Текст книги "Лундога. Сказки и были"

Возле водного окна из-под ног вспорхнула небольшая птица. Утка чирок! На кочке лежали яйца. И тут каким-то невозможным боковым зрением Саня увидел, как шедший сзади Ирвин сорвал с плеча и вскинул ружье. Ирвин, опытный стрелок, с мгновенной реакцией, немало побивший тарелочек и фазанов в своей Германии, но и Саня не зря с детства топтал с ружьем эти сузёмы, как зверь мгновенно реагируя на каждый шорох, звук, вылет птицы. Словом, всё произошло как в кино. На долю секунды Саня раньше, чем Ирвин, нажал на спуск, ударил рукой снизу по стволам. Хлопнувший выстрел не причинил вреда птице.

Оба охотника стояли, ошалело глядя то друг на друга, то на утку, заходящую на круг. Материнский инстинкт не отпускал её далеко от кладки.

– Пошли отсюда, – наконец прошептал Саня, и оба, оглядываясь на беспокойно посвистывающую птицу, заспешили от гнезда.

– Извини, Алекс, – уже на острове, когда они остановились на привал, виновато произнёс Ирвин, – рефлекс…

– Ничего, дружище, всё нормально, – и, усмехнувшись, добавил – закон Антон Палыча…

Напившись чаю, Саня пошёл на «подслух», а Ирвин остался у костра готовить дрова на ночь. По краю острова, над приболотком Сане попадались догнивающие настилы из жердей. Такие капитальные лежбища сооружали около токовищ лесорубы и егеря для своих гостей. Тут же из мха торчали бутылки, пакеты и ржавые бока консервных банок. Старые, давнишние следы, но всё ещё много говорящие о тех, кто тут отдыхал.

От вековых сосен на токовище осталось несколько далеко стоящих друг от друга деревьев – семенников, по терминологии лесничих. На болоте они действительно выполняли эту роль, но на сухих делянках под семенниками редко всходила сосна, а если и всходила, то гибла в тени буйной, более выносливой, плотно взраставшей за первые годы после рубки поросли осины и берёзы. И одинокие старые сосны среди бескрайних делянок, на месте коренных хвойных лесов, торчали как памятники человеческой глупости и жадности.

Саня стоял на родном, до неузнаваемости изменившемся болоте. Гасла заря, загорались звёзды, но не слышно было ни подлётов, ни крэканья глухарей. Темнеющее небо безучастно смотрело на эту пустыню. Саню взяла тоска, и он вернулся к костру, процедив на подходе сквозь зубы:

– Швайнен!

Ирвин вытаращил глаза, но ничего не спросил.

После ужина, крепкого чая тоска отпустила его, и охотники, как водится на таких ночлегах, заговорили о былых охотах. Саня, конечно же, рассказывал Ирвину о том, какие здесь были когда-то глухариные тока и как любили эту охоту, это зрелище на Руси. И что сам он считает, что глухари своей песней озвучивают на земле некую небесную тайну, что-то такое необычное чувствуешь на току, и стрелять глухарей, конечно же, в эту пору нельзя, и не только по экологическим причинам… Ирвин внимательно слушал, потом перебил Саню вопросом:

– Хорошо, Алекс, я понял, красивая это была охота. Ты говоришь, многие у вас о ней с восторгом и вдохновением писали и ценили её выше всех охот. Так почему вы так безжалостно сгубили свою любимую птицу, носителя «некой небесной истины», свои глухариные тока, леса, красоту всю?..

– Правильный ты вопрос задал, Ирвин, – невесело усмехнулся Саня. – У нас его мало кто задаёт.

На этом запал говорить пропал, Ирвин заснул, а Саня лежал, смотрел на звёзды, на летящие в небо искры. Всегда так было – звёзды, искры… Были ещё уходящие в ночное небо тёмные силуэты ёлок и сосен, и звёзды мигали между их вечно качающимися вершинами, а искры гасли в густой хвое… Но ночь укрыла ущерб, и так же, как прежде, пахло болото.

