Текст книги "Пропавшие в Бермудии"

24. Тестирование Вика

Мьянти нашел блуждающего Вика, который уже очень устал и был рад появлению человека, выразившего готовность о нем позаботиться. Представившись, как и Ольмек, координатором ЦРУ, Мьянти извинился, что не встретил Вика раньше, покормил его в кафе, возникшем поблизости, а потом отвел в школу синих. По пути он объяснил Вику, что его ждет некое соревнование с собственным братом.

– Ты хочешь его выиграть?

– Мне и хотеть нечего, я выиграю, – уверенно ответил Вик.

Мьянти глянул на него с одобрением, но вслух хвалить не стал, чтобы Вик не расслаблялся.

Большинство учеников в синей школе были маленькие китайские кули, направлявшиеся вместе со взрослыми на работу в Америку около ста лет назад. Совершавший долгое путешествие старый ржавый пароход начал тонуть в шторм, оказавшись в Бермудском треугольнике, и все так дружно пожелали – и вслух, и мысленно – оказаться в родном Китае, что остались живы, но исчезли. То есть пропали. То есть попали в Бермудию. Несколько дней им казалось, что они каким-то чудодейственным образом вернулись в Китай, потому что вокруг все было китайское. Простирались рисовые поля, росли знакомые деревья… Только других людей, кроме них, не было. Вернее, они были, но, по обычаям этих мест, не спешили познакомиться с новоприбывшими – приглядывались, сами затаившись.

Китайцы, не унывая, стали осваивать новую землю. Но столкнулись с трудностями: засеянное поле риса через несколько дней оказывалось в другом месте или вовсе исчезало. Зато рис превосходно прорастал там, где его не сеяли. Постепенно китайцы поняли, что тут все получается само собой – только пожелай. Сначала обрадовались, а потом приуныли: они привыкли трудиться и добывать пищу в поте лица. Кроме желания пропасть, то есть вернуться в Китай, которое было последним, у них сохранилось желание работать, в том числе и у подростков, которые не были детьми кого-то из пассажиров, эти подростки, будучи сиротами, самостоятельно решили отплыть на заработки.

Как уже неоднократно говорилось, желание, с которым попадаешь в Бермудию, не исчезает никогда. Поэтому китайцы все-таки стали работать – и работают до сих пор. Они выращивают рис, который не вырастает, строят дома, которые через неделю могут исчезнуть, мастерят домашнюю утварь и счастливы, если ею можно пользоваться два-три дня подряд. Конечно, кое-кто все-таки соблазнился и стал просто воображать желаемое. Да и остальным пришлось делать то же самое, потому что, повторяю, работа не приносила результатов. Но трудиться от этого не перестали.

А подростки, тоже работая, ходили в школу.

Они были очень способными и многому научились за сто лет – крошка Жун Фен стала математиком, играла на скрипке, умник Жень Чжао, перепробовав множество занятий, стал компьютерным специалистом, мечтатель Янг Ли увлекся поэзией и астрономией, а хозяйственная Ли Чен, которая в момент исчезновения мечтала о том, чтобы, оказавшись дома, испечь пирожков, пекла эти пирожки с утра до ночи, угощая всех, кто хотел и кто не хотел.

Эту группу Мьянти и выделил для первого тестирования, добавив к ним тринадцатилетних Мойру и Патрика из Америки, считавшихся новичками, они были тут всего семь лет. Патрик, умелец, юный изобретатель, сконструировал в гараже воздушный шар, сшив его из мешковины, пропитанной специальным составом. Когда родители были на работе, он решил опробовать шар – вывез его в свернутом виде на лесную поляну, прихватив с собой соседку Мойру. Еще бы не прихватить: Мойра уже два года была в него влюблена. И Патрик был в нее влюблен, они уже три раза целовались и решили, что в пятнадцать лет станут настоящими любовниками, с восемнадцати будут жить вместе, а в двадцать один год поженятся.

