Текст книги "Либеральный лексикон"

Справедливость

Справедливость, как и демократия, не может считаться специфически либеральной ценностью. Более того, стремление к справедливости иногда вступает в некоторое противоречие с либеральной идеей. Тем не менее справедливость является постоянным мотивом либерального дискурса, поскольку отступление от принципа справедливости часто осознается как посягательство на права личности.

Справедливость представляет собою одну из базовых этических ценностей русской языковой культуры. При этом само слово справедливый, выражая идею, которая оказывается в каком-то смысле специфичной для русского языка, не имеет точных переводных эквивалентов в западных языках, в которых ему соответствуют слова, подчеркивающие, скорее, ‘законность’ (ср. французское juste, английское just) ‘честность’ (ср. английское fair) или ‘правоту’ (ср. немецкое gerecht).

Особая значимость справедливости для русской культуры отражена в статье «Справедливость» из «Словаря русской ментальности» под ред. А. Лазари[26]26
  Lazari A. (ed.) The Russian Mentality. Lexicon. Katowice, 1995.


[Закрыть]:

Справедливость / Justice / Also the concept ofjustice/righteousness possesses many common characteristics with ‘truth, ‘truthfulness, ‘sincerity’ it goes beyond the boundaries of the meaning of those lexemes. The desire for righteousness is a feeling which, to a great extent, defines the way the Russian perceives the surrounding world. The idea ofjustice is derived from the teaching of Christianity about truth: For the righteous Lord loveth righteousness; His countenance doth behold the upright (Psalm, 11: 7); All thy commandments are faithful.

Что же такое справедливость? Хотя большинство носителей русского языка довольно ясно представляют себе смысл этого слова, определить его очень трудно. В первом приближении можно сказать, что для него существенна идея суда – реального или метафорического. Справедливым мы называем человека, который занимается распределением благ (или наказаний). Справедливым может быть учитель, но не ученик, судья, но не подсудимый. Справедливым (или несправедливеїм) мы называем также вынесенное «судьей» решение и – метонимически – последствия этого решения, как в песне Александра Галича «Репортаж о футбольном матче»: досадный и несправедливый гол.

Справедливость подразумевает иерархичность арбитров: справедливость сама по себе – характеристика действий кого-то, наделенного полномочиями арбитра, чтобы судить о том, справедливы или несправедливы действия «арбитра», говорящий как бы присваивает себе функции «арбитра второй степени»; чтобы судить о том, справедливо ли суждение о справедливости, необходимо быть «арбитром третьей степени» и т. д.

Итак, справедливость предполагает, что «судья» принимает решение в ситуации, которое касается распределения благ или наказаний, и говорящий или другой субъект оценки характеризует это решение как адекватное ситуации. Он должен делать это справедливо, т. е. давать каждому по потребностям или по заслугам. Когда журналист пишет, что суд был строг, но справедлив, он хочет сказать, что вынесенное наказание соответствовало тяжести вины (как говорит пословица, поделом вору и мука). С разных точек зрения как несправедливость оценивается и «уравниловка», и имущественное неравенство.

Несправедливость часто понимается очень широко, как неполучение человеком не то чтобы заслуженного, но необходимого:

 
Полагая, что обедать не обязательно,
Мне в Литфонде
Не дают талонов на обед.
Разве это справедливо?
Нет.
 

[Николай Глазков. Заявление в Литфонд]

Справедливость предполагает беспристрастность – ср. описание требований к Председателю Государственной думы в изложении В. В. Шульгина:

Председателю Думы нужно вот что: во-первых, голос… <…>, во-вторых, <…> внимание нужно, в-третьих, чтобы независимый был, не кланялся ни правительству, ни революции, и чтобы справедливый был <…>: если левые скандалят – выбросить, правые – тоже вон!

Кроме того, справедливость подразумевает глубокий и разносторонний анализ ситуации, часто требующий учета разнообразных аспектов и обстоятельств. Далеко не всегда ясно, что является справедливым. Можно сказать, например, это справедливо, потому что…, на первый взгляд кажется, что это справедливо, однако., с одной стороны это будет справедливо, это в каком-то смысле справедливо. Человек может подробно обосновать, что ему представляется справедливым и почему, так как справедливость весьма рациональна и не обязательно обладает непосредственной очевидностью. Присущий справедливости релятивизм проявляется и в том, что зачастую с разных точек зрения справедливыми представляются противоположные вещи. Заметим, что именно этим свойством справедливости объясняется то, что это слово является типичным инструментом социальной демагогии.