Костёр ровным теплом грел бок, навевая дрёму, и Саня забылся чутким сном. Под утро он поднялся один, подвеселил огонь, разогрел вечерний чай, выпил кружку и пошёл к токовищу. Через три минуты был на месте. Стоял, зачем-то вслушивался: не было там глухарей, даже деревьев, куда бы они могли присесть, не было.

Но глухари всё же запели. Их песня зазвучала в Сане, вылезла из глубин памяти почти реальностью, так она глубоко и основательно была когда-то отпечатана в нём. И не одна песня, а невыразимый, ни с чем не сравнимый щебет-треск многих десятков токующих птиц. Этот звук первобытного тока Саня слышал сейчас почти физически, казалось, что вот прорвётся какая-то тонкая, незримая пелена – и ток действительно зазвучит во вне, воскреснут глухари, встанут сосны…

Простояв так до рассвета, когда обнажилась действительность, Саня вернулся к костру, забрался в спальник и заснул.

Могилки деда, бабушки и прадеда Саня не сразу, но нашел. Они были в восточном краю кладбища, возле посаженной отцом, взматеревшей за годы, сосны, с молодой порослью вокруг. Деревянные кресты давно упали, холмики заросли травой, осели и стали едва заметны. Сидя на одном из них, Саня вспоминал детство, которое будто бы было где-то совсем рядом, но в какой-то другой, бессмертной, вечной жизни… И бабушка, и дед, и все, кто был, тоже остались там, и вечно будут там жить. А когда придёт час, освободится и его душа, понесётся маленьким радостным чирком к вечным половодьям.

Пока же Саня знал, что делать. Когда подрастут сосняки в болотах, он привезёт из какой-нибудь скандинавии глухарей с тетеревами, и снова их песни наполнят Лундогу жизнью и смыслом. А пока надо расчистить новину под пашню на бывшем поле, за бывшей деревней, дабы деды да бабки спокойно спали, ждали главного часа, чтобы встать в рядах земного ополчения в Небесном Святом Воинстве для последней битвы с сатаной.

Протокол (уже не сказка)

С середины XX века леса севера начали вырубать методом «сплошных, концентрированных рубок». Чтобы понять, как это выглядит на деле, представьте пустырь на месте леса в форме прямоугольника со сторонами 10 на 4 километра. 40 квадратных километров! Я это видел. Северные «лесные» ландшафты ныне и есть такие пустыри, зарастающие разновозрастным молодым лесом, преимущественно лиственным. Происходит замена хвойной тайги на лиственные леса. Как результат – полная деградация всей лесной биосистемы, глобальная смена водного режима, обмеление и полное исчезновение родников, ручьев и мелких речек. Оскудение не на один порядок рыбных запасов, фауны хвойного леса.

Но это ещё не всё. Глобальная экологическая и нравственная катастрофа – уничтожение лесов – в середине семидесятых годов была усугублена применением на делянках отравляющего вещества военного назначения – дефолианта «бутиловый эфир». Применялся он для уничтожения молодняков лиственных пород – осины, берёзы, ольхи, чтобы они не мешали расти хвойным породам. Я не могу, к сожалению, привести точные данные ущерба для животного мира севера, но как свидетель и со слов многочисленных очевидцев могу сказать, что от тысячных стай тетеревов за первые два года обработки остались десятки особей. Передохли зайцы, рябчики, глухари, гибли лоси, медведи. Охотники, грибники везде натыкались на трупы животных.

На ягодниках стояли аншлаги, что «сбор ягод и грибов запрещён». Животные неграмотные, но и люди, учитывая наш менталитет – авось пронесёт, немало поели отравленных ягод и грибов, да и не везде эти аншлаги стояли – вырубки-то огромные.

Обработка проводилась 10(!) лет.

