Текст книги "Красная розочка. Рассказы и повести"

Душа Сугробина всегда помнит и откликается на мягкое звучание слов, как звук малинового колокольчика: Иссык-куль… Иссык-куль… Иссык-куль. И приехал он тогда на озеро, спрессовав срок пребывания в альплагере до непрерывного подъёма – спуска опять только потому, что озеро ждало его вместе с Асей, как начало жизни. Но его вел свой рок. И на озеро он приехал один. И был покорён. И как Тамерлана, оно позвало его ещё раз через годы, чтобы с его берегов началась новая жизнь взрослого и много повидавшего Леонида Ивановича. Когда он понял, что не бывает в этом мире ничего случайного, и осознал всю цепочку событий.

Палаточный дом отдыха на берегу озера под городом Чолпон – Ата. Отец утренней звезды. Поэтичное название, неправда-ли? Двенадцать волшебных дней. Море утром, море днем, море вечером и ночью. Леонид не помнил ничего, кроме бесконечных туманных далей и постоянного мелькания силуэта Анастасии, которая шла к нему по туманной, прозрачной или лунной воде и никак не приходила. Но ему казалось, что ещё чуть-чуть и она будет с ним. Полное опьянение любовью, тоской и надеждой. Даже облепиховый ликёр не требовался. И никакие тёплые компании не завлекли. И кроме обаяния озером – ну, ничего Сугробин не запомнил.

– Отдохнул, Леонид Иванович? – встретил Клименко своего сотрудника, дочерна загоревшего и подсохшего до худобы. – Смотрю, профсоюзные хлеба тебя не раскормили.

– Опять за подкалывания, – гражданин начальник. – Нет бы, новости сообщить, так его мой внешний вид беспокоит.

– А то! Надеюсь, не устал от путешествий. Тогда вынимай своё задание и готовься к новым. Шин у нас от испытаний подзаболел. Придётся нам с тобой в Казахстан двинуть. Заодно и Аську поищем. Не против? Кстати, какой—то её след объявился. В кадры заявление пришло с просьбой заочно уволить. Возьмём адресок и нагрянем.

– Не надо мне никаких адресов, Алексей. В божеское дело людям соваться не следует, – ответил Леонид и отошёл к окну, чтобы никто не заметил скользнувшую слезинку.

Ася потерялась для Сугробина навсегда. Её вызвали родители жившие где-то в южном Казахстане для строгого разговора о её намерениях стать русской женой. И она отправилась в те дни, когда он поехал завоёвывать значок альпиниста. «Чтобы истратить дни, когда тебя нет со мной», – сказала Ася на проводах. Адрес не оставила. Сказала, что она своего Сугробина ни за что не потеряет. И не вернулась. И не проявилась… Он шестым чувством понимал, что надо было её отговорить от поездки до регистрации. Знакомые корейцы на его вопросы отнекивались. И только уже незадолго до окончательного решения об отъезда из Киргизии коллега по группе Клим Шин, с которым они дружили, сообщил, что родители её не увидели радости в существовании некого Сугробина и поставили вопрос ребром… А фактически заключили в домашнюю тюрьму“. „Восток дело тонкое…», – заметит потом известный киногерой Фёдор Сухов. А тогда, непонимающий и потерявшийся, Леонид болтался целое лето неприкасаемым в полной непонятности. Он не мог по образу вестернов, собрать команду и поехать добывать невесту оружием. Любить, быть любимым и остаться с болью?! Судьба не была благосклонна к Сугробину.

Сугробин с Петровичем сидели на свадьбе своих друзей – альпинистов Валерия Астафурова и Светланы. Красивая радостная пара сидела во главе стола и целовалась под дружные крики «Горько».

– Я на полтора месяца раньше должен был целоваться, – сказал Леонид, разглядывая приглашение в ЗАГС и показывая его Петровичу. Вот видишь – «Уважаемые Анастасия и Леонид. Приглашаем вас 15 июля зарегистрировать ваш брак согласно поданного заявления». Тогда в горах промолчал, надеялся, что её пропажа – недоразумение и всё вернётся. А видишь, как повернулось. И твоей почему-то нет Гюзели. Я из—за постоянных разъездов в городе почти не был, и видел её только раз – два. И то какую—то неласковую.

