Текст книги "Все начистоту. О хоккее и не только"

Глава 4
Время Боброва

Учитель…

Как важно встретить того, кто тебя направит на путь истинный.

В обычной школе каждый педагог ведет свой предмет, а в школе спортивной у мальчишки один-единственный учитель – тренер, от которого очень многое зависит.

Красивая формула «Кто ищет, тот всегда найдет» в жизни, увы, срабатывает отнюдь не всегда. Одни ищут, ищут, как старатели золото с утра до вечера, да так и не находят своего единственного Учителя, а другим удача нежданно-негаданно улыбается в один прекрасный день, словно мимоходом купленный лотерейный билет, на который выпадает баснословный выигрыш.

Спортсмен ищет своего тренера. Вольно или невольно ищет. Атлет зависим от того, кто будет его наставлять на путь, который приведет к вершине. Эта вершина – будем реалистами, – вполне возможно, окажется отнюдь не заоблачной, не позволит превзойти всю армаду таких же жаждущих чемпионства молодых людей. Путь истинный в спорте, как я понимаю, тот, что позволяет тебе максимально раскрыть твои физические, интеллектуальные и духовные возможности. А этот потенциал, заложенный природой, действительно разный у каждого из нас.

Полагаю, что в коллективных спортивных играх зависимость спортсмена от тренера выше, чем где-либо. Искренне в этом убежден, имея многолетний опыт в обеих ипостасях. И я не являюсь исключением. Также был зависим от наставников и подсознательно искал своего тренера.

Некоторые люди, становясь знаменитыми спортсменами, забывают о тех, кто помогал им на длинном и полном препятствий пути к вершине, и приписывают все заслуги исключительно себе любимому. Я никогда не скатывался на такие рельсы, никогда не отрывался от земли. Откручиваю колесо моей спортивной судьбы назад и отчетливо вижу тренеров, которые вдумчиво и кропотливо раскрывали мои возможности, помогая прогрессировать год от года. Это Вадим Васильевич Захаров – в детстве. Это Александр Иванович Игумнов – в юности. Это Всеволод Михайлович Бобров – в зрелую пору.

На моем пути оказался БОБРОВ. Оказался в нужном месте – в Сокольниках, в «Спартаке» – и в самое нужное время: когда решалось, смогу ли я пробиться в команду мастеров. Конечно, в ту пору это определяло для меня все в жизни. Татьяну я встретил позже… Однако тут нужна ремарка. Да, мало кто попадает из хоккейной школы клуба в мастера. Перед сезоном-1964/65 я оказался единственным счастливчиком среди своих сверстников. Да, без ложной скромности предположу, что, скорее всего, взяли бы меня в команду Старшинова и братьев Майоровых и при другом старшем тренере, хотя и неизвестно, произошло ли бы это так естественно и так быстро. Но что совсем неясно – как бы раскрывался мой потенциал в мастерах без участия Боброва. Ведь скольких одаренных парней только в «Спартаке» знал, которых подключали к основной команде и к которым тренеры были внимательны и терпеливы, давая шанс проявить себя. А ведь не сложилось. Либо пропадали с горизонта, играя где-нибудь в заштатных клубах, либо вовсе заканчивали с хоккеем, потратив десять лет детства и юношества на спорт. Заканчивали, по большому счету, так и не начав. А потом пропадали, что нередко случалось, надломленные резким поворотом судьбы, и не находили себя вне спорта.

Со Всеволодом Михайловичем Бобровым мне несказанно повезло. Сказать об этом хочу и обязан. Сам факт появления на спартаковском мостике этой легендарной личности явился подлинной сенсацией.

Бобров в «Спартаке»! В хоккейном «Спартаке»?! Слухи? Правда? Неужели сам Бобров будет нас тренировать?!.

