Текст книги "Красная розочка. Рассказы и повести"

– Люби меня, мой милый! Люби нежнее и сильнее».

IX

Сессия за четвёртый курс была закончена. Военные билеты офицеров запаса получены. И пятикурсники получили каникулы до середины августа. Декан уговорил старую гвардию отдать вторые две недели августа на благо института. Из общаги все быстро разъехались. Комнаты заселялись абитуриентами. Сугробин упаковал вещи для хранения, прибрал комнату и поджидал Олю. Они договорились всё данное им свободное время быть вместе. На следующий день у них было намечено путешествие в Кунгур и посещение знаменитой Кунгурской ледяной пещеры. Удивительное дело!? Всем что доступно, человек не увлекается и, не останавливаясь, проходит мимо. Клещёв, когда рисовал Сугробину прелести Пермского края, не забыл упомянуть пещеру в Кунгуре. А когда они приехали в Пермь, времени у него не нашлось, чтобы показать другу необычность. А любознательные люди, живущие за тысячи километров, организуются и едут в Кунгур повидать чудо, какого в Советском Союзе больше нет. Время стремительно уменьшало срок пребывания Сугробина в Перми, и он уговорил Бельскую быть ему гидом при посещении сей достопримечательности мирового значения. Кунгур находился всего в полутора часах езды от Перми по главной железной дороге страны, по которой следуют все сибирские и дальневосточные экспрессы. Не так уже далеко за Кунгуром стоит знаменитый столб-обелиск, разделяющий страну на Европу и Азию. А в Кунгурских землях, переполненных известняками и гипсами на правом берегу реки Сылвы образовалось бесчисленное количество пещер больших и малых.

– Олинька, – говорил Сугробин, когда они ехали в поезде, – ты не бойся. Я не Том Сойер и не поведу тебя во глубину уральских руд. Мы с краешка поглядим там, где электричество горит, и обратно. Ладно.

– Я и сама дальше не пойду и тебя не пущу. Там столько историй о потерявшихся. Эти пещеры тянутся неизвестно куда на десятки километров.

– Названия здесь у вас красивые – Кунгур, Лысьва, Чусовой… А вот новые название такие же примитивные, как и везде – Закамск, Краснокамск. И кого у нас в стране чиновниками назначают!?

Пещера Сугробина покорила. Первый же грот Бриллиантовый ослепил алмазным блеском миллионов сверкающих в электрическом свете ледяных бриллиантов самых невероятных форм и видов. Видение было настолько завораживающим, что не идти дальше, не уходить отсюда уже не хотелось.

– Получил удовольствие, – улыбаясь, спросила Оля.

– Я хочу украсить тебя не хуже этой пещеры и посвящу свою жизнь для достижения моего желания.

Оля вздохнула и опустила глаза. Ей невыносимо больно было видеть сияющий радостный взгляд Сугробина, обращённый на неё. Чувство свободы, наполнившее её в новогодние праздники, было разрушено глубоким подсознанием, внушавшим ей, что она не может нарушить клятву и счастья у неё с Сугробиным не будет. Ей не хотелось в это верить. И она летела к Лёньке и с ним забывала обо всём.

Х

– Ну что, народ! Вот вы и пятикурсники! И офицеры запаса, к тому же! Ощущаете!? – ворвался в комнату Зосим Пахтусов, размахивая зачёткой.

В комнате сидели Чащихин, Сугробин, Руденко и Крюков.

– Тихо! Не шуми, – сказал Чащихин.

– А что!?

– А мы выпиваем по этому поводу.

– Действительно. А я и не приметил, что на столе бутылка и солёные огурчики. Мне присоединяться?

Но выпить Зосим не успел. Вошёл Клещёв, поставил на стол «Столичную» и крикнул —

– Опять эта мысль мой разум гложет, рождённый ползать летать не может!

– Сам сочинил? – спросил Сугробин.

– Нет. Купил за трояк.

– Недёшево.

– А чего мне дешевить. Виолетта, заходи, не задерживай.

Все повернулись к двери. Вошла яркая блондинка.

– Знакомьтесь, ребята. Моя невеста. Мы с ней через неделю уезжаем на Сахалин.

