Текст книги "Красная розочка. Рассказы и повести"

Русалочка

Был знойный полдень начала июля, когда я вышел из троллейбуса Симферополь – Ялта на ялтинской автостанции в светлом, ближе к белому легком костюме. Я прибыл отдыхать без путёвки, без адресов знакомых или знакомых моих знакомых с одним небольшим саквояжем, в котором было полотенце с гигиеническими принадлежностями, перочинный нож с полдюжиной разных открывалок, неизменный спутник моих путешествий – фотоаппарат и бутылка рядового армянского коньяка ереванского разлива. В такие поездки я не нагружал себя вещами на все случаи жизни, чтобы не быть носильщиком самого себя, а заполнял потолще бумажник денежными знаками, точно зная, что всё мне необходимое найдётся в курортных магазинах. В мае я оформил официальный развод со своей милой женой, в которую был, несомненно, влюблён, когда женился. И не был сердит, когда развёлся. «Встреча была коротка…», – как сказал поэт. Мы поняли, что долгой жизни вместе у нас не получится, и расстались без взаимных обвинений. В ЗАГСе посетители нас приняли за оформляющих брак, так мы были милы и приветливы друг к другу. Но это было внешне, а внутри, по крайней мере у меня, была трещина. Мне исполнилось тридцать лет, а восточный мудрец сказал, что если «…в тридцать лет жены нет, так и не будет…». И потому было неуютно в мыслях оттого, что мне тридцать, а жены у меня уже нет. Мы ещё весело провели «разводной» день, погуляли в ресторане и распрощались навсегда уже утром в бывшем совместном, а теперь только её доме. Но сердце глухо щемило. Не так работалось, не так шло время. И прошёл месяц. Я испросил отпуск и полетел в Крым, в Ялту. Где никогда ещё не был и где жил мой кузен Виталий. Его я не хотел загружать своей персоной, и он не знал и не предполагал, что я уже в Ялте.

Ялта встретила зноем. В троллейбусе по дороге из аэропорта ещё было терпимо: в открытые окна на ходу пролетал ветерок, а на автостанции было просто пекло для северянина. Я сразу взмок. Присев на скамейку, и скинув пиджак с галстуком, немного отдышался. Время близилось к полудню. Немного подсох и пошёл вниз по бульвару к морю, надеясь, что море непременно и сразу пришлёт мне «великие думы». Никто меня сюда не звал, никто меня на этих улицах не ждал. Мне было тридцать лет. Я с бородкой на подбородке и космой волос до плеч выглядел неплохо и непонятно для определения моей профессии. Кое-чего я в этом мире уже знал и умел и пусть всевышний не наградил меня исключительными талантами, я зарабатывал неплохие деньги и никогда не чувствовал себя ущемлённым. Мир и сегодня, как и в семнадцать лет, открывался передо мной во всей красе. Я улыбался, шествуя к морю, и добродушное чувство покорителя сидело во мне игривым котёнком.

На Приморском бульваре, молодая блондинка продавала мороженое под зонтиком. Я устало опустился на стул у ближнего к ней столика, достал коньяк из саквояжа и протянул продавщице:

– Положи, милая, в камеру…

– !?

– Ну, не могу же я пить горячий коньяк. Два часа в самолёте, два часа в троллейбусе и здесь уже целый час.

Девушка немного пошевелила мозгами, напряжённость в лице пропала, глаза прояснились. Она улыбнулась, взяла бутылку и положила её в камеру с мороженым.

– Спасибо, – сказал я ей и закурил, уже спокойно оглядываясь вокруг себя. На белый теплоход у причала, на сверкающее море, на курортную публику, на женщин почти без ничего, на мужчин в белых штанах и в белых капитанках на голове с шильдиком «Ялта» вместо краба над козырьком. По бульвару катились тележки с курортными товарами, среди которых были и капитанки. Я остановил одну, купил кепочку и сразу же приспособил на голову. Достал из саквояжа фирменные зеркальные затемнённые очки и создал ими вместе с капитанкой курортный ансабль на голове. «Как?» – повернулся я к мороженщице. Она показала большой палец и улыбнулась.

– Три мороженых, – сказал я ей. – Два Вам, одно мне. И стаканчик, и коньяк. Выпьешь?