Когда в начале перестройки травить прекратили, мы с ребятами из самодеятельного экологического клуба пытались узнать об ущербе, нанесённом животному миру, у главного лесничего района. Он занервничал и проорал нам буквально следующее: «Да, передохли тетерева и зайцы, но если поднимется снова вопрос об обработке, то я буду руками и ногами голосовать “за”». Так и сказал – «руками и ногами».

Я могу свидетельствовать (и не только я), что после химобработки древостои молодняков на делянках не поменялись, осины с берёзами и ольхами как росли, так и растут.

В девяностых годах экспериментально применяли новое, тоже «безвредное» отравляющее вещество – «раундап», локально, на сотнях гектаров. Но закуплено его было много, по сообщениям областных газет.

В начале перестройки тогдашний министр лесного хозяйства официально, с телеэкрана, признал, что 40 %(!) вырубленного леса тонуло при сплаве, бросалось в делянках, вдоль лесовозных трасс. То есть почти половина лесов была вырублена бессмысленно! Если допустить, что там вообще был хоть какой-то смысл.

Старик лесоруб, бывший крестьянин, мне с горечью рассказывал, сколько сгнивало срубленного леса в делянках. Вот один, особенно поразивший меня, пример: в шестьдесят каком-то году была ранняя весна, «зимняки» (зимние лесовозные трассы) пали (протаяли) рано, в делянке, где работала бригада этого старика, осталось лежать в штабелях 16 (шестнадцпать!) тысяч кубометров зрелого хвойного леса – «такие-то матёрые сосны да ёлки лежали». Всё там так и сгнило. Следующей зимой надо было пилить и вывозить новый лес, и, кроме того, перелетовавшая под небом древесина годится только на дрова.

Ещё они, недавние крестьяне, спрашивали у начальства – когда вырубку-то прекратят? Им отвечали, что как экономику поднимем, так сразу… Нынешние лесорубы (здесь и те, кто отводит делянки, выкупает их, и наёмные рабочие, и перекупщики – словом, все, кто кормится от лесной дармовщины) таких вопросов уже не задают, даже в голову никому не придёт такое спросить, потому что они называют это работой и бизнесом.

В середине девяностых губернатор Вологодской области подписал указ, разрешающий вырубку ели от пятидесяти лет! Всегда считалась зрелой стодвадцатилетняя ель.

Теперь из-за скудости зрелых лесных запасов на европейском севере под пилу идут леса в болотах (последние глухариные стации), токовища, водоохранка, про молодняки уже говорилось, примериваются даже к заказникам и заповедникам…

Ни лесники, ни лесозаготовители не озабочены экологическими последствиями своей деятельности, их цель только древесина и деньги. То, что страдают экосистемы, исчезают ручьи и малые реки, многие микропопуляции животных на грани исчезновения, а местами исчезли, их не волнует. Сосновых боров и ельников-черничников, где люди веками собрали ягоды, паслась и скрывалась боровая птица, на европейском русском севере практически не осталось.

Не меньший ущерб природе нанесла химизация сельского хозяйства. Кроме обычного применения – непосредственно на поля, ядохимикаты применялись чисто по-нашему. Мой хороший знакомый, работавший в «Сельхозхимии», была такая моторизированная организация, рассказывал, как они, будучи не в состоянии работать «со вчерашнего», сливали целые бочки пестицидов в ручьи и речки! (Всегда с содроганием говорю и пишу это).

Мужики из одной деревни рассказали, как заезжая бригада из Вологды выбила дальний глухариный ток за несколько дней. Эти (не знаю, как их назвать, среди них была ещё и женщина) вывезли на санках (санки брали с собой, предусмотрительные…) 18 (!) глухарей.

Когда я работал егерем, в начале девяностых, председатель общества охотников хвастался нам, егерям, как он застрелил на току за утро четырёх глухарей – весь ток, чтобы показать каким-то городским охотникам, какой он крутой охотник, наш председатель. И таких «последних героев» я знаю немало.

