Текст книги "Красная розочка. Рассказы и повести"

После съезда народных депутатов было принято решение о разрешении создания кооперативов и частных малых предприятий. И о беспрепятственном выезде граждан СССР за границу. Обстановка бесконтрольного делания денег оказалась настолько благоприятной, что знакомый Сугробину цыган поделился своей радостью. «Если такой режим продержится хотя бы два года, – сказал он, – я своим лошадям все зубы золотые поставлю».

Загранпаспорт в паспортных организациях начали оформлять в течении пяти дней за двадцать долларов. Сотрудникам паспортных организаций выдалась первая возможность массово подзаработать. Из страны хлынули все, кому надо и не надо. Сообразительные люди вспомнили некрасовских коробейников, и занялись международной торговлей ширпотребом. Опыты первых коробейников оказались настолько успешными, что явление в одночасье приняло массовый характер. Только людей, занявшихся поездками за товаром и обратно, стали называть не коробейниками, а «челноками». Инженеры, учителя, медработники, рабочие и служащие бросали свои насиженные места, и отправлялись за границу. Это была самая настоящая торговая лихорадка нисколько не меньше по масштабам золотой лихорадки в Соединённых штатах в Х1Х веке. Терпели новоиспечённые торгаши в дороге неимоверные страдания моральные и физические, ворочая неподъёмным багажом и охраняя его от многочисленных посягательств. Вся страна в одно мгновенье почему то превратилась в алчных блюстителей закона, бесцеремонных чиновников и просто бандитов. И все потребовали: «Дай!» Немало было в среде челноков и совсем печальных исходов, и пропаж без вести. Но возможность подзаработать заставляла челноков снисходительно смотреть на трудности и опасности. Улицы городов превратились в импровизирванные рынки. К 1992 году количество челноков превышало двенадцать миллионов. Сначала челноки ездили в Польшу. Но, разобравшись в том, что они покупают турецкие и китайские товары, оставили польских продавцов, и стали ездить в Турцию и Китай сами. Дефолт 1998 года подкосил индивидуальных челноков. Постоянно повышающиеся госпошлины и рэкет додавили. Большинство из них разорились, и ушли из торговли. Оставшиеся стали торговать, покупая шмотки у монополистов оптовиков. В результате цены оптовиков на те же товары стали значительно повышаться с завидным постоянством. Что ж, всё, что приносит народу выгоду, должно убиваться во имя выгоды немногих. Классический принцип любого капиталистического государства.

После возвращения из Дивноморска в воскресный день Сугробин шёл по Покровке и не узнавал улицу. От площади Горького до площади Минина и Пожарского на улице, и на переулках в обе стороны стояли в беспорядке массы продавцов. Кто со складным столиком, кто с кабинетной вешалкой, и зазывали, приглашали, расхваливали немыслимые товары, которые ранее всегда приходилось «доставать». Десятки видеосалонов зазывали посмотреть невиданные порно и просто фильмы самых известных зарубежных режиссёров и продюссеров. Сугробин зашёл в один из них, разместившийся на втором этаже кинотеатра «Рекорд» и столкнулся с Курмышовым, который выбирал место получше перед телевизором.

– Ха—ха! Старый папа молодой дочки порносвежатинки захотел посмотреть, – засмеялся Михаил, поэт и приятель Сугробина. – Давно, старик, тебя не видел. Как ребёнка родил, так и пропал. И красавицу Лену от народа спрятал.

– Ну, раз папа взрослого сына клубничкой балуется, то почему мне отставать, отозвался Леонид. – А то, что редко видимся, так сам представляешь, как взрослым родителям без бабушек – дедушек ребёнка поднимать. Тут не то, что до стихов, открытку братьям – сёстрам написать не успеваешь. Только что приехали с Дианкой от Чёрного моря. А в понедельник надо в Москву, в командировку.

– Ладно, давай посмотрим эту хвалёную мутоту и после поговорим, – сказал Михаил и повернулся к экрану телевизора. Включился магнитофон, и гнусавый голос начал переводить титры.