– Всё что мне известно – это Гюзель в отпуске в Крыму, – ответил Петрович. Помолчал и добавил, – и по имеющимся сведениям она отправилась туда не одна.

– Вот тебе, бабушка, и осень бракосочетаний. Я в Гюзель верил как в Аську. А Аська, чувствую, рвётся ко мне. И она или под замком, или… Думать не хочется.

– Так мне, мой дорогой друг, сказали. Тоже думать не хочется. Но как мы в эту зиму выживем, не знаю. И давай сейчас не думать. Выпьем за Валерку со Светланой. Бывает же у людей всё как у людей. А мы с тобой оказывается альпинисты, романтики и мечтатели.

И долго после свадебного вечера гуляли в обнимку Леонид Сугробин и Пётр Петров. И долго будила некрепко спавших людей в общаге песня, раздававшаяся с бульвара —

…Пошли вы к чёрту! Что вам надо!

Оставьте вы меня в покое.

Люблю я горы. И быть над вами.

Я быть над вами, гадами, хочу…

У Шлотгауэра родился сын. Третий ребёнок в семье, третий сын.

– Какие вы, немцы, плодовитые, – съёрничал Клименко. – Пацанов рожаете одного за другим. Как будто к новой мировой готовитесь.

– Но я же по эту сторону границы, Алексей Григорьевич, – обиделся Артур.– Но новый мужик есть мужик. Всех приглашаю по поводу…

Самодельный домик Шлотгауэра, сделанный им из досок, камней и кирпичей и закрытый с крыши листьями двух платанов, шатался от звона бутылок и молодецких песен разгулявшихся мужиков. «Многие лета», – ревели хором и дуэтами, и соло. «Здравия отцу и сыну!». На виноградной лозе во дворике висела не сорванная гроздь солнечного винограда. Пьяный Артур стоял под ней с контробасом, и играл ему одному известную мелодию. Сугробин смотрел на него и видел, как тот счастлив. Корчагин не прав, провозглашая, что «счастье в том, что всю жизнь и все силы ты отдашь за освобождение человечества». Счастье человека в том, что он может дать жизнь другому человеческому существу и вырастить его крепким, добрым, достойным».

– Не нашёл я счастья на киргизской земле, Алексей Григорьевич. Отторгает она меня, как организм отторгает чужой орган донора. Смотрю я на счастливого Артура, и нет во мне сил, чтобы смириться с дикой несправедливостью Востока. Я решил покинуть вашу землю.

Клименко молчал.

Начальник отдела кадров в республиканском управлении КГБ помолчал немного в телефонную трубку и ответил Сугробину: «Мы ничем ещё не проявивших себя кандидатов не уговариваем. И Ваше решение возможно будет лучшим и для Вас, и для нас. Удачи».

Под крылом самолёта показалась для Сугробина на несколько мгновений прекрасная земля Киргизии и закрылась голубой дымкой.

Тост на брудершафт

Был апрель Снег, осунувшийся и почерневший, ещё лежал на газонах и северных сторонах крыш. По утрам под ногами ещё хрустели серебристые льдинки, но к полудню яркое солнце уверенно занимало безоблачное небо и ровный звук сверкающей капели заполнял пространство. Над окнами и по обсохшим деревьям суетились воробьи. Воздух был мягкий, весна шаловливо, но настойчиво заполняла его изо дня в день густым настоем тепла, дыханиями юга и безмятежной меланхолией.

Он стоял у окна своей комнаты на первом этаже стандартного двухэтажного дореволюционного дома и смотрел на раскрывающийся день. Смотрел на старый дворик, заросший вековыми тополями, на весёлые, играющие в догонялки капли, на шумных воробьёв, на радостных малышей с пластмассовыми лодочками у ручейка. И он пускал когда-то бумажные кораблики, и счастья у него было не меньше в ту пору, чем у нынешних малышей. Сейчас ему было не особенно весело, и с сожалением он подумал о том, что это не очень здорово, когда время уносит в прошлое неповторимоё и радостное. Но это не было главным. Весной многих охватывает неясная грусть, но мир кажется лучше и добрее и люди чаще улыбаются друг другу.