Шар был надут, поднялся в воздух, удерживаемый канатом. Снизу была прикреплена корзинка – небольшая, потому что Патрик в этот раз не собирался взлетать.

И тут Мойра сказала:

– Эх, если бы мы могли улететь на необитаемый остров и стать там мужем и женой!

Это была всего лишь глупая девчачья мечта. Ну, допустим, попадаете вы на необитаемый остров. Ну, становитесь мужем и женой. Что дальше? Детей рожать не можете – рановато еще (бывают очень развитые в этом возрасте, но Патрик и Мойра к таким не относились – Мойра совсем худышка, а Патрик с его пухлыми щеками и круглыми очками вообще смахивал на малыша, ведь все толстяки, как вы знаете, немного похожи на детей).

Но Патрик закричал:

– Улетим!

И усадил Мойру в корзинку и залез сам.

Но, конечно, не для того, чтобы улететь, а просто – поцеловаться.

Потому что Патрик еще не продумал систему управления воздушным шаром, а без такой системы пуститься в воздушное путешествие мог только полный дурак, каковым Патрик не был. То есть он был полным, в смысле – толстоватым, но уж никак не дураком.

А в это время налетел ветер, шар задергался, и канат, казавшийся прочным, лопнул.

И шар взлетел.

Именно в тот день случился торнадо, который в считанные часы отнес шар в район Бермудского треугольника.

Что пережили Мойра и Патрик – не описать словами.

Они плакали, кричали, Мойра упрекала Патрика, а он – Мойру.

Вдруг ветер стих.

Они медленно плыли в воздухе над пустым океаном.

И Патрик сказал:

– Ничего. Появится какой-нибудь корабль или самолет, нас увидят и спасут.

– Да, – сказала Мойра. – Я тебя люблю, Патрик.

– А я люблю тебя, Мойра.

Они даже немного успокоились. И даже поцеловались. Правда, коротко. Оказалось, что когда целоваться можно, это не так уж и интересно.

Но когда за множество часов они не увидели ни одного корабля и ни одного самолета, вновь впали в уныние. Вечерело, опять задул ветер, корзину качало и болтало. Их обоих тошнило от этого.

– Черт, как я хочу оказаться на земле! – сказал Патрик. – Чтобы ничего не шаталось. Пусть даже это будет необитаемый остров!

– Я тоже, – сказала Мойра.

И они оказались на необитаемом острове.

То есть в Бермудии, которая казалась им некоторое время необитаемым островом, как они того и пожелали.

Они попали сюда влюбленными, и это было для них первое время большим облегчением, особенно для Мойры. Да, жаль прежней жизни, родителей и друзей, особенно когда узнаёшь, что возвращение невозможно. Но зато многие бермудяне не имели тут близких, кроме тех, с кем познакомились уже здесь, многие тосковали по своим любимым, а тут любимый человек под боком, удобно.

Однако через пару лет им это стало приедаться. К тому же Мойре понравился умник Жень Чжао, а Патрику – крошка Жун Фен. Но они продолжали любить друг друга.

– Толстый урод! – говорила Мойра Патрику на третий год. – Посмотри на Жень Чжао! Какой он стройный, какой у него твердый и умный взгляд – как у взрослого мужчины! А ты – недоразвитый доктор Фелл (Мойра любила детективы Карра Джона Диксона, где действует толстый сыщик с этим именем)! Или переразвитый младенец!

– Замухрышка! – отвечал ей Патрик. – Веник ходячий! Осьминожка на двух ногах! Зубочистка!

– Мыльный пузырь!

– Трубка от пылесоса!

– Арбуз ползучий!

– Стрекоза летючая!

– А! Не получается обозваться! Какая же еще стрекоза бывает, если не летючая? И летящая, кстати, безграмотный хомяк!

– А хомяки грамотными и не бывают! А ты – стрекочущая стрекоза тогда!

– Поздно, поздно, не умеешь обозваться, не умеешь, не умеешь!

