Текст книги "Хроника № 13 (сборник)"

Вой сирены. Затемнение. Прожектора.

Все, кроме Манайловой, сидят и работают.

ИННА. Пятьсот двадцать семь… Пятьсот двадцать восемь…

ТЕТЯ КОТЯ. Ох! (Замерла, взялась за грудь.)

ИННА. Что, тетя Котя? Сердце?

ТЕТЯ КОТЯ. Вот тут… Хондроз… Спинно-грудной у меня… Лечь надо…

Инна и Аня помогают Тете Коте встать, ведут к кровати.

ИННА. Может, врача позвать?

ТЕТЯ КОТЯ. Не надо, пройдет.

ИННА. Не понимаю, почему вы так врачей боитесь?

ВЕРОНИКА. А ты сходи в санчасть, поймешь. Нас там всех за симулянтов держат. И два лекарства – аспирин и анальгин.

ТЕТЯ КОТЯ. Ну неправда, валидол тоже есть, мне давали.

ИННА. Тетя Котя, это у тебя знаешь отчего? Оттого, что по десять с лишним часов скрюченная сидишь. Почему вы не пожалуетесь? Работать сверхурочно заставляют – молчите, на прогулку почти не выводят – молчите, кормят чем попало – молчите.

МАНАЙЛОВА. А чего изменится? Раньше, между прочим, еще хуже было. Это зона, а не курорт, если кто забыл.

ИННА. Я только и слышу: зона, зона, зона! И мы что, теперь не люди? Нас лишили свободы, а не права быть людьми! А мы как рабы, честное слово!

ВЕРОНИКА. Лично я нет. Батюшка мне сказал: мы рабы только божьи, у кого душа свободна для любви к Богу, тот и свободен.

ИННА. Вот как раз это рабская психология и есть: терпи и молись! Что, не так?

ТЕТЯ КОТЯ. Так, так. (Манайловой.) Люсь, ты сядь за машинку, а то не успеем, втык будет. Наложат взыскание на всех, и на меня тоже, а мне это совсем не вовремя.

Манайлова нехотя встает, садится за оверлок.

МАНАЙЛОВА. Так, чего тут куда… Ага…

ТЕТЯ КОТЯ. Там сорокапятка есть, по ошибке бобину дали, не трогай ее, тридцатьпятку провздень… Сумеешь?

МАНАЙЛОВА (пытается продеть нить). Не выходит ни хрена!

ТЕТЯ КОТЯ. Сейчас встану, погоди.

Вой сирены. Затемнение. Прожектора.

Женщины играют в самодельные карты, Аня лежит на кровати.

ТЕТЯ КОТЯ. Дама – ходи прямо! Валет – живи сто лет!

ВЕРОНИКА. Молча можно?

ТЕТЯ КОТЯ. Так неинтересно. Бито или еще?

МАНАЙЛОВА. Ждешь этого выходного, как не знаю чего, а выходной – с ума сходишь.

ТЕТЯ КОТЯ. Туз – сними картуз! Шесть – на жопе шерсть!

ИННА. Сами виноваты, вас всего лишили, а вы…

ВЕРОНИКА. Опять ты? Вот отстроят цех, будет опять, как у людей.

ИННА. Да неужели?

МАНАЙЛОВА. Просто зона у нас неудачная. Я везде была, эта хуже всех.

ИННА. Да система это, как вы не понимаете? Система не наказания, а подавления и унижения! И круговой поруки: один рыпнется – наказывают всех!

ТЕТЯ КОТЯ. Просто никто про нас не знает. Все закрыто, шито-крыто. Шито-крыто, шито-крыто. Крыто или еще подвалите? А, восьмерка-красноперка! А у нас король – беги горой!

ИННА. Уверяю вас – все всё знают! Знают – и молчат! Круговая порука: все виноваты, значит – никто не виноват!

ТЕТЯ КОТЯ (смеется). Вспомнила: на день города нас собрали, ну, сначала передовиков отметили. Грамоты, то, се, одному орден какой-то дали. А со мной рядом техник сидит, Кругалев, хохмач страшный, и говорит: ага, этот передовик себе на дом наворовал, этот на три дачных участка, этот на машину за сто тыщ долларов…

МАНАЙЛОВА. За это и награждали. Кто умеет, тот и молодец.