Охотники из деревень и лесопунктов вёснами стреляют на лесных дорогах глухарок, ездят специально, обычно утром. Недавно один такой гоминид из лесопункта рассказал моему приятелю, что они за утро застрелили на дороге к нашей деревне четырёх (!) глухарок. И такой «охотой» промышляют многие. Не потому даже, что есть нечего, а просто одичавшие люди, развлекаются так. Мой дед рассказывал, что в его годы застрелить глухарку весной никто даже помыслить не мог – убить весной матку почиталось большим грехом, даже глухарей-самцов били в меру, хотя дичи было несравнимо больше. А эти ребята ещё и с гордостью рассказывают. И не какие-то оккупанты или пришельцы, а местные, свои.

Применение электроудочки приняло размеры экологической катастрофы. Как только не изощряются доморощенные Кулибины – в ход идёт всё, что может дать ток, от аккумуляторов до тракторов, которые ставят на баржи и таскают по рекам и озёрам, используя для «рыбалки» их генераторы.

Лет восемь назад у нас за деревней выпиливали делянку, 16 га, шведским «комплексом». Работали две машины, одна валочная, такой монстр, и другая – подборщик. Обкатывал технику швед, от фирмы, где она была куплена.

Хозяин техники, местный предприниматель, очень гордился своим приобретением, всем говорил: комплекс купил, комплекс! А швед, в разговоре с нами, через переводчика, с улыбкой сказал, что это не комплекс, а половина его. В комплекс входят ещё две машины – одна выкорчёвывает пни, убирает буреломник, остатки древесины, очищает, короче, делянку от хлама, готовит к посадке, а другая машина высаживает саженцы.

Недавно говорили о «лесах» с бывшим начальником лесопункта, моим приятелем. Саша сказал, что «когда ввели “метод сплошных концентрированных рубок”, то думали так – хвойный лес сам восстановится, что его сажать-то? А выросли одни кусты». Кустами здесь называют осины, берёзы, ольхи и ивняки. О восстановлении леса не заботились, лесники были заняты только отводом и «приёмкой» делянок и также рубкой.

Знал, Саня, что делать, но не сделал. Наутро они с Ирвином упаковали пожитки, Саня обошёл избу, погладил двухсотлетние бревна, и через минуту джип с охотниками покинул деревню. Саня закурил из начатой бомжом-лесорубом пачки, бросил спичку в открытое окно. Сухая ветошь вспыхнула, как солома в овине, но этого ни он, ни Ирвин уже не увидели. Когда они мчались мимо делянок, сосновые срубы тихо, жутко полыхали в небе огромными факелами.

Таков финал более чем вероятен, но всё было даже и не так. Страна вскоре дала Сане почти даром кучу денег. Потом догнала и ещё добавила. Он сразу же купил новый почти трактор, новый почти плуг, почти новую косилку, почти сажалку, почти копалку и почти телегу, почти покрыл крышу, и осталось ещё на всё прочее, кроме кукурузы.

Распахал-таки за деревней участок поля, сеет там семена, сажает картошку, капусту и синий лен. Кукурузу он так пока и не посадил, хотя дед его садил (чтоб не посадили). Завёл корову, телят, овец, гусей, кур и собаку Авву. Съездил по обещанию в Скандинавию. Весной он с крыши своей избы слушает тетеревиный ток, считает гусей, летом и осенью ловит рыбу исходных пород, собирает грибы и ягоды, ходит на охоту.

Пашка прозрел, пока не поздно, помолодел, усыновил своих сыновей, удочерил дочерей, утешил тёщ. Теперь его зовут Павел Петрович, и он с корешами-ботаниками охраняет всю весну глухариные тока от заблудших охотников. Кормит сирот-медвежат и лосят прямо с ладони овсом и кашей.

