Текст книги "Красная розочка. Рассказы и повести"

VII

Сугробин, появился в Нижнем после армейской семимесячной службы 31 декабря, и в дом к Марине после её предложения о разводе, засланном ещё в действующую армию, вернулся только на полчаса, чтобы забрать вещи и оговорить процедуру развода. Материальных претензий Леонид и Марина друг другу не выставляли и через месяц официально развелись.

Вернувшись на завод после трёхнедельного отпуска, который предоставил ему военкомат за ударную службу за счёт завода, Сугробин вспомнил слова капитана Ш ранга из военкомата, что «просить или требовать и получать запрашиваемое надо в тот момент, когда ты нужен». Его место было занято не кем-то временно исполняющим, а навсегда. Как будто он был убит на фронте, и вычеркнут из списков.

– Понимаешь, – сетовал его бывший начальник, – завод принял новый спецзаказ, и надо было срочно начинать. А на ВРИО никто не соглашался.

Сугробину сохранили зарплату, дали в подчинение двух женщин и сделали из него специалиста по особым поручениям при главном конструкторе. Времени для утряски личных дел у него оказалось достаточно. Были дела немногочисленны, но непростые. Первое – жильё. Второе – перспективная работа. Поговорив с друзьями, работавшими в совершенно закрытом НИИ, Леонид подал заявление туда, но поступление было возможно только по оформлению допуска к работам государственной важности. Процедура требовала времени. Временное жильё тоже нашлось.

Проскитавшись не день и не два по друзьям и знакомым, Сугробин наткнулся на объявление, предлагавшее однокомнатную квартиру «недорого» одному или двум мужчинам. Вечерней порой он пришёл по адресу в новый микрорайон и столкнулся у подъезда с молодым человеком, как и он, сверявшим номер дома с запиской. Оказалось, что они оба шли по одному адресу. Построенная кооперативная квартира сдавалась на коммерческой основе за весьма приличную цену. В квартире были поставлены две кровати, стол, стол на кухне и пара стульев. И платёж вперёд. Оба соискателя согласились и поселились на следующий день. Сожителя Леонида звали Славой. Он учился на первом курсе юридического вечернего института и работал в городской столовой грузчиком. Остался в городе после службы в армии и не родных, не знакомых здесь у него не было. Новые знакомцы и коллеги по индивидуальному общежитию выпили за знакомство и добрые отношения, и каждый занялся своим делом.

Сугробин для колорита повесил на стену ружьё, ввернул в потолок крюк и подвесил боксёрский мешок. Напротив мешка на стене разместил мордобойные перчатки и массажный эспандер. Осмотрел всё со стороны и обстановкой остался доволен. В прокатном пункте взял пишущую машинку и вечерами, и полными выходными днями полтора месяца перепечатывал свои армейские записки, оформляя их в виде повести. Книги об участии армии в уборке урожая в Союзе никто ещё не писал и он был уверен, что оригинальная повесть сможет получить одобрение и быть напечатана. Леонид перечитал машинописную рукопись, предложил прочитать друзьям и, получив одобрение, отправил первый экземпляр в толстый журнал. Подумал, и через день отправил второй экземпляр в другой толстый журнал. Через месяц рукописи вернулись. Один ответ был равнодушно сухой, другой обвинял Сугробина в интеллигентской гнилости и намекал на необходимость его принудительного перевоспитания.

Ответы из журналов пришли до получения допуска к работам и документам в НИИ. Сугробин пошёл к знакомому поэту Михаилу Курмышову, которого ещё нечасто печатали. Но уже печатали. Он был художник по образованию и подрабатывал для кормления жены и маленького сына на рекламах, на оформлении магазинов, заборов и делал красками деньги для содержания семьи. Сугробин и познакомился с ним возле гастронома, где бородатый Курмышов с помощником приспосабливал на видном месте рекламный щит и у них не получалось.

– Помощь требуется, – не спросил, а утвердительно сказал бородатому мужику Сугробин и прихватил щит. Вместе они удержали и закрепили громоздкое сооружение.

– Подожди, не уходи, – сказал бородатый Сугробину. – Деньги за халтурку я уже получил, но заведующая презент обещала.

В пакете, который вынес художник, оказалась бутылка коньяка, большая шоколадка и кружок краковской колбасы. Так они и познакомились. Михаил не сомневался в своих поэтических способностях и говорил, что ещё немного, ещё чуть – чуть и лёд тронется.