Девушка отрицательно покачала головой. Я налил полстакана и выпил. Приятная свежесть охлаждённого горячительного напитка на мгновение затуманила голову и разлилась по телу. Отменное сливочное мороженое было великолепным дополнением.

– Ну, вот я и курортник.

– Очень похоже, – откликнулась мороженщица.

– В Ялте тесно?

– Очень. Друг на дружке лежат.

– А где лучше?

– Поезжай в Симеиз. Там для «диких» пляж большой. А за Кошкой вообще никого нет.

– Кошка!?

– Да это гора так называется. За ней по берегу обсерватория и никаких курортов.

– Спасибо, милая. Даст Бог, увидимся.

Отчаянно закругляясь от поворота к повороту львовский автобус закручивая голову своими виражами и горячим выхлопом дымного мотора, проволок меня и других любителей таких перемещений через Мисхор, Алупку и выскочил на крошечный пятачок автостанции с названием Симеиз. Я вышел из автобуса пошатываясь. Посмотрел в сторону моря, определив его местонахождение по солнцу. Море скрывалось за кипарисами. С маленькой площади уходили три дороги: кроме той, по которой мы приехали, уходили и скрывались меж домами ещё две улицы – дороги. Одна как бы вдоль побережья туда, где горбатилась гора действительно чем-то похожая на лежащую кошку; другая как-то вверх и тоже в сторону Кошки. Но в той стороне за домиками, густо карабкавшимися по крутым склонам, просматривался только хребет Крымских гор, за которыми уже кроме серого марева ничего не было видно. За горами Бахчисарай – скажет мне позже знаток крымской географии. На ступеньках крылечка у домика такой же крохотной автостанции, как и площадь, сидели тётки явно местного колорита и переговаривались, поглядывая на выходивших пассажиров автобуса.

– Хозяева, – подумал я и направился к ним, подняв один палец вверх.

– У меня, милок, одна комната на двоих. Две кровати, стол, – сказала благообразная старушка с белым платочком на голове. Где я второго искать буду. Подожду двоих, может муж с женой подъедут.

– Далеко твоя обитель?

– Метров сто. Видишь, за абрикосами крыша. Но ты мне не нужен. Двоих надо, не понимаешь.

– За двоих два рубля берёшь!

– Два.

– Пойдём домой, бабуля. Плачу два рубля за твои две кровати, но спать буду один на обеих сразу.

– Вперёд платить будешь сразу за двадцать дней…

– Вперёд, вперёд, – успокоил я старушку и вынул деньги. – Вот двадцать рублей при свидетелях и двадцать дома, как только размен сделаю. «Свидетели» повернулись к нам.

– Бери, Васильевна, – сказала белесая дама басом. – Видишь, клиент достойный: не смотрит, не спорит, платит. А посмотри, грива-то до плеч, а бороду для курорта подрезал. Чует моё сердце – поп, не иначе! Пока не сознается – зови батюшкой, чтоб не ошибиться. А бог увидит – приветит.

– Ладно вам, – сказала Васильевна, завязывая деньги в платочек. – Ну, пошли, батюшка. Комната хорошая, не пожалеешь. Баня казённая рядом вот тут на автостанции. В саду у меня душ под абрикосом. Две бочки с водой с утра солнцем калятся – к вечеру почти кипяток. Звать – тебя как?

– А называй Алексеем Васильевичем. Ты Васильевна, я Васильевич. Только не поп я и помочь вам божьими благословлениями не смогу.

– На всё воля божья! Как скажешь, – вздохнула Васильевна.

Комната с двумя кроватями была не больше 4-х метров. Между кроватями стоял у окна двуногий стол, прикреплённый к полу и стене. И окно. Окно скрашивало всё. Из окна с любой кровати был виден кусок скалы «Дива» и бескрайнее синее море до самого Стамбула. Был уже вечер. Потянул бриз, и море блестело в рубчик белыми пенными гривками, по которым тяжеловато пробивалась «Комета», зачерпывая эти гривки своими крыльями, увязая в них и теряя своё изящество и скорость.

– Спасибо, Васильевнв! – сказал я хозяйке, которая стояла в дверях и ждала оценки. – Всё мне нравится, и хлопот я тебе не доставлю.