– Не близко, однако, – задумчиво произнёс Крюков. – И по кой…

– Сахалин – это первая остановка. А дальше на Курилы. Мы завербовались в экспедицию…, э… В общем, по изучению всего неизученного. Там никто ещё из наших, советских людей, и не бывал.

– Смотрите там поаккуратнее, а то Хрущёв какие-то бумаги с Японией подписывает. Отдаст острова вместе с Вами, – встрял всезнающий Зосим.

– А с учёбой как? – спросил Чащихин.

– Никакой учёбы. Вот справка, что я закончил четыре курса, вот военный билет младшего лейтенанта запаса и вот моя спутница жизни, которая ценит свободу выше дипломов и тёплых клозетов. Хотя диплом среднего медика у неё имеется. А я буду просто рабочим.

– И всё же доучился бы. Диплом и на Курилах диплом, – не унялся Чащихин.

– Чтобы меня загнали туда, куда не хочу на три года принудиловки. Нет, спасибо. От армии я освободился, а дальше пусть нами правит провидение. – Анатоль обнял Виолетту. – А это моя первая настоящая любовь. Куда я, туда и она.

– Вот первый свободный человек из нашей компании. Давайте выпьем за свободных людей, – сказал Сугробин и подал налитые стаканы Клещёву и его подруге. И когда выпили, спросил, – стихи на Курилах писать будешь?

– Верую в это.

– Тогда будь счастлив, но раз в год посылай весточки. По большому счёту я тебе завидую.

Трудовая повинность, не оставившая даже пятикурсников, закончилась. И отмотав срок с 16 августа по 30 сентября, пятикурсник Сугробин собрал в общаге все свои рабочие шобоны в мешок и выбросил в мусорку.

– Хватит! – сказал он он своим друзьям Стасу Руденко и Зосиму Пахтусову. – Отработался киркой и лопатой. Мы уже без пяти минут технические интеллигенты, покидаем рабочий и крестьянский классы и переходим в прослойку. Работая головой, мы должны принести большую пользу нашей отчизне.

– Может, выпьем по такому поводу, – предложил Пахтусов. – Мы со Стасиком пузырёк беленькой прикупили на случай.

– Отчего бы нет! – согласился Леонид. И добавил, – надо бы Женьку подождать. Он где приотстал.

– Ему в деканате что-то надо было узнать, – откликнулся Руденко.

Зосим смахнул со стола газеты и книги, поставил бутылку водки, пакет с малосольными огурчиками с рынка и полбулки чёрного хлеба. Стас пошёл на кухню мыть стаканы.

– Не затягивай, – попросил его Женька Крюков, который встретил Стаса в дверях. В руках он держал свёрток, в котором поблескивал пузырёк «Столичной» – Сейчас вот выпьем и полегчает. Впереди у нас уже точно никакой принудиловки.

Все снова выпили. Руденко достал гитару.

 
Это ландыши всё виноваты!
Этих ландышей белых букет.
Хорошо погулять неженатым
На рассвете студенческих лет
Дай последний разок поцелую,
Перелью свою душу в твою.
И уеду далёко, далёко.
Навсегда от тебя я уйду.
(Студенческий фольклор)
 

– А народ в курсе, что последний семестр будет с декабря по февраль, а преддипломная практика в октябре – ноябре, – сказал Крюков, когда снова выпили. – Это для того, чтобы диплом можно было готовить уже сейчас. Для спецов по двигателям внутреннего сгорания открывается город Харьков с его знаменитым тракторным заводом. Я уже записался.

– Где записывают? – спросили хором не знающие.

Ответить Крюков не успел. На песню откликнулись соседи. За ними пришёл Чащихин. И экспромтная студенческая пирушка пятикурсников закончилась заполночь.

Желающих выполнить преддипломную практику в Харькове набралось семь человек и среди них три девушки. С Олей Сугробин распрощался накануне отъезда. Всё лето она ни одного свободного часа не проводила без него, и Лёнька чувствовал за спиной крылья. И он не ходил, а летал и делал все дела в разы больше обычного. Он отлично успевал в науках, успешно занимался спортом, вламывал бригадиром на стройке, всегда был весел и неутомим во всём. И не замечал проскальзывавшей иногда в глазах любимой не высказываемой тоски. В Харьков ехал в настроении победителя, уверенный, что по возвращении поставит все точки на будущее.

