Текст книги "Красная розочка. Рассказы и повести"

XV

Прощальный вечер прошёл с блеском. Оля с подругами постаралась. Сергей выставил весь запас облепихового коктейля и прикупил на все возвращённые деньги прочие напитки. Лена пела жестокие романсы под гитару и не отходила от Сергея, обнимая его и целуя непрестанно. Инструкторы соло и ансамблями исполняли горные песни. Горели свечи, летели пробки от бутылок. Сергей был весел и счастлив. На этом ужине на вечер вернулась юность и шепнула, что всё впереди. Ребята клялись в вечной дружбе, обменивались адресами и закончили праздник под утро ночным купанием. Сергей поцеловал в ночи Олю в губки, она ответила и пожелала удачи. Он ей сказал, чтобы она поберегла паспорт «чистым», если нет бескрайней радости.

А утром Лена и Сергей уехали не прощаясь. Вчерашняя ложь об их непрекращающейся любви осталась последней. Впереди лежал город Фрунзе с аэропортом, потоки незнакомых людей, где уже не надо было сохранять видимость ушедшей радости.

На центральном рынке во Фрунзе Сергей купил ящик с ручкой и наполнил его огромными кистями винограда с янтарными, почти прозрачными ягодами. Лучший виноград в Азии, расхваливал товар таджик.

– Это твоим родителям! – пояснил он вопросительный взгляд Лены.

Здесь же купил букет из десятка гладиолусов и вручил его Лене.

– Вот уж не думала, – улыбнулась она и добавила, – Ты всё-таки здоров ухаживать за женщинами.

– Что ты, милая. Я пока ешё ухаживаю за своей женой.

В аэропорту Сергей, оставив Лену отдыхать, зарегистрировал её посадку и сдал в багаж её вещи. Свой билет сдал и получил новый на три дня позднее. Вскоре объявили посадку. Лена и Сергей подошли к выходу. Сергей подал Лене билет и пропустил её вперёд. Она удивлённо взглянула на него.

– Так будет правильнее, Лена. Я обещал твоей маме вернуть тебя в лучшем виде. И вот возвращаю. Надеюсь, что Аэрофлот не подведёт. Ты прекрасно выглядишь, свежа, в полном согласии с самой собой и окружающим миром. Тебя ждут твои умные и необыкновенные друзья. А я сейчас задумчив и не вписываюсь в рамку нарисованной картины. И мне надо повидать моих друзей, Я их люблю, и мы им обязаны вместе, хоть это тебя и не касается.

– Я думала, что ты остался мне другом. Всё твоё поведение, выдержка и страсть мне казались неодолимой силой того, что я ждала, и искала.

– Ты не подтвердила своих слов действием, Леночка, – покачал головой Сергей. – Тебе не нужен друг моего склада. И вообще, тебе не нужны друзья-мужчины. Ты ошиблась тогда, когда это сказала, и я ошибся, когда поверил.

– Проходите, пожалуйста, пассажиры, посадку заканчиваем.

– Поцелуй меня, – попросила Лена.

Сергей наклонился к её губам.

– Ты меня любишь ещё немножко?

– Очень может быть, – ответил Сергей, и Лена прошла в автобус, покачав на прощанье букетом.

Не дожидаясь взлета, Сергей вышел на площадь и сел в такси.

Лена, машинально подчиняясь указаниям стюардесс, добралась до своего места. Самолёт взлетел без задержки. Под крылом мелькнули посадки, ипподром и скоро дымка закрыла от Лены ласковую и добрую для неё землю Киргизии. Она поправила положенный на столик букет. Среди стеблей белела бумажка. Лена достала бумажку, раскрыла. Уже очень знакомым неровным почерком. крупно было написано: «Не всё голубое подходит к зелёному!» Лена сжала бумажку в кулаке, и ей стало в одно мгновение беспросветно одиноко и холодно, как будто она оказалась в бескрайнем ледяном безмолвии.

Ананьево – Фрунзе – Горький.

