Текст книги "Пропавшие в Бермудии"

42. Предвыборная неразбериха. Возникновение Белого города с последующим разделением. Обстановка накаляется

Обычно бермудяне, проживая каждый в своем воображеланном мире, пересекались редко, а некоторые не встречались месяцами. У этой разобщенности имелось много причин. Одна из них заключалась в неоднократно упоминаемом законе подлости. (Точнее будем называть его законом невольной подлости.) Мы, живя в своем мире и общаясь с другими людьми, бываем ими недовольны. Даже самыми близкими. Практически нет вокруг нас человека, на которого мы хоть раз не разозлились. А разозлившись, в запале желаем ему иногда: «Чтоб ты провалился!» Или: «Чтоб тебя перекорежило!» Или даже: «Да чтоб ты сдох!» – прекрасно понимая, что человек от наших слов не провалится, не перекорежится и уж тем более не сдохнет. Хотя я все-таки никому не посоветую этими словами разбрасываться.

А бермудянину достаточно было даже не сказать, а просто мимолетно мысленно посулить другому что-нибудь нехорошее – и это тут же могло сбыться, если другой не успевал выдвинуть контржелание, защитное желание – но для этого ему надо было знать или догадываться, что ему пожелали! Поэтому бермудяне берегли и других, и себя, общение сводили к минимуму, чтобы не успеть разозлиться, разгневаться или, напротив, дать повод для гнева. Проще говоря, все побаивались друг друга.

Но перед Днем равноденствия, Днем Великого Выбора ЦРУ всегда предпринимал усилия по созданию единого пространства и обращался к населению с просьбой на время укротить свои фантазии, перестать поминутно воображелать то одно, то другое. Таким образом возникал и постепенно принимал все более четкие формы так называемый Белый город, где дома напоминали строения ЦРУ – никаких излишеств, ничего выдающегося, одинаковые прямые улицы с цветниками на тротуарах. Появлялись даже названия улиц и номера. Правда, из-за названий на первых порах возникала путаница: кто-то называл улицу, например, именем своего национального героя, а другой эту же улицу – именем близкого человека, а третий, без лишней скромности, своим именем. Поэтому договорились – пусть все улицы будут называться Перспективными. Ведь всех в эти дни волновала именно перспектива, общее будущее. Сначала были – 1-я Перспективная, 2-я Перспективная и т. д. Но, едва порешили на этом, опять неувязка: таблички стали одинаковыми – везде 1-я Перспективная! Оно понятно: все хотят жить на 1-й и никто не хочет на 2-й, 3-й и тем более на 13-й или 22-й! Тогда придумали: заменить порядковые номера одинаковыми или похожими определениями: Очень Перспективная, Весьма Перспективная, Крайне Перспективная, Вполне Перспективная, Перспективно Перспективная и т. п.

Каждый раз сперва начиналось что-то вроде праздника: все ходили друг к другу в гости, встречались в клубах, делились новостями, все были рады видеть друг друга и чувствовать, что эта жизнь может быть похожей на обычную, нормальную, какая существует во всем остальном мире. Казалось бы, так и жить всегда. Но, как правило, после Дня равноденствия все шло наперекосяк. Кто-то, поняв, что придется остаться в Бермудии как минимум еще на год, придумывал себе новый роскошный дом: раз уж жить тут, то красиво. Его сосед не мог допустить, чтобы рядом стоял богатый особняк, а сам он ютился в типовой хибаре, и тут же воображелал себе дом еще красивее и больше. Третий немедленно строил себе дворец, четвертый – целый дворцовый комплекс, а пятый – чего уж мельчить! – создавал город по своему вкусу и усмотрению. И подальше от других. Так в Бермудии опять начиналась неразбериха.

Вроде бы тем, кто не желал возвращаться, не было смысла селиться в Белом городе и подчиняться единому распорядку, им и так хорошо. Но они опасались, что синие этим воспользуются: соберутся вместе, подружатся, и их объединенное воображелание будет настолько сильным, что они окажутся в большинстве и победят – и прощай тогда беззаботная Бермудия, где не надо думать о пропитании, работе и других нудных вещах.