Азартные игры и массовые зрелища Сугробина никогда не привлекали. А бойня для быков на арене его заочно коробила. Порнуха его совсем не интересовала и не волновала, и была непонятна как продукт для смакования. Ему, конечно, был известен анекдот армянского радио с вопросом: «можно ли изнасиловать женщину на многолюдной улице». Также как и рассказ о расценках в парижском публичном доме. Но он что-то в этом деле не понимал. Он с удивлением смотрел на коллег, восторженно перебиравших попадавшиеся цветные колоды карт с голыми женщинами вместо стандартных валетов и тузов. А когда эти картинки доходили до него, он закрывал тело и рассматривал милые лица, похожие на лица знакомых женщин, на жён друзей и молодых мам, катающих коляски с детьми по бульварам. Сугробин понимал влечение обжигающей страсти, но не понимал мужчин, идущих к проституткам. Также как не мог представить, что думает женщина, принимая деньги за сексуальный сеанс. Также он не понимал массу любовных интрижек без любви. Просто так, для сексуального действа. На работе, после работы, в магазине во время обеденного перерыва, на карнавале и после карнавала, после дискотеки или корпоративной вечеринки. Всё делалось совершенно просто так. Мужчины привлекали женщин, чтобы бесплатно сбросить дурь, женщины поддавались, чтобы подтвердить себе и окружающим подругам, что они ещё желанны.

Сугробину как—то попались выводы русского исследователя предреволюционных годов о проституции в России. Вывод был неутешителен для большевиков, во всём винивших бесправие, гнёт и нужду. По выводу исследователя «из-за нужды в России проститутками становилось не больше восьми – десяти процентов женщин из общего числа проституток».

Леонид был согласен с выводами. Если внешность привлекательна, то намного легче получить сотню баксов за ночку с вином и песнями, чем месяц вкалывать за те же деньги под зуд начальников. И совершенно равнодушно смотрел фильм «Эммануэль», который депутат Государственной Думы нескольких созывов Алексей Митрофанов считал такой «бомбой для морального разложения населения Советского Союза, которая заменила десятилетний труд американского ЦРУ».

– Зайдём в «Крестьянскую», возьмём по соточке. С пьянством с восемьдесят восьмого года уже никто не борется ни в Москве, ни в России, – сказал Курмышов, когда друзья покидали видео салон. – Я сейчас окончательно в столицу переехал. С Метелиной разошёлся и женился на «Москве». Всё-таки настоящая жизнь там.

– Действительно, давно не виделись, столько событий, – кивнул Сугробин. – Все стараются не отставать от каждодневно меняющейся страны. Я слышал от Татьяны Воскобойниковой о ваших с Метелиной делах. Но ты прав. С заботами о Дианке и работой с постоянными командировками времени на всё остальное нет. А всё меняется. Татьяну Воскобойников оставил, ушёл к матери ребёнка, от которого так яростно на суде отказывался. Я к Максу после этих, не украшающих мужика поступков, стал относиться прохладно. А Таня, по её словам, с Метелиной пьют по выходным.

– Режим жизни не меняют и то хорошо, – сказал Михаил, разливая по стаканам. – Я рад, что сумел решиться, и покинул это болото, где продолжал бы слушать в кругу местных писателей склоки и жалобы на судьбу. И выпивать с ними или в семейном кругу с Метелиной и Воскобойниковой, не получая творческой энергии.

– А от московских выпивок адреналин получаешь? – усмехнулся Сугробин. – Я вот по биографии Пушкина помню, что лучшие творческие дни у него были в Михайловском и Болдино, когда вокруг ни друзей, ни светских баб не было.

– Так то, Пушкин. У него и Михайловское, и Болдино. А у Курмышова даже лачуги на берегу лесного ручья нет. Я б без крепостного мужика сам себе самовар раздувал, если б было где. И было бы здорово посидеть полгода в тишине без телевизора, радио и телефонных звонков. Какое было бы счастье подумать одному о вселенной, о земле, о людях, о себе и своём месте в этом мире. В людях полный разброд. Какая-то предреволюционная атмосфера во всех слоях общества. Все кричат, друг друга не слушают. Созывают собрания, митинги. И никто не может сказать путного, кроме пустых слов типа «надо что-то делать». Какие стихи напишешь под такую музыку?

– Так что? Ничего нового не издал? Ты извини меня. Я последнее время читаю только «Аргументы и факты». И то совершенно нерегулярно. А в книжные магазины совсем не захожу. И давай выпьем по чуть-чуть. Должно полегчать.

– Не издал, Лёня. Десять лет как в союзе, а ничего путного не напечатал. Денег нет. Перебиваюсь случайными заработками. Такая беда, что хоть в «челноки» подавайся, – вздохнул Курмышов, и стукнул свой стакан по стакану Сугробина.