ТЕТЯ КОТЯ. Ну да, ну да. А потом наш районный начальник управы на трибуну залез и начал врать: показатели, объемы, ля-ля-ля, ля-ля-ля, а врет-то он не сам, а с нашего вранья, которое мы ему наврали, и он это знает. А кто сверху слушает, он сидит и слушает, хотя тоже знает, что вранье, но ему же тоже наверх ехать и там тоже чего-то врать надо, вот он и слушает, запоминает. А если скажет правду – его метлой сразу же!

ИННА. Вот! Ведь понимаете же! Все врут, что любят родину, и все ее грабят! Лицемерие как норма жизни! В Бога можешь не верить, но правительство в церкви стоит по праздникам – и ты стой! И в партию вступи, и в какой-нибудь фронт – не потому, что веришь, для дела!

МАНАЙЛОВА. И что? Везде так, во всем мире.

ИННА. Не буду спорить. Действительно, америкосы плясали от радости – избрали черного президента. Если выберут атеиста или иудея, или мусульманина, или вообще гея – вот это серьезно!

ТЕТЯ КОТЯ. Геи – это которые…

МАНАЙЛОВА. Гомосеки.

ТЕТЯ КОТЯ. Пидораса – в президенты?!

ВЕРОНИКА. Пусть уедут все на какой-нибудь остров, создадут государство и выберут себе своего. Ну, как Израиль, только для голубых.

ИННА. Вот это и есть лицемерие! Между прочим, Христос именно лицемеров гнал и гнобил больше всего!

ВЕРОНИКА. Ты Христа не трогай, он красавчик был. Всех любил. И пострадал.

МАНАЙЛОВА. Ты выпила, что ли?

ВЕРОНИКА. Где бы я взяла? Просто настроение хорошее.

ТЕТЯ КОТЯ. А что козыри у нас?

ВЕРОНИКА. Пики. Под меня ходи.

ИННА. Христос две основные мысли принес, одну божественную – про возможность спасения души, вторую человеческую – о правде! Люди всегда хотели правды, и он ее сказал! И кто хотел правды, тот пошел за ним! А кто не хотел – молчал! И молча смотрел, как его распинают. Или даже кричал: круто, давайте, распните его!

АНЯ. Ты так сердишься, будто мы его распинали.

ИННА. Я не на вас сержусь, а из-за вас!

МАНАЙЛОВА. А кто тебя, собственно, уполномочил?

ИННА. Никто, просто… Вы не обижайтесь, я прямо скажу…

ТЕТЯ КОТЯ. Нас обидеть – надо постараться. Мы уже насквозь обиженные.

ИННА. Так вот. Интеллигенция всегда думала не только за себя, но и за народ.

Манайлова резко поднимает голову и в упор смотрит на Инну.

МАНАЙЛОВА. Это ты у нас, что ли, интеллигенция? Типа Чехов в юбке Антон Палыч?

ИННА. А вы Чехова читали?

МАНАЙЛОВА. Читали, читали – и не только про Каштанку! Но вот интересно, Чехов побежал бы в церковь матерные частушки против Бога петь?

ИННА. Во-первых, не матерные, во-вторых, не против Бога, а…

МАНАЙЛОВА. Побежал бы или нет, я спрашиваю? Интеллигенция, блин!

Бросает карты, идет к кровати, ложится.

ТЕТЯ КОТЯ. Весь отдых поломали.

МАНАЙЛОВА (садится на кровати – не может успокоиться). Интеллигенция! Вот в интернате учитель у меня был по математике Сергей Леонидович, три двойки подряд в журнал поставил, а у нас за это прогулок в город лишали. Я разозлилась и вырвала из журнала листок. А он догадался, что я, но никому не сказал! Сказал: неизвестно. Зато потом со мной целый час говорил. По душам. Вот это – интеллигенция! Я, может, из-за него другим человеком стала!

ИННА. Рецидивисткой?

Манайлова встает, идет к Инне. Инна поднимается.

ИННА. Ударить хотите? Ну ударьте.

Манайлова, подойдя к ней вплотную, стоит некоторое время, потом садится к столу.

МАНАЙЛОВА. Под кого ходим?

Играют.

ИННА. Для справки: Чехов был страшным бабником.

ВЕРОНИКА. Что говорит только в его пользу.

ИННА. И венерическими болезнями болел.