И вот накануне Дня равноденствия Белый город, как обычно, сформировался и в нем царила праздничая атмосфера. Звучала приятная музыка, люди ходили по улицам и улыбались друг другу, на клумбах цвели замечательные цветы, никто не старался выделиться вычурной одеждой или модным автомобилем, многие даже считали в эти дни неприличным демонстрировать свою ориентацию, то есть показывать, что они синие или зеленые.

Но это длилось недолго. Однажды ночью кто-то развесил агитационные плакаты, поставил рекламные щиты. Слова «Останемся!» и «Вернемся!» появились на тротуарах, на стенах, они даже витали в воздухе.

А утром после этой ночи человек по имени Дукиш Медукиш, член ПТКХВ, выехал из своего дома в инвалидной коляске. Он попал сюда очень больным, фактически умирающим. В обычном мире он был богатым человеком, вокруг которого всегда толпились родственники, врачи, прислуга – и все желали ему скорейшего выздоровления, что Дукиш Медукиш считал насмешкой, потому что выздоровления не предвиделось. В таком состоянии он и прогуливался на своей яхте с чадами и домочадцами в начале шестидесятых годов ХХ века, попал в шторм, и когда напуганные родственники уговаривали его повернуть к берегу, он, наоборот, приказал капитану плыть дальше, надеясь погибнуть и перестать мучиться. Возможная гибель других его не только не волновала, но даже радовала, из чего легко сделать вывод, что человек он был не очень хороший. «Чтоб ты пропал!» – мысленно желали ему близкие, а кое-кто, отчаявшись, и вслух. Того же невольно пожелали себе – ну и пропали.

В Бермудии Медукиш умирал каждый день, но умереть не мог. У него все болело. Столько лет одной ногой в могиле – мало кому понравится. За это время страдалец много раз заболевал дополнительно – простудой и другими обычными болезнями. Он давно бы окончательно умер, но ему не давали родственники и личный врач. Дело в том, что все они очень хотели стать богатыми, получив наследство Медукиша. Однако тут, в Бермудии, от наследства никакого толка, все его богатство осталось в прежнем мире. Наследники надеялись вернуться вместе с ним и наверстать упущенное. Они мечтали разбогатеть в шестидесятых годах, они много раз представляли это в своем воображении, поэтому остались приверженцами вещей того времени – ходили в диковинной одежде, давно вышедшей из моды, не признавали музыки и фильмов, появившихся позже, ездили в громоздких автомобилях шестиметровой длины, жили в домах с нелепыми архитектурными формами. В сущности, они имели, что хотели, но не получали от этого никакого удовольствия. Вроде бы странно – их желание стать богатыми удовлетворилось, при этом Медукиш остался жив. Но какой интерес быть богатым, если все вокруг такие же? Большой роскошный автомобиль хорош тогда, когда он есть у тебя, а у других его нет. Мы же не на себя ориентируемся, а на других, извините за простоту мысли. Твой навороченный мобильник и твоя супермощная playstation, господин школьник, не имеют никакой цены, если ими нельзя похвастаться, не так ли?

Близкие Дукиша Медукиша и он сам были убежденными синими, хотели вернуться. Но жили здесь порознь, видясь лишь время от времени, так как и Дукишу Медукишу видеть родственников было иногда невтерпеж, и они боялись невольно пожелать ему не выздоровления, а смерти, что немедленно исполнилось бы, учитывая крайне низкий уровень воображелания Дукиша Медукиша и, следовательно, слабую степень сопротивляемости.

Дукиш Медукиш выехал утром на своей коляске, улыбнулся солнышку (солнце, живи ты хоть пятьсот лет, не надоест никогда), осмотрелся, глянул поверх низкой изгороди из декоративного кустарника во двор своего соседа, которым был человек по имени Жертва Рекламы, и обратил вдруг внимание, что во дворе только газон, никаких цветов, никаких украшений. Голая трава, да и та какого-то осеннего жухлого оттенка.