– Не горюй! Ты же сам прекрасно знаешь, что советские писатели, за немногим исключением, не могут прокормиться литературным трудом. Крутись, вертись и пиши в стол, для истории. Пиши дневники, зарисовки. Только перо очевидца даёт точное изображение событий. Будет время, и сделаешь книги. Я, совершенно не зная для чего, пишу в записных книжках о местах, где бываю, о привлекших внимание событиях. Листаешь иногда старые записки, и самому становится интересно. Вот послушай, что я написал о Дивноморске, из которого только приехал. «Дивноморск единственное поселение, которое приятно звучит с окончанием „морск“. Что-то сказочное, чудесное веет от этого названия. И каким скучными серыми остаются бесчисленные приморски, североморски и прочие». – Сугробин положил записную книжек в карман. – Правда, и слово «дивно» тиражируется. Под Красноярском Дивногорск основался.

– Ладно. Время всё поставит на места. Неспокойное сейчас время. Жрать нечего. Деньги дешевеют. Катастрофа в Чернобыле, землятрясение в Армении. Это же предупреждения свыше. Так долго продолжаться не может. А чем закончится? Плохим или хорошим!? Хорошего я не вижу. И давай выпьем за здоровье. Мы уже дожили до тех годиков, когда надо желать здоровья. А в этой обстановке, особенно. Будь!

Друзья покинули «Крестьянку» и вышли на площадь Минина. У памятника Чкалову стояла толпа. Шёл очередной митинг. Энергичные молодые люди размахивали различными флагами. Непривычно и волнующе смотрелись триколорные флаги российской империи, сверкающие свежестью и чистотой. Где-то далеко внутри у Сугробина появлялось чувство, что с этими флагами на Российскую землю идёт великое очищение.

– И в провинции чего-то требуют, – усмехнулся Михаил. – Хочешь анекдот по такому делу? Слушай.

– Слышал, слышал, – остановил его Леонид. – Хочешь сказать, что и эти также собрались.

– Конечно! Хоть кто бы выдвинул лозунг «За советы без коммунистов!» И стало бы ясно, чего хотят. Так боятся. И не верю я этим крикунам без идеи. Я договорился с местным председателем союза писателей встретиться, – продолжил Михаил. – Не хочешь со мной зайти? А вечерним поездом уезжаю в Москву.

– Дела у меня на сегодня житейские остались, мой друг. Я очень рад этой случайной встрече. Будем надеяться, что увидимся.

Они обнялись.

Девяносто первый год для Дианки был заполнен Чёрным морем. На июнь Елена Максимовна получила путёвку в дом творчества в Пицунду. А на август путёвку для родителя с дитём в санаторий «Хоста» получил Сугробин. За год, прошедший после отдыха в Дивноморске, в г. Горьком под напором непрерывных атак демократов было отменено строительство атомной электростанции (теплоцентрали), находившейся в стадии завершения, и всего в десяти километрах от нижегородского кремля. А городу Горькому было возвращено родное историческое название Нижний Новгород. Главным в этом движении был молодой еврей, заведующий лабораторией из радиофизического института Борис Немцов.

17 марта 1991 года в стране был проведён демократический референдум, в котором подавляющее большинство граждан высказалось за сохранение СССР. Удовлетворённый таким состоянием дел, президент СССР М. Горбачёв полной семьёй в августе выехал на отдых в Крымский Форос, где для него отстроили новую президентскую резиденцию с экскалаторами, и чуть ли не с подогревом воды в заливе. События удовлетворяли вполне и Сугробина с Дианкой. И они в начале августа прямым самолётом Нижний Новгород – Адлер прибыли на Кавказ в министерский санаторий «Хоста», и разместились в номере на четвёртом этаже со всеми удобствами, и с видом на самое синее море.

Сочи большой и красивый город. Там есть на что посмотреть. И особенно мог быть интересен большой ботанический сад. Но Дианке, кроме моря не нужно было ничего. Только обезьянник в Адлере её и заинтересовал. Она в удовольствие насмотрелась на братьев наших меньших, и больше ни о чём не вспоминала. Купанье, купанье, и купанье.

Этажом ниже в двух номерах жила татарская семья. Мама и папа на десяток лет моложе Сугробина, девочка на годик моложе Дианы, и бабушка. К министерству Сугробина они никак не принадлежали. Оба родителя были переводчиками арабского языка. Но кому какое дело. Значит, принадлежали их родные, знакомые, если на руках соседей были настоящие путёвки. Маленькая Эльмира познакомилась с Дианой через полчаса после заселения Сугробиных. И пока папа распаковывал вещи, две девочки дружной парой понеслись по дорожкам санатория. К вечеру взаимные симпатии проявились и у всех трёх родителей. Мама и папа Эльмиры были совершенно светскими людьми, много знали, немало повидали, работая за рубежом. Сейчас мама Эльмиры работала личным переводчиком посла арабской страны в ближнем Востоке.