Васильевна ушла. Я разместился. Безжалостное днём солнце как-то размылось в мареве далёких дымчатых облаков, и лёгкая вечерня тень легла над разморённым зноем Симеизом. И после приятного душа, смывшего всю копоть дороги, под осколками вечернего бриза пробившегося через моё окно, на организм упало упоительное отдохновение. Хотелось петь, радоваться…

«Утомлённое солнце…», – замурлыкал я и рассмеялся. Наверное полмиллиона мужиков на черноморском побережье в эти часы в том или ином варианте вспоминали эти слова. Никакого другого солнца, кроме черноморского они и не видели люди нашей много… много… какой-то Родины. Не знали ни Испании, ни Майорки, ни Флориды, ни Арабских эмиратов. И утомлённое солнце у них было своё, отечественное. Да и как бы могли мы назвать солнце утомлённым во Флориде. У американцев ничего не бывает утомлённым. У них всегда и всё только: «О, кей!» Уходить мне на незнакомые улицы не хотелось. Я достал коньяк, попросил у Васильевны фруктов и пригласил её за стол. Она пригубила, и мы прекрасно провели часок дружной компанией. У Васильевны две дочери. Обе разведены, работают продавщицами здесь же. А она держит старый дом и воспитывает внуков. У неё летом «гостят» 12 – 15 постояльцев и она собирает с них на зимнюю жизнь. Были бы зятья путные, так построили бы домики, как у других – по тридцать человек принимают с удобствами. А эти пьянчужки и жён пропили. Они же пьют, а магазины вы вот приходите, красивые, с деньгами, слова хорошие говорите. Вот девки и повыгоняли своих пьяниц. Только никто на них из ваших жениться также не собирается. Так вот пробалуются и сопьются, когда годы выйдут. «Мало ли здесь таких….», – грустно закончила Васильевна нашу посиделку.

– Всё в руках божьих, – сказал я.

– Да, батюшка. – ответила Васильевна и задумчиво посмотрела на меня.

Утром следующего дня я бросил своё нетронутое южным загаром бледноватое тело на гальку дикого пляжа Симеиза, который владел территорией от причала, что был в сотне метров от знаменитой скалы Дива, до пляжа именного санатория, отделённого от дикарей металлической решёткой. На глазок пляжу принадлежал берег шириной в три десятка метров и метров в триста длиной. Метрах в пятидесяти от берега выставляла голову небольшая скала, постоянно облепленная резвящимися человеками. Над диким пляжем нависал городской парк, отделявшийся от пляжа вертикальным скальным обрывом в пятнадцать метров. На стыке с санаторием на середине обрыва образовался выступ, на котором гордо расположился туалет – сортир, выстроенный в полном соответствии с социалистическими принципами по отношению к общественным туалетам. Вонь от него определённо достигала побережья Турции и было просто удивительно, что турки не протестуют. Заглянув в него, я решил туда более никогда не заходить и держаться в возможной недосягаемости. Ни грибков, не лежачков на пляже не было. Не было продавцов с мороженым, не было фотографов. Ну, нет и не надо – решил я. И перестал придираться к обстановке. Утром я купил одно большое махровое полотенце. Вечером купил второе и ласты с маской для ныряния. И минимум пляжных удобств себе обеспечил. Было тесно и жарко. Июль – расцвет курортного Крыма. «Вокруг кувыркались, играли, смеялись. Кто резался в карты, кто резал селёдку и в кружки разлил перегретую водку…» Я облюбовал себе местечко поближе к причалу в окружении дружелюбных соседей, не глотавших водку и не храпевших в полуденную жару. Определил и режим дня: утром сплю сколько желается, завтракаю в кафе на открытой веранде полстаканом сметаны и бифштексом и запиваю кружкой молдавского ординарного сухого вина, которое разливают из квасной бочки, стоящей у крылечка кафе, за полтинник. Затем в торговом ряду покупаю фрукты, а в палатке две полулитровых бутылки молдавского сухого вина по восемьдесят семь копеек по составу и качеству как и в бочке, которые прекрасно утоляли жажду в течении дня и поддерживали необходимый тонус. Ухожу с моря в четыре – пять часов дня, обедаю в единственной столовой, набитой потной толпой в середине дня и пустой в предвечерние часы и к Васильевне под её душ и комнатку с двумя кроватями. После душа сплю, разнежившись пару часов, или просто лежу в незаботливых раздумьях. В восемь вечера ухожу на прогулку без планов: как получится, так и будет! И потекло…