Все это потому, что Жертва Рекламы был человеком без желаний. Это произошло так: он был одиноким и бедным человеком, который днем работал, а по вечерам смотрел по телевизору рекламу. Только рекламу. Ничего, кроме рекламы. И все хотел купить, и всему завидовал. Иногда Жертва Рекламы играл в телевизионные викторины. И вот однажды выиграл. Он получил такой громадный выигрыш, что мог купить теперь почти все, что видел в рекламе. Его родственник, умный и добрый человек, еле-еле уговорил Жертву Рекламы вложить пару миллионов в бизнес. Жертва вложил, и надо же такому случиться, что бизнес родственника расцвел в считанные месяцы, Жертва получил одних процентов восемь миллионов, половину которых родственник опять уговорил его вложить в дело. С помощью родственника Жертва богател не по дням, а по часам и вскоре столкнулся с проблемой – он зарабатывал денег больше, чем мог потратить. Конечно, он мог бы купить атомный крейсер и ухлопать на это все деньги – но зачем ему крейсер? И вообще, большинство вещей, которые Жертва Рекламы приобретал, оказывались ему не нужны. Он просто не успевал ими воспользоваться. Но удержаться не мог: как только показывали по телевизору новую рекламу, он тут же бежал покупать то, что рекламируют. Однажды, узнав, что на одном из аукционов в Америке продается какой-то необыкновенный алмаз, который ему был вовсе не нужен, Жертва помчался на аэродром, чтобы на личном самолете перелететь океан и участвовать в торгах. Но, как назло, один пилот был в отъезде, а другой заболел. Жертва Рекламы положился на усовершенствованную систему автопилотирования и взлетел сам. И вот, пролетая в районе Бермудского треугольника, он затосковал. Эх, подумал он, приземлиться бы на необитаемом острове, где ничего нет: ни рекламы, ни рекламируемых товаров, пожить в одиночестве, как Робинзон Крузо, и, главное, не иметь никаких желаний! Надоели они мне, измучили они меня!

Это и исполнилось. Первые дни он был счастлив – желания исчезли! Он ничего не хотел покупать! Потом почувствовал – что-то не то.

А не то было то, что он даже не хотел есть. Он худел, слабел, но не пытался даже сорвать банан, чтобы подкрепиться. Неохота было. Изнемогая от истощения, он не хотел выздороветь. Но и умереть тоже не хотел.

Бермудяне нашли его уже погибающим. Насильно накормили, подлечили, и вот с тех пор он живет здесь, по-прежнему ничего не желая.

Нет, одно крохотное желание у него все-таки появилось и стало расти: желание вернуть себе желания.

В Бермудии, кстати, его сделали независимым координатором при ЦРУ – как идеального арбитра в спорных вопросах, ибо ему было неохота вставать на чью-то сторону.

И вот Дукиш Медукиш, глядя на голый двор соседа, подумал, что до сих пор не знает, кто его сосед – синий или зеленый. И он решил выведать это, но не прямо.

Дождавшись, когда Жертва Рекламы выйдет из дома, Дукиш Медукиш спросил его:

– А почему, уважаемый сосед, у вас ничего не растет, кроме травы?

– Да мне не надо, – ответил Жертва Рекламы. – Вернее, мне все равно.

– Как это все равно? Посмотрите – у других и цветы, и беседки, и бассейны, а у вас ничего. Вы, может быть, хотите показать, что вы не такой, как все? – подозрительно спросил Дукиш Медукиш, хватаясь за сердце, которое в этот момент кольнуло.

Жертва Рекламы оглянулся на свой двор – и тут же он стал точно таким, как у Дукиша Медукиша и всех остальных. Цветник, беседка, бассейн. Хотя по лицу Жертвы Рекламы было видно, что ему этого не нужно. Он ведь был лишен желаний.

– Вы это сделали не потому, что вам захотелось, а чтобы сделать мне приятно! – проскрипел Дукиш Медукиш, глотая таблетку.

– А если и так, разве это плохо? – спросил Жертва Рекламы.

– В данный момент – плохо! В данный момент каждый должен быть честным! Каждый должен определиться, чего он хочет.

– А я ничего не хочу, – равнодушно сказал Жертва Рекламы.

– То есть вы даже не знаете, хотите вы вернуться или остаться?

– Не знаю, – спокойно подтвердил Жертва Рекламы.

– Так нельзя!

– Почему?

Дукиш Медукиш задохнулся от возмущения и проглотил сразу две таблетки. Отдышавшись, он объяснил:

– Потому что нельзя!