В арабском мире был в это время немалый переполох. Большой друг Советского Союза президент Ирака Саддам Хусейн задумал присоединить к себе Кувейт. И присоединил, введя туда свои войска. Дело это для народа СССР, смотрящего на события снизу, достаточно тёмное. Президент Ирака в начавшийся и непонятный ещё для всего мира процесс перестройки в СССР, должен бы был заручиться каким-нибудь согласием Горбачёва, потому что за Кувейтом стояли США со своими нефтяными интересами в этой маленькой, но чрезвычайно наполненной нефтью стране. Видимо, не заручился. Как всё происходило? Вместо отстранённого Громыко, министерством иностранных дел руководил, как открылось в будущем, большой прохвост Э. Шеварнадзе. И других советчиков, своих и зарубежных у, счастливого от новой должности, Горбачёва хватало. И к августу девяносто первого войска Буша старшего добивали не умеющих воевать багдадских арабов с молчаливого, а возможно тайного, согласия их лучшего друга Советского Союза.

Бабушка Эльмиры восторженно любила внучку, и сразу же часть любви перенесла на Дианку, как на подружку внучки, помогающей внучке весело отдыхать. И на следующий день после знакомства две семьи были вместе на пляже, на прогулках, в санатории. Сугробину надзирающий врач, молодая армянка лет тридцати пяти, назначила грязи, а Диане массаж. После двух сеансов массаж маленькой женщине надоел. А когда Сугробину положили на поясницу шлепок грязи величиной с ладошку, привезённой откуда-то за десятки километров, он пришёл к доктору и сказал, что лучшую пользу им с дочерью принесут морские ванны. «Колхоз – дело добровольное», улыбнулась армянка. И пометила в их карточках, что у Сугробиных всё хорошо.

В канцелярском магазине по просьбе Дианки Сугробин купил рисовальные принадлежности и большой планшет размером А2 с чертёжной бумагой. Сначала они с лоджии нарисовали панораму моря с кипарисами и пальмами. Потом театральную сцену с шикарным занавесом, и на сцене изобразили Буратино с папой Карло. А потом пришла Эльмира, и фантазии девочек полетели как воробышки, во все стороны. Когда девочки зарисовали десяток сцен из хорошо знакомой сказки про Буратино, папа Сугробин предложил им организовать театр для малышни в беседке, где по вечерам собирались мамы с трёх – пятилетними малышами, и дышали охлаждавшимся воздухом. Дети подключили бабушку, и представления начались.

Эти детские представления оказались такими интересными, что захватили всю детвору и их мам. Диана и Эльмира ставили у одной из стен беседки коробку, изображавшую сцену, выставляли первую декорацию и хором провозглашали: «Представление начинается. Просим купить билеты и занять места». Девчонки, сменяя друг друга, импровизировали напропалую. И Черномор, и Репка, и Золушка, и Колобок, и Царь Салтан. И каждый вечер обязательно Буратино. Они не просто декламировали, они играли голосом, танцевали, пели, жестикулировали. Мамы с трудом отрывали детей от представления и уводили спать. А днём, как передавала наша бабушка, мамы спрашивали её «а будут ли девочки выступать сегодня вечером, так как им дети этими вопросами покоя не дают». За исключением двух хмурых вечеров, представления проходили до отъезда «артистов».

Безоблачное небо, тихое синее море, виноград, персики, радостный смех детей. И полная беспечность их родителей. И такая же беспечность на мысе Форос в Крыму в семье президента СССР М. Горбачёва. Так было до 21 августа.

В этот день в стране было объявлено, что в связи с неспособностью президента Горбачёва обеспечить в стране законность и порядок, власть берёт в свои руки Государственный Комитет по Чрезвычайному Положению. Председатель комитета вице-президент Геннадий Янаев. В Москву вошли танки Кантемировской дивизии и заняли позиции вокруг Белого дома, где заседал Верховный совет РСФСР во главе с Б. Ельциным.

Вернувшись с пляжа, родители Дианы и Эльмиры обнаружили в холле десятка полтора граждан с детьми, сидящих на чемоданах. «Самолёты из Адлера никуда не летят!» В санатории заезд был по скользящему графику без пересменок. И в санаторий вернулись те, путёвки у которых закончились вчерашним вечером.