До этого Всеволод Михайлович работал в футбольных клубах не первого ранга, с которыми, по правде сказать, громких достижений не добивался. Но это нисколько не умаляло его фантастического хоккейно-футбольного прошлого, да и в целом имидж Боброва позволял ему оставаться вне каких-либо сравнений, он был как бы защищен от любых косых взглядов и превратностей тренерской карьеры.

До прихода в «Спартак» он в хоккее никого не тренировал. И это тоже не обеспокоило и не насторожило клубное и вышестоящее начальство, не повлияло на восприятие Боброва игроками и болельщиками: этому человеку все по плечу! Одним словом – БОБРОВ!

Команда, понятно, была взбудоражена. Ждали со дня на день появления нового «старшего». «Спартак» весной 64-го играл ни шатко ни валко, и поэтому все имевшие отношение к клубу люди возлагали большие надежды на приход такой знаковой фигуры. Всеволода Михайловича, как водится, представили команде. И началась его работа в «Спартаке»…

К тому времени я формально уже являлся хоккеистом «основы», но до статуса по-настоящему основного игрока мне было еще далеко. Только-только осваивался среди мастеров. И, естественно, очень переживал на предмет того, как Бобров оценит мои перспективы, окажусь ли в его вкусе, да и вообще – будет ли рассчитывать на меня всерьез?

Пришел он весной, когда обычно уже намечаются кадровые перестановки в команде. «Старший» не частил с индивидуальными беседами. Обживался в новом коллективе, приглядываясь к игрокам, их игровым возможностям, их выкладке на тренировках и самоотдаче в матчах, их поведению и взаимоотношениям. Несмотря на работу в предыдущие годы в футболе, чувствовалось, что он в курсе дел хоккейных; по-видимому, держал руку на пульсе, особенно зимой, в пору футбольного межсезонья. И даже по первым занятиям на льду нельзя было себе представить, что этот специалист находился вне конкретной деятельности в хоккее целых семь лет и что проводит первые в своей карьере занятия в хоккейной команде мастеров. Так все ладилось у Боброва.

Минул день, второй, третий… Я вкалываю на тренировках, стараясь получше разобраться в требованиях нового «старшего». Обстановка нормальная, настрой рабочий. Не тревожусь о своем будущем в команде, скорее в меру волнуюсь. Как-то без душевного озноба обхожусь.

Однажды Всеволод Михайлович отзывает меня в сторонку:

– Ты сколько получаешь?

– 120 рублей.

– Отдаешь с зарплаты?

– Отдаю.

– Кому отдаешь?

– Человеку одному. Не связан с командой напрямую.

– Вот чтоб с этого дня ни копейки никому не отдавал! Уразумел?

– Да, Всеволод Михайлович. Понял.

В те времена такое негласное было правило: молодые игроки скидывались с зарплаты в какой-то общий котел, откуда деньги шли на доплаты старожилам. Настоящая дедовщина была в профсоюзной команде. А Бобров, видимо, быстро про это узнал и тут же смог каленым железом выжечь, никто и пикнуть не посмел.

После того памятного разговора, длившегося минуту, наверное, не скажу, что у меня прямо-таки выросли крылья, однако появилась уверенность в том, что все будет зависеть от моей каждодневной работы и что никто палок в колеса вставлять не станет. Разумеется, произвело впечатление то, как «старший» оперативно разобрался в этих поборах и как сам подошел ко мне, 17-летнему игроку, как разрулил эту проблему. Не стал поручать своему помощнику разгребать мусор в коллективе, а сам искоренил зло. И это – сам Бобров!

Родителям ничего я не докладывал. Приносил в день зарплаты деньги, 100 рублей, отдавал почти все матери, оставляя себе мелочь на карманные расходы, и все были довольны. После разговора со «старшим» стал приносить 120 рублей. Уж и не помню, что сказал; наверное, что прибавили зарплату.

Но, конечно же, дело было не в моем ежемесячном заработке, а в том, как повел себя Всеволод Михайлович. Я проникся к нему уважением. Понял, что все вопросы в команде будут решаться по справедливости. А еще добавилось подспудное чувство – с таким человечищем все у меня в хоккее сложится.