Я хорошо плавал, а ласты под названием «Барракуды» как будто стали продолжением моих ног. И с ними в воде я чувствовал себя Ихтиандром и мог не выходить на берег часами. Соседи по пляжу быстро привыкли, что я долго отсутствую и не беспокоились, хотя я и не думал, что они беспокоились. Я уплывал далеко за буйки или плыл вдоль берега мимо всех санаториев, где на берегах вёлся размеренный образ жизни на море: всё по расписанию. И с каждым часом пребывания в воде и под солнцем на мягком полотенце я чувствовал, как приходят в соответствии с назначением природы все мышцы моего тела и как расслабляется и рассасывается напряжённость прошедших дней в мыслительной системе. Синее море, голубое небо, белые облака, похожие на чаек и сами чайки, белые корабли, припавший для прыжка хребет Кошки и стройные кипарисы над скалами пляжа – всё говорило мне, как прекрасна земля, и как прекрасно быть на ней. А купол обсерватории на вершине горы Кошки незримо связывал мою землю с бесконечным космосом, частичкой которого был и сам я. А на изогнутых улочках Симеиза беспечная толпа и над ней купола восточных замков, построенных преуспевающими людьми ещё царской России и тёмнозелёный парк с кипарисовыми и пальмовыми аллеями. И курзал, где давал концерт на другой день по моему приезду Юрий Богатиков и усилители разносили его голос по всему вечернему берегу. Потом заезжала София Ротару и другие. И всё это было для меня. Даже большая межсанаторная танцплощадка и ресторан на крыше второго зтажа без стен, откуда поздним вечером пленительно смотрелось ночное море с отблесками крупных южных звёзд и выплывающей из-за неплотных облаков серебряный диск молодой луны.

Прошлое затуманилось. Я пил вино после завтрака. На ступеньках лестницы у магазина сидела «золотая» прослойка Симеиза, обитавшая здесь с появлением продавца у бочки. Несколько не старых, ещё крепких, но испитых мужчин и среди них, наверное, последний крымский татарин на крымской земле. Уже крепко пожилой с густой никогда должно быть не расчёсывающейся и не моющейся гривой седых волос торчащих во все стороны. Этот – выступальщик. Другие сидели молча или тихо перебрасывались недлинными фразами, а этот ораторствовал. О чём? Вероятно всё о том же. Я не прислушивался. У ног мужиков лежала соломенная шляпа, в которую прохожие иногда кидали монетки. Кинул и я полтинник, полученный при сдаче с рубля. Двое сразу поднялись и пошли к бочке, получив там по стакану. Позже я заметил, что если набирался полтинник – шли двое. Если было меньше – шёл один. И по очереди. Так и сидели весь день. Кто-то засыпал, просыпался и снова ждал очереди. Встречая их каждый день, я кидал им мелочишку, чтобы бесцельно не выкатилась из карманов, и не угнетал себя мыслью, что толкаю их к гибели. Их судьба была в создании колорита местечка. Выпив вино, проходил по кипарисовым аллея парка к причалу и на своё местечко, где раскланивался с появившимися знакомыми и они подвигались, если предполагаемое моё место было ими заполнено. Организм я заставил жить по нужному ритму, и причин заходить в засраный туалет у меня не было. Было солнце и вода и через три – четыре дня я наультрафиолетился, и ничем не отличался по цвету кожи от аборигенов. Ближними соседями на пляже были два молодых человека их Запорожья и четыре дамы до сорока, по две с разных сторон. С ребятами я в первый же день расписал «пульку» и они начали видеть во мне партнёра. Но я никогда не был игроком. А дамы плохо плавали и ни одна из них не решалась доплыть до камня со мной. Но все были игривые и любили анекдоты. Одна по имени Татьяна даже стала интересоваться, как я провожу вечера и где меня можно встретить Я смеялся и говорил: «Когда доплывёшь до камня, то там и будет первое свидание». А вечерами я брился, освежался «Красной Москвой», надевал белые брюки и шел в парк. В парке были местечки, где продавали пиво в бутылках. Для начала я брал бутылку и не торопясь пил из горлышка. Аккуратный сосед из постояльцев Васильевны предупредил меня, что все санатории в Симеизе туберкулёзные и с санаторными женщинами лучше не знакомиться, а пиво пить из горлышка, чтобы палочки Коха не засорили организм. Я послушался, стал пить пиво из горлышка и перестал заходить на санаторную танцплощадку, где успел завязать мимолётное знакомство. В парке на всех скамеечках сидели пары, и компании, звучали музыка из транзисторов. Я был один, и мне не было ни грустно, ни скучно. Скорее весело. Ведь «…Всё вокруг меня переменилось. Милая покинула меня. Исчезли вздохи и сцены, слёз и измены, снова свободен я!…»

Васильевна не оставляла своих намерений расколоть во мне попа.