– Индюки проклятые, пробормотал Сугробин. – Как бы война гражданская не полыхнула. Придётся в Турцию бежать, как Булгаковским героям.

– Ты кого это индюками назвал, – поинтересовался папа Эльмиры.

– А всю партийную верхушку давно про себя мои друзья и я с ними так зовём. Ничего не хотят, ничего не умеют, а туда же полезли страну перестраивать. А как перестраивать – не подумали. Поставили на ходули, и раскачивают по кругу.

– Но они же Горбачёва отстранили.

– А того и ставить не надо было. «Процесс пошёл…» А куда пошёл? Вот начнём друг друга стрелять тогда и поймём, куда пошёл! Тебе когда точно надо будет лететь?

– Через день.

– Нам с Дианкой через три.

В холл влетели запыхавшиеся девчонки.

– Папа! – сказали они разом. – Мы ещё побегаем.

И убежали. Папы грустно посмотрели друг на друга и разошлись по номерам. В номере Сугробин включил телевизор. На изображение природных красивых пейзажей накладывалась минорная музыка. Днём, когда пляжники заезжали на обед, передавался балет «Лебединое озеро». «Н—да! – подумал Сугробин, – ситуация. А вдруг действительно начнётся. Самолёты не летят, поезда не ходят. В каждой губернии, в каждом районе своя власть. Кто сильнее, тот и хозяин. И они с дочкой без денег, без одежды, без ничего. Ему вспомнился роман Алексея Толстого «Восемнадцатый год» и скитания Кати. Но та всё же была взрослая женщина. А у него девчушка, не достигшая десяти лет. А вот и она сама. Дианка вбежала в комнату и с размаху уселась отцу на колени.

– Папочка! Как здорово, что мы здесь с тобой отдыхаем. Мне так хорошо, так весело. И Эльмирка, такая девчонка. У меня лучше подружки не было.

– Я так рад за тебя, милашечка, – поцеловал разгорячённого ребёнка Сугробин. – Отдышись, прими прохладный душ, и пойдём на ужин.

Через два дня в холле сидело полсотни человек. Администрация санатория на ночь разрешала разместить детей в креслах в холлах на всех этажах, но больше помочь ничем не могла. Мужчины дремали урывками на скамьях в парке, в беседках. Близилась катастрофа. Тревога охватывала не на шутку. И вдруг телевизор прорвало. Вместо щемящей музыки в динамиках заговорил на разные голоса взбудораженный зал заседаний Верховного совета России. Через минуту на экране появилась картинка. Председательствующий Хазбулатов просит тишины и предлагает послать за заблокированным Горбачёвым спецсамолёт с Руцким и командой. Зал голосует. Все «За». В ночь часть задержанных отдыхающих улетела. Утром на взлёт отправилась семья Эльмиры. Девчушки обнимались и чуть-чуть плакали. Через день утром без задержек улетели Сугробины. «Слава богу, мы с тобой дома!» – крепко обнял Леонид окрепшую, загоревшую красивую девочку.

ГКЧП был последним чихом индюков, подтвердившим свою полную неспособность вести за собой народ и общество. Имея в руках всю полноту власти над армией, КГБ и МВД, они не смогли изолировать Ельцина и Верховный совет России. А когда Ельцина его телохранитель Коржаков затащил на танк, и он с танка толкнул речь о свободе, то не только команда «Альфа», но и танкисты отказались подчиняться командирам. ГКЧП самораспустился, и был арестован. Освобождённого Горбачёва Руцкой привёз в Москву. И тот настолько обрадовался, что его ничтожной жизни ничего не угрожает, что в одночасье подписал бумаги о запрете КПСС. И о запрете себя, как Генерального секретаря запрещённой партии. СССР остался на перепутье без руководящей и направляющей. КПСС под руководством Горбачёва из стальной колонны превратилась в порошковый столб, скреплённый соплями партаппарата. И рассыпалась. Не нашлось ни одного коммуниста, который бы вступился хотя бы за собственную честь. Видно нельзя было вступиться за то, чего не было.

В декабре того же девяносто первого года в Беловежской пуще нетрезвый Борис Ельцин подписал не читая документ, подготовленный группой неополитиков Украины, Белоруссии и России под общей фамилией «Бурбулис» о похоронах тысячелетнего государства, созданного трудом, потом и кровью сотен поколений русского народа. От закрытого темнотой Запада на Россию надвигались сплошным покровом чёрные тучи.

Нижний Новгород. 1992 г.