Присущий справедливости релятивизм проявляется и в том, что зачастую с разных точек зрения справедливыми представляются противоположные вещи. Весьма показателен следующий пример из «Архипелага Гулаг»:

Они ушли с вещами в сторону купе конвоя и вернулись с нарезанными буханками хлеба и с махоркой. Это были те самые буханки – из семи килограммов, не додаваемых на купе в день, только теперь они назначались не всем поровну, а лишь тем, кто дал вещи. И это было вполне справедливо: ведь все же признали, что они довольны и уменьшенной пайкой. И справедливо было потому, что вещи чего-то стоят, за них надо же платить. И в дальнем загляде тоже справедливо: ведь это слишком хорошие вещи для лагеря, они все равно обречены там быть отняты или украдены. А махорка была – конвоя. Солдаты делились с заключенными своею кровной махрой – но и это было справедливо, потому что они тоже ели хлеб заключённых и пили их сахар, слишком хороший для врагов. И, наконец, справедливо было то, что Санин и Мережков, не дав вещей, взяли себе больше, чем хозяева вещей, – потому что без них бы это все и не устроилось.

Имеет место ситуация, которая вообще изначально несправедлива, причем несправедливость еще усугубляется воровством конвоя. При этом Солженицын рассуждает о справедливости дележки хлеба, как бы становясь попеременно на точку зрения разных участников ситуации, и благодаря этической гибкости слова справедливо создается своеобразный эффект – за убедительными в своем роде рассуждениями о справедливости слышится бескомпромиссное авторское: Несправедливо!

То, что справедливость рассудочна и плюралистична, позволяет людям иногда самые неожиданные вещи оценивать как несправедливые. Так, героиня «Повести о Сонечке» М. Цветаевой считала несправедливым расстаться с человеком, которого она разлюбила:

Потому что, Марина, любовь – любовью, а справедливость – справедливостью. Он не виноват, что он мне больше не нравится. Это не вина, а беда. Не его вина, а моя беда: бездарность. Все равно, что разбить сервиз и злиться, что не железный.

Однако в речи чаще встречаются не столь экзотические суждения о справедливости и несправедливости, а, напротив, высказывания, в которых отражается упрощенное, вульгарное представление о справедливости.

«Высшей справедливостью» тогда считается равновесие между добром и злом, которые сделал человек, и добром и злом, которые делают ему (если кто-то кому-то сделал нечто хорошее/плохое, то справедливо, чтобы и ему было хорошо/плохо); или же «торжество справедливости» приравнивается к восстановлению равенства. Это представление пародируется в задачах из книги Григория Остера «Ненаглядное пособие по математике»:

У старшего брата 2 конфеты, а у младшего 12 конфет. Сколько конфет должен отнять старший у младшего, чтобы справедливость восторжествовала и между братьями наступило равенство?

Допустим, твой лучший друг дал тебе 9 раз по шее, а ты ему – только 3 раза. Сколько еще раз ты должен дать по шее своему лучшему другу, чтобы восторжествовала справедливость?

Бывает, что человек как жажду справедливости концептуализует то, что в действительности является жаждой мести или тщеславием:

Костов!! – укололо Сталина. Бешенство бросилось ему в голову, он сильно ударил сапогом – в морду Трайчо, в окровавленную морду! – и серые веки Сталина вздрогнули от удовлетворенного чувства справедливости.

[Александр Солженицын. В круге первом]

Все же некоторые человеческие слабости были присущи и Степанову, но в очень ограниченных размерах. Так, ему нравилось, когда высшее начальство хвалило его и когда рядовые партийцы восхищались его опытностью. Нравилось потому, что это было справедливо.

[Александр Солженицын. В круге первом]

Справедливость и законность

В книге «Россия в обвале» А. Солженицын вслед за многими другими авторами отмечает следующую особенность русского мировосприятия:

Веками у русских не развивалось правосознание, столь свойственное западному человеку. К законам было всегда отношение недоверчивое, ироническое: да разве возможно установить заранее закон, предусматривающий все частные случаи? ведь все они непохожи друг на друга. Тут – и явная подкупность многих, кто вершит закон. Но вместо правосознания в нашем народе всегда жила и ещё сегодня не умерла – тяга к живой справедливости.

В повести В. Белоусовой «Тайная недоброжелательность» приехавший из России детектив высказывает о одном эмигрантском семействе, живущем в небольшом американском городке, но культивирующем свою «русскость», предположение, что «в их системе обойти закон – это русская удаль»; таким образом, скепсис по отношению к закону может связываться с поощрением удали.