– Да ты знаешь, батюшка, – говорила она, – чтобы освятить эти крестики, мне надо в Симферополь ехать. А это целый день до позднего вечера и деньги какие.

– Понимаю, Васильевна. Так чтобы было экономнее, собери со всех соседок крестики и другие поручения возьми. А они пусть оплатят твою дорогу и прочее.

– Ну, бог с тобой, батюшка, – вздыхала Васильевна и уходила.

В гастрономе, где вечером я покупал сигареты, меня окликнул молодой голос:

– Эй, батюшка!

Я, не поворачиваясь, скосил глаза. Из-за витрины симпатюшка – продавщица, на которую я уже обратил внимание, махнула мне рукой.

– Да, да! Я тебя, батюшка.

– Почему Вы называете меня «батюшкой», – подошёл я к ней.

– Да ты же у моей матери квартируешь, у Васильевны. А она по-другому тебя и не называет. А я, вот, решила познакомиться с таким приятным батюшкой.

– Нет ничего проще. Алексей Васильевич.

– А я Даша. Я смену закончила, сейчас выйду.

– Так что, Даша? Вам тоже крестики надо освятить? – спросил я, когда она появилась на улице. Даша засмеялась.

– А неплохо бы. У меня ребятёнок некрещёный шастает.

– У вас тут из-за отсутствия церквей все некрещёные. Был бы попом, мог бы обогатиться.

– И так не бедненький. Васильевне двойную цену платишь.

Мы шли по улочке, выводящей на Севастопольское шоссе. Навстречу шаркая ногами. неровно двигался мужик, похожий на тех, что из компании у бочки. Поравнявшись, он равнодушно поглядел на меня и зло бросил Даше:

– А, блядь, снова подцепила… И когда у тебя п… засохнет.

– Иди куда идёшь, ползунок. А то ворованный рубль потеряешь, – сухо ответила Даша и, пройдя несколько шагов, пояснила. – Бывший суженый. Десять лет, как развелась, а всё скулит, зараза. А сам кроме стакана ничего в жизни не поднял. И бедные мы в России, бабы. Что Машка, что Дашка! Как не старайся жить по человечески, а всё равно – блядь…

– Так реже ходи с мужиками по улицам.

– А как ты мой дом найдёшь? Да и будешь ли искать? И все, кроме тебя, сами пристают. Я не испортилась пока, красивая…

Она повернулась в профиль, приподняв плечо, отчего её высокая грудь поднялась ещё выше, оттенив всё богатство её красивого тела. А белокурые естественные волосы загорелись в этот момент в лучах уходящего солнца. Я невольно залюбовался.

– Вот так-то, – сказала Даша, открывая калитку под виноградной лозой.

– Проходи. Я постояльцев не держу. С моей работы достатка хватает.

– Ты красивая и приятная женщина. Я и не встречал такой, – говорил я Даше за столиком под роскошным абрикосовым деревом. Мы пили охлаждённый «Деброй» из высоких узких бутылок и закусывали абрикосами, срывая их с дерева. – И я хочу быть с тобой и не могу. Вот так запросто как-то у меня не складывается. Я после жены не искал случайных встреч с женщинами. Мне казалось, что снова должна на меня упасть любовь.

– А ты, Алёшенька, обними меня и поцелуй. И любовь упадёт на тебя. А то я завтра уезжаю на целую неделю.

И Даша заключила меня в крепкие объятия, осыпав поцелуями. Я хотел противится.. но мой рот закрылся её ищущими губами. Порыв кончился, и я мягко освободился от её рук.

– Всё же я пойду, Дашенька! Буду думать о тебе целую неделю и влюблюсь без тебя в тебя.

– Ну и дурачок, – сказала Даша, обнимая и целуя уже у калитки. Я вся горю, а он ледышка. Что за мужик пошёл!? И уже вслед, когда «мужик» ничего не слышал, ругнулась про себя и пробормотала: «Козёл драный! На такую бабу не полез. И ведь не импотент, ощущала».