Я в 47-м появился на свет. В то самое время, когда звезда Боброва засверкала на футбольно-хоккейном небосклоне. Народ, истосковавшийся за годы войны по радостям мирной жизни, буквально потянулся к спорту, приходя на футбол как на общий, давно принятый праздник и на хоккей как на совершенно новое диковинное зрелище, которое органично и быстро прижилось в наших краях. Севу Боброва уважали, Севу Боброва любили, Сева Бобров был символом эпохи возвращения к мирной жизни страны, измученной годами войны. Называли его по-простому, по имени, от полноты чувств к кумиру; это у русских людей такая форма выражения особенной почтительности к объекту всеобщих симпатий.

Про Боброва я, мальчишка с рабочей окраины столицы, только слышал, когда оказывался поблизости от взрослых парней или мужчин, обсуждавших спортивные новости. А вот увидеть его в игре, на зеленом поле или на ледовом овале, шансов у меня, увы, не было никаких. Отец досуга как такового не имел, да и вообще был далек от спорта, лет мне было совсем мало, на стадион повести меня с собой было некому. Только и успел в 1957 году посмотреть по квадратику телевизора КВН с огромной линзой хоккейный чемпионат мира в Москве. Да и то, к сожалению, Бобров из-за травмы не вышел на решающий матч со шведами, а без него наши сподобились только на ничью (4:4), которая оставила сборную Советского Союза без «золота».

Но имя Боброва впечаталось накрепко в мое сознание. И в самом сладком сне не мог представить себе, что когда-нибудь наши пути с ним пересекутся. Легенда футбола. Легенда хоккея. Легенда советского спорта № 1! О нем легенды слагал наш народ, вообще склонный к преувеличениям и возвеличиванию личности.

Мифы о Боброве были самые разные. Бытовало мнение о том, что мягковатый он тренер, не хватает ему «железной руки» при управлении командой. Я-то непосредственно работал под его началом и никакой мягкотелости не обнаружил. На поверку это оказалось чистой воды вымыслом. Причем способность нового «старшего» принимать жесткие и, возможно, непопулярные меры обнаружилась очень скоро. Появившись весной 64-го и погрузившись в дела команды, он принялся за основательную ее реконструкцию, довольно-таки неожиданную для игроков разных поколений. И, между прочим, рискованую для нового наставника: обычно требуется значительное время для заметных изменений в составе, что удлиняет стартовый период работы тренера и дает ему больше времени для раскачки (а значит, и выдачи хороших результатов), больше времени дает начальству для подведения первых итогов его деятельности. Обычно специалист, получающий работу (а значит, зарплату и премиальные), в новом клубе из кожи вон лезет ради того, чтобы заполучить кредит доверия от работодателя на максимально возможный срок. Однако слово «обычно» в рассказе о Боброве абсолютно неуместно. Настолько это была незаурядная личность.

Каким был «Спартак» весной 64-го, когда профсоюзные боссы пригласили Всеволода Михайловича? Команда демонстрировала зрелищный комбинационный хоккей, она котировалась высоко, с ней считались конкуренты, но ресурс командного двигателя был уже в значительной степени исчерпан. Чемпионство 1962 года, первое чемпионство хоккейного «Спартака», ни в коем случае не ставлю под сомнение, но, по моим юношеским впечатлениям, оно стало результатом мощного взлета амбициозной и раскованной, поймавшей невероятный кураж команды. А потом наступил вполне естественный отход от лидерских позиций. На кураже долго не протянешь, состояние это редкое и сугубо временное. Старшинов с братьями Майоровыми вели за собой остальных, их искрометная игра воодушевляла товарищей по команде, которые, объективно уступая им в классе, выдавали максимум того, что могли. Но могли не так уж много и не так уж долго были способны находиться в состоянии повышенного игрового тонуса. Целый ряд хоккеистов остановились на уровне, который не позволял «Спартаку» на равных тягаться с ЦСКА на марафонской дистанции чемпионата страны.