При этом законность никак не гарантирует справедливости, как это видно из следующего диалога:

Вам как фронтовику пенсия положена, а вы ее не оформляли. Вот оформите – и деньги выплатят по полной справедливости. – Так по справедливости я и не должен, – забормотал дед. я же в обозе, я же и стрелять-то не стрелял, и меня разве что бомбы да если из пушек. Это же тем положено, кто кровь свою отдавал, которые с врагом сражались, когда я пшенный концентрат возил. Это же им. – Все, – уронила Зинка. – Готовь бумаги, сама тебя в военкомат отведу. Там разберутся, что тебе положено.

[Борис Васильев. Вы чье, старичье?]

Характерно, что практичная Зина говорит положено, а совестливый дед возражает – несправедливо.

Противопоставление справедливости и законности, которое на многих языках и выразить невозможно, для русского языка и самоочевидно, и необычайно существенно. В газете «Известия» (2002, 1 февраля) был опубликован отчет о социологическом исследовании, проведенном РОМИР, в котором говорится, что «56,9 процента россиян согласны с утверждением, что власть должна управлять страной по справедливости, а не по букве закона». Это противопоставление настолько укоренено в русском языковом сознании, что в плену его находятся даже высшие государственные чиновники. Приведем высказывание тогдашнего министра по налогам и сборам Российской Федерации Александра Починка в интервью газете «Аргументы и факты» (1999, № 48):

Считаю, что нужно действовать по закону – и будет все в порядке. Конечно, обидно, когда попадают в тяжелую налоговую ситуацию хорошие люди. Потому что мы вынуждены брать налог, даже когда чувствуется, что по справедливости не надо было бы. Но закон есть закон.

Здесь Починок сначала демонстрирует типично русскую модель, при которой в случае противоречия между законом и справедливостью непосредственное чувство на стороне справедливости, а затем вынужден по должности отдать предпочтение закону. Следование букве закона в ущерб выглядит подозрительно, и зачастую закон оказывается лишь прикрытием для корыстных побуждений. Так, в интервью газете «Коммерсантъ» (2001, 5 декабря) в ответ на реплику корреспондента: «Ваши оппоненты в неофициальных комментариях говорят: да, может быть, мы поступаем не по закону, но нужно восстановить справедливость и вернуть товарные знаки государству…» – генеральный директор «Союзплодимпорта» (СПИ) сказал: «Покажите мне хоть один закон РФ, где присутствует слово “справедливость”. Сделка по покупке товарных знаков совершена в полном соответствии с законом <…>. Так что никаких законодательных основ для ее аннулирования нет. / Да и вообще, справедливость – понятие относительное».

Следование инструкциям, букве закона зачастую ведет и к прямой несправедливости. Именно об этом говорит Глазков в стихотворении о поэтах, которые погибли на фронте, но, поскольку они не были членами Союза писателей, имен их нет на мемориальной доске:

 
Пусть даже проявили героизм,
Инструкций нету, чтоб их слава длилась —
И административный кретинизм
Свершил еще одну несправедливость!
 

[Н. Глазков. Мраморная доска]

Характерна история, опубликованная о. Михаилом Ардовым со ссылкой на устный рассказ Льва Гумилева) и, независимо от степени ее достоверности, наглядно иллюстрирующая противопоставление между живым чувством Радищева, возмущенного несправедливостью, и формально-юридической реакцией императрицы Екатерины II:

Гумилев рассказывал нам, что где-то в архиве хранится экземпляр «Путешествия из Петербурга в Москву» с пометками Императрицы Екатерины II.

Радищев описывает такую историю, – говорил Лев Николаевич, – Некий помещик стал приставать к молодой бабе, своей крепостной. Прибежал ее муж и стал бить барина. На шум поспешили братья помещика и принялись избивать мужика. Тут прибежали еще крепостные, и они убили всех троих бар. Был суд, и убийцы были сосланы в каторжные работы. Радищев, разумеется, приговором возмущается, а мужикам сочувствует. Так вот Екатерина по сему поводу сделала такое замечание:

– Лапать девок и баб в Российской империи не возбраняется, а убийство карается по закону.

[прот. Михаил Ардов. Легендарная Ордынка]

Отметим, что в этой истории Екатерина воплощает подход хотя и непривычный на русский взгляд, но не лишенный здравого смысла и привлекательности. Обычно же, как уже было сказано, в случае противоречия между законом и справедливостью в русской культуре непосредственное чувство на стороне справедливости.