МАНАЙЛОВА. Ты нарочно, что ли, меня дразнишь?

ТЕТЯ КОТЯ. Вы опять?

АНЯ. Нет у нас никакой интеллигенции. У интеллигенции принципы, а у кого сейчас принципы? Я не встречала.

ВЕРОНИКА. И не надо! Принципы – страшное дело. Из-за них людей убивают.

ИННА. Я никого не убивала.

ТЕТЯ КОТЯ. Какие твои годы.

Вой сирены. Затемнение. Прожектора.

Ночь.

Тетя Котя стонет.

ИННА. Врача надо вызвать.

ТЕТЯ КОТЯ. Пройдет. Не первый раз.

Инна вскакивает, стучит в дверь.

ИННА. Эй! Человеку плохо! Нужен врач!

ТЕТЯ КОТЯ. Не надо. Разозлятся – хуже будет. У меня уже прошло.

ИННА. Нельзя же так! Знаете что? Надо взять и написать письмо о всех наших безобразиях. Что, убьют вас за это? Голодом уморят? Или вы уже совсем себя с тараканами уравняли, вас давят, а вам все равно? Нет, я серьезно, вы послушайте…

Вой сирены. Затемнение. Прожектора.

Женщины сгрудились вокруг Инны, которая пишет письмо.

ТЕТЯ КОТЯ. Медицинской помощи не оказывают!

ВЕРОНИКА. Мне собственные прокладки из посылки не дали, подоткнуться нечем было!

МАНАЙЛОВА. Нормы увеличивают без конца!

АНЯ. Обращаются невежливо!

ИННА. Все. Подписывайте.

Пауза.

ИННА. Подписывайте, вы что?

ТЕТЯ КОТЯ. Зачем? Мы тебя поддерживаем, а подписываться – это уже… Это уже, как сказать… Типа революция.

МАНАЙЛОВА. У нас за коллективные жалобы кишки живьем вынимают и на руку наматывают.

Инна смотрит на всех поочередно.

АНЯ (решительно). А я подпишу! В самом деле, сколько можно терпеть? (Подписывает.)

ВЕРОНИКА. И я. (Подписывает.)

МАНАЙЛОВА. Мне, как бригадиру, нельзя. (Отходит, ложится на койку.) Да и вообще, не верю я в это.

ТЕТЯ КОТЯ. А мне УДО грозит, девушки, вы не обижайтесь. Еще два года тянуть – я не выдержу, у меня сердце слабое.

ИННА. Каждый сам делает свой выбор.

Вой сирены. Затемнение. Прожектора.

Открывается дверь, входит Вера Павловна.

Все встают.

Вера Павловна переводит взгляд с одной женщины на другую. Потом идет к коробке.

ВЕРА ПАВЛОВНА. Сколько?

ИННА. Столько, сколько смогли за восьмичасовой рабочий день. Четыреста двадцать.

ВЕРА ПАВЛОВНА. Ясно. Через пару часов зайду – чтобы было шестьсот.

ИННА. Не будет. Рабочий день окончен. Мы в письме все ясно написали.

ВЕРА ПАВЛОВНА. Какое еще письмо?

ИННА. Я сама вам отдавала…

ВЕРА ПАВЛОВНА. Когда? А, бумажка эта… Я думала, там стихи. У нас вон в третьем корпусе есть девушка, она тоже мне стихи дает все время. Я их в стенгазету отношу. Душевные стихи. Сейчас… (Вспоминает.) «Я солнца луч увидела в окне… И все равно, что на окне решетка. Но ведь он… чего-то там, не помню… дошел ко мне, как будто в детстве я счастливая девчонка! И пусть… Щас. Как там… И пусть судьба меня поставит раком, но солнце всем нам светит одинаково! Ну, раком я вычеркнула, а остальное – просто Есенин!

ИННА. То есть вы никуда его не передали? Или просто выкинули?

ВЕРА ПАВЛОВНА (Манайловой). Бригадир, тебе рассказать, что будет, если она не успокоится?

Манайлова молчит.

ВЕРА ПАВЛОВНА (Инне). У нас так: два раза объясняют, на третий делают выводы. С тобой объясняться бесполезно. Поэтому сразу делаем выводы и играем в подушку.

АНЯ. Не надо…

ВЕРА ПАВЛОВНА. С тобой сыграть? Могу и без подушки.

