Текст книги "Красная розочка. Рассказы и повести"

II

Уборка пшеницы на полях только началась, как пошёл дождь. Третий день шёл дождь. Никакой жизни. Дождь идёт то мелкий, осенний, то крупный, резкий со штормовым ветром, летящим с Азовского моря. Изредка тучи раздвигались, появлялось солнце. Но ветер дул непрерывно и снова туман застилал долину и торопливые капли дождя стучали по уставшей от мокроты спине палатки, в которой лейтенант Сугробин лежал на кровати и лениво перелистывал страницы случайной книги.

Автомобили сиротливо стояли в парке ровными рядами и обиженно блестели мокрыми кабинами. Солдаты, выбежав на минутку из палаток по надобности или просто так взглянуть на небо, снова скрывались под полог и развлекались там, кто чем мог. Даже по вечерам только у самых отчаянных и непоседливых появлялось желание уходить на прогулку. Ребята отоспались, порозовели и написали письма всем, кому хотели. Почта начала работать регулярно. Почтальон заезжал через день и несколько человек плясали, получив весточки. Сугробин тоже получил письмо от отца. Красноармеец гражданской и отечественных войн интересовался положением в современной армии и немного жаловался на здоровье. Обстановку Леонид ему сообщил, а со здоровьем ему мог помочь один Бог – отец у него был уже старенький. От жены писем так и не было ни одного. Сугробин, соблюдая супружескую порядочность, продолжал отправлять сообщения о себе каждые десять дней. Дождь моросил. Никто не тревожил Сугробина.

В ночь прояснило, и утро было солнечное. К обеду дороги подсохли и, пообедав, Сугробин с Володей за рулём поехал в центр, в роту узнать новости, посмотреть на командиров и отметиться в своей благонадёжности. В роте были только начфин Христофор Речкин и зампотех Костя Халаев. Они сидели за столом напротив друг друга, когда Сугробин с сержантом вошли, и не говорили, а лаяли, не особенно выбирая выражения. И всё по производству. Для души нашли у них только пивное предложение. За пивом и провели время. Назад возвращались, когда солнце пряталось в подсолнечнике. Володя вёл машину легко и уверенно. На поворотах визжали скаты, и дверка кабины сливалась с телом.

– Что вечером делать будем? А, командир? – Володя крутил баранку и смотрел вперёд. – В Краснобатайск, может, поедем. После трёх дней дождей девчонки иссохлись по свиданиям. Да и там одна барышня всегда меня спрашивает, что, мол, ваш командир по вечерам не появляется. На речке свой человек, а вечером его нет. Не догадываешься, которая?

– Отчего ж, догадываюсь, но не понимаю… Впрочем к жизни надо относиться проще, не так ли?

– Вот уж не понимаю тех, кто закручивает. Я всегда ставлю вопрос прямо – любить будем!? Не будем. Нечего время терять – иду искать другую. Вот, например, перед отъездом я что выкинул…

Володя крутил баранку и начал рассказывать одну из своих невероятных историй, в которых он был непременно действующим и почти всегда главным лицом.

Станица Краснобатайская густыми кварталами раскинулась в нескольких километрах от сугробинского лагеря. Расположенная за бугром, она не сразу обнаружила себя, но бойцы есть бойцы. На второй день пребывания Валерка Бурунов вылетел пулей из машины, не дожидаясь остановки колёс и, съедая слова, выпалил: « Ребята! Во! Всё есть – река, пиво, вино, а девчонок – море!» Бурунов сопровождал рассказ такими убедительными жестами, что Сугробину большого труда стоило удержать в рабочем настроении половину людей, которые, не дожидаясь разрешения, собрались броситься пешком в такую славную станицу.

В Краснобатайскую лейтенант выбрался на другой день на пруд освежить тело и оценить обстановку солдатского отдыха. На отлогом берегу лежал бог весть откуда появившийся песок, чистый, в крупиночку. За песком нежным изумрудным блеском светилась молодая трава, а на песке лежало всё неохваченное трудом население от самых маленьких до почтенных старцев. Иногда появлялись и рабочие люди, но они, не в пример остальным тунеядцам, томящимся под жарким солнцем, быстро сбрасывали с себя одежду, прыгали в тёплую воду, старательно полоскались и также быстро уходили. Все солдаты находились в группе тунеядцев. Уборка ещё не началась, и половину взвода Сугробин отпускал с утра, вторую половину с обеда. Но объём работ каждой группе давался дневной и никто не обижался. И скоро никто не мог угадать в загоревших мужественных телах недавних бледнозадых северян.