Август девяносто первого

Город Сочи. Санаторий министерства среднего машиностроения для родителей с детьми «ХОСТА». Ласковое море, ласковое субтропическое солнце. Санаторный пляж в десятке километров от жилых корпусов. Сто метров берега покрытого галькой. Сто метров дощатой площадки с лежаками, и столько же воды, отгороженной от моря волноломом в тридцати метрах от берега. За волноломом открытое море. Санаторные автобусы в течении всего дня с перерывом на обед отвозят и привозят отдыхающих. Вход на пляж проходит через небольшой тоннель, проложенный под железной дорогой, уходящей в Сухуми и далее в Тбилиси. На ступеньках лестницы при входе в тоннель аборигены всех национальностей разливают из трехлитровых термосов чачу, пшеничную, сахарную и прочие изделия собственного производства. Борьба с пьянством всем надоела, никто распоряжения властей не исполняет, и милиция, призванная бдить, бдит на предмет получения бесплатных напитков. Небо в дымке, светлое, но не голубое. Море голубое только из окна санаторного номера. На санаторном пляже людно, но тесно не бывает. От берега до волнолома полощутся малые дети и мамы, не рискующие отпускать далеко детей от себя. За волноломом плавают все остальные. И папа Леонид Сугробин с дочкой Дианой. Дианка плавает как рыбка. По звёздному гороскопу Диана «Стрелец». Сам Сугробин – «Рыба».

– Ты «рыба», а я плаваю лучше тебя, – веселится девочка, обгоняя быстрым кролем плывущего тихим брассом папу.

– Так и должно быть, отвечает отец. – У «рыбы» только плавники и хвост, а у «стрельца» четыре ноги с копытами и две руки. А ты видела, как лошади без рук четырьмя копытами гребут?

– Спасибо, папочка, что ты меня плавать научил. Я так люблю воду и плавать. И тебя люблю. Дай я тебя поцелую. – Ребёнок подплывает к отцу, обнимает, целует. Оба погружаются в воду, выныривают, брызгаются, смеются.

Дианке девять с половиной лет. Голубые глаза, с которыми она появилась на этот свет почему-то потемнели, но стали казаться приветливее. Она учится в школе с углублённым изучением иностранных языков, музыкальной школе и школе современных бальных танцев. Она в свой десятый год росленькая и большая резвушка. Очень любит сказки, и даже сочиняет их сама или интерпретирует народные. В бальном платье её изобразил маститый художник. И её портрет высотой в полстены, стал главным богатством и примечательностью в небольшой квартирке Сугробина. «Ты всегда со мной, моя девочка!» – разговаривал с портретом Сугробин.

Сугробин был не просто счастлив, когда появилась малютка. Он молился на неё и за неё. Он давно примирился с наказанием божьим за неизвестные ему проступки, и не думал о ребёнке. И когда малютка появилась, поверил, что Бог испытывал его, прежде чем соединил с женщиной, достойной для создания божественного творения. И после того, как Лена и Леонид нашли друг друга, три года прошло, прежде чем Лена объявила, что ждёт ребёнка. И понял Леонид, что получил божественный подарок, и с гордостью принял возложенную на него ответственность.

Непросто без дееспособных бабушек и дедушек было в Советском Союзе воспитывать и поднимать детей. Лена с Леонидом решили, что до трёх лет ни в какие ясли – садики ребёнок не пойдёт. Пока у Лены были проблемы с работой, семья привыкла жить на одну зарплату. И быть ей дома с дитём сам Бог велел. Дочке Лены Алочке (отец девочки погиб в ДТП) оставалось учиться в ВУЗе один год. Ни учиться, ни работать Алочке не хотелось. Но Лена надеялась что «жизнь её научит, жизнь подскажет», как говорил в своей песне В. Высоцкий. А жизнь уже научила и очень строго. Но обе женщины этого ещё не поняли. Страсти Алочку победили, когда она заканчивала десятый класс. И мама Лена с дочкой Алочкой ничего умнее не придумали, кроме аборта. Операция лишила девочку способности быть матерью. Но они ещё не поняли, что это значит, и то вместе песни пели, то ссорились так, что стены гнулись. Сугробин узнал об этих делах годы спустя, когда стало ясно, что ничего хорошего в семейной жизни у Аллы не получается. И упрекнул, обеих дам, что с ним не посоветовались. Он ни за что бы не дал погубить Ленкиного внучёнка. «Вырастили бы как-нибудь. Социализм детишек не бросал», с сожалением произнёс он при разговоре, когда о какой-то счастливой семейной жизни Алочки говорить не приходилось.