Вера Павловна идет к одной из кроватей, берет подушку, дает Ане.

ВЕРА ПАВЛОВНА. Будешь держать.

Аня подходит к Инне и прикладывает подушку к ее лицу.

ИННА. Вы что? Вы что хотите делать?

АНЯ. Не бойся, это не больно.

ВЕРОНИКА. Но прикольно. Может, простим для первого раза?

ВЕРА ПАВЛОВНА (Инне). Будешь брыкаться, будет хуже.

ИННА. А в чем смысл процедуры?

ВЕРА ПАВЛОВНА (указывая на Тетю Котю). Ты первая.

Тетя Котя подходит к Инне, замахивается.

ТЕТЯ КОТЯ. Ну, извини…

Она не успевает ударить, Инна отскакивает в сторону.

ИННА. Вы что? Вы совсем? (Вере Павловне.) Несчастная вы женщина, вы что творите? Вы же калечите этих людей! Это безнравственно!

Вера Павловна делает знак, Манайлова и Вероника нападают на Инну, хватают ее, выкручивают руки, ведут к Вере Павловне. Вера Павловна заходит сзади, обхватывает Инну, крепко держит.

ВЕРА ПАВЛОВНА. Ну? Долго ждать?

ИННА. Прекратите! Вы с ума сошли!

МАНАЙЛОВА. Чего тянем? Быстрей отмучается!

Она ударяет Инну по лицу сквозь подушку.

Потом ударяет Тетя Котя.

Потом Вероника.

Потом Аня отдает подушку Манайловой, та держит, Аня ударяет.

ВЕРА ПАВЛОВНА. Не засчитывается, еще раз!

Аня ударяет.

ВЕРА ПАВЛОВНА. Слабо!

Аня ударяет.

ВЕРА ПАВЛОВНА. У нас что, китайская пытка? Мы не издеваемся тут, а наказываем! Бей нормально!

Аня ударяет так, что Инна падает (Вера Павловна в это время выпустила ее из объятий).

Вой сирены. Затемнение. Прожектора.

Действие 1,5

Женщины работают, Инна лежит на кровати.

МАНАЙЛОВА. Двести шестнадцать… (В сторону Инны.) Оклемалась или нет?

ТЕТЯ КОТЯ. Третий день молчит.

МАНАЙЛОВА. Молчит – хрен с ней, а кто работать будет?

АНЯ. В карцер посадят.

ВЕРОНИКА. Она того и хочет.

МАНАЙЛОВА. Двести семнадцать. Восемьсот норму теперь назначили, спасибо ей.

ТЕТЯ КОТЯ. Несправедливо. Хотя бы сначала сто накинули, а то сразу двести. Мы вот тарифы тоже повышаем, а как иначе? – энергоносители дорожают, то, се, но не сразу же, потихоньку, чтобы народ не озлобился. А сколько людей не платят, вы даже не представляете, сколько не платят!

МАНАЙЛОВА. Двести восемнадцать.

ВЕРОНИКА. Денег нет?

ТЕТЯ КОТЯ. Если бы. Кажется ему, что неправильно насчитали, вот и не платит. Или алкоголики, больные, да мало ли! Многодетные семьи есть тоже. Да разное.

МАНАЙЛОВА. Двести девятнадцать. Двести двадцать. До двести пятьдесят и перекур.

Вой сирены. Затемнение. Прожектора.

Ночь.

Все спят, Инна плачет.

МАНАЙЛОВА. Не вой! Кому говорят?

Тишина.

МАНАЙЛОВА. В третьем корпусе вон женщину ножницами пырнули – это повод! А ты, сэка, из-за пустяка спать не даешь!

АНЯ. Да она молчит, ты чего?

МАНАЙЛОВА. Молчит… Вот именно, что молчит! Раздражает, сэка! А ну, отзовись! Я кому говорю?

Она вскакивает, идет к кровати Инны, замахивается…

Опускает руку.

Отходит, садится за стол. Все затемняется, она – в круге света.