– Я независимый координатор, мне можно, – попытался сослаться Жертва Рекламы на служебное положение.

– Ну и что? Голосовать вы разве не будете? А как голосовать, если вы не знаете, хотите остаться или вернуться?

– Ладно, – сказал Жертва Рекламы, – я хочу остаться.

– Тогда вы мой враг! – заявил Дукиш Медукиш.

– Хорошо, я хочу вернуться.

– Вы надо мной издеваетесь?! – завопил Дукиш Медукиш.

Жертве Рекламы надоел этот разговор. Оглядев старика, он лениво процедил:

– Дать бы тебе щелчка, старому таракану, чтобы ты отстал навсегда.

– А н у, дай! Дай! – воинственно затрясся старик и даже начал подскакивать в своем кресле, словно желая дотянуться до Жертвы Рекламы и тоже дать ему щелчка.

Тут ему стало совсем плохо. Жертве Рекламы было все равно, но он все же исполнил свой долг: вызвал врачей, а сам в это время уложил Дукиша на травку, чтобы тому стало полегче.

Врачи увезли больного, а по Белому городу пошел слух, что зеленые обнаглели и один из них чуть не убил синего. Зеленые возражали, что, наоборот, это синий чуть не убил зеленого. Журналисты, которые только в эти дни чувствовали необходимость своей профессии, тут же бросились к месту происшествия.

– Вы синий? – спросили они Жертву Рекламы.

– С одной стороны, синий… – ответил он, и тут же зеленые журналисты бросились злорадно описывать бесчинство члена ПТКХВ.

– А может, зеленый? – не поверили оставшиеся синие журналисты.

– С другой стороны, зеленый, – кивнул Жертва рекламы. И синие журналисты помчались давать информацию о преступлении члена ПТКХО.

Во внутренних компьютерных сетях началась информационная война – синие обличали зеленых, а зеленые – синих. Выпускались также газеты, давно многими не виданные. В авральном режиме заработало телевидение.

Но из всех средств массовой информации самыми популярными и действенными были и остаются слухи. Потому что – от живого человека к живому человеку. Неведомый журналист может соврать, а когда тебе о том же говорит друг, подруга, сосед, соседка или вообще родственник – как не поверить?

Слухи разрастались, и вскоре синие узнали, что банда зеленых решила истребить всех синих стариков, то есть самых надежных и упорных членов ПТКХВ. Трое убиты, пятеро ранены. За остальными ведется ежедневная охота. Синие старики тут же поверили и начали скрываться, поэтому создалось впечатление, что их действительно перебили.

А зеленые были уверены, что синие решили уничтожить зеленых старцев, пятеро убиты, двенадцать ранено. Излишне говорить, что напуганные зеленые бермудяне пожилого возраста тоже исчезли. При этом имейте в виду, что некоторые бермудяне считали себя пожилыми уже с сорока лет. Они ведь жили тут очень долго, поэтому и ощущали себя иногда стариками.

Белый город начал изменяться. Дома приобретали зеленый или синий оттенок, на газонах веселая пестрота сменилась однообразием – цветы и трава становились либо синими, либо ядовито-зелеными. По улицам ходили, держась возле стен, хмурые люди, у которых топорщилась одежда: каждый носил под мышкой пистолет, за поясом автомат, а в карманах гранаты.

Все это могло кончиться не выдуманными, а настоящими убийствами, и ЦРУ распорядилось поделить город. Редкий случай: распоряжение тут же было выполнено, Белый город поделился на Зеленую и Синюю части, но при этом его название сохранилось.

Это и у нас бывает: какой-нибудь Париж, к примеру, только называется Парижем, а сам давно уже не Париж. Или тем более Нью-Йорк. Или та же Москва.

Бермудия раскалялась. Синие обвиняли Печального Принца в попустительстве зеленым, зеленые – в попустительстве синим. Тут-то Ольмек и Мьянти поняли, как мудр оказался Печальный Принц, очевидно, предвидевший эти события, и объявили, что одновременно с Великим Выбором будут досрочные выборы нового короля.

Кандидаты будут предъявлены народу немедленно.