Сугробин ни о чём таком неприятном не знал, и любовался своим улыбчивым ребёнком. Как тогда казалось ему, так и сейчас вспоминается, что ребёнок был рад своему рождению. Он улыбался. Сладко кушал и сладко спал. Не кричал и не плакал по ночам, и мама Лена цвела от радости и нисколько не мучилась от ухода за малышкой. А папа Сугробин взял на себя купание ребёнка, которое доставляло малышу истинное удовольствие. И так вошла во вкус, что плавать Дианка научилась в ванне. Искупавшись, она радостно улыбалась в мягком полотенце в руках у папы и лепетала что-то ещё не умея говорить, но явно выражала одобрение.

Грустное время заката социализма. Ещё действительно казалось, что в стране временные трудности, связанные с затянувшимся строительством БАМ, с непонятной непрекращающейся войной в Афганистане, с обострившейся международной обстановкой… Но в стране новорождённому малышу невозможно было купить пелёнки. По талону из роддома в спецмагазине продали набор новорождённого: две простынки, три пелёнки, две распашонки и два чепчика. Удалось заранее купить так называемый «конверт». Лена посылала из роддома ругательные и слёзные записки, чтобы Сугробин сделал всё как надо. Сугробин всё сделал.

Елена Максимовна, объявив что ждёт ребёнка, за время отсутствия Сугробина с мая по сентябрь напроказила, как только могла. Поехав в Москву по небольшим делам, потащила пудовый груз и, надорвавшись, попала на сохранение в московскую больницу. К счастью, после полутора месяцев московского лечения ребёнок сохранился. Сугробин, вернувшись, решил не рисковать. И, посоветовавшись с врачом, курировавшим Лену в поликлинике, сдал её в районный роддом за два месяца до предполагаемого срока родов под контроль. За две недели до предполагаемого срока в роддоме нашли какие-то «палочки» и роддом распустили на профилактику. К этому времени Сугробин успел познакомиться и завязать дружеские отношения с главврачом роддома, очень милой уже пожилой еврейкой Майей Самуиловной. В стране в это время цвёл торговый комплекс. Везде действовал принцип «не подмажешь, не поедешь». У Сугробина, жившего втроём на одну зарплату, подмазывать было нечем. У него была красивая сорокалетняя женщина, готовившаяся рожать, и он сам, чуть постарше своей жены, будущей отец, не имевший ещё детей. И их пара вызывала у Майи откровенную симпатию. И когда Сугробин встречался с ней, задавая беспокойные вопросы, Майя всегда успокаивала его, уверяя, что Лена совершенно здорова и крепка.

Слушая Вас, я становлюсь увереннее в хороший исход, говорил Сугробин – К сожалению, я не могу достойно выразить свою благодарность. Советский инженер, как и советский врач бедны, как церковные мыши. Но уж если мы стоим на одной ступеньке социального уровня, то вы не осудите меня. – Сугробин вынул из дипломата пакет с двумя крупными, по полтора килограмма солёными, подсушенными чуток горбушами. Я бываю по делам службы на Дальнем востоке и, если такой скромный презент порадует Вас, то мы с Леной будем рады. Майя улыбнулась, потянула носом дивный запах, струящийся из пакета и положила пакет в шкаф. Сугробин перед событиями на институтском самолёте приволок с Камчатки ящик горбуши килограммов на сорок. И при каждом следующем визите, он брал с собой рыбину. Рыба определённо пришлась по вкусу. Да и нельзя было её не ценить. В г. Горьком красной рыбы нельзя было найти ни одном ресторане.

Когда роддом закрыли на профилактику и всех женщин попросили разъехаться по домам, Майя сама проводила Лену к встречавшему Сугробину и передала ему листок бумаги —

Вас примет моя подруга в отделении железнодорожной больницы. Здесь фамилии, телефоны, адреса. Я буду следить. А Вы, Елена Максимовна, следите за собой, и незамедлительно выезжайте, как почувствуете приближение. Всё будет хорошо.