Эти нюансы еще надо было разглядеть, оценить и сделать для себя определенные выводы. Боброву подобная задача оказалась под силу. Предполагаю, что еще до появления в спартаковском клубе он здраво оценивал перспективу тогдашнего состава команды; буквально считаные недели понадобились ему на то, чтобы совершить весьма основательную кадровую перетряску. Обычно освобождают одного-двух опытных игроков и на их места подтягивают молодых. Постепенность смены действующих лиц обеспечивает и стабильность выступления команды. Однако Всеволод Михайлович рассудил иначе, рискуя при этом своей головой, своей тренерской карьерой как минимум в хоккее. Зато хорошо известно, кто в спорте пьет шампанское. А спартаковцы под руководством Боброва испили «Советское шампанское» спустя три года – в чемпионском 67-м.

…Вот хорошо заиграл молодой новобранец команды, и кругом очень скоро забывают о том, что еще совсем недавно мало кто знал про него и что еще меньше тех, кто видел его в «основе». Появление нового игрока – это всегда эксперимент с неизвестным исходом. Зато стоит эксперименту оправдаться, как к этой славе готовы примазаться многие.

Володя Шадрин котировался высоко по Союзу среди ребят 1948 года рождения. Но разве мало было одаренных парней, которым прочили светлое будущее и которые до команды мастеров даже не добирались? Кстати, перспектива Шадрина на серьезном мужском уровне не была столь уж очевидна. Катание, этот основополагающий компонент хоккейного мастерства, в его исполнении, мягко говоря, не впечатляло. При этом своеобразная, далекая от классики манера катания не мешала Володе успевать делать на льду то, что он считал нужным. Зато с головой у него был полный порядок. Про таких центральных нападающих говорили в те годы – «Дом Советов». Или просто – «светлая голова». Поле видел прекрасно, будто круговой обзор имел, и читал игру без запинки, принимая решения быстро и умно, щелкая игровые задачки любой сложности как орехи. Действительно было ощущение, что не зря отучился в математической школе и окончил ее с серебряной медалью! Володю Шадрина рекомендовал в «основу» Александр Иванович Игумнов – академик молодежного хоккея. Но этот переход молодого игрока в мастера настолько сложен и подчас загадочен, что даже мнение Игумнова гарантией вовсе не являлось. В Шадрина поверил Всеволод Михайлович, взяв на себя все риски.

Евгения Зимина он позвал из московского «Локомотива» – ершистого клуба, который мог дать бой любому лидеру. Этот правый крайний не впечатлял габаритами и какой-то сумасшедшей скоростью, зато обладал филигранной обводкой, нестандартным мышлением и голевым чутьем. Однако за ним не охотились селекционеры (тогда это слово еще не было в ходу, но в каждом клубе имелась своя система поиска новых игроков) ЦСКА и «Динамо», молва не сватала его куда-нибудь наверх. Всеволод Михайлович разглядел в нем потенциал и раскрыл его талант, что позволило Зимину впоследствии стать классным мастером.

Володя Мигунько тоже играл за «Локомотив». Статный, смелый, самоотверженный, с хорошим броском от синей линии, он до появления в «Спартаке» слыл надежным, добротным защитником. Но и не более того. А у Всеволода Михайловича стал резко прогрессировать, дойдя до уровня игрока второй сборной.

Игра Саши Мартынюка из «Крыльев Советов» в глаза не бросалась. Было мало технического брака, было игровое мышление, была высокая результативность. Всего, да понемногу. При Боброве он прибавил во всех компонентах игры и стал рассматриваться как кандидат в сборную, куда в итоге попал, отыграв два мировых первенства и поучаствовав в Суперсерии СССР – Канада в 1972 году.

