Текст книги "Красная розочка. Рассказы и повести"

XIII

В первый день нового года погода изменилось. Пошёл мелкий жёсткий снег, подул ветер, забрасывая жёсткие снежинки за воротники немногочисленных прохожих. Сугробин поздравил всех домашних с наступлением нового года и пошёл на переговорный пункт. Отделение связи было недалеко от дома Ивана Макаровича. Он сделал заказ на Пермь и через несколько минут заспанный голос Оли произнёс: «Алло, я слушаю».

– Буэнос айрес, синьорита. С новым годом!

– Лёнька! – только и сказала она. Но как сказала.

– Ты моя мечта наяву, – ответил Лёнька. – Жди. Скоро приеду.

Погостив ещё день, Сугробин вернулся продолжать учёбу. Бельская и он снова стали неразрывным целым.

– Я не отказался от предложения, – напомнил он ей.

– Не торопи, я знаю, что согласна, но ответить сейчас не могу.

– Что-то скрывается за её уходом от прямого ответа, – сказал себе Леонид. – И только ясно, что это не моего ума дело.

«Бокс! Брэк! Бокс! Брэк!», – звучал как в тумане голос судьи на ринге. Кончался второй раунд. Сугробин встречался на первенстве города в финале с кандидатом в мастера спорта и пропустил прямой удар в левый глаз. Он едва удержался от падения и спасался тем, что постоянно обнимал соперника и висел на нём. Спасительный гонг раздался во время команды рефери «Брэк!»

– Лёд на глаз, – попросил он тренера, падая на подставленный стул.

– Дыши глубже. У тебя не всё потеряно. Ты на два – три очка отстаёшь и только. Играй по хитрей, поймай на удар. Он уже считает, что победил и расслабился. Покажи себя напоследок.

Сугробин не собирался участвовать в этом первенстве, ссылаясь на длительное отъезды и отсутствие регулярных тренировок. Он уже решил, что боксёрская карьера для него закончилась. Но тренеру нужна была полноценная команда, и он уговорил его провести прощальную фиесту. Он сравнительно легко вышел в финал и пригласил на последний бой Ольгу. И сейчас, получив прямой, проигрывал.

– Не упасть бы, – ответил он тренеру.

– Думай о победе! Думай, что перед тобой враг, разрушающий твою жизнь», – свирепо шепнул тот и толкнул Сугробина к противнику.

– Ненавижу всё, что не отдаёт мне Ольгу, – пронзила совсем неспортивная мысль его мозг и, взглянув, на приближающегося соперника заплывшим глазом, вдруг понял, что это он его ненавистный враг и его надо убрать с дороги.

Соперник действительно видел себя победителем и не понял, как на пятой секунде последнего раунда оказался в нокдауне. А передохнув девять секунд, отсчитанных рефери, и услышав его команду «Бокс!», отчаянно кинулся на Сугробина и получил второй, сокрушающий удар правой снизу. Финал был закончен. Рефери поднял руку Сугробина. Тренер его обнимал. Ему вручили грамоту победителя. А он видел только Олю, свободную в своих желаниях.

– Я освободил тебя от всех твоих бед, – сказал он ей.

– Ты о чём?

– Мне привиделось в перерыве перед третьим раундом, что если я побью соперника, ты скажешь мне «Да!»

XIV

Перед маем на факультете прошло распределение на работу. Работа предлагалась по всему Уралу. Немало вакансий предлагалось в самой Перми. Два места на должность преподавателей были в системе профтехобразования в далёкой бурятской республике за Байкалом. Дипломанты посмеивались, читая экзотическое предложение. Только Юлий Симонов, из параллельной группы, смотрел заинтересованно и пытался обсуждать с коллегами это предложение. Но ему улыбались и отмахивались.

– Куда мне распределяться? – спросил Леонид Олю, отыскав её дома за день до комиссии.

– Не знаю, милый. Надо посоветоваться с родителями.

– Раз ты такая стала нерешительная, я возьму путёвку «на кулички» и ты поедешь со мной, если говорила правду о своей любви, – вспылил Леонид.

На другой день он подошёл к Симонову и сказал, что согласен поехать за Байкал. На комиссию они вошли вместе, и председатель облегчённо вздохнул. Нашлись добровольцы.