Сугробин познакомился с подругой Майи. Звали её Кармия Михайловна. Она подтвердила договорённость и сказала, что сделает всё. «Откуда у неё такое имя?» – спросил Сугробин у Майи. «Не догадаться, – ответила Майя. – Отец у неё военный и очень уважал Красную армию. И придумал понятное близким, и красивое имя на слух Кармия, что означало Красная Армия. «А я не буду изобретать, и назову девочку Дианой, потому что мама красавица и папа ничего. А будет мальчик, назову Александром», – сказал тогда Сугробин.

Ноябрьским тёмным вечером Сугробин с Леной сидели перед телевизором и смотрели, и слушали оперу Верди «Аида». Алочка где-то гуляла с друзьями. Она слушает, сказала Лена, держа руку на животе.

– Почему она? А вдруг это мальчик, сказал Сугробин.

– А я давно поверила моему доктору из поликлиники.

В три часа ночи Лена позвала Леонида

– Леня, меня надо в роддом.

Сугробин поднялся, помог Елене одеться, оделся сам и пошёл ловить такси. Машина поймалась быстро. Он, аккуратно придерживая жену, помог ей спуститься по лестнице, и посадил в машину. Больница находилась недалеко, и через несколько минут машина была у крыльца приёмного отделения. Дежурный врач прочитала фамилию на бумажке и пропустила Лену в дверь.

– А вам, молодой человек, желаем быть спокойным и позвонить к вечеру, сказала она Сугробину и скрылась за дверью.

Сугробин на проспекте отпустил такси и пошёл пешком по лёгкой пороше, наметённой ночью. Была суббота. Прогуляв до восьми, он вернулся домой. Алочка домой ещё не возвращалась. Он набрал номер Майи и сказал, что сдал Лену на попечение Кармии.

В те годы все советские женщины рожали своих детей в государственных родильных домах. Никто не хотел, что бы дети становились с рождения гражданами США или другой «цивилизованной» страны. Коллобрационистов наши женщины не рожали.

В родильных домах работали специалисты искренне и бесплатно, желавшие своим пациенткам успешно произвести на свет здоровых детей, и сохранить собственное здоровье. Люди доверяли государственной медицине. Стояли в поликлиниках в длинных очередях, ждали месяцами нужные лекарства, ждали в очереди место в больнице или на сложную операцию. Но верили и надеялись, что советская медицина сделает всё возможное. Школьный друг Леонида Саня Ширяев больше года исследовался, чтобы обнаружить странное заболевание. И обнаружили, и в московской клинике сделали сложнейшую операцию на сердце и вылечили. И всё совершенно бесплатно. При нынешнем режиме Саня умер бы на пятнадцать лет раньше, так как ему, или его друзьям, как и многим миллионам сограждан сотни тысяч евро на такие операции не собрать. Так и вымерло раньше времени в стране за двадцать лет на двадцать миллионов больше, видимо ненужных для власти, сограждан. Медицина превратилась из института, облегчающего страдания и продлевающего жизнь, в средство геноцида против собственного народа. Медицину сейчас, как и милицию, не любят, боятся и обращаются к ней, потому что по В. Высоцкому, «просто некуда деться!»

В медсанчасти института знакомая медсестра подарила Сугробину пятнадцать метров марли. В службе материального обеспечения испытаний он получил десяток метров байки очаровательного жёлтого цвета. Знакомые и друзья тоже помогли, чем могли. И детское приданое у него стало выглядеть солидно. В дальнейшем, выезжая в командировки, Сугробин в первую очередь обходил детские магазины. Из Киева на следующую осень он привёз мохнатую шубку, из Ленинграда маечки, рубашки, Из Ярославля привез льняное полотно. В Хабаровске купил нанайские расшитые тёплые сапожки, во Владивостоке отличную кожаную куртку на трёхлетнего малыша. И так со всего союза привозил что—нибудь для своей любимой Дианки.