«Пусть всегда будет солнце!» – подумал он неожиданно словами из песни и улыбнулся, вспоминая, что дальше в песне идут слова невозможного желания в нашем мире необратимой повторяемости.

А вечером на бульваре он встретил её. Неожиданно и случайно. Неожиданно оттого, что, как ему было известно, она жила в другом городе, а случайно оттого, что встреча двух человек из миллионов не вписывается в своды закономерности.

– Это ты, – только и сказал он невыразительно, как соседке, с которой встречался не по одному разу за день.

Да, – ответила она.

– Я не видел тебя восемь лет, – сказал он тем же монотонным голосом и вдруг, осознавая суть явления, порывисто взял её за руки, радостно рассмеялся, и воскликнул:

– Здравствуй, милая! Я так рад!

Они всегда раньше обращались так, и в шутку и всерьёз.

– Здравствуй, милый, – улыбнулась она. – Я тоже не видела тебя восемь лет. С последнего курса? Да? Сколько же теперь нам лет? – Она отодвинулась и посмотрела на него чуть издали. – Да мы, пожалуй, старики

– Заметно?

Грустная улыбка скользнула по её губам.

– Но и я не осталась семнадцатилетней.

Он хорошо помнил её семнадцатилетней. Помнил школу, десятый класс, выпускной вечер и тот рассвет, который выпустил бывших школьников в жизнь. Он любил ту семнадцатилетнюю девушку, и она была рядом с ним в те утренние часы большого дня. А потом были расставания и встречи, радостные и грустные, обыкновенные. Где-то разлука переломила ожидания, и они потерялись навсегда. Но ещё долго у него тревожно вздрагивало сердце, когда он слышал её имя, пока всё не отодвинулось куда-то в далеко – далёкое и уже не затрагивало, а лишь навевало лёгкую тень воспоминаний.

Он посмотрел на неё.

– Да, пожалуй, ты стала взрослой.

– Конечно, – сказала она. – Моему сыну четыре года.

– О! Поздравляю! Но где же сын, отец?

– Сын сейчас с бабушкой, а отец… Ну, это не важно… Мы расстались, давно расстались. И тут всё. А как ты?

Он посмотрел на отклонившееся в сторону лицо женщины, которую только что назвал «милой».

– Да конечно, это не важно. А я, что я! Всё так. В смысле увеличения численности населения на планете бесполезный для общества человек.

Они долго стояли, а может быть, шли или сидели на лавочке, разговаривали или молчали – какое дело?

Ощущая радость встречи и близость друга ранней юности, оба они были охвачены потоком воспоминаний о счастливой поре открытий и надежд, о которой потом часто вспоминаем и говорим, что растратили её понапрасну. Но великий поэт сказал, что « …не надо думать, что напрасно была нам молодость дана…» И он прав и не надо искать доказательств этому.

Темнело. С запада, закрывая последние лучи уходящего солнца, на город надвигались тёмные облака. В воздухе появились редкие мягкие снежинки.

– Может пойти снег, – сказал он.

– Может и ещё как! Такой мрак! – сказала она.

– Что же будем делать?

– Ты мужчина…

– Тогда спрячемся.

– !?

– Зайдём куда-нибудь, отметим такую встречу, потанцуем. Или нас сегодня кто ждёт? – заметил он нерешительный жест.

– Совсем нет. Я согласна. Но не хочется ресторанного шума. Вот если бы где поуютнее…

Он задумался на минуту

– Не думаю, чтобы это нам удалось. Мы не так ещё сильно обуржуазились, чтобы создавать интимный уют в общественных заведениях. Погудеть, на троих сообразить – это да, а побыть уютно вдвоём – невозможно.

– Ну, зачем такая безнадёжность в светлый вечер, – улыбнулась она и взяла его под руку, – ты же сказал, что живёшь совсем недалеко. Зайдём к тебе и посидим.

– Правда? А у меня мелькала мысль, но я не решился…

– У тебя и раньше не всегда получалось, – сказала она чуть загадочно и лёгкая тень мелькнула в её глазах.