После пасхи отец с Олей поехали исповедоваться. «Называть священника надо „Батюшкой“. Если подаст правую руку, то надо наклониться и поцеловать. И расскажи всё. Сколько можно страдать», – наставлял дочку отец, пока они добирались до церкви.

Седой, уже в больших годах, но осанистый священник, внимательно слушал подробный рассказ Ольги и её грустное заключение, что она не видит другого выхода, кроме ухода из мирской жизни. И долго молчал после рассказа, думая, что пока в России рождаются люди с такой светлой душой, не пропадёт Россия, не потеряет милости божьей. И смотря в наполненные надеждой глаза девушки, ответил —

– Если не послушался твой язык, чтобы сказать «Да» своему любимому, это божье решение и не судьба тебе с ним детей крестить. Он крепкий паренёк, переживёт потерю тебя, а Бог не даст его душе озлобиться. В монастырь на пострижение ты не пойдёшь. Не угодно это будет богу, когда женщины с такой светлой душой, готовые любить и рожать прекрасных детей, будут уходить из мирской жизни. Но пережить этот житейский кризис церковь тебе поможет. Я обращусь к Владыке, чтобы он определил тебя послушницей в обитель. Побудешь, сколько надо и когда очистится твоя душа, вернёшься в мирскую жизнь, встретишь суженого и обретёшь счастье. А твоему несчастному заключённому сообщишь, что ушла из мирской жизни. И как он воспримет, Бог решит. А теперь иди с Богом в душе и жди от меня весточки. Я не затяну.

Священник поднялся и благословил девушку. Оля склонилась к его руке.

Судьба Сугробина была решена.

Дипломы студенты механического факультета защищали с 1-го июля ежедневно по шесть – семь человек в день. Накануне защиты Леониду позвонила Оля и пожелала успеха. И уехала в тот же вечер в обитель с рекомендательным письмом Владыки. Так ей посоветовал священник, чтобы не сорвать защиту диплома любимому и не подвергать тяжёлому испытанию психику обеих трудным разговором о прощании навсегда. На вокзале Оля просила прощения у родителей, обнимая их вместе.

– Такое горе я вам принесла за вашу любовь. Я буду молиться за вас. И за Лёню тоже буду молиться. Как он всё перенесёт? Он придёт к вам. И вы скажите, что он всегда будет со мной. Пусть ему всё будет непонятно, но скажите так.

Защитившаяся дружная компания из Пахтусова, Крюкова, Руденко, Сугробина и примкнувшего к ней Чащихина с балериночкой Бэлой, накупила вина, доступные явства, и привольно разместилась в общежитии. Симпатизировавшая Сугробину балериночка Галя год назад вышла замуж за молодого солиста балета.

– И снова мы все вместе, – сказал Сугробин. И от Клещёва письмо пришло из «самой дальней гавани Союза», – он достал конверт, – прочитать!

– А где, кстати, твоя Ольга? Почему на защиту не пришла? – перебил его Пахтусов. – И почему ты своих друзей свадьбой не побаловал? Где она сейчас?

– Звонил. Трубку в квартире никто не поднимает. Но обещаю, что завтра пойду делать последнее предложение.

– Не поедет она с тобой в монгольские пустыни, – хмыкнул Крюков.

– Она за ним к нам, в Киргизию поедет. У нас виноград и персики, – включился Руденко.

– Тогда не разъезжаемся, пока Лёньку не женим! – заключил Пахтусов. – А теперь пьём за дипломированных специалистов. Станислав, бери гитару.

 
Это ландыши всё виноваты,
Этих ландышей белый букет.
Эх и грустно ходить неженатым
На закате студенческих лет
Этой грусти теперь не рассыпать,
Отзвенел соловьиный рассвет.
Отцвела моя белая липа
На закате студенческих лет.
 

Весь день телефон у Ольги не отвечал. Сугробин сходил на кафедру, где она должна была защищаться, деканат. Никаких сведений не почерпнул и вечером пошёл к ней домой. Дверь открыл Олин отец. Он выглядел смущённым.