К выписке Лены с Дианкой он сдал в роддом одеяния в полном объёме. Утром Сугробин с букетиком алых гвоздичек подъехал на нанятой машине к заветному крылечку. Из дверей появилась Лена и получила цветы. За ней сестра вынесла завёрнутую в атласный конверт бесценную драгоценность и передала Леониду. Ребёнок внимательно рассматривал незнакомое существо. «Я папа», – сказал Леонид. Голубые глазки мигнули и губки разжались, изображая улыбку. «Будьте счастливы!», – сказала появившаяся в дверях Кармия. Сугробин поклонился ей вместе с ребёнком.

Через полгода Сугробину предприятие выделило двухкомнатную квартиру в обмен на его комнату. А ещё через полгода Дианка весело бегала по ковровому покрытию, застелившему весь пол, в пустых и чистых комнатах своей квартиры. И радостно разговаривала, беспрерывно привлекая слова «мама, папа, ой». Из мебели в доме была только её кроватка. Свою квартиру вместе со всем имуществом Лена передала Алочке. Двадцати двухлетний специалист с высшим образованием, и обеспеченный жильём, мог строить свою жизнь независимо и уверенно. Сугробин считал, что он выполнил свои обязательства перед Леной по оказанию помощи её вдовьей судьбы.

Дианке досталось счастливое десятилетнее детство. Мама была при ней неотрывно. Папа старался бывать в командировках поменьше. Почти до трёх лет в дальние поездки родители дочку не возили. Леонид насмотрелся в своих путешествиях на мучения малых детишек на вокзалах, аэропортах, поездах, которых родители везли за тысячи километров без нужды. Просто показать дедушкам, бабушкам детей, которые и вякнуть-то не могли, не то, что прочувствовать важность события. И гробили детям если не здоровье, то психику. В первый раз Дианка поехала к тёте вместе с мамой и папой по Волге на теплоходе, когда ей было за два с половиной годика, Тётя Катя тогда жила в Тольятти. Плыли два с половиной дня на маршрутном корабле Горький – Астрахань. Пассажиров в июне на классной палубе было немного. У Дианки появился равный по возрасту друг, и они до упаду носились по палубе, не оставляя мамам времени на спокойные беседы, когда папы пили пиво в корабельном ресторане. В Тольятти июль месяц по погоде на Куйбышевском море был не хуже, чем на крымском берегу. Вода была только пресная, не морская. Курортная зона с широким песчаным пляжем раскинулась привольно и просторно. На другой стороне в лёгком мареве горячего воздуха туманились Жигулёвские горы. При санаториях качели, карусели для детей. И полная привольность на песках у мелкой воды Прикрытая только панамкой, Дианка наслаждалась этим привольем, и первый раз в своей жизни загорела. И навсегда полюбила воду и плавание. По выходным муж сестры Кати, полный тёзка Сугробину Леонид Иванович, привлекал всех в сад, где взрослые пили вино под шипящие шашлыки, а ребёнок ползал по грядкам, собирая ягоды.

Леонид, сестрин муж, как и Катя, был сама доброта. Как активный строитель автозавода по просьбе Валентина Ивановича, купил ему автомобиль ВАЗ—О1 из первой тысячи произведённых. И какие были смешные времена. Машина, естественно, была продана на имя Леонида Ивановича. И когда брат Сугробина приехал в Тольятти за машиной, чтобы отогнать её в Горький, два нотариуса в Тольятти отказались выдать доверенность на машину. «Идите, жалуйтесь! Но спекуляцию поощрять я не буду!» – заявила обескураженным владельцам автомобиля советская женщина. Попробуй, предложи ей тогда презент за услуги, посадила бы мгновенно. А сейчас всем хорошо, кроме тех, у кого денег нет, чтобы дать.

Дружелюбная обстановка в доме сестры, которую Леонид называл второй мамой, растопило предубеждение Елены Максимовны о холодном отношении родных Леонида лично к ней, как к женщине, принесшей ему своим первым ребёнком дополнительные хлопоты.