О себе судить сложней. Я уже был в составе, был, как тогда говорили, на ставке в команде мастеров, но еще не закрепился в ней и, значит, не застолбил себе место под солнцем. Помимо всего прочего мои росто-весовые данные не укладывались в стандарты хоккея 60-х годов. Наверняка я был самым высоким нападающим во всей высшей лиге, а это отнюдь не единогласно воспринималось специалистами как дополнительный козырь для яркой спортивной карьеры. Чего здесь было больше – плюсов или минусов для моего будущего? Вопрос был очень непростой.

Недвусмысленный ответ дал Всеволод Михайлович. Не ведя со мной индивидуальных бесед, не хваля и не подбадривая, тренер доверял мне, давая играть и не одергивая по пустякам на каждом шагу. Ведь от бесконечных мелких тренерских придирок один лишь шаг до неуверенности молодого игрока в своих силах и возможностях. А там рукой подать и до разных вредных психологических комплексов.

Весной 64-го мне было семнадцать лет. В таком возрасте редко кто попадал в мастера. Со стороны могло показаться, что все у меня гладко складывалось.

Ну как же – из молодежной команды «Спартака», где являлся лидером, сразу попал в основной состав популярного клуба! Я действительно не пробивался долго и мучительно в «основу». Однако попасть туда, на самый верх, вовсе не означало остаться надолго в мужском коллективе, где что ни игрок, то мастер. Закрепиться в составе бывает тяжелее, чем туда попасть: на каждой тренировке и, главное, в каждом матче ты должен демонстрировать прогресс в своей игре и в целом соответствовать уровню команды.

В таком возрасте перепады в качественном уровне игры неизбежны. Молодой новобранец еще не сложился как хоккеист, еще не сформировался как личность. И я не был исключением. Перепады в игре выдавал, будто не на лед выкатывался, а под контрастным душем стоял. Моя игра заслуживала оценок от пятерок до двоек с плюсом. Проницательный и терпеливый наставник в такой типичной нестабильности разглядит ближайшее будущее молодого игрока и не станет пороть горячку с отчислением из основного состава, временным или окончательным.

Всеволод Михайлович так и поступал по отношению к тем молодым парням, на которых сделал ставку при существенной реконструкции состава. Ко мне относился доброжелательно, внешне никак это не проявляя. Я это кожей ощущал. Послаблений мне не делал. Явные промашки и огрехи не прощал. И в запас меня сажал, и на собраниях команды во время разборов матчей пропесочивал так, что мало не казалось. И потому лавочку я полировал неоднократно. И поделом. Не от хорошей жизни тренер убирал меня со льда. У нашего молодежного звена Виктор Ярославцев – Александр Якушев – Георгий Савин игра не клеилась. Изредка кое-что показывали приличное, но целостная картина не срасталась. И в атаке, и в обороне наше взаимодействие было каким-то рваным, явно оставляло желать лучшего. Я это, конечно, чувствовал, но до причин докопаться не мог. Да не очень-то и стремился, ведь в семнадцать лет сил невпроворот, а тяги к анализу своих действий – никакой. Потому и не считал себя «крайним», когда речь шла о невыразительном и нестабильном выступлении нашей тройки. Всеволод Михайлович поругивал крайних, а меня ругал серьезней, резонно считая «центра» главной фигурой в звене. На то он и диспетчер, чтобы отвечать за все фазы в игре форвардов. Тренерские попреки чаще всего касались моей игры в пас. Недостаточно я «кормил» своих партнеров.

Я ни на йоту не сомневался в том, что «центр» – мое амплуа, что оно подходит мне и по общей игровой манере, и по моей жажде забивать, и по моему внушительному телосложению. Манера эта уже сформировалась в «молодежке». Ну зачем мне менять что-то?