Ребята в сугробинском взводе в основном, молодые. Поэтому Сугробин ничуть не удивился, когда увидел молодых девчонок в их кругу. Ребята все старались напропалую. Звонкий смех стоял над прудом не переставая, иногда сменяясь визгом очередной невинной жертвы, которую волокли и с размаху кидали в воду к всеобщему удовольствию. Может, кому-то из местных ребят и не нравилось нашествие пришельцев, но станица была крупна сама по себе, чтобы кому-то девчонок не хватало. А ссориться с организованным воинством, возможно было только крупной организованной группе.

– Казачки, – деловито и с заметным оттенком гордости за необычайное знакомство, пояснил лейтенанту Коля Импортный. Импортный – кличка, пришедшая с ним из гражданки, которую он не раскрывал, но отзывался. С абсолютно белыми густыми волнистыми волосами и голубыми глазами он был заметно красив, и походил на Есенина по книжным портретам поэта. Знал об этом, гордился и не расставался с томиком стихов Есенина. Только отросшая за время службы тоже белая борода и отличала его от образа. «Вдвоём с Серёгой мы шагаем по Петровке, – повторял он каждому новому лицу, видевшему в нём сходство с Есенины. И тут же раскрывал при этом книгу на странице с портретом. « Не жалею, не зову, не плачу…», читал Коля наизусть. « А ты поплачь, – советовал ему очередной местный шутник. И Коля бросался на обидчика с кулаками, крича тому, что он кретин и что тому надо читать только сказку про золотую рыбку и затем идти её ловить, чтобы попросить чуточку масла для смазки мозгового аппарата. Вот и сейчас, вдохновлённый знакомством с казачками, он достал из кабины книгу и сказал: «Пойду, почитаю».

До ужаса приятно быть молодым. Сугробин понимал, что он тоже по всем параметрам ещё не старый – до тридцати ещё жить да жить. Но чувствовал себя совершенно взрослым под тяжестью прожитого, когда смотрел на своих ребят, в которых кровь бродит как молодое вино, на их искреннее волнение, переживания, которые они не в силах скрыть, на их радость открытий и переживаемых чувств. И хотелось самому быть как они. Зайти в общий круг, сказать несколько красивых слов, зная, что обожгут тебя ждущие любви девичьи глаза, и неспокойно дрогнет в груди сердце. И зная, что это не его поле, отходил Леонид по быстрее от пылающего огня, остывал в сторонке. И только грусть лёгкая и спокойная скользила по телу расслабляющим импульсом.

Казачки все как на подбор: крепкие, красивые, самолюбивые и своенравные. Язык, оттянутый вековыми казацкими устоями, остёр и нестеснителен и не один солдат обрезался в кровь, пытаясь пройти по краешку. Но они были молодые женщины и души их девичьи тянулись к любви и неспокойно им быть одинокими. И скоро жизнь Сугробина как командира, отвечающего за состояние, здоровье и жизнь своих подчинённых, стала неспокойной. По вечерам ребята окружали его и начинали говорить о девчонках, о том, как они их ждут, какие они красивые, пригожие, ласковые, что они не могут обмануть ждущих казачек. «И да простит мне моё начальство за нарушение приказов и инструкций», – говорил сам себе Леонид. И отпускал пару машин в станицу под ответственность своего зама или кого-то другого. Ночи были короткими, прогулки длинные и с каждым днём становились длиннее. Некоторые из ребят вообще возвращались лишь к началу работ. Сугробин начинал отчитывать их, а они его уверяли, что с работой не подведут.

– Всё путём будет, – не раз говорил Володя Кривоносов, который мог гулять ночь и работать целый день не уставая.

– Не беспокойся, командир, мы всегда всё сами сделаем, – убеждал меня командир отделения Василий Иванович, и кучерявая голова с военной фуражкой делала его похожим на казака с лубочной картинки, улыбалась и хитро подмигивала.