В Тольятти Сугробин с Леной экскурсионно посетили Куйбышевскую ГЭС, прошлись по плотине. Не пропустили своим вниманием и автомобильный завод. У Лены был знакомый по Горькому, в будущем известный всей России Владимир Каданников. Он и многие другие горьковчане стояли у истоков производства итальянских автомобилей в России. Уже едва ли кто помнит, но брежневское руководство хотело превратить город Горький в подобие американского Детройта. Всё было не просто разговорами, а запланировано. Были выделены площадки под строительство. Для легковых автомобилей (нынешний ВАЗ) на высоком берегу Оки напротив ГАЗа. Для большегрузных автомобилей (нынешний КАМАЗ) на левом берегу Волги напротив Стрелки. Горьковские газеты подробно информировали читателей о количестве автомобилей, которые будут выпускаться в городе. Естественно, из молодых, подающих надежды горьковских автозаводцев, формировались первые группы для обучения и руководства будущим производством. Но произошло как в анекдоте про Израиль. (В израильском кабинете министров идёт совещание. Вопрос один– как решить проблему ухудшившегос я продовольственного снбжения страны. Премьер– У кого какие предложения? Рабинович– надо объявить войну СССР и США. Они нас победят, поделят и станут кормить. Аплодисменты. Премьер – Принято. Пишем ноты об объявлении войны. Тишина. Только скрипят перья писарей. И вдруг голос: «Господа! А что мы будем делать, если мы их победим?) Кто-то в политбюро вспомнил, что существует ядерное оружие. И не только в СССР, но и у потенциальных противников и сказал: «Это, пожалуй, неправильно, что мы в диаметре пятидесяти километров сосредоточим всю автомобильную промышленность. Одну хорошую бомбу уронят американцы посреди этого воображаемого круга. И всё!» И политбюро согласилось, не понимая, что глобальный ядерный пожар сметёт всё живое на земле, а не один гигантский город автомобилестроитель. Этим решением город Нижний Новгород был спасён от совсем непривлекательной судьбы стать промышленным мегаполисом России.

В то время Каданников работал директором сборочного производства ВАЗ. Лена прозвонилась ему домой, и её с Сугробиным завод принял как уважаемых гостей. Чашечка кофе в кабинете при встрече, и беседа под кофе. Потом прогулка по заводу в сопровождении квалифицированного специалиста, с толком показавшего и рассказавшего обо всём. На конвейере тогда собиралась поставленная по весне на поток новая модель ВАЗ—08. По прощанию снова чашечка кофе с рюмочкой коньяка. Тёплые рукопожатия и тёплые слова.

– Очень приятно, Леночка, иметь значимых друзей, – сказал Сугробин, когда они покинули завод и сидели на открытой веранде при кафешке в новом городе, построенном москвичами по столичному. И закусывали жарким по домашнему крымский белый портвейн. Больше с Каданниковым Сугробину встретиться не пришлось. И дай ему Бог памяти, чтобы оставаться хоть чуток таким, каким был.

На Чёрном море Дианка первый раз побывала пяти с половиной лет. В Гаграх. По предложению соседа по дому. Сосед был лицом кавказской национальности, приехавшим и обосновавшимся в Нижнем Новгороде задолго до распада Союза. У него была девочка, ровесница Дианки. Дети дружили и ходили друг к другу в гости на именины и просто так. Кавказец так и не признался в своей национальности. Но в Гаграх у него жил двоюродный брат в собственном доме. И друг семьи присоветовал Елене с Дианой поехать в Гагры, и остановиться у брательника. Он написал записку для брата и отдал её в руки Елене. Денег у Сугробина на всех не было, и в Гагры улетела мама с дочкой.

Весной прошёл ХХVII съезд КПСС, выдвинувший смутные идеи об изменениях внутреннего состояния страны, назвав всё это намерениями о перестройке. Страна, ограниченная в потреблении алкоголя, воспринимала слухи недоверчиво, и была в полной непонятности. Но зашевелились националисты и «деловые» люди, уже наворовавшие большие деньги, и ещё не знавшие как этим деньгам дать легальный выход. Андроповские намерения о наведении порядка и внедрения в жизнь справедливости были забыты.