– Зато по лбу дать умею! – отвечал Патрик.

И тут же демонстрировал свое умение, и тут же получал ответный тычок кулаком в нос.

После короткой драки Патрик и Мойра обычно обнимались и клялись друг другу в вечной любви.

Потому что они ничего с этим не могли поделать: они были обречены любить друг друга.

Так бывает и со многими взрослыми, но те часто этого не понимают, расходятся, разводятся, разъезжаются, а потом с удивлением обнаруживают, что страшно тоскуют друг по другу…

Началось тестирование.

Сначала повторили эксперимент с душем.

Вик поступил не так, как Ник. Поняв, что с водой тут какая-то чепуха, он выключил краны, подумал – и, глядя вверх, вообразил другой душ, автономный.

С нормальной теплой водой. И тот появился, чему Вик не был очень удивлен: в конце концов, тут страна сбывающихся желаний или нет? Он стоял под этим душем и блаженствовал. Из соседней кабинки послышался девчачий визг.

Кого-то облило кипятком или, наоборот, ледяной водой, подумал Вик. И ему показалось, что и его струи стали сначала слишком горячими, а потом слишком холодными. Почему бы им не вообразить теплый душ, как мне? – подумал Вик. И, поскольку взвизгивания продолжались, а он терпеть не мог, когда шумят, попробовал сам представить, что у всех вода стала одинаково приятной. И, наверное, добился этого: визги прекратились.

После душа соревновались на меткость.

Школьники знали, что унылый человек в белом костюме у белой стены ненастоящий, и метали помидоры с удовольствием.

Вик же невольно морщился, глядя, как охает, корчится и стонет человек-мишень. Он понимал, что человек виртуальный, несуществующий, но реакции его выглядели очень уж натуральными.

Однако Вику не хотелось при этом выглядеть мазилой.

Как быть?

Настала его очередь. Вик прицелился, вообразил траекторию полета помидорины, кинул – и слева от человека-мишени, чуть выше плеча, появилось красное пятно. Человека лишь немного забрызгало помидорной жижицей.

Конечно, школьники рассмеялись: умник Жень Чжао снисходительно, крошка Жун Фен задорно, хозяйственная Ли Чен добродушно, мечтатель Янг Ли рассеянно, воздухоплаватель Патрик весело, а худышка Мойра печально – потому что новенький ей понравился. Меньше, чем Жень Чжао, но тоже.

Еще громче они рассмеялись, когда Вик попал второй раз в то же самое место.

Когда он попал в свой след третий раз, рассмеялся лишь рассеянный мечтатель Янг Ли.

А потом все молча смотрели, как Вик раз за разом попадает в одно и то же место.

Директриса этой школы по имени Солнце Лучезарова, присутствовавшая на соревновании, невольно любовалась новым учеником.

Солнце Лучезарова в 1918-м году уехала из России, испугавшись революции. Почему-то многие считают, что эмигрантами в ту пору были сплошь графини да княгини или, на худой конец, царские генералы. Солнце была не графиней, не княгиней, не царским, само собой, генералом и даже не генеральской дочкой, а всего лишь скромной учительницей народной школы для взрослых юношей, обучавшихся без отрыва от производства, то есть от фабрики. Эти юноши, когда объявили свободу, решили, что дисциплина в школе теперь не нужна, а учительницу можно не слушаться. И не только не слушаться, но вообще вести себя с ней по-хамски. Они и вели себя так. Как именно – неприятно рассказывать. Вот Людмила Рослякова (таково было ее настоящее имя) и уехала, бросила своих непутевых учеников.

Пароход, на котором она отправилась в Америку к дальним родственникам по линии двоюродной бабушки, подорвался на дрейфующей мине (ведь шла Первая мировая война), спаслись на шлюпке только несколько человек, включая и Людмилу.