Так и шла военная любовь. На пруду лейтенант бывал вместе с группой солдат, а иногда только с сержантом Володей. Навещал станицу и вечерами для полного знания и контроля обстановки. Там в сквере городского вида под развесистыми тополями была бетонная площадка с музыкальной раковиной, которой заведовал местный диск-жокей и ежедневно с десяти вечера крутил танцевальные мелодии. По аллеям стояли лавочки, и во все время танцев работала в маленькой будочке продавщица мороженого. Неяркий свет лампочек, развешанных среди ветвей, создавал уютный полумрак, скрывая тех, кто стоял в стороне от площадки. Тут—то и было место встреч и свиданий. Танцы проходили спокойно и лишь когда группой появлялись мои воины, на несколько минут возникало оживлённое волнение. Но знакомые находили друг друга и только кирзовые сапоги увеличивали шарканье на бетоне. Сугробин обычно сидел в тени на лавочке и уезжал, когда площадка редела. Уезжал один, так как Володя задерживался.

А ребята ошалели от южного солнца и горячей крови казачек. Светила ли по ночам луна и блестели крупные в кулак звёзды или было пасмурно и ночь, хоть глаза выколи, уходили и уезжали ребята в станицу. Когда началась страдная работа и заставляла задерживаться в полях допоздна, машины стали уходить индивидуально, не заезжая в парк. Но случаи, когда командира не предупреждали, были редки. И командир не досаждал их упрёками – куда денешься, любовь!

Возвращались солдаты из станицы и поздно, и рано, весёлые и грустные. Валерий Бурунов, симпатичный весёлый брюнет, доверчивый и простодушный, за что ему часто перепадало от шуток Володи, ворвался однажды в лагерь в два часа ночи и заорал диким от восторга голосом:

– Парни, парни! Она меня любит! Ура! Она сказала, что жить без меня не может.

А утром проснулся раньше всех и к командиру:

– Леонид Иванович, на сегодня давайте самую трудную работу, только вечером я на своей машине уеду.

Бывало и наоборот. Виктор Гранолин, высокий, стройный и сильный, бочку с маслом один ворочает как хочет, лежит утром с горящими глазами и постнейшей физиономией. Сугробин подходит, спрашивает:

– Виктор! А кто работать за тебя поедет? Уговор ведь дороже всего – кто гуляет, тот и работает. Не так ли?

Он поднимает умоляющие глаза:

– Леонид Иванович, хоть убивайте, не могу. Одно расстройство кругом.

Хлопнет лейтенант такого по плечу и пойдёт искать запасного.

Гордые были казачки, не всем по плечу. Три дня весь взвод хохотал над любителем поэзии Колей Импортным. Трое казачек, не мудрствуя, взяли этого маленького Дон – Жуана в солдатской робе и отлупили в укромном месте своими нежными, но оказавшимися тяжёлыми ручками за то, что он по очереди объяснился всем троим в своей необычайной поэтической любви. Коля так больше и не появился в Краснобатайской.

Среди казачек, контактирующих с молодой солдатской массой, была одна девушка, на которую Сугробин обратил внимание в первый же раз, когда появился на пруду и никаких контактов ни с кем ещё ни у кого не было. Все на пляже занимались чем угодно, а она одна читала книгу, прикрываясь широкой полупрозрачной шляпой. «Читает и читает, – подумал он. – Может выпендряется, а может привлекает к себе внимание отличным от других поведением». И забыл про неё. Но когда она прошла в воду мимо, его внимание вновь вернулось к ней. Стройная по классике, с большими выразительными чёрными глазами она походила на гречанку, турчанку, арабчанку, но только не на славянку. Сразу же вспомнился роман М. Шолохова «Тихий Дон», где отмечался род Мелеховых нездешней красотой, оттого, что дед Григория привёз с войны пленную турчанку и сделал её своей женой. Тосковала турчанка и умерла быстро. А род Мелеховых пошёл сильный и горячий характером с резко выраженными восточными чертами лица. На вид ей было двадцать – двадцать два года. Турчанка – гречанка прошла туда и обратно никого не замечая. Даже на возглас Володи « посмотрите, какая» бровью не двинула. Раза два глаза турчанки встретились с глазами Сугробина, и он подумал, что следует познакомиться. Но тут же отогнал крамольную мысль. Уже позднее Нина скажет, что она ждала его внимания.