43. «Солнцевские» против «Кривоблюмовских»

Ольмек и Мьянти были мудрые политики и понимали, что кандидатов надо представлять с умом, с выдумкой. Они знали, как это бывает во всем мире: жизнь идет сама по себе, а предвыборная кампания обрушивается, как стихийное бедствие. Нет, надо сделать ее частью жизни, сделать – игрой!

И они объявили, что представление кандидатов станет элементом зрелища, а именно – футбольного матча между детскими командами, возглавляемыми кандидатами Виком и Ником.

Чтобы их заранее знали в лицо, вывесили везде портреты Вика и Ника.

Женщины, как зеленые, так и синие, тут же умилились и безоговорочно встали на их сторону – дети же! За юных кандидатов было и все немногочисленное детское население, понятно почему. Взрослые мужчины тоже оценили идею: любой другой взрослый вызвал бы их раздражение – «почему не я?». А тут – дети, детям принято уступать дорогу. И, главное, смешно им завидовать.

Команду Вика по имени директора школы Солнца Лучезаровой назвали «Солнцевские». Команду Ника соответственно – по Кривому Блюму – «Кривоблюмовские».

Стадион, который ЦРУ воображелал силами мощных сотрудников, был огромным, с двусторонними трибунами, зелеными и синими. Смыкания трибун с обеих сторон не было, чтобы избежать физического столкновения болельщиков.

Бермудяне начали собираться задолго до матча. Впускали через два входа, строго следя, чтобы зеленые не прошли на синие трибуны, а синие – на зеленые. Не определившимся пришлось срочно определиться и зафиксировать это в ЦРУ (еще один плюс матча, учтенный заранее Председателями).

Олеги, видя, как сотрудники ЦРУ все куда-то поспешно собираются, заволновались, стали расспрашивать, в чем дело. И, узнав о футболе, стали требовать, чтобы их немедленно выпустили. Дело в том, что все они: и Отец, и Муж, и Грубиян, и Бездельник, и оба Финансиста, и остальные – были заядлые болельщики. Именно поэтому, кстати, не выделился отдельный Болельщик: он небольшой частью сидел в каждом Олеге.

Олеги требовали, стуча кулаками в стены, бросив свои компьютеры, пиво и даже своих Ольг. Какие еще Ольги, если футбол???

Сотрудники ЦРУ не знали, что делать, но тут все решилось само собой: Олеги один за другим стали исчезать из своих узилищ. И бермудяне-«замки» не смогли им воспрепятствовать.

Олегов стало пятеро… трое… И вот один-единственный Олег мчится вместе со всеми к стадиону.

Как это произошло? Ведь, казалось бы, система Бермудии этого допустить не может: имел желание разделиться – будешь разделенным всегда. Но Олеги и остались разделенными, просто они вошли друг в друга, как матрешки. То есть фактически десять, а с виду – один. Это упрощенное объяснение, настоящий механизм я объяснить не сумею – потому что сам его не знаю.

Главное, Олег стал единым, цельным, и его пропустили на стадион. На входе он второпях назвался зеленым.

На трибунах шумели, размахивали флагами, свистели, кричали.

И вот появились Ольмек и Мьянти. Их встретили криками восторга и негодования. То есть зеленые восторгались Ольмеком и негодовали в адрес Мьянти, а синие – наоборот. В результате получился смешанный гул, который Председатель мог толковать так, как хотел. Похоже, оба они истолковали в свою пользу: и Ольмек, и Мьянти кланялись и благодарили.

Потом зазвучал гимн Бермудии, сочиненный местным композитором, бывшим бездарем, который попал сюда сто двадцать пять лет назад, не вынеся своей бесталанности, и все эти годы с утра до вечера упражнялся в композиторском мастерстве. Но гением все-таки не стал, хотя научился писать более или менее сносную музыку – этим и утешился.

Над полем, на высоте примерно тридцати метров, завис прозрачный шар с Печальным Принцем, который по протоколу обязан был здесь находиться как глава государства. Как ни странно, его встретили приветственными криками: хоть бермудяне и желали свержения короля, но в такой день не хотели омрачать ему настроение – все-таки он пока еще глава государства. Он – символ страны, а во время футбола, как известно, патриотизм повышается до нестерпимого градуса.