– Надо всё бросить и работать над написанным, писать новое. Ты видел страну, видел жизнь. Тебе есть о чём сказать. Солженицина у нас не печатают, так мы его по зарубежному радио слушаем. И ему в западных банках на счёт деньги откладываются. И если его попрут из Союза, то он там не пропадёт. Если, конечно, снова не посадят здесь. Я не призываю писать истории политзаключённых. Но думай, Лёня, думай. Дело непростое, но книга твоя очень даже нормальна. Подработать надо и снова подавать. Но двум делам одновременно отдаваться без остатка, например, для меня, невозможно. Я днём малюю не думая, что создаю шедевры, и сочиняю про себя. Сочиняю и записываю, если запомню. А ночью, в основном на кухне, никому не мешая, творю. Полный стол стихов и все хорошие, – рассмеялся Мишка. – Давай-ка, мы с тобой четверок раздавим. Припас с утра. Так и думал, что ты зайдёшь.

– Думай, Лёня, – повторил Михаил, выгребая кильку в томате из банки на кусок хлеба. – Стационарная работа хороша тем, что выпивать в любое время не позволяет и деньгу, пусть небольшую, но стабильную даёт. Но и стихи в рабочее время сочинять не станешь. Да и после работы не скоро соберёшься. Мозг, он ведь заклинивается на текущих делах и его освобождать надо. И отдохнуть тянет. Знаю я, работал.

Леонид думал. У него за семь месяцев сколотилось две тысячи на заводском счету. На них он мог прожить год, не работая. Он написал кузену в Ялту о возможности приюта. Виталий ответил, что «шофёром можно устроиться с временной пропиской. Или пристрою тебя матросом на пассажирские катера, курсирующие вдоль берега. Получай права профи и приезжай. Не пропадёшь». Читая ответ, Леонид вспомнил коллегу-конструктора, ушедшего работать шофёром – дальнобойщиком. Тот точно не пропал. И он не пропадёт. Кроме работы лопатой, Леонид умел ремонтировать телевизоры, имел рабочий разряд электрика, водительские права шофёра – любителя. И всё же!?

Леонид думал. Его милая ростовчанка Нина Турчинская по телефону сказала ему, что согласна на любое его решение. «Но учти, – смеялась она в трубку, – что я не могу ещё содержать тебя, как обещалась». Она прилетала к нему в Нижний в феврале, когда город был заснежен мокрым снегом, неуютен и грязен и ей очень не понравился. А сам он только что узнал о потере должности на заводе, и был в полной своей неустроенности без угла для жилья и разбродом в намерениях. Ему удалось поселить её в одноместный номер в гостинице «Нижегородская». Из окна был виден Канавинский мост через Оку и заледенелая Стрелка с застывшими портовыми кранами и полуразрушенным храмом Александра Невского. Нине не захотелось выходить на грязные улицы, и они тогда так и прожили все её дни, не выходя из гостиницы. Она читала его дневники о кочевой армейской жизни, о себе и говорила, что надо обязательно подготовить для печати. Строили могучие планы и верили в их свершения. И не задумывались над тем, что каждый день жизни в разлуке разрушает любовь. «Вдалеке можно так же любить, даже больше, чем часто встречаться», – написала Нина на фотографии, улетая. – «Но очень буду ждать тебя в Ростове». Почему-то они оба не поставили вопрос о совместной жизни там, где они были бы востребованы и оплачиваемы.

Проходили месяцы, и наступило лето, а он был всё ещё никем. Повесть о странствиях лейтенанта Сугробина журналы не приняли. Компетентные органы дали разрешение о допуске Сугробина к работам и документам под грифом «СС». Все прочие бумаги были подписаны ранее. Сугробин принял решение остаться инженером. Рекомендаций у друзей хватило на встречу с начальником отдела, который предложил Сугробину должность рядового с начальной зарплатой.

– Твой послужной список ничего мне не говорит. Поработаешь, посмотрим, решим, – сказал будщий начальник. – Но перспективная работа для тебя уже есть.

– Что ж, – подумал Леонид. – Когда-то в Кыргыстане я шёл на рядовую должность, имея за плечами любительский опыт проектирования аэросаней. Сейчас умею многое. И терять мне нечего. Жизнь снова начинается с белого чистого листа, но не с нуля.