– Извините за беспокойство. Но я три дня не могу отыскать Олю. Она пожелала мне удачи перед защитой. И нет её. Вам я могу доложить, что я инженер целых два дня.

– Поздравляем, Лёня! – сказала вошедшая в комнату мама Оли. Тёща, как мысленно давно называл её Леонид.

– Спасибо, – ответил он, – но где Оля? Почему я не вижу и не слышу её.

Родители молчали. Отец опустил голову.

– Да что в молчанку играть, – сказала мама. – Дочь нас вырубила из жизни, и тебя тоже, наш желанный и не сбывшийся зять, вырубила. В монастырь она уехала три дня назад.

Лёнька ещё ничего не осознал разумом, но почувствовал, что ноги его не держат, и тяжело опустился в кресло, взявшись рукой за голову.

– Леня, не надо! – крикнула мама и подбежала к нему, обняв за плечи.

– Как же так? – прошептал Леонид, начиная понимать, что Оли у него уже нет, и никогда не будет… – Монастырь! Какой ещё монастырь. Вы шутите.

– Какие тут шутки, – сказал отец. – Извини, что мы так прямо и грубо. Сами не спим три ночи. Может, коньяку рюмку.

– Коньяку…, – протянул безразлично Леонид. – Нет не надо. – И вдруг захохотал.

– Что с тобой, сынок? – испуганно спросила мама. Лёнька перестал смеяться и поднялся.

– Монастырь! Вы смеётесь, родители, надо мной. Какой монастырь для вашей Оли, если в груди у неё страстей столько, что хватит на весь кордебалет пермского театра. Не знаю я, какая тайна скрывается за нашей трагедией, комедией или фарсом, но я разочарован в вашей семье. Я благодарен Ольге за любовь, но искать её не буду, если она даже скрывается в соседней комнате. Я не умру. Но мне очень плохо. Прощайте. Сугробин проговорил и сердце у него захолодило. Его шатало, когда он пошёл. Хлопнула входная дверь. Мать заплакала. Отец достал коньяк, налил полный бокал, выпил и тяжело опустился на диван. В далёком таёжном лагере молодой зэк психанул и ударил конвойного. Подоспевшая охрана отбила зеку весь ливер, а скорый суд прибавил ему на исправление ещё пять лет.

– Скажи мне, Эмма, что такое Женщина? Мне уже двадцать два года. Я получил высшее образование, прочитал сотни книг. Меня совершенно искренне и бескорыстно любили две женщины. И обе оставили меня без видимых причин. Я был открыт перед ними, не защищён. И оба раза получил удар «под дых». Чем я им не угодил? Что они хотят найти? Ты говоришь мне, что я умею любить и быть счастливым. И я любил их, и был счастлив. Но при всём не обрёл счастья. Что мне делать? Снова любить или озлобиться и делать женщинам пакости, заставлять их страдать, а самому смеяться. Я сейчас как судно без причала…, – поддавший Сугробин лежал в доме у Эммы на диване и говорил о своих бедах своей взрослой подруге и наставнице. Эмма сидела рядом и молча гладила его по голове.

– Милый мой мальчик, – сказала Эмма, продолжая поглаживать Сугробина, – только не озлобляйся. Женщины – добрые и нежные. Ими руководит любовь. Они очень доверчивы и от этого терпят массу невзгод душевных и физических. И часто им некому сказать, что они хорошие. Ты же понял, что я хорошая. А многие говорят обо мне такое, что и не выговоришь. Я очень рада, что могла делиться с тобой своими горестями. И буду рада думать, что у тебя в жизни всё сложилось. Не мсти женщинам. Продолжай любить их.

– Мы больше никогда не увидимся. Я не возвращусь ни на минуту. От кого-то слышал, что « где был счастлив, туда не возвращаются».

– Я понимаю, но не грущу. Вспоминай обо мне иногда. Я буду получать твою память обо мне через космос и буду в такой миг счастливой.