Мануэль забился в пещеру и призывал Хорхе, чтобы тот удержал его: он понимал, что на футболе будет Лаура и боялся встречи с ней, боялся, что опять невольно захочет ее убить. Но Хорхе не появлялся, потому что сам в человеческом обличье находился на стадионе. Пусть он фантазия, но у фантазий есть свои фантазии.

Тогда Мануэль, не выдержав (а какой латиноамериканец выдержит и сумеет не пойти на футбол?), появился возле стадиона и попросил контролеров пропустить его, но при этом обязательно надеть наручники. Просьбу исполнили.

Мануэль, сказавшись синим, пробрался на свою трибуну и, конечно же, немедленно увидел Лауру. На противоположной трибуне.

Он отвернулся – и увидел ее рядом с собой.

– Лаура! – взмолился он. – Отойди от меня!

– Ты все-таки нашел меня, – нежно сказала Лаура.

– Я могу тебя убить!

– Убей. Все равно мне без тебя не жить.

Мануэль заскрипел зубами, поднял руки… И опустил их.

Он вдруг понял, что можно терпеть.

Да, он хочет убить Лауру – и не может быть иначе, он с этим желанием сюда попал. Но желание еще не есть исполнение!

Пусть ему будет плохо, но он выдержит! Он сумеет!

– Лаура! – сказал Мануэль растроганным голосом.

– Что?

– Я хочу убить тебя, но я тебя обожаю!

И тут же наручники распались, и Мануэль обнял Лауру. При этом не попытавшись ее задушить. Выяснилось, что терпеть – не так уж сложно. Даже отчасти приятно.

Настя пришла на футбол вместе с Пятницей. Появление звезды было встречено аплодисментами, ахами и охами, люди переговаривались:

– Какая красавица! Какая талантливая! Какая стройная!

Настя удивилась: ведь тут должны быть все живые. Им-то с чего хвалить ее? Но, приглядевшись, обнаружила, что ошиблась. Стадион вмещал около ста тысяч и был весь заполнен. Каждый живой бермудянин, настроенный благодушно, хоть и воинственно, желал, чтобы его наслаждение футболом разделили другие, кого он любил и помнил, поэтому вообразил их рядом с собой. К тому же все надеялись таким образом организовать численное превосходство своих болельщиков. Поэтому сначала даже возникло ощущение давки, будто сюда набилось не сто тысяч, а целый миллион: призраки вытесняли друг друга, сидели друг на друге, заменяли друг друга. Кое-кто из живых, не удовлетворившись друзьями и родственниками, позвал знаменитостей и исторических личностей. Здесь можно было увидеть и Эйнштейна, и Леонардо да Винчи, и Льва Толстого, и дружески сидящих рядом американского, иранского и русского президентов, и много кого еще. По количеству вип-персон можно было судить об их популярности: названные президенты, например, присутствовали в десятках экземплярах (бермудяне очень интересовались мировой политикой), Эйнштейнов всего два, Лев Толстой вообще один, зато Леонардо да Винчи сидел в двадцати местах, правда, при этом некто невзрачный по имени Дэн Браун занимал сотню мест. Нечего и говорить, что в большом числе копий и в самых разных нарядах здесь мелькали певица Мадонна, актриса Мэрилин Монро, куча актрис и моделей, покойный Папа Римский Иоанн Павел II, убиенный Саддам Хусейн и футболист Дэвид Бэкхем, причем везде без жены. Но, надо отдать должное воображеланию бермудян, лучшие, почетные места занимали Иисус Христос, Мохаммед, Будда и другие святые и пророки, причем часто они, как и президенты, сидели рядышком. А и в самом деле, правда, ведь жаль, что Христос, к примеру, никогда не был на футболе, потому что футбола в его время не существовало. Вот и захотелось бермудянам сделать приятное хорошему человеку.

Настя отмахивалась от поклонников, совавших ей диски с ее песнями для автографа:

– Не до вас, извините!

Но чем больше она отмахивалась, тем активней становились фанаты.

Неужели я обманываю себя, неужели так хочу славы? – подумала Настя и даже обиделась на себя, на свои неуправляемые желания.

