справлялся с ролью неплохо – во всяком случае, без смущения.

Еще только успели объявить о свадьбе, еще только сделали нареченные первые выезды, а в доме у Пушкиных полно народу. Рассыльные несут из модных магазинов шелковистые ткани, закупленные для туалетов будущей баронессы Екатерины Геккерен. Слуга из голландского посольства привозит первые цветы и первые записки от жениха.

«Завтра я не дежурю, моя милая Катенька, но я приеду в двенадцать часов к тетке, чтобы повидать вас… устройте так, чтобы мы были одни, а не в той комнате, где сидит милая тетя. Мне так много надо сказать вам, я хочу говорить о нашем счастливом будущем, но этот разговор не допускает свидетелей… Весь ваш, моя возлюбленная…»

Коко прочитывает записку, потом прячет ее на груди. Она мечется по всему дому, она готова читать всем и каждому. Но когда о содержании письма знают все горничные и все няньки, записка вдруг оказывается забытой рассеянной невестой на туалетном столике. Тогда Коко снова мечется по дому, а умница Азинька вручает обезумевшей деве драгоценную пропажу, вовремя припрятанную осторожной рукой.

Суматоха в доме растет изо дня в день. Из Москвы приехали братья невесты – Дмитрий и Сергей Гончаровы. Они не опоздали ни на один день. Должно быть, со свадьбой торопились не только Геккерены. Едва наметилось первое словесное соглашение Пушкина со стариком Геккереном, Екатерина Ивановна Загряжская тотчас послала весточку в Москву, сестрице Наталье Ивановне. Пока братья невесты собирались, в Петербурге дело чуть было снова не дошло до дуэли. А приехали братья Гончаровы как раз вовремя: помолвка только что была объявлена на бале у Салтыковых.

Дмитрий Николаевич Гончаров, старший брат невесты и опекун семьи, ввиду душевной болезни отца, передал родительское благословение и вручил на приданое Екатерине десять тысяч рублей…

Дмитрию Николаевичу очень хотелось рассказать, каких невероятных трудов стоило ему собрать эту сумму. Заикаясь от волнения больше, чем обычно, он говорил о плачевном состоянии имения, о грозящих описях и неоплатных долгах, о беспощадных натисках свирепых кредиторов – его никто не слушал. Кто же из семьи не знал, что некогда миллионное состояние Гончаровых давно обратилось в прах? Наталья Николаевна Пушкина, например, за все время замужества получала на свою долю жалкие подачки, по нескольку сот рублей в год. Дмитрий Николаевич, порывшись в своих записях, уточнил: Таша после выхода замуж получила в разное время 6 тысяч 288 рублей 09 копеек!

И опять стал говорить Дмитрий Николаевич о том, что и эти суммы он мог уделить замужней сестре только благодаря своим неустанным трудам и хлопотам по опеке. Но рачительного опекуна опять не слушали. Все это было очень обидно кроткому и трудолюбивому Дмитрию Николаевичу. Не он ли после смерти деда Афанасия Николаевича пожертвовал дипломатической карьерой, чтобы обречь себя на сизифов труд – спасать имение, в котором нечего спасать! Шутка сказать – полтора миллиона долга, не считая непрерывно нарастающих процентов! Единственным утешением для опекуна оставались горькие жалобы на свою участь. Но решительно никто ни сочувствия, ни интереса к его речам не проявлял.

Правда, вести разговоры с Дмитрием Николаевичем было нелегко, – он не только заикался, но и был изрядно глуховат. Рядом с сестрами и другими братьями «старшой» был и вовсе неказист. Словно бы с него началось физическое оскудение когда-то кряжистого рода калужских торговых и промысловых людей Гончаровых. Дмитрий Николаевич принадлежал, впрочем, к числу образованных, университетских людей и в свое время, будучи на дипломатической службе в Петербурге, был даже пожалован в камер-юнкеры высочайшего двора. Когда вспоминал он эти годы, еще горше становились для него опекунские обязанности, приковавшие его во имя спасения семьи к приходо-расходным книгам, в которых приходная часть, несмотря на все ухищрения опекуна, оставалась в хронически безнадежном оскудении.

Предводительствуемые Дмитрием Николаевичем, братья невесты – царскосельский гусар Иван и отставной поручик Сергей – отправились с визитом в голландское посольство. Жених Екатерины встретил их с изысканной любезностью, и здесь при первом же разговоре Дмитрий Николаевич нашел наконец благодарного слушателя.

Впрочем, Дантес не столько слушал, сколько сам расспрашивал. Внимательно выслушав отчет опекуна невесты о сумме, выделенной на приданое, он тотчас же спросил, какая сумма будет выплачиваться баронессе Геккерен ежегодно, и выразил надежду, что эта сумма будет вполне прилична для нового положения будущей баронессы.

Приступая к ответу на этот вполне деловой, но неприятный для опекуна вопрос, Дмитрий Николаевич стал заикаться еще больше и пространно объяснил, что неразделенное имущество семейства Гончаровых, состоящее из имений в разных губерниях, а также калужских фабрик, до сих пор в порядок не приведено, а потому он, горячо принимая к сердцу законные интересы любимой сестры Екатерины, никак не может говорить о каких-либо определенных суммах для ежегодной выплаты.

Дантес удивился. Очень просил назвать эту сумму хотя бы приблизительно, чтобы он мог учесть доходы своей будущей семьи. Но как ни объяснял жених разумность и необходимость таких расчетов, Дмитрий Николаевич только больше заикался, однако никакой определенной суммы так и не мог назвать.

Присутствовавшие при беседе младшие братья невесты начинали скучать. Жених не обращал на них внимания.

– А сколько крепостных душ, – спросил он, – – получит мой ангел Катенька?

Дмитрию Николаевичу опять пришлось пуститься в подробные объяснения. Все неразделенное имение принадлежит находящемуся в болезни отцу семейства, а по его болезни состоит в опеке. При этих обстоятельствах ни одна ревизская душа при жизни родителя не может быть закреплена за Екатериной по закону.

– О, эти русские законы! – отозвался Дантес. – Но я надеюсь, – добавил он с обольстительной улыбкой, – что с вашей братской помощью мы заставим эти законы служить счастью нашей ненаглядной Катеньки.

Когда братья Гончаровы вернулись к Пушкиным, Дмитрий Николаевич выразил свое впечатление от знакомства с женихом очень коротко:

– Весьма практический человек!..

Он хотел передать невесте подробности беседы, которая немало его озадачила. Но Коко только что получила цветы и записку от жениха:

«Сердце мое полно нежности и ласки к вам, так как я люблю вас, милая Катенька, и хочу повторять вам об этом с той искренностью, которая свойственна моему характеру и которую вы всегда во мне встретите…»

Что же, кроме этих признаний, могло дойти до ушей невесты?