– Идёт, – сказал Сугробин. – Но прошу не препятствовать моему движению вперёд. И с головой погрузился в работу. Конструкция была обсуждена у главного конструктора и принята к исполнению. В распоряжение Сугробина передали группу сотрудников и через два месяца документация была готова. Необходимость в приборе была велика. Для серийного изготовления был определён московский завод и первые образцы начали изготовлять по белкам. Прибор был представлен на премию им. Ленинского комсомола. Сугробину исполнилось в этот момент тридцать лет, и он не был включён в число будущих лауреатов по возрасту. Но как потом было доведено до Сугробина: не политичным было для руководства такое награждение только что пришедшего новичка. Так в трудовой напряжёнке пролетело лето и половина осени. Леонид не смог вырваться в Ростов и Нина не настаивала, соглашаясь с его причинами. «Я всегда буду тебе рада», – говорила она при нечастых телефонных свиданиях.

Нину он сумел навестить в праздник Октябрьской революции, прихватив отгулы от напряжённой работы. Она не обрадовалась, как всегда его звонку, а на сообщение о приезде помолчала, прежде чем ответить, что рада. «Может, тебе мой приезд неудобен сейчас? – спросил Леонид. «Нет, нет, я жду, – быстро исправилась Нина и рассмеялась. – Не задумывайся. Ты моя любовь». Нина жила в университетском общежитии вдвоём с подругой. Сугробин был согласен погостить и в общаге с аспирантами, но Нина категорически сказала, что « её лейтенант» не может унизиться до студента, и даже не познакомила с местом своего обитания. Гостиницы перед праздниками опустели, и с жильём проблем не было. В Ростове было тепло. Они прокатились на катере до Азова. Сугробин ещё со времён службы хотел посмотреть места, где Пётр 1 воевал для России Чёрное море. В Ростове обошли злачные места, где Сугробин не забывал напеть блатной мотив «как открывалася ростовская пивная, где собиралася компания блатная…». Леонид делал предложение о знакомстве с родителями Нины, но не нашёл поддержки. «Рано ещё, – сказала она. – Они и так о тебе всё знают. Но не одобряют наших быстрых решений. Ты только что развёлся, я тоже недавно освободилась от штампа. Побудем независимыми. Может к новому году наша стабильность закрепится. Ведь я только второго года аспирантка, а ты начинающий инженер». Всё было прекрасно, но снова никаких разговоров об общем будущем.

Новый год Сугробин отправился встретить на малую родину. С Турчинской они решили, что этот новый год они проведут каждый по-своему. «Мне надо отдохнуть, – каким-то извиняющимся тоном сказала она.– Много всего набралось и накопилось».

VIII

«Дорогая моя столица, золотая моя Москва». Сугробин проснулся в гостиничной постели от ярких лучей апрельского солнца, упавших ему на лицо. Он вспомнил, что сегодня выходной и строчки вечной песни о Москве сами вошли в него, и он их произнёс громко и с чувством. На двух других кроватях, составлявших трёхместный номер, зашевелились коллеги. Один был «сексуальный разбойник» по определению Емельянычача, двадцатипятилетний инженер Максимилиан Воскобойников. Он разработал для прибора усилитель низкой частоты и замещал своего начальника Василия Васильевича, когда того не было по служебным причинам. Вторым коллегой был в номере сам Василий Васильевич, начальник сектора и человек, лишивший звания лауреатов и Сугробина, и Воскобойникова. Сугробина по возрасту, Воскобойникова за аморалку-соломку себе стелил. Ни Сугробин, ни Воскобойников не поднимали вопрос о своих заслугах. Сугробин вместе с Суматохиным представлял прибор на смотр главному инженеру Главного управления в министерстве. Леонид подробно объяснял конструкцию и способы, какими он добился выполнения поставленных требований. А когда тот спросил, почему его нет в составе кандидатов на премию, улыбнулся и сказал, что возрастом не вышел.

В этот раз они приехали на завод сопровождать внедрение прибора в серийное производство и осуществлять авторский надзор. Только что прошёл партийный съезд, и Москва освобождалась от рекламных транспарантов. Генеральным секретарём был подтверждён Леонид Ильич Брежнев. Москвичи ревностно следили за вождями. Политизированный народ активно обсуждал решения и надеялся. Сугробин мало на что надеялся. После тихой встречи нового года он взял отгулы и двенадцатидневную путёвку. Десять дней ежедневных четырёхчасовых лыжных прогулок вернули ему работоспособное настроение и поправили утраченное здоровье. Но осталось всё остальное: жены нет, жилья нет, лауреатство пролетело. Турчинская на женские праздники не приехала, как договаривались. И обещалась в утешение быть с ним летом, если Леонид возьмёт отпуск, поехать с ним на Азовское море к своим родственникам, где они будут одни, затерянные от всего мира. Что-то у неё в отношении Сугробина не ладилось. В Москву на завод он привёз с собой письмо от руководства, в котором назначался официальным представителем с правом подписи за главного конструктора всех технических документов. И надеялся не только провести в Москве длительное время, а привести в Москве в какое-то новое направление свои мысли и чувства.