Друзья Сугробина, осознав, что свадьбы не будет, посетовали на женскую непоследовательность и разъехались. Окончание учёбы, как и любого другого процесса, имеющего начало и конец – это расставание. Чтобы не расставаться – не надо собираться. И это также как чтобы не умирать – надо не рождаться. Что говорить – было грустно, но все смеялись, пели и круто верили в свою судьбу. Сугробин покидал Пермь навсегда. Он был благодарен этому городу, институту, своим друзьям и товарищам, с которыми подружился и общался. Сугробин был благодарен прекраснейшей девушке Оле Бельской за её любовь. Он не знал где она, но знал, что она и сейчас с ним. Но что-то могучее встало между ними. И это могучее не разрубило их любовь, а осторожно отодвинуло их друг от друга. Священник был прав. Бог не дал душе Сугробина ненависти. И не было в сердце злобы, не было обиды. Была острая боль от утраты любви. И была тихая радость оттого, что была такая любовь.

Об этом же в далёкой северной обители всеми ночами молилась горячо и плакала о себе и о Сугробине молодая послушница.

«Всё в руках божьих!» – скажет Леонид через десятилетия. В тот момент он говорить так не был готов.

Непутёвый охотник

Пятый день наша спортивная туристическая группа туристов-водников сидела в палатках в двух десятках километров от реки Казыр в Восточных Саянах, на берегу которой группа должна была построить деревянные плоты и продолжать путь по воде, неспокойной и коварной с глубокими ворончатыми омутами, порогами, водопадами. Но неожиданно дорогу к реке остановил дождь. Дождь шёл мелкий, занудный, не усиливаясь и не уменьшаясь. Вся окружающая природа была в сплошном тумане и невообразимой сырости. Палатки, накрытые полиэтиленом, спасали от прямого попадания воды на рюкзаки с продуктами, снаряжение и спальники. Но брезент палаток отяжелел от диффузирующей воды из наполненного влагой воздуха и только приказ командора, запрещавший прикасаться к брезенту, спасал нас от капельниц. Огонь в костре поддерживался непрерывным горением дров от трёх немаленьких высохших на корню лиственниц, которые были свалены неподалёку от стоянки, распилены, расколоты, уложены в поленницы и также закрыты полиэтиленовыми полотнами. Из палаток выходили только дежурные для приготовления горячей пищи. Да по нужде. Нас было восемь достаточно отчаянных искателей приключений: три женщины и пять мужчин. Только одному мужчине было тридцать пять. Остальные не добирали тридцати.

Шёл 19.. год. Мир жил своей жизнью. Где-то проходил чемпионат мира по футболу. Для связи с внешним миром у группы был небольшой транзисторный приёмник с короткими волнами, который связывал нас с событиями внешнего мира. Но нужно было беречь батарейки, и даже на известия о футболе приёмник включался на короткие минуты. А чтобы заполнить длинные дождливые вечера, командор предложил рассказывать каждому невыдуманные истории. На третий вечер подошла моя очередь, инженера Сугробина.

Это было в республике Бурятия. В Бурмундии, как называли Бурятию и приезжие и аборигены, был конец января. С того времени прошло четыре года, т.е. совсем ничего, если смотреть через призму столетий. А мне кажется, что эти снежные и морозные дни под бурятским небом уже в таком далёком прошлом. Ведь время кажется большим, если твои дни наполнены разнообразным содержанием, а не рутиной, когда утром встал с постели, а вечером лёг в ту же постель. И наши дождливые вечера в прохладных палатках через недалёкое время будут казаться нам чем-то незабываемым и прекрасным, потому что это жизнь, наполненная действиями. Мы чуточку откусываем кусочки медвежьего мяса, как говорил Смок Беллью, один из моих любимых героев Джека Лондона. И сейчас я скажу вам, что это было давно в заснеженных холмах долины реки Хилки при 20 градусах ниже нуля по Цельсию и фиг его знает, сколько по Фаренгейту.