МАНАЙЛОВА. А если я ее любила, гражданин следователь? Как дочь. Она же в дочери мне годится. Посмотреть – совсем ребенок. Кожица детская совсем, аж светится. И пушок на щеках такой… Детский тоже… Ребенок? А, ну да, в деле записано. Это я наврала. Ни одна зечка вам никогда правды не скажет. Не верь, не бойся, не проси, слышали, да? Это для отмазки сочинили. На самом деле главное: не колись. Никому и ни в чем. Против тебя используют. Вот вы на меня смотрите и что-то там про себя думаете про меня. Но это совсем не так. Вы даже близко не знаете, кто я такая. Я сама не помню. Фамилию только – Манайлова. Все по фамилии зовут. Нет, иногда бывает: Люся, Люся. Я аж вздрагиваю, отвыкла. Какая Люся? Так людей зовут. Люся, Надя, Катя. А я какая вам Люся? Я Манайлова… Если бы я чего хотела, это натянуть ее кожу, ну, то есть, чтобы, как она, молодая, красивая. И на море. Разделась, загорелая такая иду, стройненькая, грудка, ножки… Не то что у мужиков, у баб слюна кипит, песок до камня, бляха, прожигает! А я иду и всем – а вот вам! Никому! Я такая красивая была в молодости – один мужик аж заплакал, а другой в обморок упал. Я честно. Да, вру, но не сейчас. А ты разбирайся, на то ты и следователь. Пиши: чистосердечное признание. Да не шучу я! Записал? Так. Чистосердечное признание. Я, Манайлова Людмила Петровна, год рождения, ну, ты знаешь. «Я признаюсь чистосердечно в своем неправильном грехе, что быть хотела с тобой вечно, но жить хотела налегке. Но если бы я услыхала сначала от тебя слова. Мне ведь самой любить вас мало, люблю я тех, кто лишь меня». Записал? Дело твое, другой бы, опытный, за это срок намотал. Уметь надо, молодой человек!

Вой сирены. Затемнение. Прожектора.

Женщины работают. На этот раз Инна на своем месте – приколачивает гвоздиками флажки к древкам. Манайлова лежит на кровати.

ВЕРОНИКА. Вот, блин, одна молчит, а ощущение, что все онемели! Расскажите хоть что-нибудь!

ТЕТЯ КОТЯ. Сама расскажи. Твой тебе не написал? Не позвонил?

ВЕРОНИКА. Какой из восьмерых?

АНЯ. А я думала, у тебя один – любимый.

ВЕРОНИКА. Любимых у меня три. Для траха – еще три. Один для денег. Один для разговоров. И еще один из Америки по переписке прилетает раз в год.

ТЕТЯ КОТЯ. Девять получается.

ВЕРОНИКА. Обсчиталась.

И опять молчание.

Манайлова встает, берет табуретку, садится напротив Инны.

МАНАЙЛОВА. А я так скажу: сама виновата! Заморочила нам голову!

ТЕТЯ КОТЯ. Точно, точно!

МАНАЙЛОВА. Нас подставила, Веру Павловну подставила. Да она больше за нас, чем ты, между прочим! Ты ушла и пришла, а ей тут работать, ей порядок нужен. А дай каждому делать, что он хочет, знаешь, что начнется? Уж поверь мне, я много чего повидала: людей без присмотра оставлять нельзя!

Пауза.

МАНАЙЛОВА. Ну ладно, давай так, ни тебе, ни нам. И мы дуры, но и ты не одуванчик. Согласна?

Пауза. Манайлова делает движение, чтобы встать и отойти.

ИННА. Ненавижу. Тупые, безмозглые. Вы не женщины. Вы вообще не люди.

ВЕРОНИКА. Ого! Круто!

ИННА. Вера Павловна ваша! Она мне объяснила, за кого я заступаюсь! Вы тут друг другу вешаете лапшу на уши, а она все знает! Вероника за мужчину пострадала, конечно! Сумочки возила, сама ни при чем! Наркокурьер, красиво звучит!

ВЕРОНИКА. Лучше бы ты молчала.

ИННА. А сама дешевой проституцией занималась и клиентов по мелочи обворовывала!

ВЕРОНИКА. Не дешевой и не по мелочи!

ИННА. А опаивала их до смерти – не по мелочи? Товарищ бригадир Манайлова – воровка на доверии, раньше по ресторанам и на курортах пьяных снимала и кошельки вытаскивала, а теперь никто не клюет, по квартирам ходит, будто бы пылесосы продает, тащит, что может, а иногда вообще в метро стоит с протянутой рукой! Нищенка!