В Абхазии, откуда загоревшие и довольные вернулись к Сугробину его девочки, советская власть ещё держалась. И Чернобыльская пыль до этих берегов не долетала. Малышка была в восторге от моря. А Лена осторожно, как и положено было члену КПСС, говорила, что абхазы не уставали напоминать всем отдыхающим, что это их земля, и все русские не очень им нужны. «Особенно, почему-то, старались говорить женщины», – удивлялась Лена, рассказывая об этом.

– Женщины эмоциональнее мужчин, – ответил ей Леонид в раздумье. – Националисты знают, что делают. Главное для них возбудить толпу, которая ничего не понимает, но всё давит и сокрушает. Массы становятся главным орудием для достижения целей их вдохновителей, и не получают ничего после завоевания так называемой независимости. И женщины в восточных государствах, по их законам и людьми-то полноценными не считаются, выходят на улицы и готовы умирать сами, не понимая за что. А малые народы в современном мире вообще не могут существовать без покровительства сильного. И при всей своей фактической независимости всегда зависимы. Только простому народу приходиться платить двойную дань за эту независимость: своим властителям, и покровителям через властителей.

– Уж больно ты мудёр у меня, – засмеялась Лена. – Малышка после дороги так сладко и безмятежно спит. И нам пора.

Через пять лет Абхазаия, объявившая свою независимость, узнала, что это такое, подвергшись нападению Грузии. И вздохнула облегчённо, когда Россия снова протянула свою покровительственную руку. А Грузия своим примером показала всё лицемерие многих национально – освободительных ситуаций, когда националисты борются не за свободу народов, а за достижение клановых и личных интересов. И националисты сделали грузинский народ никому не нужным. Даже неплохое натуральное вино им не кому продать. И правдами, и неправдами ползут грузинские люди в Россию, чтобы подзаработать и как-то выжить. Потому что дома у них ничего нет, кроме гонору. А подачки от дяди Сэма оседают в карманах дежурных властителей. И если сообразит народ что и к чему, то разберётся. И разборка будет не простой.

Через год уже по путёвке Диана с мамой Леной отдыхали в доме творчества. Потом был санаторий «Анапа» и великолепный лом отдыха «Голубая даль» в Дивноморске. В Анапе Дианка с папой ежедневно ходили на базар, который был недалеко от санатория, и подолгу бродили по рядам, выбирая фрукты и торгуясь власть. Соблюдали предписания докторов и принимали сеансы лечения. Дианка купалась в ванне с пузырящейся водой, а её папа валялся в горячей грязи. Вечерами гуляли в парке, фотографировались, катались на каруселях и лошадках. На всех музыкальных площадках звучали мелодии «Ласкового мая». Более солидные исполнители требовали «не сыпать им соль на рану». В один из дней ездили в дельфинарий на катере, и фотографировались с морским львом. А когда возвращались в Анапу, катер долго сопровождали три свободных черноморских дельфина. Было очень приятно.

Дивноморск – посёлок в двадцати километрах за Геленджиком. В нём санаторий военных лётчиков, дома отдыха и среди них красавец комплекс «Голубая даль» для отдыха родителей с детьми, принадлежащий МСМ. «Голубая Даль» последнее место отдыха на доступном берегу. Дальше берег с крутыми скалами до самого Сочи. Корпуса здравницы уже стоят на высоком берегу. На первом утёсе над морем разместилась просторная полуротонда с большой танцевальной площадкой внутри. За ротондой лодочная станция дома отдыха и пляж с соляриями