В Мирном почти никто не ворует и не пьёт, так как пить и воровать там стало западло, в таких тычут пальцами и показывают детям на уроках. Кому будет приятно? Все по-чёрному рубят срубы русских бань, этим и живут. Многие лесорубы забросили топоры на полати, обнялись с лесниками и стали возрождать хвойный лес и деревни сразу за бараками. Построили церковь и спрашивают друг у друга – как пройти в библиотеку?

В глубине делянок построены лагеря улучшенной планировки для оступившихся начальников и всех, кто решил встать на путь исправления и искупить ошибки руководства за десять лет без права переписки. Искупаемые высаживают саженцы сосны и ели вместо осин. Уже шумят кое-где молодые сосняки и что-то шепчут ели в тумане. А у болот снова робко встают чьи-то тени.

Охотники на джипах пересели в ё-мобили и приезжают слушать, как раки на горе свистят, косить траву по росе для лосей и делать солонцы. Одаривают всех налево и направо приветливыми улыбками, а патроны раздают малоимущим. Когда Павел Петрович им из жалости предлагает застрелить хотя бы рябчика, они обижаются и говорят: спасибо, но у нас есть, что есть и есть что пить, есть сервелат, тушёнка, барбекю, ананасы в шампанском, коньяк и кофе, много бабла в надёжных банках. Пусть живут дикие птицы и радуют всех своими пеньями и клиньями.

Дядя Миша почил под ёлкой возле церкви со своей бабкой Симой, Саня не забыл его просьбу. В его избе сейчас музей. Всем желающим рассказывают, как радуясь, свирепствуя и мучась, хорошо жилось на Руси, и предлагают попробовать. Желающих пока мало.

Немцы, германландцы и прочие больше не думают про нас, как нам не нравилось, говорят, что мы теперь не такие, а сякие, и что они больше не будут пытаться нас перевоспитывать и говорить нам швайн и хенде хох. (Как это по-китайски, я пока не знаю.)

Учёные сделали новую бомбу, после взрыва которой осины превратятся в ёлки, берёзы в сосны, а воробьи с тараканами – в белых куропаток. Авторы пока осторожны в дальнейших прогнозах, но оптимисты поговаривают, что, возможно, восстанут мёртвые. Объявлен конкурс вырубленных областей на проведение испытаний после вернувшихся губернаторских выборов. Впрочем, это пока слухи.

2. Мор Весельчак

Где-то в делянках

…Я не нахожу следов простого человека,

я вижу происхождение животных из людей.

А. Платонов. «Мусорный ветер»

Пришедши в мир, Я нашёл всех их пьяными.

Евангелие от Фомы

До запамятованного уже многими происшествия шестую части Земли с названьем кратким Русь населяли просто люди. Основными занятиями жизни просто людей были земледелие, поэзия, скотоводство, рыболовство, грусть, созерцание, радость, чтение Писания и вера в справедливого Бога, живопись, охота, тяга к прекрасному, садоводство. Объединяли их добрые сердца, разъединяли злые. Они умели прощать обиды и имели чувство меры. Ныне оставшиеся в незначительном количестве просто люди растворены в массе странных существ, взявшихся неизвестно откуда, вынуждены трудно жить, уходить в пустыни, мимикрировать и имитировать.

Новый толковый словарь околорусского языка Михаила Заборного вещует, что якобы немецкое слово егерь на деле имеет славянскую этимологию и происходит от егор – так в старину на Руси называли якобы охотников, отсюда – объегорить, то есть добыть больше дичи. Ныне слово это утратило первоначальный смысл и егорами, егерями или егерьками (уменьшительно-ласкательная форма) стали называть людей, занимающихся подставлением дичи под выстрел драйвера – а так теперь называют всех заезжих охотников и рыбаков независимо от места их проживания, национальной принадлежности и вероисповедания (этот лингвистический феномен ещё ждёт своего исследователя).