– Чёрт те что!? – тоже пробормотал я, вернувшись к Васильевне. Достал из хозяйского холодильника свой коньяк и хлопнул сто пятьдесят не закусывая. Горячая женщина. Ещё бы чуть-чуть и… Но я пусть к тридцати годам и превратился из романтика в циника – романтика, как сам себя называл, но просто секс без более высоких чувств меня не захватывал…

На краешке пляжа составлявшего метр – полтора мокрого песка я каждый день видел мальчишку лет шести, который носился по нему без устали. Загорелый, энергичный, без привязки к кому-либо из взрослых. Он купался, бегал, валялся, но никуда не исчезал. Когда я приходил на пляж он уже был. Когда уходил – он оставался. Но вскоре я заметил, что в середине дня и ближе к вечеру рядом с ним появлялся лысоватый, но густо заросший рыжей бородой мужчина в шортах без рубашки, такой же прокалённый солнцем и кормил его из принесённых с собой мисок. Он терпеливо ждал, пока малыш поест и уходил. Потом я увидел мужчину у фрукто – овощного магазина, ворочавшего ящиками с продукцией, и спросил, а не боится ли он оставлять малыша одного. «О! – улыбнулся он. – Это мой сын и он совершенно понимающий и я им горжусь и спокоен. Приболел он у нас, и врачи порекомендовали южный Крым на весь сезон. И я уволился и с апреля здесь. Работаю грузчиком. А пацану явно получшело, и я очень рад». В это время подошла загорелая девушка с чёрными распущенными волосами, опускавшимися за лопатки и в совершенно легкомысленном платьишке, открывавшем все её прелести. и поинтересовалась у моего собеседника, назвав его Виктором, что нового привезли.

– Огурчики и помидорчики из степного Крыма, и персики первого урожая. Сочные, как твои губки, Зиночка

– Возьму по парочке всего, – улыбнулась Зиночка и мимолётно скользнув большими карими глазами по мне, прошла в магазин.

– Стопроцентный продукт курортного берега, – пояснил Виктор, повернувшись ко мне. – Родившаяся свободной в свободной любви и сама родила от кого не припомнит. Мальчишке полтора года. Сама работает медсестрой в санатории. Но очень хороша, добра, приветлива. Приударил бы, да жена на днях приезжает.

– Ну, у тебя сезон долгий. Приударишь ещё.

– Всё возможно…

А солнце светило, и всё прекрасно было. Я нежился под солнцем после длительного заплыва, перебрасывался с Татьяной шуточками и угощал её абрикосами от Васильевны. Блестело море в полном штиле. С уступа на скале Дива прыгали любители острых ощущений. Высота была побольше десяти метров. Здесь снимался эпизод для «Неуловимых мстителей», когда кто-то из героев спасался от погони и прыгал с необозримой высоты в море.

– Вот ты не сознаёшься, где бываешь вечерами, а я видела тебя вчера с красоткой из магазина… И чего тебя на местных потянуло. Они ведь все…, – подкольнула меня Татьяна.

– Вот и красотка так же говорит, что они здесь все одинокие или разведённые. А приезжие бабы все сплошь замужние, а отрываются здесь на всю катушку, ни одной профессионалке их не достать.

– Ну, не все. Многим смелости не хватает, – сказала Татьяна и погрустневшими глазами посмотрела на меня.

– Время ещё есть, – утешил я её и предложил разбавить грусть бутылочкой Алиготэ.

Мы распили бутылочку, и я снова смотрел в высокое небо не закрытое ни одним облачком и было светло и спокойно. Не было никакой потери, а были одни находки. И этот прекрасный берег Крыма с горой Кошкой и скалой Дивой, и это ласковое море, и эти весёлые и красивые люди вокруг и это чудесное вино, от которого становится ласково внутри и появляется здоровый блеск в глазах.

Я зажмурился под капитанкой, и мне показалось, что чуть вздремнул. Стало жарко. Все соседи были в воде. Я натянул ласты и поплыл к камню, на котором было приятно посидеть. Когда море волновалось, волны перекатывались через камень, смывая седоков, и все весело визжали. В этот раз волн не было и на камне никого не было. Я плыл, опустив голову в воду, а когда выглянул из воды, то был уже рядом с камнем. На камне стояла молодая женщина, вырисовываясь на фоне неба стройным сильным телом. Она стояла подняв руки вверх как будто тянулась вверх, в облака, которых не было. Я махнул мимо камня, затем развернулся и проплыл вокруг, поглядывая на неё то по солнцу, то против солнца. Мне показалось, что я её где-то видел, но не вспомнил.