– И чего шумишь. Такая рань ещё, а он уже Москве гимны распевает, – открыл глаза Макс.

– Он доволен. Вчера видел, какое внимание ему девушка из лаборатории оказывала, – сказал, приподнимаясь, Васильевич. – Я же говорил шефу, что холостяков в Москву надолго посылать нельзя. Охмурят их москвички и оставят в Москве навсегда. Так нет, стоит на своём. Он разработчик конструкции, только ему поручаю.

– Какой я разработчик! – разозлился Сугробин, вставая с кровати. – Всю неделю ты здесь жужжишь всем об этом. Если бы я был им, то был бы в списке лауреатов. А вы мне с шефом только и сделали десять процентов прибавки к квартальной премии. И послали ответственным на завод. А сами завтра в Керчь на полигон. Вино пить крымское. Я б тоже мог на полигоне пооколачиваться, и за вредность прибавки получать. Моего руководителя включили на лауреатство, но он старше меня и точно по годам не пройдёт. Зачем так! И на Макса подружка в ЦК ВЛКСМ писать бы не стала. Жопы вы, если по правде говорить.

– Оставь ты его, – вяло сказал Макс. – Мне уже всё равно. Ничего у меня с этой девушкой не было и ребёнок не мой.

– Ну, уж сволочью – то совсем не будь, – оборвал его Васильевич. – Сумел напроказить, умей и ответ держать, как мужик. О чём вы говорили друг с другом, когда трахались. Тогда бы и надо было договариваться. А сейчас ты как побитый щенок выступаешь. Она же сказала, что в суд подаст, как только родит.

– Это её дело.

– А тебе, Лёня, шеф обещал бригаду дать.

– Он мне отпуск на июль обещал. А про бригаду ничего не говорил.

– Испытания пройдут, и сделает, а не только скажет. И ладно! Завтра мы с Максом улетаем. Ты сейчас главный конструктор. Эсвэчисты в понедельник подъедут, и ты им спуску не давай. А что сегодня будем делать?

– Мне та девушка из лаборатории билет подарила в Большой театр. И я вечером в театре, – сказал Сугробин

– Ох, повторюсь, что нельзя холостяков отправлять в Москву надолго. Осенью будем констатировать, что с задания Сугробин не вернулся, – с деланной весёлостью проговорил Суматохин.

Коллеги молчали.

– Вот оно, гнездо советского милитаризма, – показывал Сугробину снимок своего завода из космоса в зарубежном журнале Сергей Лагутин, руководитель конструкторской группы серийно – конструкторского бюро. – Смотри подпись. Так без перевода латиницей и написано – «гнездо советского милитаризма». – Уважают нас.

– Действительно уважают, – полистал журнал Леонид.– И снимок хороший. Тебя бы ещё крупным планом изобразили, когда ты голову вверх задираешь. Вот бы похвастался перед ребятами.

Ребята в группе были в возрасте за сорок. Невысокий армянин Эдуард Осепян, и высокий русский Виктор Данилин.

– О! – воскликнул Данилин, когда Сугробин с Суматохиным появились в конструкторском зале. – «Горько в чане» приехали. Как жизнь в Горьком?

– Какая может быть жизнь, если сам назвал место, откуда мы прибыли, горьким. Так и живём. Ни магазинов «Берёзка», ни дешёвых столичных рынков. По отъезде из столицы отводим полдня на её разграбление. Тем и живём недели две. А затем опять в командировку в столицу.

– Н —да. Через таких мешочников, как вы, в центре не протолкнуться. Хорошо, что мы с краю живём, не замечаем.

– В центр вы с Осепяном выпивать ездите, чтобы при доме незаметно было, – подначил Лагутин.

– Ну, скажешь тоже, – возмутился Данилин.

– А про кого стихи сложили, – не унимался Лагутин. – Слушай, Лёня. «По улице Неглинной идёт Данилин длинный. А следом Осепян, в руке несёт стакан».

– Было один раз, было, – признался Осепян. – Но один только раз.