А Всеволод Михайлович придерживался иного мнения. Видя, как мы мучаемся сами и мучаем его, видя, что сдвигов к лучшему нет, он в один день, который мне прекрасным отнюдь не показался, взял да перевел меня на левый край. Я – и на краю?! Какой из меня крайний нападающий? Перечить Боброву, разумеется, не посмел. Подчинился. Безо всякого энтузиазма. В центр тренер поставил Шадрина, который был на год моложе меня. Знал Володю, знал, что в «Спартаке» растет думающий игрок, однако никак не предполагал, что он сместит меня с привычной игровой позиции.

Жизнь показала, насколько же прозорлив оказался Всеволод Михайлович. Связка Шадрин – Якушев долго выступала в «Спартаке» и в сборной Союза, на льду мы с Володей были неразлучны при разных тренерах, а вот на правом краю с нами играли и спартаковцы Евгений Зимин, Александр Мартынюк, Виктор Шалимов, и динамовец Александр Мальцев, и Юрий Лебедев из «Крыльев Советов», и цеэсковец Александр Волчков…

Тем самым решением, поначалу показавшимся мне более чем странным, Бобров, вполне возможно, предопределил хоккейную судьбу сразу двух молодых людей – Шадрина и Якушева.

С какой колокольни ни взглянуть на Всеволода Михайловича, все несравнимо и неповторимо будет. Уникум! Не было в нашей хоккейной истории тренера с таким спортивным прошлым. И спорить здесь нечего, поскольку не было такого, как Бобров, хоккеиста. А уж такой хоккейно-футбольной звезды, как Бобров, и в истории мирового спорта не найти.

Вполне естественно, в наших глазах такое прошлое добавляло авторитета Всеволоду Михайловичу. Ведь любому игроку приятно сознавать, что командой руководит специалист, который в молодости творил на поле чудеса. Это не является непременным условием уважительного отношения к тренеру, основа – профессионализм и человеческие качества, но если при всем при этом его финты и его голы помнят несколько поколений болельщиков, то, конечно же, «картина маслом» становится шедевром.

Он не был большим любителем щегольнуть перед нами своим неувядаемым мастерством. Возраст, травмы, характер… Редко, очень редко не выдерживал и, подчиняясь какому-то порыву, брал в руки клюшку. И тогда у нас всех сбивалось дыхание от восторга.

На занятиях при отработке броска спартаковцы пользовались иногда приспособлением под названием «щит Бажанова»: на перекладину ворот вешался деревянный щит с вырезанными небольшими дырками на месте «девятки» и «шестерки» слева и справа, куда и следовало попасть. И кто, как думаете, отличался в этом не самом простом упражнении на точность броска? Старшинов? Майоровы? Зимин? Фоменков? Мартынюк? Шадрин? Якушев? Кое-кто из перечисленных форвардов действительно оказывался самым метким, когда «старший» стоял в сторонке и наблюдал за происходящим. Но что поразительно – Всеволод Михайлович неоднократно побеждал в этом азартном конкурсе! Утирал нос всем перечисленным и неупомянутым хоккеистам, находившимся в расцвете сил. Больше скажу, побеждал ровно столько раз, сколько решался вспомнить свою лихую спортивную молодость. Не исключаю, что память меня подводит и что однажды «старший» не стал лучшим в данном упражнении, но такова уж была притягательная сила Всеволода Боброва, что представить его уступившим кому-то в каком-нибудь компоненте мастерства просто невозможно. После первой эффектной и победной точки при выстрелах по «щиту Бажанова» он лишь слегка улыбнулся и сказал негромко две-три фразы. Для него случившееся было в порядке вещей. На то ж он и Бобров!

А однажды надел спартаковскую форму и вышел на лед в товарищеском матче в Сокольниках против болгарской команды. И выглядел чудо как хорошо! Слышал, что даже фото Боброва с этой игры сохранилось в архиве многолетнего поклонника нашего клуба. А еще спартаковцы как-то были в турне по Италии – без «сборников», поэтому сам я не был свидетелем, – так вот «старший» вдруг сам себя включил в состав и пяток шайб отвез хозяевам, пять голов из десяти забил. Игроки наши по ходу матча едва в обморок не падали!