Плывя в открытом море среди незнакомых людей, она думала, что происшедшее – наказание ей за то, что она не попыталась воспитать учеников, разглядеть в них хорошее, а сразу же их бросила, едва увидев плохое. Она представляла, что возвращается и начинает все заново. По совпадению другие пассажиры тоже в этот момент захотели вернуться, исчезнуть из этих страшных мест – дальше вы понимаете.

Людмила стала тут, конечно, педагогом, а потом директором школы. Ее главная учительская теория – нет безнадежных учеников. Она пошла дальше, придумала еще одну теорию, в соответствии с которой человек должен избавляться от прошлого, если там что-то не то. Даже меняя имя. Она первая назвала себя по-новому – Солнце Лучезарова. И это стало модным, многие поменяли ничего не говорящие имена на приятные и благозвучные. Так, еще один русский эмигрант стал именоваться Свет Яркович. Был Лев, переименовавшийся в Кота, была Анна, переименовавшаяся в Сказку, была старушка Радость Праздниковна Фестивалева, был даже один человек, взявший имя Стол. «Это уважаемый предмет, которым люди часто пользуются, почему бы себя так не назвать?» – рассудил он. И даже иногда именовал себя на русский манер Стол Стульевич Мебельный.

Мне кажется, это интересная идея для тех народов, у которых ограниченный набор имен, в том числе русских. Огромное количество Алексеев, Александров, Анастасий, Ирин, Сергеев, Антонов, Иванов, Ксений, Ольг, Татьян и т. п. Миллионы! А представьте: Фрукт Цитрусович Абрикосов. Или: Легенда Быльевна Эпосова! Или: Мегагерц Гигабайтович Пикселев!..

Ладно, я увлекся.

Короче, Солнце Лучезарова любовалась Виком и улыбалась ему.

Да и все заулыбались, поняв его замысел: он доказал свою меткость, не тронув при этом человека-мишень. Ребята в этой школе были добродушные.

Потом Лучезарова начала вести урок. Она предлагала сделать реальными предметы, близкие ее чувствительному сердцу: цветы, бабочек, птичек. Или вообразить музыку – чтобы она прозвучала для всех. Или кино – чтобы все его могли увидеть.

У Вика получалось хуже, чем у всех, но все-таки получалось. Особенно хорошо вышло кино. У него был любимый фильм, который он как-то посмотрел вместе с родителями и просто влюбился в него, хотя немного стеснялся этого – кино старое, в общем-то, простое. Но очень смешное и милое – комедия «Джентльмены удачи». Он даже перекачал его себе на компьютер и пересматривал раз двадцать. Вот он и увидел мысленно этот фильм, зная его наизусть – до кадра и до слова. Никто из присутствовавших этого фильма не видел – и все после первых же эпизодов пришли в восторг.

– Ну, хватит, хватит, – сказала Лучезарова, опасавшаяся, что Мьянти упрекнет ее в попустительстве ученикам. Однако тот милостиво разрешил досмотреть это кино (ему тоже было интересно, чем закончится фильм).

Но вот оно кончилось, погас и исчез экран, висевший в воздухе, приступили к последнему заданию – построить дом.

Ребята старались: крошка Жун Фен вообразила здание Венской оперы, умник Жень Чжао – Колизей, мечтатель Янг Ли – подводный дом-лабораторию (всех чуть не затопило при этом), хозяйственная Ли Чен представила пагоду с загнутыми краями крыш, воздухоплаватель Патрик почему-то придумал средневековую крепость, а худышка Мойра намечтала себе милый дом, в котором жила до того, как улетела с Патриком. Получилась, как и у скаутов, полная неразбериха. Только там, как мы помним, Ник поднапрягся и своим воображением всех одолел, Вик же, поскольку не видел ничего конкретного (то есть сначала хотел создать все тот же Московский Кремль, который пытался вообразить, когда его просил Ричард Ричард, но это показалось ему банальным, скучным), решил помочь другим: он не выдумывал своего, а приводил в порядок то, что придумали другие. В результате из бесформенной груды стал вырисовываться контур занятного здания: колонны как у Венской оперы, но стены из обтесанных валунов, как у крепости, между колонн вверху был ряд круглых окон-иллюминаторов, как в подводном доме, края крыши загнуты, как у пагоды, перед зданием цветник и газон, словно перед уютным домом, где жила Мойра, а вокруг высилась декоративная стена, похожая на стену Колизея…

– Какая прелесть! – умилилась Лучезарова, сложив руки. – Кто же это придумал?