А вот русские, на первый взгляд, слова лесник и лесничий имеют двусмысленную этимологию. Первая половина – это русский лес, а вторая – немецкое нихт и латинское нихиль (соответственно) – отрицание, устранение. Выходит, лесник и лесничий – это, буквально, устранители, отрицатели леса. Сделаны они были взамен (но не сразу) Лесоводу, который в тридцать седьмом по пятьдесят восьмой (чисто наше изобретение) был отправлен на лесоповал без права переписки.

Часть первая.

Вместе с егорами в ту пору завелись на Руси, откуда ни возьмись, Лесоповалы. Если егор – это профессия, то Лесоповал – это и профессия, и имя собственное. Егоры все разные, а Лесоповалы все на одно лицо. У них и задача была односложная, без всяких там колен, скидок и упреждений с пролаями – лес повалить. И они его повалили. Нечего и добавить. Повалили, и всё тут, и дело с концом. Остался по недосмотру один сук-недоруб, на котором уселись все оставшиеся лесные жители и уцепившиеся люди. Сидят, горюют, на просторы родные русские, на пни смолёвые с тоской озираются. Не знают, откуда ещё ждать и чего, больше уж, вроде, и нечего, а всё страшно.

Сделан Лесоповал был по мотивам произведений папы Карла из нездешних пород дерева: достаточно крепких, таких, что расшалятся Лесоповалы, бывало, и ну давай финскими ножичками друг друга тыкать, а то и топориком потешут, и хоть бы те что. Вот потеха-то! Бабы визжат, детки воют. Весело.

Выглядел Лесоповал вроде как человек, только сапоги не снимал – спина не гнулась. Вытесан был грубо, но сколочен крепко и пах, как человек, – по-разному. Выдерживал лютую стужу, жару, парун, гнус, но не выдерживал уроков русского языка и литературы. Поэтому от него и не требовали. Выучит несколько слов (вали, цепляй, трелюй, наливай, дай опохмелиться и пару матерных), а остальное объяснял жестами. Сгубило их преждевременное отсутствие объёмов лесозаготовок и неумеренное потребление спиртосодержащих жидкостей (ССЖ), коими древесина вначале пропитывается, даже вроде как подрумянит, а потом бац – и нет Лесоповала.

Ныне на смену старым неповоротливым Лесоповалам вылез откуда-то мелкий, юркий и вонючий, как Череповец, Сучкоруб. Откуда он взялся, никто не ведает. Поговаривают, что выпукнулся, вместо обещанной чёрной дыры, из Большого Адронного Коллайдера. Сделан из очень гибкого материала, типа силикона, внешне похож на человека. Разделён, в отличие от предшественника, на несколько категорий, каст, так сказать. Забегая вперед, скажу, что все касты одинаково любят ССЖ, разной стоимости, чтобы отличаться, но разлитые из одной бочки, только с разных штуцеров.

Представители первой носят качественную одежду. Ездят на новых импортных автомобилях. Обувь европейских производителей из добротной кожи на ночь, в отличие от Лесоповала, снимают. Спина гнётся, и очень часто, особенно на лесных «аукционах». Образованы, умны, знают языки, часто бывают за границей, отдыхать предпочитают на лучших курортах мира, мечтают полететь на Марс. Пьют коньяк и текилу. Охотятся на «Африканскую пятёрку».

Вторая категория не брезгует секондхендом, как в одежде, так и в автомобилях. Образование среднее и среднестатистическое. Спина гнётся ещё чаще, особым умом не отличаются, заменяют наглостью. Отдыхают в Турции и на курортах Краснодарского края, раз в пять лет позволяют дальнее зарубежье, допрежь не пригласят ко следователю. Пьют водку «Смирнофф», текилу, самогон. Охотятся у егерьков на русского Потапыча в несчастном Коми крае и бедной Вологодской области.

Третья категория Сучкорубов – это Сучкоруб-щипач. Спину не гнёт, так как в аукционах не участвует. Разделён на несколько подкатегорий, из которых можно выделить две основные:

• наглый вор;

• тихий воришка.