Я работал тогда преподавателем в автотракторном колледже, куда попал по доброй воле по распределению. Места были отдалённые. Я по приезде купил ружьё и в свободные дни занимался охотой. Компаньонами в охотничьих приключениях были преподаватели, коллеги, а в быту друзья-охотники. Жизнерадостные, смешливые. Евграфыч – одноглазый. Левый глаз затянут бельмом, но это ему не мешало хорошо стрелять, а мимо стакана его рука никогда не промахивалась. Ему за пятьдесят. Сухощавый, роста среднего. Кеша чуть полноватый, 35 лет, немного пониже Евграфыча. Дружили, наверное, потому, что населения в посёлке при колледже было совсем мало. А искать друзей на стороне – дело хлопотное Они забаламутили меня с пятницы рассказами о прекрасных косулях, и я отказался быть на какой-то вечеринке в субботу вместе с Юлькой (моим коллегой по институту и по работе) и знакомыми девушками, чтобы быть здоровым в воскресенье. Подняли меня рано в глубокой темноте. Короткий завтрак из чашки чая с печенюшкой, и мы втроём уже топаем по шоссе в направлении райцентра. Пройдя километров пять, свернули в боковую лощину и уже по целине преодолели ещё километра три. Забрезжил рассвет к этому времени, темнота быстро отступала. Мы шли по глубокой узкой долине, поросшей невысоким метров до пятнадцати лиственным полукустарником, а правильнее полулесом. Появилось солнце в морозном мареве.

– Скоро будем делать загон, – сказал Ефграфыч, до того шедший молча, как и все.

Путь по снежной целине не прост. Шли след в след, меняясь метров через двести и разговаривать было некогда и не хотелось.

– Стоп, приехали, – сказал Ефграфыч.

Мы остановились, сбросили рюкзаки и ружья поставили «козлом». Наломав немного веток, сделали себе сиденья и присели.

– Перекусим, покурим и за дело, – сказал Ефграфыч, открывая рюкзак. Мы с Кешей также приоткрыли наши сокровища. У меня был кусок варёной говядины в полкило и банка омуля. У Кеши курица и копчёный ленок, а Ефграфыч вытащил две штуки вяленого омуля и банку стеклянную с домашними котлетами.

– Нам бы тут ещё водку и охоты не надо, – хмыкнул Кеша.

– Вот тебе, – показал Ефграфыч бутылку казённого спирта, приоткрыв рюкзак. – Но только если уложишь козу. А сейчас поделим всё на три части и одну часть съедим.

Охота на косуль, конечно, была запрещена. Но что у нас в Советском Союзе было разрешено!? Вот и нарушали законы на всей территории сначала власть предержащие, а за ними и все остальные. Даровой баран, даровой кабан, даровой лось – всё это билось в лесах и съедалось под самогон. Поэтому у меня не было моральных угрызений совести.

Солнце приподнялось из-за сопки на Востоке и стало ярко, что называется, как днём. «Первого в засаду посадим Лёньку, как новичка, – сказал Ефграфыч и показал мне на небольшую высотку с соснами. «Сядешь прямо под сосны, под лапы. Тебя не видно совсем. А тебе видно всё и стрелять удобно. А мы с Кешей посидим, пока ты до засады добираешься, и пойдём в ту ложбину. Мы уйдем от тебя километра на два, прежде чем гон начнём. Но ты сиди тихо и не кури.

Загон и гон приняты человеком с доисторической поры, когда не было никакой техники и применяется до сих пор теми, кто не использует никакой техники. И достаточно продуктивен при хорошей организации.

Я пошёл и через полчаса сел на указанное мне место. Кеша с Ефграфычем помахали мне и двинули в обход. Солнце светило мне с левой стороны. Вид заснеженной долины был сказочно красив, и мне было уютно и хорошо. В голове закрутились роем беспричинные воспоминание без неприятностей, моменты охотничьих событий. Глаза прикрылись и я отключился от действительности. Но за бугром послышались далёкие крики и деревянное постукивание. Начали работать загонщики. Я вернулся в действительность. Великолепие природы восхищало.