По общепринятым меркам Бобров со своим фантастическим спортивным прошлым должен был столкнуться с серьезным препятствием для плодотворной работы. Проблема эта характерна для тренеров, которые сами являлись игроками звездного уровня. Они недоумевают по поводу того, что некий технический элемент с пробуксовкой исполняет один из ведущих игроков команды, а у игрока третьего звена он и вовсе не получается. Сам-то тренер в молодости исполнял такие номера просто играючи! Наставник естественным образом раздражается по таким поводам и злится на нерадивого подопечного вместо того, чтобы спокойно и доходчиво растолковать ему все тонкости технического приема. Закавыка, однако, в том, что доходчиво это сделать ему как раз затруднительно, потому что сам он в свое время исполнял все легко и артистично, обходясь без тренерских подсказок.

Замкнутый круг получается для такого специалиста. Однако Бобров в этом круге не находился. Мы никогда не слышали от него ехидных реплик: мол, вот мы в ваши годы исполняли это без проблем! Не ссылался на свое прошлое, овеянное легендами. Вообще не бравировал своим именем. Непосвященному человеку, предположим, иностранцу-стажеру, плохо знакомому с историей советского спорта, на каждодневных тренировках и в голову не могло бы прийти, что за личность управляет хоккейной командой «Спартак». Эта сдержанность только возвышала Всеволода Михайловича в нашем сознании. Хотя, казалось бы, куда уж выше…

Являлось ли отсутствие болезни, присущей экс-звездам, ставшим тренерами, свидетельством его скромности? Скромность – в данном случае не та характеристика. Цену-то он себе знал, понимал, что равных ему не было. Будучи человеком умным и тонким, Всеволод Михайлович умел вести себя в непростом мужском коллективе, коим являлась любимая в народе команда. Мягким и пушистым не был, но и не было в нем диктаторских замашек. Дистанцию умел держать в отношениях с игроками: не подпускал к себе совсем уж близко, но и не отдалялся нарочито, возводя себя на постамент. Игроков уважал, но неприкасаемых авторитетов для него не существовало. Это касалось и Евгения Майорова, и Вячеслава Старшинова, и Бориса Майорова – общепризнанных звезд и лидеров «Спартака», людей непростых и с характером, очень амбициозных. Острастку мог дать любому. В чемпионском сезоне-1966/67, уже ближе к его развязке, Майоров-младший допустил что-то такое, что, по мнению «старшего», вышло за рамки дозволенного, – так он мигом перевел его, игрока ударного звена, в запас. Без словопрений и нотаций. На командной фотографии «Спартака» – чемпиона СССР, Евгений Александрович стоит во втором ряду сбоку в цивильном костюме – на игру даже не раздевался.

Что же тогда говорить о нас, молодых, – Шадрине с Якушевым, Зимине с Мигунько, Блинове с Лапиным, Мартынюке с Виктором Ярославцевым? Мы взирали на Всеволода Михайловича исключительно снизу вверх. Удивительно, но это не давило на нас психологически. Уважали тренера, симпатизировали ему, верили каждому его слову, при этом не трепеща от робости или страха. Объясняю это искусством «дистанционного управления», которым обладал Бобров: словно держал в руке пульт от современного телевизора и нажимал кнопки, включая бесчисленные каналы, непринужденно и неизменно в нужный момент.