Познакомился Сугробин с Ниной совсем не как герой. Он увидел её вместе с другими девчонками в кругу своих ребят и его представили как своего командира. Начались приветствия и небольшие беседы. Нина была постарше первого впечатления, в разговоре чувствовалась образованность и опыт общения. Никого из ребят она не осчастливила особым вниманием, была ровна со всеми и остро подкалывала настойчивых. Так что она получила кучу друзей, уже не старавшихся завлечь её в романтические отношения. Была на пляже в кругу внимания и на танцах кружилась со всеми приятными ей кавалерами.

Сугробину нравилась её добрая хорошая улыбка, которая делала её красивое лицо очень привлекательным, и живость мысли, мгновенно реагирующая в разговоре на любые темы. Она была по делам в Горьком несколько дней, и это делало знакомство более близким. Часто на реке беседы скатывались с ровного берега общих тем на острую кромку чувств, но Леонид всегда старался уйти от них, и его старания не были неуспешными.

Как-то он спросил её, не от Мелеховых ли идёт её род. Она рассмеялась и отрицательно покачала головой. Леонид сказал, что жаль, т.к. с Доном и его людьми в настоящей мере вся Россия познакомилась по роману Шолохова. И значит, они были бы старыми знакомыми. А старое знакомство не забывается и обязывает быть добрыми друзьями. Она улыбнулась на это как-то не весело.

Володька резко тормознул. Сугробин сорвался с сиденья и влетел головой в стекло. Несильно. Сержант захохотал довольный:

– Задумался, командир. Я смотрю, не спит ли, и решил разбудить. Столовая скоро. Неплохо бы и отужинать.

– Ладно. Поужинаем и в Краснобатайск.

– Отлично, командир. Нина меня заела вопросами.

В столовой было пусто. Володя пошёл искать повара и тут же вернулся.

– Есть, командир, сейчас похлёбка будет. Огурчики малосольные, яблоки, компот. Вина бы ещё!

Пробыв часок в лагере и проверив все дела, Сугробин с Володей отбыли в Краснобатайск. Площадка уже работала и первых, кого они увидали, была Нина с подругой.

– Вот, Нина, командира тебе привёз, как заказывала, – сказал Володя.

– Вот болтун дурной, – ответила Нина и улыбнулась, – потанцуешь со мной, командир.

Нина не отпускала Леонида ни на секунду, и когда Сугробин по обыкновению собрался покинуть круг веселья в его самом разгаре и начал прощаться, Нина остановила его и сказала:

– Подожди, куда ты так торопишься? Может быть спать? И почему ты не хочешь побыть с нашими девчонками, разве они тебе не нравятся?

Леонид посмотрел на неё внимательно и серьёзно. Глаза её чего-то ждали.

– Очень нравятся ваши девчонки и особенно та, которую зовут Нина. У меня жена в Горьком, Нина!

– Я знаю, какая у тебя жена. Мне Володя рассказывал. (эх, и болтун этот Володя!)

– Всё равно, милая, я не хочу оставаться с тобой наедине в такую ночь, потому что ничего мне не останется, как говорить тебе о любви, нежной и страстной. А её нет, и я не буду тебе лгать. Такая ложь женщине, которая мне нравится, будет угнетать меня. Чувства от такой лжи размываются, и нет больше ничего в человеке, кроме голого рационализма в удовлетворение сексуальных потребностей. Стоит ли так дружить!?

Нина слушала меня, и глаза были грустными.

– Не надо грустить, Нина. Пойдём, я отвезу тебя домой.

Леонид крикнул Володю и взял у него ключи от машины.

– За твою болтовню сегодня домой вернёшься ножками.

– Очень рад, командир. Береги свою красавицу.

Нина погрозила ему кулаком. Сугробин с Ниной сели в машину. Лейтенант запустил мотор и спросил: «Куда?» Она прижалась к его плечу и махнула рукой вперёд. Дорога оказалась длинной. В лагерь Леонид вернулся с рассветом.