– Притомился, наверное, отдохни! – раздался сверху чистый низкий голос женщины. Она уже сидела на камне, опустив в воду длинные ноги. Густые чёрные волосы спускались на плечи и на грудь. Карие глаза смотрели чуть насмешливо. Ей едва ли было двадцать. А если больше двадцати, то только чуть-чуть. Узкое лицо, прямой нос, полные губы… Что-то очень знакомое. И вспомнил, что рассматриваю женщину, что видел у фруктового магазина, когда разговаривал с Виктором..

– Привет! – сказал я и сел рядом.

– Привет. А то плаваешь вокруг, как тот жокей в цирке, что лошадь три дня красил

Я хмыкнул. История про жокея была мне известна.

– Знаешь про жокея? – и не дожидаясь ответа – Я вчера тебя у магазина с Виктором видела. А сегодня прошла мимо по пляжу, ты по сторонам не смотрел и скучную книжку читал.

– И совсем не скучную, а специальную – «Плазма – четвёртое состояние вещества». Знаешь ли три первых.

– И знать не хочу. Я сама есть во всех состояниях. Будешь изучать, с ума свихнёшься. А ты хорошо плаваешь. Я тоже в море как рыбка

– Может, вместе поплаваем? – я взглянул в её глаза. Она не была красавицей, но как любят говорить французы, была хорошенькой. – Идёт!

– Идёт. Вечером, если захочешь, найдёшь меня там. – И указала на парапет, которым заканчивалась аллея парка перед скалой Дивой. – А сейчас прощай. Мне на работу.

И прыгнула в воду. Я проводил её взглядом, увидел как она подобрала белый халатик и бегом побежала по крутой металлической лестнице, спускавшейся с обрыва от парка.

Во дворе у Васильевны гуляли, когда я возвратился с пляжа. Кто-то из полутора десятков гнездившихся на её территории людей, справлял день рождения. Раскручивал музыку магнитофон, две пары танцевали. За столом не слушая друг друга, громко разговаривали весёлые люди.

– А вот и батюшка, – крикнула Васильевна, выходя из летней кухни с большой сковородой, на которой блестело и шипело не меньше дюжины яиц поджаренных под глазунью. – Иди выпей и закуси. И правда ведь, – обратилась она к имениннику, что он батюшка. Уж неделя, как здесь, а всё один ходит. Ни с одной шашни не завёл. Закон-то божий не велит.

– Ладно, Васильевна, исправлюсь, – ответил я ей, выпил за здоровье именинника и закусил вкусной глазуньей сделанной на шкварках. Затем сходил к себе в комнату и принёс на стол бутылку водки. Гулящий люд встрепенулся, сбросился рублями. Двое охотников сбегали в магазин, и праздник раскрутился на безвременье. На свидание я пришёл после десяти и никакую девушку не мечтал увидеть. И её не было в назначенном месте. Я закурил, осмотрелся и увидел на причале одинокую женскую фигуру. «Кто бы это мог быть?» – подумал я и спустился на причал. На последней балке опустив ноги в пустоту сидела Зина.

– Ну, Лёшенька, даёт. Девушке давно уже в постель надо, а кавалер только идёт. Да и не идёт, а еле ноги волочёт. Где так надрался?

– Курорт, Зиночка, – ответил я присаживаясь рядом. – Вокруг одни неожиданности. Да и чем я тебя пленил, чтобы ты меня дожидалась. Я думаю, что к тебе и по одному и группами мужики весь вечер привязывались.

– Привязывались, – улыбнулась Зина. – Но я пришла для тебя…

Я обнял девушку и поцеловал в её манящие губки. Она не противилась и даже ответно шевельнула губками, но быстро отвернулась и сплюнула в воду.

– Ну и противный. Хоть и видно, что прополоскал во рту, но такой «аромат»…

– Первое свидание и сразу упрёки. А завтра уже бить начнёшь.

Зина рассмеялась. Я вынул из заднего кармана плоскую нержавеющую фляжку с гербом нерусского города, подаренную знакомым лётчиком. В неё входило двести граммов жидкости. Я обычно наполнял её коньяком и носил с собой как неотъемлемую принадлежность костюма. Коньяк был в ней и сейчас. Я отвернул пробку и подал фляжку Зине —

– Пригуби. И мои «ароматы» уравняются с твоими.