XI

Вернувшись в Пермь, Сугробин отметил возвращение праздничным вечером с Бельской. Она была рада его возвращению, и никакой грусти в ней он не отметил. «Придираюсь», – подумал он. Начались занятия. Пятикурсники, получив утверждённые темы дипломов, и пройдя преддипломную практику, больше времени уделяли диплому и меньше гуляли. Двадцать седьмого декабря Сугробин оделся как на праздник, о чём не преминул поддеть его Крюков, и покинул друзей, когда на часах прозвенел полдень. В цветочном магазине купил три розы, спрятал их за драп демисезонного пальто, охраняя от мороза, и пошёл к Ольге делать предложение. Ему начало казаться, что она рада его молчанию. Он не звонил по телефону. Внутренний голос говорил ему, что она дома. Дверь открыла сама любовь.

– Какой сюрприз! – сказала Бельская.

Сугробин распахнул пальто, снял левой рукой шапку и протянул цветы —

– Это тебе, Белочка!

– . Всё! – подумала Оля. – Пришёл с предложением. Всё кончилось. Кровь отлила от лица, и она побледнела.

– Что с тобой, девочка? Ты испугалась?

– Конечно. Ты такой торжественный. Сейчас скажешь, что любишь меня.

– То, что я тебя люблю, ты слышала много раз. Я пришёл сказать тебе, чтобы ты стала моей женой. Навсегда. Браки свершаются на небесах и, заключив его, я обещаюсь любить тебя всегда и быть только твоим.

Оля молчала. Она готовилась к этой сцене и не была готова. «Броситься на шею, зацеловать. Сказать – согласна. Надо сказать ему немедленно». Но неведомая сила сковала её язык и ноги. Она опустилась на диван.

– Что с тобой, Белочка? – испуганно склонился над ней Сугробин. – Я сказал не так, как ты хотела услышать? Да? Я скажу по-другому. Мы поедем с тобой на новый год к Ивану Макаровичу и маме Тине. Иван Макарович простой красноармеец в отставке, но он три войны прошёл. Он мудрый, он тебя полюбит, и никто из моих родных слова поперёк тебе не скажет. Да и видеть мы их будем не часто. У нас своя дорога.

– Всё хорошо, милый, – отклеился, наконец, у Ольги язык от нёба. Но сказала она совсем не те слова, какие хотела сказать. – Только зачем спешить. Подождём весны, а пока справим новый год как всегда, будем петь, танцевать, любить…

– «Какая-то в державе датской гниль!» – сказал Сугробин за принца датского, отклоняясь от Оли. – Я ничегошеньки не понимаю. Два года дружбы и любви не рассказали мне о тебе ничего. И я отдал сейчас себя в руки совсем незнакомой мне женщины. Или что другое?

– Другое…, – шептала внутренним голосом бедная девушка, сминая слёзы.

– Я подожду настоящего ответа. Но сейчас я не могу быть с тобой.

Сугробин вышел и осторожно прикрыл за собой дверь. Оля слышала его тяжёлые шаги по лестнице до первого этажа, стук хлопнувшей входной двери. И только тогда нервы её распушились.

– Ой, мамочки! – закричала она и зарыдала бескрайне и безутешно.

Из разрезаемого по живому узла брызнула первая кровь.

Возвратившаяся после работы Олина мама нашла дочку в бреду.

– Что с тобой, доченька? – кинулась она к ней.

– Он ушёл, мамочка! Что мне делать? Я люблю только его и он ушёл. И зачем я тогда поклялась, призвав в свидетели Бога!? Я же всё у себя отняла. Никто и никогда не станет в моей жизни Сугробиным. Уж лучше бы изнасиловали меня в тот подлый день, чем тащить на себе такую ношу, которая мне не нужна, – говорила Оля торопливо, бессвязно, горячо. – У меня сил нет никаких: одному писать письма про любовь, и беззаветно любить другого. Это ужасно. А напишу я в лагерь, что прошу простить, так он или там себя убьёт, или дождётся освобождения и прибьёт всю семью нашу с Сугробиным. И в любом случае на мне вина будет и перед людьми, и перед всевышним. А бабушка его на днях мне встретилась. —

– Помнишь ли ты, доченька, внучка моего, который красу твою девичью спас?