– Зато в моём доме есть вино лучших виноградных кровей, присланное из Массандры. У меня в Ялте двоюродный брат проживает.

– Врёшь ты всё…

– Ну, знаете…

Вечер закрыл землю от солнца. Они сидели перед окном, за которым было совершенно темно, и только из-за крыши соседнего дома покачивались отблески от уличного фонаря. Негромко звучал магнитофон, неяркий свет от настольной лампы, поставленной на низкую скамеечку, падал сзади и чуть снизу и отражался за окном россыпью мерцаний.

– Вот видишь, как чудно, а ты хотел в ресторан.

В ответ он легко обнял её за плечи и почувствовал, как она незаметным движением прижалась к нему. Он налил в бокалы вина, задумался. Надо было что-то сказать, сказать так, чтобы ни единого звука фальши не прозвучало, но слова не складывались. Они уже выпили за встречу…

– Ну что ты молчишь. Так много говорил на улице, а сейчас бокал вина закрыл твой рот на замок.

– Наверное, ещё надо выпить?

– Без вопросов. Мы это умели делать раньше. Это всё было так давно… Но было! Правда, милый.

Он прикрыл ей губы ладонью. Она отняла его руку, посмотрела в глаза.

– И ты ничего не забыл? Нет! Удивительно, но с каждой минутой нашей встречи во мне оживают даже мелочи. Мне начинает казаться, что я снова та счастливая девушка. И как всё неожиданно. Я и не думала о тебе до встречи. Нет! Всё так неожиданно, так невероятно. Я боюсь, что если закрою глаза, то всё исчезнет. Но я их закрою, чтобы проверить. Только обними меня, подай бокал и поцелуй. И мы выпьем вино, как у вас, у мужчин называется, на брудершафт, чтобы ничего не исчезало.

Её поцелуй вырвал его из времени, и до того на него нахлынуло радостью и болью прежних лет, что сердце у него чуть не выпрыгнуло наружу. Он сразу же сказал ей об этом. Она засмеялась и снова поцеловала его. Потом они танцевали, пили вино, целовались бесконечно и страстно и нежно, разговаривали много без связно и бестолково, как в первые минуты встречи.

– Я пошла, – сказала она. Он помог надеть ей пальто и придержал, обняв сзади.

– А может быть, не надо уходить?

Она повернулась, прижалась к нему всей тяжестью тела, потом с усилием, но решительно оттолкнулась.

– Нет, милый, надо. Мне слишком радостно сегодня, чтобы всё было легко и просто. Я вернусь к тебе, скоро вернусь. А сейчас проводи меня. Пойдём?

Они вышли на улицу. Горели фонари, окружённые ореолом крупных редких снежинок. Снег с вечера так и не разошёлся, а падал легко и бесшумно, словно ласково украшал голубой и зелёный убор весны жемчужным ожерельем. Он остановил такси. Она поцеловала его у открытой двери машины и уехала. Он стоял и смотрел вслед, пока машина не исчезла в темноте ночи.

– За что нас любят женщины? – подумал он от лица мужчин. – Отчего любовь появилась сейчас. Или всегда была? Предположить можно многое, но как угадать? Да и стоит ли отгадывать. Она ещё придёт и скажет, что я милый. А я буду ждать её, и вот жизнь полна смыслом.

Дома он ещё долго не спал и сидел с сигаретой у тёмного окна, пытаясь познать себя и охватить вселенную.

Она не звонила и не пришла. Он не пытался её искать. Прошла весна, лето. Осень играла последними жёлтыми листьями, когда они встретились вновь. Он зашёл в не закрывшееся ещё на зиму летнее кафе под навесом выпить рюмку коньяка и увидел её за столиком с маленьким сыном. На улицу они вышли все вместе.

– Не сердись, милый, – сказала она. – Я не смогла прийти к тебе. Меня перехлестнуло наплывом прошлого, радостью первой любви, и счастье возвращения было так велико, что я боялась саму себя, боялась, что всё будет не так. Правда, так лучше. Я всегда вспоминала и вспоминаю тебя с самым светлым чувством. Но между нами столько чужих дней. Я знаю, ты поймёшь, не станешь сердиться. И я благодарна тебе, что ты не искал меня. Тогда бы я не справилась с собой. А сейчас прощай! Так лучше.