– Мы все! – ответили все.

– Молодцы! А ты, Вик, что придумал?

– Ничего, – усмехнулся Вик, знавший, что он в действительности придумал, но считавший ниже своего достоинства этим хвастаться.

– Ну, не страшно! – утешила Лучезарова. – В другой раз получится.

После этого школьники уселись играть.

Вику было абсолютно все равно, во что – он не считал игры важным делом. Поэтому выбирали другие, и так совпало, что тоже, как в школе Кривого Блюма, выбрали гонки.

Ну, гонки так гонки. Он спокойно, без азарта повел свою машину. Обгоняя, не рисковал, а просто рассчитывал траекторию. И вот он уже четвертый, третий, второй…

Кому-то покажется, что это неправильно: Ник любил, умел играть и очень хотел выиграть, но при этом проиграл, а Вик не очень хотел – и начал выигрывать. Ничего странного: кто слишком хочет, очень часто не добивается успеха, а кто хочет спокойно и с достоинством и даже вообще не очень хочет, почти всегда побеждает. Я не настаиваю на этой мысли, но подумайте. Поспорим, если желаете. Это и вас касается, господа взрослые.

Так кончился этот довольно насыщенный день.

Что делали в это время Олеги? Олег-3 блуждал, отыскивая Ольгу.

Олег-1 пошел к Насте, но захотел пойти туда же и Олег-2. Они опять поспорили.

Решили тогда заняться поисками других Олегов. Увидели Олега-4 – тот подъезжал со своими красотками к развлекательному комплексу: бар, боулинг, танцпол и все прочее. Естественно, Олеги устремились за ним, чтобы усовестить его. Видимо, это было очень трудно, так как они застряли там до утра. И вышли с виноватым и усталым видом, из чего было ясно, что усовестить им Олега-4 не удалось.

А Мануэль уныло сидел у неподвижного хвоста Хорхе.

25. Настя устраивает в Бермудии катаклизм

Наступило утро нового дня: к счастью, хоть бермудяне умели устраивать себе личные потемки и даже ночь, все-таки общая смена времени суток сохранялась – причем такая, какой она была на меридиане реальных Бермудских островов.

Настя, проснувшись, с радостным удивлением почувствовала, что у нее не болит голова.

Встала, потянулась… Нет, все-таки болит!

Но вроде бы меньше.

Или она просто уже привыкла?

А что делать, если не проходит? Только привыкать.

Ну, попала я в переплет, думала Настя, вспомнив все, что произошло с нею накануне. Дети неизвестно где. Олег (вспомнила она не памятью, а умом) неизвестно где. Странная страна, в которой исполняются желания независимо от твоего желания.

А если что-то конкретное пожелать?

Настя пожелала стакан сока.

И он возник на столике.

Настя взяла, отхлебнула и выплюнула – получилась противная жидкость. Настя представила, как она в Москве пошла бы куда-нибудь в кафе, чтобы выпить сока. Но тут не Москва, и где находятся кафе, неизвестно. Думая об этом, она направилась в ванную. Открыла дверь и увидела кафе. Скучающий бармен стоял за стойкой. Настя вошла.

– Стакан сока, свежевыжатого, – попросила она.

– Нет проблем! – откликнулся бармен.

И, наливая сок, спросил:

– Как себя чувствуете?

– Отвратительно.

– Это пройдет.

– Думаете?

– Все проходит.

– Тоже мне новость!

Настя выпила сок и огляделась.

– Вообще-то, я собиралась душ принять, – сказала она.