– Помню, говорю, бабушка, помню. А у самой в голове только Сугробин и я с ним. И только мне решать. Грехов на мне на целую улицу. Мне же язык сковало. Хотела ответить, что согласна, и не смогла.

Оля снова заплакала. Мама гладила дочку и сама плакала. Ей нравился Сугробин. Она знала, что дочка любит его, и позабыла свою полудетскую любовь, которая оборвалась так трагически. Помнила она и отчаянный крик дочери: «Я клянусь перед Богом, что буду только твоей!» Всё проходит, но ничего не забывается. Там, в лагерях, её дочь единственный маяк для выживания. А Сугробин и его разбитая судьба!? Если б у них была просто интрижка!

А Ольге в бреду вспомнилась их шутка с Сугробиным, как государь разрешил графине самой выбирать мужа, а та отказалась и заявила, что не пойдёт ни за кого, а уйдёт в монастырь.

– В монастырь, – простонала она.

– О чём ты, доченька? – переспросила мама.

– В монастырь мне надо, в монастырь и молиться за обоих.

– Что ты, доченька, очнись. В какой ещё монастырь?

– Ничего не знаю, мамочка. Где наш папа? Он мудрый, он подскажет.

– Скоро подойдёт, моя девочка. А пока выпей капельки, успокойся и засни…

XII

Сугробин ничего не понимал, кроме того, что почему-то получил отлуп. И ему впервые захотелось наорать на Бельскую и порвать все верёвки и ниточки, связавшие их в единое и неразрывное, как ему казалось, целое. Что она хочет!? Быть вечными любовниками? Вот в этом случае он поддержит Лермонтова и скажет, что «вечно любить невозможно». Жена, дети, семья. Это другое дело. Там любовь продолжается, продляется общим будущим, надеждами и свершениями. «Поеду к Ивану Макаровичу, – решил Сугробин, – один и прямо сейчас». И он уехал, не позвонив, и не оставив записки.

К Ивану Макаровичу за день до Леонида приехала старшая дочь с детьми – мальчиком семи лет и пятилетней девочкой. И когда появился Леонид, в доме стало совсем весело.

– Хорошо-то как, – только и сказала мама Тина, убрав уголком фартука выскочившую нечаянно слезинку.

– Эх, почаще бы заглядывать надо было, – подумал Леонид. – Постарели они у нас.

– Когда будем баньку делать? – деловито спросил отец

– Только тридцать первого. Чтобы не успеть запачкаться мусором старого года, – ответил Леонид. – А я сейчас пройдусь, – сказал Леонид. – Сестра, а сестра. Малышам ёлку поставить надо?

– Надо.

– Вот и прикуплю маленькую

Продажу ёлок Сугробин обнаружил рядом с автостанцией и выбрал пушистую, свежесрубленную полутораметровую красавицу. Продавец аккуратно перевязал ветки шпагатом и Леонид, прижав ёлку одной рукой к талии, пошёл в центр, к дому культуры. У афиши остановился и внимательно прочитал рекламу о новогоднем бале – маскараде, где обещалось веселье до упада под джаз – оркестр, в котором только девушки. По Союзу только что повторно с громадным шумом прокатился американский фильм «Серенада солнечной долины», где главную роль играл знаменитый оркестр Глена Миллера. И «Чу-ча» у студентов была на слуху. «Интересно было бы послушать», – подумал Леонид и в этот момент его крепко хлопнули по плечу. Он обернулся.

– Лёнька, чертяка, здорово!

Перед ним стоял Юрка Коротков, повзрослевший, пополневший, но такой же улыбающийся, как и раньше. От него тянуло свежей водочкой.

– Как хорошо, что я тебя встретил. Ведь мы же сколько лет на одной парте сидели. Ты ещё студент!? А я в армии три года отбарабанил. Сейчас в милиции работаю. Уже младший лейтенант. Женился на Тамаре (назвал он фамилию девушки из параллельного класса) – Коротков в три минуты выложил все о себе и ждал рассказов Сугробина.

– Я очень рад, Юра, что у тебя всё так хорошо. А я приехал родителей навестить. Вот ёлочку купил. Ребятишек сестра к деду привезла.

– А может по соточке для встречи. «Дон» работает, как и прежде.