Прощай!

Он снова смотрел ей вслед, пока она не скрылась. И вдруг почувствовал, что одной рюмки коньяку ему мало. Сердце сжалось и будто что-то оборвалось внутри, навсегда отрезав часть жизни от настоящего в прошлое…

Нина

I

Лёня + Нина = Любовь. Нина написала уравнение длинным прутиком на пыльной лысинке травяного покрова у скамейки, на которой она сидела с лейтенантом Леонидом Сугробиным. Пылевые буквы рассыпались под лёгким ветерком, залетавшим в провал между зарослями абрикосовых деревьев на лесозащитной полосе. Особенно доставалось буквам составлявшим слово «любовь». Нина поправляла слово несколько раз, потом стёрла всю надпись движением ноги в красной туфельке и рассмеялась-

– Ветер противный. Не желает подтвердить, что у Лёни и Нины любовь.

– Да, девочка. Лёне очень нравится девушка Нина. И я уже не знаю, что и делать? – ответил лейтенант Сугробин, обнимавший её за плечи, и прижал девушку к себе крепче.

– Люби, покуда любится. Целуй, пока целуется, – пропела девушка Нина и повернула головку, приближая губки к лицу лейтенанта.

– Очень сладкое наше баловство, – сказал Леонид после долгого поцелуя, – и как это всё у нас случилось. И я действительно не знаю, что делать. И как не растягивай сладкие минутки, а сегодня, завтра или чуть позднее придёт приказ и наша часть покинет эти абрикосовые аллеи и разлучит лейтенанта Сугробина с Ниной Турчинской, которые так и не поняли, что сотворили.

– Я так всё поняла. Я тебя люблю, и ты меня любишь. И мы будем вместе, пусть ты и упираешься. Твоя жена к тебе равнодушна. За два месяца ни одной весточки. Володька мне всё о тебе рассказал. И ты перестанешь говорить, что я тебе нравлюсь. И скажешь, что любишь. Любишь ты меня, мой милый. Моё сердце меня не обманывает. Целуй.

Длинный гудок клаксона разъединил влюблённую парочку.

– Командир! – закричал высунувшийся из кабины ГАЗона сержант Володя, исполнявший при командире должность бойца по особым поручениям. – Заканчивай любовь. Батальонный зампотех приехал.

– До вечера, командир, – напутствовала Нина.

Этой весной после праздника Победы Леониду Сугробину государство в лице военного чиновника из военкомата напомнило, что он не только инженер, а ещё и лейтенант Советской армии в запасе. И что этот лейтенант может быть призван в ряды армии в любое время. Леонид Сугробин, молодой человек 28 лет, начальник небольшого специального конструкторского бюро на оборонном предприятии совершенно не ожидал такого подарка. И это событие вывело его из устоявшейся жизни, которая изменилась по всем направлениям.

В марте завод закрыл производство крупного заказа, над которым работа шла несколько лет и была успешно выполнена. И после постоянно горячих и ответственных дней в КБ наступило приятное расслабление. Все сотрудники получили премии и собирались в летние отпуска. Собирался и Сугробин провести недельки три в Геленджике или Хосте с очаровательной женой, натуральной блондинкой с косой до пояса, которая ей доставляла массу неудобств, но она упрямо не желала расстаться с детством навсегда. Со дня свадьбы ещё не прошло и двух лет. Жена не была его первой любовью. Да и у кого первая любовь становится женой? От этого Сугробин и попутешествовал по стране, потерял ещё два раза большую любовь в разных географических измерениях, после чего утвердился в мысли, что у человека есть судьба и что судьбой управляет провидение. Но он знал древнюю мудрость, что мужчина до тридцати лет должен обзавестись женой, иначе ничего хорошего в жизни не получится. И определившись с местом постоянного проживания, и достигнув кой-какого положения, он женился после двух месяцев ухаживаний. Но дитяшку семья не завела по не желанию блондинки, желавшей ещё побыть девочкой. Оттого семейная жизнь в тёщиной квартире не была гладкой.