Манайлова встает, но Инна тоже вскакивает, хватает древко.

ИННА. Не подходи! Глаз выколю! Тетя Котя! – ангел, бабушка, мама заботливая, ничего не сделала, только чужие деньги для семьи брала, конечно, ну да! А сама по своему району учет вела, где живут больные и одинокие старики и старухи, наводила бандитов – и где теперь эти старики и старухи, тетя Котя? А? Почему они все пропали без вести или срочно умерли? Сколько их на твоей совести, а?

ТЕТЯ КОТЯ. Клевета это все! Не доказано!

ИННА. А ты, Анечка…

АНЯ. Молчи! (Хватает у Вероники нож, встает.) Молчи, прошу по-человечески!

ИННА. А ты по-человечески поступила? Снотворным детишек напоила, газ включила и ушла! Мог бы весь дом взорваться, соседи запах учуяли, дверь взломали, только поздно, детки уже дохлые были…

АНЯ. Врешь! И я не просто ушла, я хотела напиться и под поезд броситься!

ИННА. Но не бросилась же!

АНЯ. Меня поймали!

ИННА. Запланированное детоубийство это называется! А ты мне еще плакалась, как ты их любила!

Аня бросается на Инну с ножом. Инна отскакивает. Манайлова ставит Ане подножку, та падает, нож отлетает, Манайлова подбирает его. Аня вскакивает и опять нападает на Инну. Та пытается защититься, но на помощь Ане приходят Манайлова, Вероника и Тетя Котя. Они хватают Инну, ставят на колени.

МАНАЙЛОВА. Вот так, сэка, допрыгалась!

ТЕТЯ КОТЯ. Тоже прокурорша нашлась! Если мы чего сделали, то жизнь заставила, а ты все с чистой дури!

ВЕРОНИКА. Вот именно! Ничего святого нет в душе, а туда же!

АНЯ. Дайте я ей уши оторву, чтобы не слушала что попало! И язык заодно!

МАНАЙЛОВА. Спокойно! (Инне.) Так. Слушай. Или мы тебя сейчас уроним до смерти и скажем, что сама упала, или… (Не может придумать, что «или».)

АНЯ. Пусть скажет, что все наврала!

ВЕРОНИКА. Пусть прощения просит. Пусть покрестится и поклянется перед Богом, что больше так не будет!

ИННА. Отпустите! Вы ведь не меня схватили, женщины, вы свою совесть схватили! Она вам мешает!

Женщины дружно смеются.

МАНАЙЛОВА. Хорошо Вероника предложила. Крестись и клянись!

ИННА. Не буду!

ТЕТЯ КОТЯ. Не верующая, что ли?

ИННА. Верующая, а насильно креститься не буду!

МАНАЙЛОВА. А если я тебе глазик выковырну?

АНЯ. Лучше язык отрезать. Дай, я отрежу.

ТЕТЯ КОТЯ. Поклянись, дурочка, не доводи до греха!

ИННА. Не буду! Сволочи, дуры, идиотки!

Манайлова замахивается ножом.

Вой сирены. Затемнение. Прожектора.

Из темноты в круг света выходит Вероника.