– Нет проблем! – воскликнул бармен и исчез вместе с кафе, а Настя оказалась в душе.

Ну и ну, подумала она. Стакан сока вообразить – не получается. А целое кафе с живым барменом, если он, конечно, живой, – пожалуйста!

Но раз уж тут такие возможности, почему ей нельзя встретиться с детьми? Наверняка они могут это обеспечить! Или они хитрят и с детьми что-то случилось?

От этой мысли Насте стало страшно. Наскоро приняв душ, она набросила халат, вышла из ванной и закричала:

– Пятница!

Тут же послышались шаги.

Пятница был – живое солнце, светился и сиял. Только не грел.

– Так, – решительно сказала Настя. – Если вы сейчас же не отвезете меня к детям или не привезете их сюда, я… Я буду жаловаться! Я объявлю голодовку! Я разнесу тут все к чертовой матери! Поняли меня?

– Я счастлив видеть, что вы так любите своих детей. Но, увы, условия и правила карантина для всех одинаковы, и их необходимо соблюдать!

Пятнице было стыдно лгать, но служба есть служба: дело было не только в правилах, хотя вновь прибывших действительно, как мы знаем, старались выдерживать на карантине, а в указаниях Ольмека и Мьянти, которые опасались, что Настя может помешать предвыборной кампании, засомневавшись в необходимости участия в этом мероприятии ее детей, да еще главными персонами.

– Не надо мне о правилах! – закричала Настя. – Знаю я эти штуки! Чуть что – правила! Правила сами по себе не возникают, их придумывают люди! А если люди их придумывают, они же их могут и отменить! Ведите меня к тем, кто может отменить, сейчас же!

– Для меня было бы счастье это сделать, – сказал Пятница, краснея и опуская глаза, – но я не знаю, кого вы имеете в виду.

Ему стало совсем стыдно, но, к слову сказать, его счастливому состоянию это не помешало.

– Почему вы не знаете? Вам все равно, кто для вас устанавливает порядки?

– Конечно, – засветился Пятница. – Я же объяснял вам – я счастлив при любых порядках. Я не могу быть несчастным.

– А я могу! И буду, если не обеспечите мне встречу с вашими управителями! Ясно? Я женщина спокойная, но если меня разозлить… Я ведь не шучу, я вам тут разгром устрою!

Пятница продолжал улыбаться, хотя и с долей грусти, потому что ему было жалко это женщину.

Настя подумала, что Пятница не принимает ее слов всерьез.

Она схватила вазу с цветами и разбила ее.

Пятница улыбался.

Настя взяла другую вазу, поменьше, и кинула ею в огромное зеркало, разгрохав его вдребезги.

Пятница улыбался.

Настя, взяв за ножку торшер, начала громить все, что попадалось.

Пятница улыбался.

Настя растерянно огляделась: все уже было разбито и поломано.

Эх, гранатомет бы мне, подумала она. Настя не служила в армии и никогда не держала гранатомет в руках, но видела во всяких глупых боевиках (кто из нас не смотрел боевиков!), что он из себя представляет.

И вдруг ощутила в руках что-то тяжелое.

Гранатомет. Точь-в-точь такой, как в боевиках.

Пятница продолжал улыбаться, но побледнел.

– Вы можете меня убить, – сказал он.

– Как это? Тут живут вечно, сам говорил!

– Да. Если смертельно не заболеют и если никто не убьет. Это случается. Я не хочу – я тогда перестану быть счастливым!

– Вы все перестанете тут быть счастливыми, если не отдадите мне моих детей! – закричала Настя.

Но убивать Пятницу она не хотела, она понимала, что тот не виноват.

Настя выскочила на балкон. Увидела, как обычно, толпу фанатов, на которых не обратила внимания. В одном из фильмов, который она видела, был эпизод, когда герой взрывал гранатометом телефонную будку. Точно такую же Настя разглядела на углу улицы – и вокруг никого. Настя прицелилась, пошарила, нащупала выступ, догадалась, что это спусковой крючок, нажала…

Ее отбросило выстрелом назад, но она тут же вскочила и увидела, как будка взлетела вверх вместе с огромным языком пламени.