– Да у меня ёлочка, неудобно, – защитился светленьким деревцем Леонид, – выпить всегда успеется. Ты бы обеспечил меня билетом на бал. Девичий джаз послушать хочу.

– Нет вопросов у матросов, – сказал Коротков и вынул из внутреннего кармана пальто цветной новогодний билет. Всё распродано и роздано. Хорошо, что ты сейчас встретился, к вечеру уже бы не было.

– Сколько с меня?

– Как всегда… Но на балу. Договорились. Ты один будешь? Я тебя с такими девушками познакомлю… Не пожалеешь. Ну, будь.

Оля Бельская дома с родителями обсуждала свои проблемы. Нервный срыв у неё прошёл, но вид был нездоровый.

– Вот, папочка и мамочка, такие у меня не решаемые дела. И как мне поступить, я не знаю, если когда я хотела сказать Сугробину «Да», ноги держать перестали и язык во рту застыл. А я никого не люблю, и любить не буду, кроме него. Ведь он мне сказал, что уже любит моих будущих детей, сказал, что будет жить, чтобы украсить мою жизнь так, как чёрную жемчужину обрамляют бриллиантами. И все частички меня трепещут, когда он со мной. И я сейчас поняла, что послала тогда свою клятву не в холодный космос, а великому Богу. И Бог принял её и спасает меня от грехопадения. Не запретил любить Сугробина, но навсегда ему не отдаёт.

Она утомилась от откровенного рассказа и тяжело вздохнула. Оля знала, что она любимая дочка и ей было нелегко решиться нагружать родителей. Она видела, что они радовались её дружбе с Сугробиным, которая уводила в зыбытие всё неудачно сложившееся прошлое. Но ей нужна была помощь.

– Вот что, доченька, – после длительного молчания сказал отец, – Раз ты считаешь, что дело твоё божеское, то к Богу надо и обращаться. Ты знаешь, что мы с мамой мало чтим церковные установки на жизнь и тебя ничему не учили, но окрестили в нужное время и присутствие Бога не отрицали в этом мире. И я думаю, что тебе надо пойти в церковь, к священнику на исповедь. Всё рассказать и услышать его совет. Я разузнаю, что и где можно сделать, и мы с тобой съездим. А сейчас отвлекись, встречай новый год и пусть он принесёт тебе успокоение и новые радости. Иди ко мне, я тебя поцелую. Оля подошла к отцу, села к нему на колени, как бывало, садилась маленькой. И сидела, пока он её покачивал и целовал.

Тридцать первого декабря Иван Макарович истопил баньку. К вечеру банька выстоялась, и горячий пар от раскалённых булыжников вынул из Леонида всю накопившуюся горечь и обиды.

– Будем, отец. как новенькие.

– Ты-то будешь. А я только посвежею. Но всё равно, банька – это все мои лечебные процедуры. Ей только и держусь.

Когда все помылись и отдохнули, мама Тина с дочерью накрыли праздничный стол. Дети, услышав, что ночью придёт дед мороз и положит подарки под ёлку, отправились спать, чтобы быстрее пришло утро. За столом остались взрослые.

– Невеста-то есть, – спросила у Леонида сестра.

– Девушка у меня есть. Но невеста ли она мне – не знаю. Перед отъездом сделал предложение. Остался без ответа.

– Что так?

– Не понимаю. Сейчас пойду на бал, поговорю с народом знакомым. Может, что и пойму.

На бал Сугробин попал, когда стрелки на больших часах при входе начали скручивать последний час старого года. ДК был разукрашен, как и пять лет назад, когда он пришёл первый раз как взрослый. Только трансляция была звучнее и охватывала самые потаённые уголки. Леонид сдал пальто в гардероб и прошёл в большой зал. Огромная ёлка сверкала огнями и золотыми стеклянными шарами. На сцене играл джаз—оркестр, действительно состоявший из десятка девчонок. Четыре саксофона, ударник, рояль, два тромбона, аккордеон под управлением давнишнего знакомого Сугробина музыканта Саши Крылова, очень качественно исполняли «Чу —чу». После неё минутный перерыв и на сцене уже дуэт: мужчина и женщина. Оркестр заиграл очередной шлягер из «Серенады солнечной долины». Солисты оркестра озвучивали мелодию —

Мне декабрь кажется маем.

И в снегу я вижу цветы.