И как только она подумала об этом, поклонников сразу же стало меньше. Они перекинулись к Суперу, возле которого и так толпились сотни длинноногих блондинок. Подошли поклонники и к Элвису Пресли, который удивился, а потом стал не без удовольствия раздавать автографы. Настя поняла, что это она, увидев великого певца, мысленно посетовала, что он одинок, и пожелала ему почитателей, вот они и появились. Правда, многие метнулись к другим Элвисам, их здесь, несмотря на присутствие живого, тоже было штук десять. И они принимали знаки почитания как должное.

И тут Настя увидела Олега.

Она поискала глазами – других Олегов не было.

Настя, хоть и забыла Олега, помнила, что он ее муж. А еще она помнила: жизнь с этим человеком была счастливой. И в результате произошло то, чего Бермудия не могла предвидеть: Настя заново влюбилась в этого человека.

Поэтому она смотрела на него печально и нежно.

Тут и Олег увидел ее.

Очень обрадовался и хотел перенестись на ее сторону, но вдруг подумал: только не хватало сейчас, чтобы появилась Ольга!

И Ольга по закону подлости немедленно появилась, да еще и обняла его рукой за плечи.

Олег тут же сбросил ее руку и прошипел:

– Скройся! Ты мне надоела до смерти!

И на этот раз его слова были абсолютно искренними. Ольга исчезла так быстро, что Настя не успела ее заметить.

Зато Олег ясно разглядел спутника Насти, безошибочно угадав, что этот человек не просто сидит рядом, а сопровождает ее.

И он тут же оказался около Насти, улыбнулся и сказал:

– Привет!

А потом небрежно спросил:

– Это кто?

– Да так, знакомый.

– Счастлив видеть вас! – заулыбался Пятница.

– Да? Может, пойдем, потолкуем? Только после этого ты счастливым уже не будешь!

– Это невозможно! – ответил Пятница.

– Олег, прекрати! – сказала Настя и взяла мужа за руку. – Ты что, ревнуешь, что ли?

– Я? К нему? Да ничуть! – презрительно хмыкнул Олег.

Настя улыбнулась.

Ей показалось, что она вспомнила эту ухмылку – вопреки непреложным законам Бермудии.

– Счастлив видеть, что вы счастливы! – прошептал Пятница.

– Будьте счастливы в другом месте, – тихо ответила Настя.

И Пятница немедленно исчез.

Находился здесь и Ричард Ричард. Конечно, такое количество бациллоносителей в одном месте его пугало, но он слишком любил футбол. Закутавшись с головы до ног в придуманную им вирусонепроницаемую ткань, он сидел в воображенной прозрачной кабинке и пугливо озирался, внимательно наблюдая за тем, чтобы никто не разрушил его защиту. Шлема он не снимал, а под забралом на его лице была марлевая повязка.

Прозвучал еще раз гимн – на этот раз в убыстренном темпе, вроде польки, после этого шар Принца осветился.

Все приумолкли.

Раздался негромкий, но ясно слышимый всеми голос Печального Принца:

– Господа. Друзья. Жители Бермудии. Я хочу покинуть свой пост…

Он сделал паузу.

Бермудяне опечалились, а многие женщины даже всхлипнули. Да, у них накопилось много претензий к королю, но по-человечески им было его жалко.

– На самом деле ничего не изменится, – сказал Печальный Принц. – Только меня уже не будет. Но я понял, что вы проживете и без меня. Я вам не нужен, я вам мешаю уже одним своим существованием.

Эти слова бермудяне не совсем поняли, но поникли головами, неизвестно о чем горюя.

– Ладно. Что говорить, когда без толку… Представляю вам двух кандидатов на мой пост: Вика и Ника. Эти мальчики… Это хорошие мальчики. Не обижайте их. Я все сказал.

Загремела музыка, над полем взвились два огромных портрета Вика и Ника.

– Ничего себе! – сказал Олег. – Как это они умудрились?

В голосе его слышались и изумление, и гордость.

А Настя смотрела на портреты встревожено: ей эта история не очень нравилась. Понятно, что Бермудия фантастическая страна. Но слишком это уж как-то фантастично… А главное – какие выборы, в какие короли? Им учиться надо!

Но она понимала, что сейчас вмешаться в события уже не может.