Справедливость отличается от законности тем, что законность формальна, в то время как справедливость требует апелляции к внутреннему чувству. Этим справедливость сближается с честностью. Эти два понятия вообще имеют много общего. Напр., если два человека за одну и ту же работу получили неодинаковое вознаграждение, можно сказать, что это нечестно или несправедливо. Однако справедливость сильно отличается и от честности.

Справедливость и честность

Честность, подобно законности, предполагает обращение к какому-либо (писаному или неписаному) кодексу. Прилагательное честный применимо к самым разным ситуациям. В нем выражается идея неопороченности, незапятнанности (честное имя), но самое главное – идея следования определенным правилам. Правила эти могут быть разными: одни – для того, чтобы говорить о честной службе, другие – для того, чтобы сказать Я честная девушка, третьи – чтобы сделать вывод: Теперь он, как честный человек, должен жениться. Этические представления меняются в зависимости от социального или исторического контекста. Так, скажем, по свидетельству Льва Толстого, в Москве (по крайней мере в эпоху, описываемую в романе «Анна Каренина») слово честный, произнесенное с ударением, «означает не только то, что человек или учреждение не бесчестны, но и то, что они способны при случае подпустить шпильку правительству». Возможны еще более экзотические представления о добропорядочности, при которых можно даже говорить о «честных способах отъема денег», как в следующем примере:

Он перебрал в голове все четыреста честных способов отъема денег… […] среди них имелись такие перлы, как организация акционерного общества по поднятию затонувшего в крымскую войну корабля с грузом золота, или большое масленичное гулянье в пользу узников капитала, или концессия на снятие магазинных вывесок.

[И. Ильф и Е. Петров. Золотой теленок]

Не забудем также характерное сочетание честные контрабандисты («Тамань» Лермонтова).

Встречаются и полностью идеологизированные представления о честности, как в примере из фантастического романа Ю. Долгушина «Генератор чудес», печатавшегося в журнале «Техника – молодежи» в 1939–1940 гг.:

Что такое честность? Быть честным – значит ли это только говорить правду и не обманывать чужого доверия? Нет, это значит думать правду и верить людям. Это значит видеть мир и людей такими, каковы они есть, и любить их. Это особая система мышления, смелого и простого, свободного от тумана той лживой морали буржуазного мира, что исподволь обволакивает людей едким налетом неискренности, отчуждения, вражды.

Но в основном круге употреблений самое главное в честности – это чтобы все было без обмана: без вранья и без жульничества. Говорение неправды нарушает фундаментальные постулаты речевого общения между людьми. Поэтому честность может сближаться с искренностью и откровенностью и противопоставляться лживости (ср. выражения честно говоря и откровенно говоря).

С другой стороны, честность часто противопоставляется жульничеству. Честный человек – это человек, который не только не лжет, но и вообще не обманывает и тем более не крадет (ср. в пьесе Даниила Хармса: Украл я, что ли? Ведь нет! Елизавета Эдуардовна, я честный человек). В этом же смысле мы можем говорить о честной игре, честной торговле, честном заработке. А если кто-то сжульничал, то это значит, что он поступил нечестно.

Жульничество нетерпимо не только в коммерции, но и едва ли не в большей степени – в игре, которая должна вестись «по правилам». И если в жизни «честь выше почестей» (девиз, начертанный на фамильном гербе бабушки одного из авторов данной книги), то в игре «честная игра важнее выигрыша». Недаром в некоторых видах спорта присуждают особый приз «честной игры». В спортивных изданиях иногда говорят о «призе справедливой игры». Но, по-видимому, это просто неудачный перевод английского названия приза (fair play). Игроки могут играть честно или нечестно, а справедливым (или несправедливым), в соответствии с нормами русского языка, может быть только судейство.

Итак, если человек хочет быть честным, то он должен заглядывать внутрь себя, проверяя, соответствуют ли его намерения и побуждения требованиям морального кодекса. Если же человек хочет быть справедливым, взгляд его должен быть направлен на окружающую действительность.

Страсть справедливости

Выше говорилось, что справедливость обосновывается рационально и предполагает всесторонний анализ ситуации. Но особенность русской культуры состоит в том, что в ней справедливость может восприниматься не только разумом, но и эмоционально (ср. выражение чувство справедливости). Более того, в русской культуре существует особое чувство – любовь к справедливости или страсть справедливости. Тогда это уже не релятивная ценность, а нравственный абсолют; она не обосновывается, а ощущается непосредственно. Приведем отрывок из «Повести о Сонечке» Марины Цветаевой:

Я никогда не встречала в таком молодом – такой страсти справедливости. (Не его – к справедливости, а страсти справедливости – в нем.) […] «Почему я должен получать паек, только потому, что я – актер, а он – нет? Это несправедливо». Это был его главнейший довод, резон всего существа, точно (да точно и есть!) справедливость нечто совершенно односмысленное, во всех случаях – несомненное, явное, осязаемое, весомое, видимое простым глазом, всегда сразу, отовсюду видимое – как золотой шар Храма Христа Спасителя из самой дремучей аллеи Нескучного.