Отчего так сердце сладко замирает,

Знаю я и знаешь ты.

– Эх, Оленька, – подумал Леонид, – сказала бы ты мне «Да», приехала со мной, вышла на сцену и покорила земляков Сугробина. Но!?

Публика танцевала, веселилась. Толпу расцвечивали расписные клоуны, торжественно фланировали костюмированные персоны. Мелькнуло несколько знакомых лиц. Сугробин поднялся на второй этаж. За аппаратной был большой зал, использовавшийся для самых разных целей. Сейчас он был заставлен столиками, за которыми сидели и провожали старый год весёлые группы. Угощения на столы подавались порядком самообслуживания из буфета, привольно раскинувшегося от стены до стены. В буфете торговали десяток продавщиц, и очередей не было. Между столиками танцевали пары.

– Сугробин! – раздался громкий голос из середины зала, давай сюда.

Леонид оглянулся на зов. У двух сдвинутых столов стоял Коротков и призывно махал рукой. – Давай сюда. Здесь все наши.

– С наступающим! – поприветствовал Леонид, оглядывая компанию. – Наши, да не свои, – подумал он. За столом сидела жена Короткова Тамара, двое незнакомых ребят и несколько молодых женщин.

– Это мой корешок, Сугробин, – представлял Коротков, – мы с ним шесть лет на одной парте сидели. Сейчас инженер без пяти минут. И холостой. Смотрите внимательнее, девочки.

– С меня причитается, как мне помнится, – прервал знакомство Леонид и пошёл в буфет за шампанским.

– Кто из наших ещё есть? – спросил Леонид Короткова, когда они выпили на брудершафт.

– Не заметил.

– Но я пройдусь по залам, посмотрю…

– Девчонок бросаешь. Разберут, пока ходишь.

– Я вернусь, и если кто дождётся, я буду ей наградой, – ответил Леонид и подмигнул самой весёлой блондинке.

Он прошёл по залам, но вскоре оркестр заиграл знаменитые «Пять минут…» и солистка оркестра напомнила, чтобы «помирились все, кто в ссоре». Новый год вступил на Советскую землю. Публика целовалась под брызги шампанского. Гремела музыка Он постоял немного у стойки не думая ни о чём. Потом попросил налить бокал шампанского и выпил за здоровье Бельской. И пошёл искать блондинку.

Сугробин прошёл в заполненный танцующей публикой зал. Оркестр ушёл за кулисы на встречу нового года. Диск – жокей крутил пластинки. «Гляжу я в полутёмную аллею, и снова предо мною всё, что было, – плакала певица, – как я ждала, как я тебя любила…».

«Что ж не дождалась», – пробормотал Леонид, пробираясь на свободные кресла у стены. Но едва он обустроился, и начал разглядывать танцующих, надеясь увидеть новую знакомую, как рядом с ним опустилась на кресло женщина в полумаске.

– Не позволит ли молодой человек посидеть рядом с ним, – сказала маска.

– Почему бы нет, если это позволяется Вашим кавалером, – ответил Леонид и посмотрел на женщину. За маской скрывались внимательно его рассматривающие глаза.

– Ну, кажется, снаружи почти не изменился, – сказала маска. – А меня, как видно, не признать. Убираю карнавал.

– Марина!? -удивлённо узнал он бывшую одноклассницу, откровенно симпатизировавшую ему весь десятый школьный год.

– Привет, дезертир морфлота. Спасибо, что не забыл женщину, которая тебя любит, и готова была ждать сколько надо. Так нет! За три года ни слова, ни весточки. Потанцуем.

Они влились в танцующий круг, медленно вращающийся вокруг играющей огнями ёлки. Потолочные люстры были выключены. Полумрак навевал полугрусть

– Ты похорошела, Мариночка.

– Замуж я вышла, Лёнечка. Без любви.

– Что так?

– А пока любимых дожидаешься, постареешь. Летом двадцать два стукнет. Я же на заочном на филфаке учусь и работаю в районке. В прошлом году в редакцию по распределению приехал молодой журналист. Свободный и на вид достойный. Понравилась я ему, Лёнечка. Полгода за мной ходил. Я и поддалась.

– И как жизнь без любви.