Фанаты восторженно вопили – им понравился эксцентричный поступок звезды.

– Еще! Еще! Еще! – скандировали они.

– Замолчите, уроды, разрази вас гром! – гневно закричала Настя.

И гром тут же разразил фанатов.

То есть так показалось, на самом деле он прогремел в небе, потом сверкнула молния, многие фанаты попадали от страха.

– Ага! – потрясала руками Настя. – Действует? Вам еще?

Вскоре началось что-то невообразимое: гром гремел непрерывно, молнии сверкали одна за другой, и уже было непонятно, после какой из молний гремит гром, казалось даже, что сначала гремит гром, а уж потом сверкает молния, что противоречит, как вы знаете, законам природы, а если кто не знает, пусть бросает сейчас же эту книгу и берется за учебник. Прочитаете страниц пять – возвращайтесь. Продолжим с того же места.

…

Вернулись?

Продолжаем.

Итак, «ревела буря, дождь шумел, во мраке молнии блистали, и беспрерывно гром гремел, и ветры в дебрях бушевали», как поется в одной народной песне на стихи поэта К. Рылеева.

Настя сама не ожидала, что так получится: вокруг всё действительно разбушевалось, заблистало и загремело. Даже фанаты разбежались, хотя и были призраками. Их можно понять: они-то призраки, но гром и молнии – настоящие!

А в ЦРУ Председатели Ольмек и Мьянти получали множество электронных посланий и мысленных импульсов от обитателей Бермудии с одним и тем же вопросом: что происходит? Может, это предвестие землетрясения? Может, где-то в Бермудии извергается вулкан?

Они и сами, видя, как носятся темные тучи и молнии озаряют грозовое небо, были поражены.

– Это десятый уровень воображелания! – сказал Ольмек с тревожным недоумением.

– Точно! – подтвердил Мьянти – тоже с недоумением, но радостным.

– Чему вы радуетесь, уважаемый враг? Эта неистовая Настя может сильно повредить систему вечно желанной Бермудии, да цветет она вечно!

– Давно пора повредить систему вашей вечно желанной Бермудии, чтоб ей пропасть!

– Она такая же наша, как и ваша!

– Возьмите ее себе! – желчно сказал Мьянти. – Лично я не понимаю, почему бы маме ни встретиться с детьми?

– Им сейчас не до этого. Они сейчас о ней не вспоминают.

– Но мы можем помочь.

– Ладно, – сказал хитроумный Ольмек, которому в голову пришла некая мысль. – Пусть встретятся. Насте станет хорошо. Она захочет остаться. Один голос не в вашу пользу.

– Да, – согласился Мьянти. – Это возможно. Тогда что будем делать?

– Надо ее утихомирить. Например, сделать так, чтобы у нее прошла головная боль. Это в наших силах.

– Мы запретили людям высшего уровня прямое вмешательство в желания, мысли, ощущения и чувства людей.

– Брось, Мьянти, – махнул рукой Ольмек. – Прямое, косвенное, как ни назови, сам знаешь, когда ты можешь заставить другого человека что-то сделать, трудно удержаться от искушения. Вспомни, когда тебя не захотела полюбить Сильвия сто семнадцать лет назад…

– Нечего ворошить прошлое! – резко оборвал Мьянти. – И мне очень стыдно за этот поступок!

– Стыдно не стыдно, он был совершен! – заметил Ольмек.

– Хорошо, хорошо! Но все-таки без ведома Насти я не стал бы вмешиваться в ее сознание. Необходимо получить ее согласие.

– Она согласится. Кому понравится перспектива вечной головной боли?