Эти в прямом контакте с Лесником, он для них Аукцион. Они созданы друг для друга. Имея сходный образ жизни со старым Лесоповалом, обувь не снимают, легко выдерживают лютую стужу, жару, парун, гнус и также не выдерживают уроков русского языка и литературы, ждут обещанной полной их отмены. Словарный запас схожий, но дополнился несколькими американизмами: бизнес, доллар и поцелуй меня в зад (кои являются объединяющим началом, общим пин-кодом всех каст Сучкорубов). Пьют любые ССЖ. Охотятся в родных делянках на всё, что там ещё шевелится.

И, наконец, сам Лесник (он же Лесничий). Очень схож с Лесоповалами, оно и понятно – сделан из их опилышей (так как не был запланирован). Рядом поставишь – ну, братья! Ан нет, стал более гибок – так как часто делает простую, всем доступную гимнастику – наклоны вперёд. Владеет разговорным языком местности проживания, таблицу умножения не помнит, но умеет пользоваться калькулятором. Вымирание не грозит. Финских ножичков сторонится, стал мягкотел и робок, чистит зубы, пользуется одеколоном, чтоб медведи пугались, так как любит прятаться по кустам в делянках – типа, лес восстанавливает, а на деле тайно встречается с сучкорубами-щипачами. Охотиться перестал – приносят на дом. Имеет вполне безобидное в рамках какого уж там ни наесть, а Лесного кодекса, хобби – регулярный отвод мелких делянок для своих нужд.

С Лесным кодексом никогда не расстаётся, всегда таскает в планшете рядом с ССЖ для настроения. Да и что за жизнь у Лесника: всё по делянкам, всё через пень-колоду.

Набредёт Лесник на делянку Сучкоруба первой категории и ну её с ходу принимать. А тут и Сучкоруб как тут возле пенька накрытого, расцелуются, сядут за пенёк с икоркой, балычком и коньячком да пачкой зелёненьких, а может, и красненьких, какая разница, пачка она и есть пачка, умному достаточно.

Откроют Кодекс, Лесник пальцем ткнёт – и ну давай оба животы надрывать.

– Смотри, – трясущийся Лесник тычет в Кодекс, – ты должен лес-то на делянке восстановить после рубки…

– У-у-у-у, – воет тот и валится в делянку.

– Го-го-го, – хватается за живот и падает рядом Лесник.

Воют, гогочут, по делянке катаются, жалко их даже: у нас сырые делянки.

Наконец Сучкоруб, не глядя, вытаскивает из пачки бумажки и, всё ещё всхлипывая и содрогаясь, суёт Леснику в Кодекс. Разливают коньяк, закусывают икорочкой.

– Ну, лесная душа, ну ты и Жванецкий, повеселил!

Довольный Лесник хитро подмигивает, переворачивает страницу, читает:

– … засадить теми породами деревьев, которые составляли здесь ранее коренные леса. При естественном восстановлении по необходимости осветлять хвойные породы…

При этих словах оба опять рушатся на Мать Сыру Землю, корчатся между пней в беззвучной истерике. Наконец встают, стряхивают опилки. Сучкоруб, вытирая слёзы и умоляя – ну хватит, хватит, уморил – суёт остатки бумажек Леснику в планшет.

– Это тебе за потеху. Заходи, мы тут неподалёку новый сук-недоруб допиливаем.

Допив и облобызавшись и всё ещё потряхиваясь от смеха, странные существа расходятся восвояси.

– Интересно девки пляшут, – размышляет Лесник, шагая через пень-колоду. – Как ни зайду делянку принимать, так обязательно пень накрытый. Чудеса.

Но в чудеса Лесник не верит, он потомственный атеист (прадед его – герой двух романов Достоевского и побочный брат Клима Чугункина), вот про На-На технологии что-то слыхивал. Неужели удалось?! Думал, брешут. Сработала, видать, хреновина-то.