III

Разговор на скамеечке о расставании был как сон в руку. Уборка заканчивалась, и обмолачивались последние гектары. Сугробин наметил на следующий день общее техобслуживание автомобилей и парную баню коллективу. Банщик в Краснобатайской обещал раскалить парную до белого цвета булыжников на каменке. Василий Иванович с помощниками готовил на сегодняшний вечер торжественный ужин. Сугробин со своим заместителем и диспетчером Шуриком Котовым сидели на КТП и проверяли журналы работы, подбивая сальдо – бульдо, как выразился Шурик. Шурик Котов, водитель первого класса, на машине работать не захотел и попросился в диспетчера.

– Хочу отдохнуть от руля, товарищ лейтенант, – сказал он при формировании. Классных водителей во взводе было достаточно, и Сугробин не возражал.

– Сальдо – бульдо в порядке, – сказал Шурик и захлопнул контрольную книгу.

– По этому поводу закуремо сделать надо, – пробасил замкомвзвода и вынул сигареты. – Завтра машины с утра просмотрим и в баню.

– А потом что будем делать? – спросил Шурик.

– Скажут, Шурик, куда нам спешить, до дембиля далеко, – лениво откликнулся зам, выпуская густой клуб дыма.

Закончив канцелярские дела они лениво переговаривались и щёлкали подсолнухом, крупным, ядрёным, нравившемся больше, чем приевшиеся абрикосы и яблоки. Обстановка располагала к приятности – после напряжённых дней наступало расслабление. Они до того увлеклись своими мечтами о бане и отдыхе, что не расслышали шума машины, на которой подъехал Костя Халаев, и не заметили его самого, пока он их не окликнул.

– Сугробин! Почему начальство не встречаешь! – Услышал неожиданно Сугробин его голос за спиной.

– Виноват, товарищ зампотех. – вскочил он и распахнул перед ним шлагбаум. – Чем прикажете загладить вину?

– Вот что, Сугробин, вину тебе не загладить. И ты ещё за это рассчитаешься. А сейчас слушай приказ комбата: прекратить все работы и завтра к шести утра быть на двадцать седьмом километре Ставропольского шоссе со всем взводом и имуществом. Все отчётные документы сдать начфину до двенадцати ночи. Ясно.

– Ни хрена себе, – только и вымолвил Леонид. Зам и Шурик глухо ойкнули. – Точно к шести?

– Без минуты опозданий, – подтвердил Халаев.

– А куда поедем? – спросил зам.

– Я сам ничего не знаю, – ответил Халаев и поднялся. – Ну, ладно, давай собирайся, а я поеду в 4-й взвод. Он один остался не предупреждён. Будь.

– Вот так, мальчики! – сказалСугробин. – С чего начнём?

– Плакала наша баня, – вздохнул и тут же засмеялся Шурик.

Ночные тени закрыли поля и посёлки, когда подошёл Василий Иванович.

– Всё в порядке, товарищ лейтенант, – доложил он по уставу и щёлкнул каблуками.

– Хорошо, собирайте взвод.

Через пять минут сорок человек стояли передо Сугробиным на линейке. Стояли солдаты, загорелые, подтянутые, в подогнанных мундирах, подтянутые и весёлые. Зам подал команду – «Смирно!»

«Вольно!» Сугробин сказал, что приятно видеть перед собой сильных, уверенных и дружных солдат, а не ту толпу, которая была два месяца назад. Поздравил с успешным окончанием уборки и ударной работой, объяснил обстановку на завтрашний день, объявил подъём на четыре часа утра и предложил дружно пройти на торжественный ужин. Все стояли и молчали.

– Вопросы?

Все молчали. Сугробин в задумчивости прошёлся перед строем. По делу надо бы всех на эту ночь посадить под замок.

– Зам! Две машины под твою ответственность и всех желающих на прощальный вечер в Краснобатайск. Возвращение не позднее трёх утра.

– Ура! – закричал Бурунов, а Кривоносов сказал, что всё будет путём.