– Вот что, Сергей, – сказал Сугробин на следующий день, когда все церемонии знакомств с заводом были закончены. – Я здесь осяду до выпуска заводом установочной партии. Есть просьба по пятницам или субботам обеспечивать меня билетами в Большой театр и в театр на Таганке. В остальные места я сам пробьюсь.

– Я тебя познакомлю с культорганизатором СКБ, а надо будет, в профком сходим. Наш милитаристский завод уважают. Думаю, что всё тебе сделают. Встречу Сугробина с культорганизатором и засёк остроглазый Суматохин.

Сугробин прожил в Москве до дня сталинской конституции в декабре месяце. Он не раз читал эту тоненькую книжечку и считал её лучшим документом из подобных. Надо было совсем немного: довести социализм до уровня её статей и перевести на законодательную базу. Но вверху почему-то считали, что социализм построен.

В таких командировках, какая была у Сугробина, можно любому человеку было жить по – разному. И жили по-разному. В пиковые моменты на заводе собиралось до восьми человек разработчиков одновременно для решения вопросов своей узкой специализации в комплексе. Было шумно. Три гостевые комнаты при ЖЭКе гудели от перенапряжения. Напряжения на работе хватало. Приходили поздно, жарили московское дешёвое мясо и заедали им «наркомовские» граммы спирта. По утрам в выходные долго спали и медленно жили. Любители – картёжники расписывали пульку и сидели целыми выходными днями в сигаретном дыму под лёгким кайфом. В соседнем гастрономе продавался шестидесятиградусный пуэрториканский ром. Напиток крепкий, очень приятный на вкус и по цене водки. Макс, чтобы не напивались, установил правило, чтобы наливали по ниточке тем, кто объявит «восьмерную» игру и выше. Сугробин вернулся из театра в один из воскресных вечеров и застал громкий хохот игроков и болельщиков. Коля Мартынов, инженер из лаборатории СВК, держал карты рубашками к себе и заказывал «восьмерную».

Сотрудники прибывали и убывали. Леонид был практически постоянно. Полушутливые предположения Суматохина о том, что он найдёт москвичку и останется в Москве, были безосновательны. Он не ставил себе такой задачи, потому что внутри его жила ростовчанка. Но «Ростов на Дону. До востребования» и телефон завкафедрой были единственными ниточками, связывающей его с миром любви и страстей. Ниточки были тонкими. Она уже два года училась в аспирантуре в Ростовском университете и работала лаборантом на кафедре.

– Быть научным работником для женщины самое то, – сказала она.– Через три – четыре года сделаю кандидатскую и возьму тебя к себе. Не пропадай.

Он не пропал. Но Нина оставалась «девушкой без адреса».

– Как у нас Азовское море? – позвонил Сугробин, оформив отпуск на начало июля. – Я могу поехать к тебе прямо из Москвы.

– Всё хорошо. Я тебе дам телеграмму, когда тебе подъехать, чтобы мы сразу поехали на море.

И подала. «Милый Лёня! Я пропадаю без тебя, но ничего не могу поделать со своими желаниями. Дали на кафедру две туристические путёвки в Югославию. Я так давно хочу побывать за рубежом. Не устояла. Прости. У нас всё впереди».

«Твою мать! – только и сказал Леонид и скомкал в кулаке листок телеграммы.

– Не бери в голову, – сказал ему Сергей Лагутин, которому он пожаловался на судьбу. Сейчас пойдём в профком и дадим тебе путёвку под Москву. Наши профсоюзы созвонятся с вашими профсоюзами, и они договорятся, как компенсировать путёвки. Отдохнёшь, и всё рассосётся.

Сугробин был зол. Здравница была переполнена очаровательными москвичками.

.Так прошло лето и заканчивалась осень московских дней Сугробина. Он не писал и не звонил в Ростов. Он давно знал предназначенную ему жизненную линию. Но ему хотелось верить, и он верил в короткие отрезки счастливых дней. Прибор Сугробина прошёл натурные испытания на керченском полигоне. Завод в октябре выпустил установочную партию, а в декабре ЦК ВЛКСМ утвердил премию шестерым разработчикам. В декабре уходящего года на предприятии для концентрации творческих сил на создания нового поколения специальной измерительной аппаратуры было создано дополнительное подразделение. Сугробин получил должность начальника бригады, и получил в разработку комплект приёмо – передающей аппаратуры для нового комплекса. Вместе с премиями заработок выходил до четырёхсот рублей.