Я сидел под разлапистой и ещё молодой сосной спиной к стволу. За сосной в обе стороны рос густой кустарник, солнце светило на меня и я, открытый перед пространством впереди себя, не был приметен взгляду спереди. Крики становились слышнее. Я положил ружьё на колени поудобнее для быстрого прицеливания и взвёл курки. Впереди на холме была ложбинка, разделявшая холм на две части и уходившая невидимой стороной в балку, куда ушли Евграфыч с Кешей. Если косули находились там, то путь к уходу из балки у них мог быть только через эту ложбинку. Место мне указали самой правильное. Крики затихли. Ни звука, ни шороха. Первозданное безмолвие. Вдруг глаза уловили какое-то изменение в ложбинке, как будто луч света преломился. И тут же из неё стремительно выскользнули две грациозные газели и понеслись по глубокому снегу прямо на меня, высоко подпрыгивая, тяжело опускаясь в ломающийся наст и снова вырываясь из удерживающего их прыжки снега. Они быстро приближались ко мне, не замечая ожидающего их охотника. И только когда я приложил ружьё к плечу, движение это было примечено передним животным и от неожиданности газели остановились. Впереди шёл самец. Его голова повернулась вверх. Рожки блеснули на солнце, а прекрасные газелины большие тёмные глаза смотрели на меня с удивлением и печалью. Он уже ушёл от тех непонятных и шумящих двуногих существ, увёл от них подругу. Ещё совсем немного и спасительный заросший овраг скроет их от врагов. А здесь на белом пространстве их встретила смерть, стоявшая с наведённым стволом. Это были мгновенья. Я отвёл ствол в сторону и нажал поочерёдно на спусковые крючки. Гулкие выстрелы всколыхнули тишину. Козёл подпрыгнул, оглянулся на самочку, требуя следовать за собой и рванул почти прямо на меня, пролетел метрах в десяти и скрылся у кустах. За ним пролетела и козочка.

Через полчаса через ложбинку выбрались и Кеша с Евграфычем, и удивлённо уставились на меня.

– А где козы!? – закричал Кеша. Они прямо на тебя вышли. Он стоял на том же месте, где остановился козёл и также тоскливо, как и ушедшее животное, смотрел на меня.

– Промахнулся, – ответил я. – Руки задрожали.

Подошёл Евграфыч, осмотрелся.

– Да не стрелял он в них, – сказал он.– Вот она, картечь, вся из обоих стволов в сторону ушла. Пожалел!? Да? – Какая-то ласковая интонация послышалась в его голосе, и у меня на душе потеплело. Я кивнул. Кеша кричал что-то, матерился.

– Да, – протянул Евграфыч и остановил матерящегося Кешу. – Не лайся. У меня тоже так первый раз было в молодости. Уж очень они красивы, шут их возьми. А у парня душа чистая. И настроение светлое. Давайте-ка, отметим вступление Леонида Ивановича в нашу гильдию охотников – друзей природы. И Ефграфыч, скинув рюкзак на снег, начал ломать ветки засохшей ветлы. Кеша продолжал кипеть. И уже выпили по одной и закусили, а он не унимался.

– Да уймись, наконец, – крикнул Ефграфыч. – Не ломай парню настроение, да и мне тоже.

– Непутёвый он охотник, Ефграфыч. Какие бы шашлыки сейчас были из печёнки.

– А что тебе варёная говядина не еда. Держи стакан и не майся. Оглянись и посмотри на природу под солнцем. Радость одна, а ты всё про печёнку.

– Всё равно пузырь с него, – буркнул Кеша и закусил куском говядины.

Возвращались в посёлок, не выходя на дорогу, по балочкам. По дороге настреляли по дюжине куропаток на каждого, и ощущение тихой радости от этой охоты не покидало меня ещё долго.

Некоторое время в палатке было тихо и только слышалось шуршание струек воды, стекавших по палатке. Потом раздался голос девушки Майи, которая была аспиранткой в радиофизическом НИИ и зарабатывала деньги соскребанием пыли с планет из звёздных систем за сто световых лет от земли —

– А скажи, пожалуйста, зачем ты ружьё тащишь, если даже теоретически против убийства представителей прекрасной фауны. Это же пять килограммов груза на тебе сверх общака.

– Видишь ли, прекрасный звездочёт… Среди фауны в Саянах имеются не только прекрасные представители. Об этом многократно повторяет в своих книгах Григорий Федосеев, изыскатель и топограф, который похоронен на склонах пика Грандиозный. И могилу которого мы собираемся посетить. Так что при ружье как-то спокойнее и за себя и за всех вас. А лишний груз? Так ещё один переход на полдня и трудности закончатся, – как уверяет нас командор. И наступят опасности. А когда всё победим, то сделаем салют сигнальными патронами.