– Действительно надо выпить, – сказала она, принимая сосуд. – Когда мужчина пьян, а женщина нет, он однозначно думает, что на уме у неё корысть. А у меня всё прозрачно. Увидела тебя с Виктором, подумала, что если ты обратишь на меня внимание, то это всевышний велел мне быть с тобой. Мне кто-то из наших гостей сказал, что в нашей жизни нет ничего случайного.

Устав от длинной речи, она быстро сделала большой глоток, передохнула.

– А вообще я не люблю вино. И только иногда оно мне приятно. Вот как сейчас. И порывисто обхватила обеими руками мою голову, и подарила такой глубокий и затяжной поцелуй, что причал в моих глазах закачался и куда-то поплыл. А она засмеялась, легко вскочила и потянула меня за собой.

– А теперь проводи меня. Я обещала не пропадать сегодня.

Она жила на главной улице в старинном особняке, разделённом в коммуналку. И мы стояли в тени акаций у её дома через несколько минут. Она снова крепко меня обняла. Тонкое летнее платьице нисколько не прятало её сильного гибкого тела, а поцелуй был полон нежности и страсти.

– Вот и всё на сегодня, – сказала Зина, высвобождаясь. – До завтра. И запомни телефон…

– Ты сама меня выбрала, я невиноватый.

– Не виноватый ты, не виноватый, – улыбнулась она и скрылась за мозаичными дверями.

Я вышел на кипарисовую аллею. Над горой Кошкой выкатывалась круглая луна. На краю горизонта в море светился сгусток огней сливавшихся в овальное пятно как далёкая звёздная туманность. Возможно, шел пассажирский теплоход из Одессы в Сочи или наоборот. Из ресторана наверху слышался хрипловатый голос певца, исполнявший шлягер сезона «Есть только миг между прошлым и будущим, именно он называется жизнь…» Фильм с этой песней Зацепина прошел весной. Я присел на парковый диван с изогнутым сиденьем и спинкой, допил содержимое фляжки и закурил. В голове стоял сладкий туман, складывались нечаянные строчки. «Давно закрылся дымкою вечерний Симеиз, и звёзды неба крымского смотреть устали вниз. Умолкла скоморошная, игривая волна. И за горою Кошкою запряталась луна. А я брожу в смятении по улицам ночным, охваченный волнения кипеньем молодым. Шепчу слова беспечные, что есть моя звезда, что жизни чувства вечные не смолкнут никогда». В таком восторженном состоянии я и уснул и спал допоздна без сновидений. А утром, снова исцеляющее и наполняющее здоровьем море. А после полудня освободилась от работы Зина, и мы уехали с ней в Алупку. Алупка была совсем рядом, километрах в десяти и там был знаменитый Воронцовский замок и реликтовый парк с белыми лебедями в бассейнах Воронцов – аристократ самых голубых российских кровей и англоман времён Александра I и Николая I, правил черноморским краем из Одессы, находясь там в должности генерал – губернатора. И развлекал свою красавицу жену Елизавету Ксаверьевну любыми способами, чтобы она не скучала по петербургскому высшему свету. Есть моё личное никем не подтверждённое подозрение, что Пушкина Александра Сергеевича, признанного уже образованной Россией поэтом от бога и будущего «солнца нашей поэзии и прозы», перевёл в Одессу не Александр I для ужесточения режима опального, а хитроумно уговорил царя граф Воронцов для создания имиджа своей жене. И достиг успеха. Пушкин украсил салон губернаторши так, что сам влюбился в неё и увлёк. Всё это тайна, но «гори письмо любви, она велела…», писал Александр Сергеевич в Михайловском, куда, утвердившись в своих подозрениях, граф сумел опять же с помощью царя спровадить поэта. Из песни слово не выкинешь. Но граф был молодцом. В далёком от Одессы по тем временам Крыму в совсем ненужном ему месте построил маленький кусочек так милой ему Англии, чтобы иногда свозить туда на пикник жену и гостей. И получилось чудо. И если воровал из казны, то и через века видно – на что тратил. А на что тратят нынешние губернаторы – ни черта не видно. Даже сортира на берегу моря построить не могут!