Стоял солнечный май. Глубокое бескрайнее небо нависало над землёй, обнимая ее со всех сторон, и не давало вырваться из мягких и нежных лучей весеннего солнца. Да и не рвалась земля от своего светила в тёмные бездны космоса, а только вращалась вокруг своей космической оси, подставляя под живительные лучи свою поверхность по всем мередианам и параллелям. И оживала земная природа после долгого и утомительного зимнего сна. А инженер Сугробин стоял на высоком берегу могучей реки Волги и никак не мог осознать, что он уже не инженер, а лейтенант советской армии, призванный из запаса на действительную до января следующего года. Он стоял, опершись на парапет, и перечитывал короткие строки повестки. «Прибыть с личными вещами к 8-ми утра…». Вспомнились студенческие военные лагеря и песня на мелодию «Прощание славянки» —

 
Отгремела весенняя сессия,
нам в поход отправляться пора.
Что ж ты, милая, смотришь невесело,
провожая ребят в лагеря.
Прощай! Не горюй! Напрасно слёз не лей.
Лишь крепче поцелуй, когда придём из лагерей».
 

Но тогда призывали всего на три недели. А сейчас… Действительно, «прощай, не горюй…» Потом он позвонил на работу Марине. Тёплый голос его супруги рассмеялся в трубке —

– Так тебе и надо. Может быть, лишняя дурь и выйдет из тебя.

– Слушай, Марина. Я ведь серьёзно.

– Ну и что. Я поеду в отпуск одна, а ты пойдёшь служить. Ничего страшного. Глядишь – твоя зарплата целёхонькая сохранится. Отложим на кооператив.

– Да, да… Конечно. Ничего страшного. Это мне понятно. До вечера.

В трубке пискнули гудки, и связь кончилась. Над землёй было ослепительное безоблачное небо – ровная прозрачная хмарь, ни одного знака судьбы!

Через день Леонид явился в военкомат с вещами, через две недели воинский эшелон и вот уже полтора месяца в жарких ростовских степях командует автономно размещённым автомобильным взводом автономного автомобильного батальона, сформированного для оказания помощи в уборке зерна с полей необъятной Родины.

Лейтенант Сугробин лежал на спине на берегу пруда, кусал соломинку и смотрел в небо. Загорал в короткие часы самодозволенного отдыха. В вышине безмятежно парил какой-то пернатый хищник, ещё выше, оставляя в голубом небе белый след, летел самолёт. Летел на юг.

– В Адлер, наверное, на море летит, – равнодушно подумал он. – Там море, волны голубые и зелёные, иногда чёрные; на берегу пальмы и говорливая беззаботная толпа, среди которой гуляет моя Марина. А в бесчисленных курортных магазинах и палатках виноградное вино и пиво. Холодное свежее пиво с густой ошеломляюще пахнущей пеной. О, море в Гаграх! О, пальмы в Гаграх! Но и здесь в данный момент неплохо. Жаль, что служба зовёт.

– Я уезжаю, Нина! Служба зовёт, – сказал Сугробин загоравшей рядом с ним девушке и поднялся, протягивая ей руку. – Прощальный купальный сеанс.

Нина подала руку, поднялась и они побежали в воду, поднимая тучи брызг.

– Ты о чём так задумался в последний момент? Весь лоб был в морщинах. Отвечай немедленно! – Нина обхватила его обеими руками за шею и смотрела в глаза. – Если о другой женщине, и не дай бог, о своей супруге, то тебе конец. Утоплю! – И Нина погрузилась в воду, увлекая за собой Леонида. «Какая проницательная девушка», – сказал себе мысленно он и поцеловал под водой русалку в губы. Она не отпустила его, и они вынырнули целующимися.

– Во, командир даёт! – крикнул сержант Володя, развлекавший в это время двух девчушек на берегу. – Нельзя при свидетелях. Полная причина для развода.

– Надевай сапоги сержант и не зловредничай. Уезжаем, – ответил Леонид и снова поцеловал подружку. Скрывать дружбу было невозможно.

– Не забывайте! – крикнули и помахали ручками девушки.