Несправедливо – и кончено. И вещи уже нет. И соблазна уже нет. Несправедливо – и нет. И это не было в нем головным, это было в нем хребтом. Володя А. потому так держался прямо, что хребтом у него была справедливость.

Несправедливо он произносил так, как кн. С. М. Волконский – некрасиво. Другое поколение – другой словарь, но вещь – одна. О, как я узнаю эту неотразимость основного довода! Как бедный: – это дорого, как делец – это непрактично —

– так Володя А. произносил: – это несправедливо.

Его несправедливо было – неправедно.

В качестве нравственного абсолюта справедливость воспринимается как нечто присущее структуре мироздания и составляет один из его высших организующих принципов и нечто такое, во что можно верить:

Я говорю ясно: хочу верить в вечное добро, в вечную справедливость, в вечную Высшую силу, которая все это затеяла на земле.

[В. Шукшин. Верую!]

Характерны также замечания Е. Тамарченко в статье «Идея правды в “Тихом Доне”» («Новый мир», 1990, № 6), сделанные относительно народных представлений о «справедливости как законе, объемлющем равно человеческий и природный мир» и о том, что справедливости место больше «на небесах», чем «на земле».

Тяга к справедливости связана с такой жизненной установкой, когда человек даже в мелочах отвергает «милость», привилегии, удачу и хочет пользоваться только заслуженными благами и почестями. Эта установка в пародийно заостренной форме выражается в следующем стихотворении Глазкова:

 
Я с детства не любил лото
И в нем не принимал участья.
Я не любил его за то,
Что вся игра велась на счастье.
Свое удачное число
Другой вытягивал, как милость,
Я не хотел, чтоб мне везло,
А ратовал за справедливость.
Я с детства в шахматы играл,
Был благородным делом занят.
И я на то не уповал,
Что мой противник прозевает.
И не испытывал тоски,
Когда сдаваться приходилось:
На клетках шахматной доски
Немыслима несправедливость!
 

[Н. Глазков. Любимая игра]

Тяга к справедливости связана с такой жизненной установкой, когда человек даже в мелочах отвергает привилегии или удачу и хочет пользоваться только заслуженными благами и почестями. Такая установка иногда осознается как характерное свойство русского человека. Многие народы считают, что в жизни очень важна честность, но особенно высоко она ценится в протестантской культуре (даже есть специальное выражение – «протестантская честность»). В отличие от честности, в требовании справедливости часто усматривают нечто, свойственное русским в большей степени, чем другим народам:

…но – по справедливости. Я, брат, человек русский. Мне твоего даром не надо, но имей в виду: своего я тебе трынки не отдам!

[Иван Бунин. Деревня]

Конечно, «западным» людям также бывает свойственно нежелание пользоваться какими-то привилегиями, но мотивировка обычно бывает несколько иной: человек отвергает не столько незаслуженные, сколько незаконные привилегии.

Требование справедливости можно связать с пресловутым «русским максимализмом». В отличие от честности, которая принадлежит «минималистской этике», справедливость может быть отнесена к «перфекционистской этике». «Быть честным» означает просто «не жульничать, не обманывать». Быть справедливом – значит быть в состоянии осуществить справедливый суд, т. е. взвесить все обстоятельства дела, все детали и «воздать каждому по делам его». Кто на земле способен на это? Можно было бы сказать, что быть справедливым может только Бог. Но называя Бога справедливом, говорящий присваивал бы себе полномочия судьи по отношению к Богу, как бы допуская и возможность несправедливости Бога, а это, разумеется для религиозного дискурса немыслимо (как писал ап. Павел, «изделие ли скажет сделавшему (его): “зачем ты меня так сделал?”»). Совсем другое дело – в быту жаловаться на несправедливую судьбу или, наоборот, говорить, что судьба обошлась с ним справедливо. Ориентация на едва ли достижимый идеал в сочетании с изначально присущим справедливости релятивизмом еще больше усиливает демагогический потенциал этого слова. Поэтому для многих людей советского времени характерно настороженное отношение к справедливости, которая, как и многие другие концепты, подверглась идеологическому искажению.