К индивидуальным беседам склонности не имел. Должно было произойти что-нибудь из ряда вон выходящее, чтобы игрок остался один на один со «старшим». Объяснения и указания давал при всех, когда команда собиралась в полном составе. В тактические премудрости предпочитал не вдаваться. Искусным оратором не являлся. И логично предположить, что установку на игру проводил по-деловому и недолго, а в действительности все было наоборот. По тридцать-сорок минут длились эти собрания «Спартака». Разберет все по каждому игроку, потом по звеньям, потом по команде в целом; далее переходит к предстоящему сопернику – сильные и слабые стороны команды и игроков… Все по классике. Но очень уж в неторопливом темпе все происходило, будто детям малым рассказывал и разжевывал. Не поверите – установки в сборной Союза перед решающими матчами на Олимпиадах и чемпионатах мира у Чернышева с Тарасовым длились минут пятнадцать от силы!

Советовался ли «старший» с братьями Майоровыми и Старшиновым по каким-нибудь аспектам подготовки к важной игре? Вполне возможно. Сам не слышал об этом. Однако на собраниях команды царило полное единоначалие. Отталкиваясь от описания бобровских предыгровых установок, долгих и дотошных, логично предположить, что во время матча он сновал от игрока к игроку, без устали раздавая «горчичники» и ценные указания. Однако вот еще один парадокс: ничего похожего и близко не было!

Всеволод Михайлович являлся совершенно замечательным режиссером. По этой части, как, впрочем, и по многим другим, Бобров в моем представлении – тренер № 1.

При анализе многогранной тренерской деятельности обсуждается масса аспектов: «физика», тактика, психология, работа с молодыми игроками, селекция и тому подобное. Но при этом зачастую упускается, быть может, самое главное – то, как тренер управляет командой во время хоккейного спектакля, как реагирует на резкую смену декораций, как держит удар при явном превосходстве противника – как ведет игру. Собственно, вся работа с коллективом и все этапы подготовки направлены на одно – на успешный результат в предстоящем матче. Счет на табло и реакция зрителей объективно подводят итог работы на текущий момент. Мастерски, то есть оперативно реагируя на ледовые коллизии и принимая оптимальные решения по изменению тактического рисунка, специалист в состоянии укротить разыгравшегося соперника, а порой даже компенсировать ряд просчетов, допущенных при подготовке к матчу; и напротив – в целом качественная работа с командой может пойти насмарку, если тренер растерялся в критический момент битвы и потерял нити управления командой.

Хоккейный режиссер Бобров не был ни на кого похож. Стоял на лавке такой внешне хладнокровный и сосредоточенный, будто по ту сторону борта не извергался ледовый вулкан, а происходило что-нибудь занимательное и вполне себе размеренное. Будто не решалась в эти минуты судьба всесоюзного первенства по хоккею с шайбой, будто игра не волновала тысячи болельщиков на трибунах и миллионы телезрителей, будто не предстояло ему потом держать ответ перед высоким начальством.

Крик крику рознь. Можно полушепотом больно ранить игрока, а можно криком взбодрить его. Мат мату тоже рознь. Крепкие русские выражения были в ходу в хоккее и в футболе. Опять же, для игроков важна была не «многоэтажность» ненормативной лексики; важен был тон, которым крепкое словцо произносилось. Всеволод Михайлович не переходил на повышенный тон и не срывался на площадную ругань. Сохранял присутствие духа и ясный рассудок даже при неблагоприятных обстоятельствах в матчах, которые определяли исход турниров. И в «Спартаке», и спустя несколько лет в сборной. По ходу матча замечания игрокам если и делал, то нечасто и обязательно негромко. Это были скорей доброжелательные и лаконично сформулированные подсказки старшего товарища, чем жесткое порицание начальника за только что допущенную ошибку в игровом эпизоде. В перерыве между периодами делал паузу на две-три минуты, чтобы команда отдышалась, а затем устраивал оперативный разбор полетов, давая волю эмоциям, но не переходя на оскорбления; мог и голос повысить, мог высказать претензии любому игроку, поскольку для него не существовало непререкаемых авторитетов в команде. Получить от тренера «кренделей» мог и лидер коллектива, и защитник из третьей пары. Все по мере провинностей, все по игре, все по делу. По справедливости, в общем. И на пользу команде.