ВЕРОНИКА. У меня однажды клиент помер. Прямо на мне. Никогда такого не было. …Вы скажете! Что тут прекрасного? Это как в сортире на очке. Если бы с любимой женщиной, а то… Короче, старый был, пыхтел, пыхтел, думаю, еще немного и дым пойдет, он сейчас огонь трением добудет, как древние люди. А он бац – и упал. А я на него смотрю, понимаю, что мертвый, а ничего не чувствую. Будто чурка, а не человек. Мне даже обидно стало. И за себя, и за него. Умер – и даже пожалеть некому. Но неприятно же чувствовать, что ничего не чувствуешь. Я думаю, нет, надо попробовать к ним как к людям отнестись. Стала их про жизнь расспрашивать… Они стараются, рассказывают. Один мне очень понравился. Молодой, жена ушла. Три часа про нее рассказывал. Можно, говорит, я тебя буду Ниной называть? Валяй. Он сам меня – ну понимаете, а сам: Нина, Ниночка, любовь моя!.. Я его первого отравила. И тогда наконец почувствовала, что не просто чувствую, а просто горе у меня, будто я в самом деле Нина и у меня любимый муж умер. Валялась возле него, рыдала. Потом неделю счастливая ходила: слава Богу, значит, я живая, ничто человеческое мне не чуждо, включая сострадание. …Когда человека хоть немножко любишь, то, если его убить, это все-таки не тупо преступление, а… Ну, не знаю. Эмоция. Поступок. Преступление – когда за деньги или… Ну, по материальным причинам… А правда, что секс – это хорошо? Мне иногда кажется, что все притворяются. …Да? Ну, вам повезло. Да по вам видно вообще-то. Я бы вас не стала убивать, вы подлый. То есть не жалко было бы. А если не жалко, зачем убивать? Что интересно, я один раз по-настоящему влюбилась. Жить без него не могла. Вижу – и счастлива. Но секс все равно не пошел у нас как-то. Говорить, общаться – да, а начинает во мне ковыряться, я, конечно, стону… Или стонаю, как правильно? Ору, короче: ес, ес, мой сладкий, май гад, фак ми, гебен зи мир бите нох айн маль! – а сама думаю: кончай уже скорее и давай опять общаться, я тебя опять любить буду… Это что? (Смотрит на воображаемые листки, подсунутые ей.) С какой стати? Да вы что? Это я вам роль рассказывала, у нас тут спектакль самодеятельности, я там роль играю! Там будто женщина сидит на зоне и отбывает срок за убийство, а она его не совершала на самом деле, мужчина лекарство просил, а она у него на квартире была, он говорит: в шкафчике, ну я и взяла, то есть она, из шкафчика, а шкафчиков-то два! Я что, врач, в лекарствах разбираться? Налила ему в стакан, да и все. …По существу? Могу по существу. Да, под запись. По существу. По существу скажу так: у людей и так ничего нет, а если и Бога не будет, тогда вообще ничего не будет. Вы согласны?

Вой сирены. Затемнение. Прожектора.

Вероника, Аня и Тетя Котя сидят за столом. Манайлова лежит на кровати.

ТЕТЯ КОТЯ. Десятый час уже, а работу не несут. А мы потом будем виноваты.

МАНАЙЛОВА. Принесут, никуда не денутся.

Ждут.

Открывается дверь, Вера Павловна вносит коробку, бросает ее на пол.

Вероника и Аня подходят, чтобы взять коробку. Вероника с удивлением заглядывает.

ВЕРОНИКА. Это что?

ВЕРА ПАВЛОВНА. Флажки.

МАНАЙЛОВА. Переделывать, что ли?

ВЕРА ПАВЛОВНА. Типа того. Флажки заказчикам сдали, они расплатились, вы на эти деньги жрете и пьете, между прочим, а теперь у них новый заказ: маленьких флажков получилось много, а больших не хватает. Не выбрасывать же маленькие-то? Надо их сшить в большие. На Олимпийских играх висеть будут. Или на чемпионате каком-то, не помню. Гордость страны будут изображать, не хрен собачий!

АНЯ. Из кусков некрасиво.

ВЕРА ПАВЛОВНА. А кто издали увидит? Норма для начала – шестьсот флажков распороть и обратно сшить.

МАНАЙЛОВА. А вот нет!

ВЕРА ПАВЛОВНА. Да это немного, ты чего, Манайлова?

МАНАЙЛОВА. Людмила Петровна меня зовут! Передай по начальству: мы этого делать не будем! Мы не мартышки!

АНЯ. Вот именно!

ВЕРОНИКА. Ненормальный абсурд какой-то!

ТЕТЯ КОТЯ. В самом деле, как это: шили, шили, а теперь расшивай? Чокнешься!

МАНАЙЛОВА. И пусть в карцер сажают, пусть что хотят делают! Не будем работать!

АНЯ. Тем более – в таких условиях!

Вой сирены.

Женщины кричат, а что кричат – не слышно.

Сирена умолкает одновременно с голосами женщин.

ВЕРА ПАВЛОВНА. Покричали, успокоились? А теперь за работу. Кстати, если сделаете восемьсот, обещаю – телевизор дадут. Не жизнь, а курорт, аж завидно!

Она выходит.

Женщины стоят и смотрят на коробку.

ТЕТЯ КОТЯ. Телевизор неплохо бы…

Она делает шаг к коробке, но останавливается.

Женщины стоят и смотрят на коробку.

Занавес.