– Надо только предупредить, чтобы она хранила это в тайне. Если узнают, что мы способны убрать боль у многих людей…

– Не способны. Сам знаешь, при этом частичка боли, пусть незначительная, переходит к нам. От одного, двух, даже десяти – еще ничего, я в себе ношу неприятные ощущения от пятнадцати человек, – поморщился Ольмек, – но взять боль всех никто не может. Нас, двенадцатиуровневых, всего двое. Да еще несколько десяти– и одиннадцатиуровневых.

– Верно, – вздохнул Мьянти.

После этого Ольмек, сосредоточившись, послал Пятнице мысленное сообщение, которое, преобразовавшись, пришло к нему в виде нескольких строчек на его коммуникатор.

Он прочел, вышел на балкон, где Настя продолжала размахивать руками, и прокричал, перекрывая грохот грома:

– Вам делают предложение! Вы терпите еще пять дней, а за это навсегда избавитесь от головной боли!

– Иди отсюда! – невежливо отмахнулась Настя. – Нет у меня никакой головной боли!

На самом деле она у нее была, но Настя ее сейчас не чувствовала.

Пятница отправил сообщение Ольмеку.

Тот обсудил ситуацию с Мьянти.

– Я пригрожу ей, что она больше никогда не будет знаменитой! – сказал Ольмек.

– Попробуйте.

Ольмек попробовал.

Пятница передал угрозу Насте.

– Ха! Запугали! – ответила Настя, и очередная молния расколола небо.

Пятница сообщил Ольмеку о результате.

– «Ха запугали», – прочел тот послание, написанное без знаков препинания. – Что это значит, уважаемый враг?

– Это значит, уважаемый враг, что мы ее этим не запугали.

– Да? И что делать? Придется, видимо, все же отдать ей детей немедленно. Пусть ей станет лучше, – лукаво сказал Ольмек.

Мьянти, только что улыбавшийся, помрачнел:

– От этого другим может стать хуже. Вот что, уважаемый враг. Сообщите Пятнице, что если она будет настаивать, то не увидит своих детей никогда.

– Но это неправда. То есть мы можем это устроить, но…

– Пусть неправда! – решительно сказал Мьянти. – Какая мать не испугается этой угрозы? Какая мать, если ей предложат – через пять дней или никогда, выберет никогда?

Ольмек не мог не оценить логики врага-друга:

– Ты иногда чертовски умен, – сказал он. – Даже умнее меня, хотя этого не может быть.

– Не первый год на свете живу, – скромно похвастался Мьянти.

– Две тысячи лет, – уточнил Ольмек. – А я – три с половиной тысячи.

– Не такая уж большая разница!

Ольмек передал угрозу Мьянти Пятнице, а тот – Насте.

Та подумала и сказала:

– Ладно.

Тут же все успокоилось и пришло в норму. Ни ветра, ни грома, ни молний. Безоблачное синее небо, тишина…

К Насте вернулась головная боль – то есть она опять ее почувствовала.

– Счастлив предложить вам завтрак, – ласково проворковал Пятница.

– Спасибо. А нельзя сегодня устроить выходной?

– Счастлив напомнить вам, что у звезд не бывает выходных. Звезды всегда звезды – даже когда спят. И, может, даже больше, иначе почему все газеты интересуются, как они спят, где спят, с кем…

– Ну, ну! – оборвала Настя. – Не надо пошлостей!

– Это не я, это газеты. Они, между прочим, даже детям на глаза попадаются.

– А печатаются для таких, как вы!

– Ну уж нет! Я прочитал это случайно, – обиделся Пятница, но так, будто счастлив был обидеться.

И начал сервировать завтрак.

Настя только сейчас обратила внимание, что все разрушенное ею восстановилось в прежнем виде, а многое даже стало лучше: зеркало больше, цветы пышнее и ярче…

– Да… Придется искать самой… – пробормотала она. – Почему через пять дней? Что-то они темнят. Говорят про какие-то выборы… Господи, только бы знать, что с детьми все в порядке!

На душе у Насти было тревожно.