Несмотря на необычность состояния, ужин прошёл достойно, весело, и быстро. Молодёжь торопилась прощаться. Сугробин перелистал документы, переданные диспетчером и сел в машину к Володе. И на немой вопрос сказал

– В Краснобатайск, прощаться…

Володя остановил машину в стороне от нашей обычной стоянки, выключил мотор и посмотрел на командира. Со стороны танцевального пятачка звучала музыка.

– В роту, Володя, я поеду один. Ты найди Нину и попроси её подойти сюда.

– Оставляем девушек, командир.

– Все оставляют и все они понимали, что их оставят.

– А многие холостяки наши по серьёзному затосковали и наобещали вернуться.

– Дай-то бог, чтобы сбылось. Но время уже за десять. Я подожду её с полчаса.

Володя ушёл. Полчаса ждать не пришлось. Сугробин стоял у машины с горящей сигаретой. Из темноты выскользнула быстрая тень, превратившаяся в Нину, которая упала ему на грудь.

– Что случилось? Почему так неожиданно?

– Никто из нас ничего не знает. Я еду в «Центральный», в роту с документами. Садись, поедем вместе. А то не успеем ни поговорить, не налюбоваться. Леонид поцеловал девушку в мокрую щёчку и открыл ей дверку в кабину.

Яркий свет фар разрывал темноту, высвечивая межполевую аллею с желтеющими абрикосами на деревьях. Нина сидела, прижавшись к Леониду и молчала. Так молча они и подъехали к ротному штабу.

– Я с тобой, —только и сказала она, когда машина остановилась.

Леонид и Нина поднялись на крылечко и вошли в дом. В комнате было всё ротное начальство, все четверо.

– А вот и Лёня, – сказал Христофор и замолк, увидав Нину. Все уставились на неё. Она была красива, чёрт побери, и держала Сугробина под руку, подчёркивая, что она его, а он принадлежит ей.

– Кто это с тобой, Сугробин? – спросил командир, который ревниво относился ко всем женщинам, появлявшимися с офицерами и солдатами. – Жена!?

– Провожающая. Но ближе к делу, время не ждёт. Вот мои документы, – протянул Леонид папку начфину.

– А провожающая знает, что лейтенант Сугробин женат! – брякнул бесцеремонный Христофор, принимая бумаги.

А ротный уже вытаскивал стул и пригласил Нину сесть.

– Если б не знала, то не появилась бы, – ответила Нина.

– Вот здорово! —сказал замполит Сахаров.– Таких вот женщин привлекает тихий Сугробин, а вы все только «ля – ля».

Нина улыбнулась. Замполит вытаскивал из шкафа вазон с фруктами и бутылку водки.

– Давайте выпьем по такому красивому случаю, чтобы провожанье было красивым и обещающим.

– Я за рулём, – сказал Леонид. – Не могу подвергать опасности…

– А я выпью, – просто сказала Нина.

Через полчаса Нина и Сугробин уехали. Все провожали их до машины и рассыпались любезностями.

– Скажи, что ты меня любишь, – сказала Нина, обнимая и целуя.

– Ты мне очень, очень нравишься. Я переполнен нежностью к тебе и очень огорчён внезапным отъездом. Но я буду давать весточки о себе.

– Скажи, что любишь. Ведь я твоя и повторяю, повторяю, что люблю тебя. Ведь ты не думаешь, что я шлюха? Просто «так мало пройдено дорог, так много сделано ошибок». Ты ведь тоже весь в ошибках. Но должно же прийти настоящее, чистое, верное… Тогда на пляже, когда ты появился первый раз, я прошла мимо тебя в воду и ничто не дрогнуло во мне, но когда выходила из воды и наши глаза на мгновение встретились, меня кольнуло в сердце так остро, что я на мгновение сознание потеряла и чуть не упала. Так со мной не было, и я подумала, что судьба даёт мне знак. Я ведь не семнадцатилетняя девчонка – уже три года, как университет закончила. А сейчас просто у родителей в гостях и залечиваю ошибки. Я верю и знаю, что люблю тебя…

Жаркие губы, жаркие руки. Не любить эту красавицу было невозможно. У её дома я вынул Нину из кабины и на руках отнёс до калитки. «Я люблю тебя», – прошептала она, целуя уже из-за калитки.