Здесь Диана в библиотеке сама отыскала книгу ещё неизвестного в Союзе Толкиера под названием «Хоббит. Туда и обратно». И с восторгом читала вместе с папой о невероятных приключениях маленького человечка. И когда книги Толкиера потоком пошли в Россию, Диана восторженно встречала их, как хороших и близких друзей. Вечерами Диана танцевала. Она уже обучилась румбам, шейкам, танго и вальсам, и показывала свой класс сверстникам. Сугробин в эти часы курил у стенки и любовался ребёнком. Вино он в путешествиях с дочуркой не пил, и с женщинами не знакомился. Не тянуло. «Старею, должно быть», усмехнулся он про себя и улыбнулся «мамочке», также как и он наблюдавшей за своим ребёнком и ласково поглядывающей на него. После танцев они с Дианой шли пить холодный кефир, выдаваемый отдыхающим в спальных корпусах в счёт путёвки, и приходили в уютный номер. Принимали душ и усаживались в мягкие кресла смотреть телевизор, по желанию. Днём много плавали, катались на лодке. Когда людные места надоедали, уходили за скалу на «дикий!» берег и плавали в масках, охотясь за крабами. И любуясь подводной флорой и фауной. Сугробин радовался девчушке, Диана радовалась прекрасной жизни. Однажды около пяти утра Диана громко заплакала от боли в ушке. Ей было очень больно, а Сугробин безмятежно не подумал даже о такой возможности, и ничего у него не было, чтобы убрать боль. Дочка плакала, а он в отчаянии носил её на руках и говорил, что скоро утро, и они побегут к врачу. Больно было, конечно, девочке. И Сугробин, не дождавшись семи часов, понёс её в медпункт. Сестра была уже на месте.

– Сейчас, миленькая, я тебе помогу, сказала она. – Вот туторка. Смочим её в растворе и в ушко. И утихнет боль. А после завтрака на «скорой» отправим вас в Геленджик. Там платная поликлиника, и вас посмотрят.

Диана скорбно улыбнулась, и наклонила головку. От туторки ей действительно быстро полегчало. И в поликлинику они поехали на «скорой». Но в тот день их даже за деньги не приняли. Сугробин психанул и зам. главного врача обозвал «хреновым перестройщиком». В аптеке в тот же день Леонид купил всего в достатке, но после второй примочки ничего более не потребовалось.

При возвращении из «Голубой дали» у Дианки было первое приключение с Аэрофлотом. Самолёт в Нижний должен был лететь из Анапы. Санаторный автобус без проволочек доставил пассажиров в Анапу. В Анапе всех посадили и объявили, что в связи с нехваткой горючего в баках самолёта рейс будет проходить через Сочи, где сделают дозаправку, и уже потом полёт пойдёт по маршруту. Когда сели в Сочи, как обычно, пассажирам было предложено выйти по правилам техники безопасности. Опытный коллектив пассажиров в этот раз воспротивился. «Не выйдем! Знаем мы этот аэрофлот! Самолёт отдадут на другой рейс, а нас оставят ждать у моря погоды! Сгорим, но не выйдем!». И не вышли. Самолёт заправили, и он полетел в Нижний Новгород. Вот ведь какие стали советские люди в девяностом году. И не желали они никакой капитальной перестройки. Они хотели, чтобы страна не тратила деньги на завоевание симпатий у развивающихся стран, и ни с кем не воевала за интернациональный долг. Также не тратила бы деньги на воплощение в жизнь мёртворождённых проектов навроде БАМа, перестала преобразовывать природу, превращая оазисы (см. беду Аральского моря) в пустыни. А строила бы полноценное жильё всем в достатке, дороги, не уступающие лучшим мировым. Да навела бы порядок в рядах «руководящей и направляющей», и заодно во всех государственных структурах, прекратив воровство, кумовство и блатовство. Отпускала бы навсегда без права возврата всех желающих покинуть Советский Союз, чтобы вони меньше было. И жила бы страна без кризисов, потому что в этой стране было всё. И не нуждалась она ни в чём из окружающего её мира.

Съезд народных депутатов, прошедший с 25 мая по 6 июня, показал, что лично Горбачёву вся перестройка нужна для того, чтобы внедрить в стране должность президента и ублажить Раечку, которая все годы его при власти в каждодневном сне видела себя «Первой Леди», пусть даже в пролетарской стране. Остальные индюки из политбюро так и не поняли, что петух им прокукарекал на этом съезде последнюю ночь. Опозорившись с изгнанием из руководства партии, и из самой партии Б. Ельцина, и даже не пытаясь разобраться с личностью самого Горбачёва, они поддержали его последние трепыхания и поставили страну на безостановочный путь в никуда. И оставили о себе, вместе с первым и последним президентом в истории советской страны, позорную строчку под названием «предатели собственной страны и народа».