– А так. Как дело к близости, думаешь, что тебя обнимает твой любимый, и всё получается. За то никто не скажет, что меня никто замуж не взял.

– Но ведь ещё и суп из одной чашки есть приходится.

– А тут и совсем просто. Ни он, ни я готовить не умеем. Ходим в общепит. Там на людях, весело.

– Мне, почему-то грустно.

– И мне грустно. Ну что ты зациклился на женщине, которая давно замужем и не вспоминает о тебе. Почему словечка не написал. Я и сейчас готова бросить всё и уехать с тобой. Только скажи.

– И сделаешь очень больно своему мужу. Кстати, где он?

– С редактором водку пьёт. Рыбаки нашли друг друга. Я думаю, если любишь, никого жалеть не надо. А ты дурак, мой милый Лёнечка. Юность кончилась. Дальше будет не любовь, а страсти и расчёт. Через год я заканчиваю свой филфак, и буду заказывать ребёнка. И любовь моя к тебе закончится. И у тебя не будет больше любви. Я была твоей суженой.

Томительное танго со словами о черноокой аргентинке щемило сердце.

– Почему в мире всё так неправильно, – простонала Марина. – Я знаю, что в самой глубине своей души ты любишь меня. И только не поймёшь, что уходят последние сроки. Ты мне только скажи, и я пойду за тобой.

Рядом раздался нетрезвый смешок.-

– А вот и жена. Нельзя отойти на минутку. Она уже чужого мужика охмуряет. Знал бы, что такая бойкая, ни за что бы не женился.

Леонид повернулся, не отпуская Марину. Двое, заметно подвыпивших мужчин, молодой и средних лет, смотрели на него с Мариной.

– Всё! Я ушла, знакомить не буду, – шепнула Марина и оставила Леонида. И повернувшись к мужчинам, обняла их, приговаривая, – пьянчуженьки вы мои. Вы не только женщин прогуляете, но и редакцию с типографией прогуляете. Не пора ли нам ближе к дому. – И подхватив их под руки, повела к выходу из зала, не оглядываясь.

– Действительно. А почему в мире всё неправильно. Почему я не откликнулся Марине, когда ещё не познакомился с первой любовью. И почему моя любовь не дождалась меня и повернула стрелку моего жизненного компаса на все сто восемьдесят градусов. Почему мы с Бельской нашли друг друга среди миллионов, а она стала непонятной. И бедная, бедная Марина! Быть рядом с мужчиной без любви. И я, как и раньше, не могу ей помочь. Наверное, она права, что в глубине своей души я люблю её. Но это так глубоко и недостаточно, чтобы взять её за руку и сказать «Идём!» А Бельская для меня вся вселенная. – Все эти мысли роились в голове Леонида, возникая беспорядочно, то торопливо, то останавливаясь. – Утром позвоню Оле, – решил он, наконец. – А сейчас надо расслабиться.

Пока он беседовал сам с собой, незаметно для себя вышел за сцену за кулисы. В гримировальной комнате стоял праздничный стол уже порядком разрушенный, за которым сидели джаз вумен во главе с Крыловым и Коротковым.

– Поздравляю вас, девушки, с новым годом! И пусть моё мнение ничего не значит, я восхищён вашим оркестром и исполнением. Никогда не забуду, что в моём родном городке состоялся первый в СССР джаз, где играют только девушки. – Девчонки захлопали. – И тебя, Крылов, поздравляю и выражаю искреннюю признательность за то, что сумел этих красавиц увлечь и объединить в ансамбль. Дай я тебя обниму.

– Давайте выпьем за такую оценку. Выпьем за успех девчонок. – подхватил Коротков.– Девочкам только шампанское, им ещё играть. А нам можно водочки. Лёнька не возражает?

– Я очень доволен, – говорил Крылов, – Здесь пять десятиклассниц, одна в девятом учится. Все разлетятся к осени… Но сегодня они играют.

Оркестр ушёл на сцену. Бал продолжался. Леонид с Коротковым выпили ещё за дружбу и попрощались. Он не стал искать блондинку и покинул бал. Ему было понятно, что последние блики ушедшего детства скрылись вслед за Мариной. И ничто более не привязывает его к родному городку, кроме родителей. Сугробин шёл по заснеженным улицам. Светившая ярким светом в полночь луна, скрылась за тёмными облаками.