– Да-а, силища-то какая в Руси великой заложена, – оглядывая необозримые делянки, как моря, гордо думает Лесник: за свою державу не обидно, – вот, лес повалили, скажи дедам – не поверили бы. Посмеялись бы, дурачьё-простачьё. Никто не верил, и самим не верилось. Но всему миру доказали. Мы ещё и не то им покажем кузькину мать! Горы свернём, реки повернём, в тундре будут яблоки цвести, мамонта клонируем с динозаврами, а потом скрестим, чтоб гибриды не мёрзли, яйца будут класть нам пудовые, да мы, если захотим…

Тут он запнулся за пень колоду, рухнул в кукушкин лён, машинально сунул планшет под голову, чтоб кто походя не спёр, зевнул, улыбнулся чему-то хорошему в Кодексе и заснул.

Не волнуйтесь, дети, он не простудится, он же Лесник-то липовый. Вот пустить корни и прорасти может, деревцо вырастет, липа, всё какая-то прибыль от Лесника лесу.

Часть вторая

Упомянув вначале коротко о Драйвере, хочу остановиться на этом предмете поподробнее, рассмотреть его поближе, хотя это и небезопасно, так как Драйвер кусается и может наброситься ни с того и ни с сего. У него снесло дурно понятой свободой ореол прежнего романтизма, под коим обнажилась, или доросла, нынешняя неожиданная форма. С Драйвером новой формы ухо надо держать востро. Не подпускать его на выстрел, но и не нападать первым – он сам нападёт. Бывает достаточно присесть, похлопать себя по щекам, развести руки, сказать: «ку» – и Драйвер успокаивается. Но если стрелять, так сразу в рикошет. Если рикошет верный, то тушку Драйвера тщательно спрятать, лучше закопать, трофеи не брать, чтоб не было корысти и злого умысла.

Все эти меры необходимы, так как Драйвер стал очень агрессивен, очень вооружён и очень опасен. Раньше он был не таков. Редко, но встречаются ещё и прежние – спокойные, миролюбивые особи. Но в целом Драйвер непредсказуем. Он, видимо, чего-то там объелся, какой-то обильной и нездоровой пищей, и душа его, говорят, обросла мясом. Его надо бы срочно лечить. Может, его ещё можно спасти?

Болезнь его проявляется в том, что ему стало казаться, будто всё, что растёт, бегает, плавает и летает за КАДами (внутри коих он по преимуществу производится и обитает), всё это растёт, бегает, плавает и летает лишь для того, чтобы Драйвер пришёл и съел. А всё, что, как кажется больному Драйверу, не оказывает ему уважуху и мешает плотно кушать, он устраняет с пути. А кушает он очень много, так как кушает постоянно и, как следствие, орган потребления пищи разросся у него, что у динозавра. Помните: Робин Бобин Барабек скушал сорок человек..? Это о нём, о Драйвере. Иносказательно. Прямо сказать автор не решился. Не безопасно. Но меня утешает то, что Драйверы не читают, что пишется за КАДами, они же думают, что там только еда живёт и что-то мычит.

Если где вдруг, откуда ни возьмись, явится Драйвер на своей чужеземной тачке, в камуфляже весь такой, в навигаторах, поднимет веки, оглядится с аппетитом, взглотнёт обильную слюну, там тут же начинают зарастать кустами, коттеджами и прочими сорняками русские поля, встают заборы, падают леса, мелеют реки, портится климат, исчезает рыба и дичь, вянут травы, коровы сами идут под нож, потеряв смыслы, а местные мужики впадают в ступор и в этом сомнамбулическом состоянии принимаются валить для Драйвера свои грибные места и выгонять на него последних оленей, оставляя детей без белковой пищи. Когда Драйвер уезжает, все начинают кусать друг другу локти, пить ССЖ и биться головой о пеньки в древнерусской тоске.

Ходят слухи, будто учёные нашли в Драйвере какой-то неизвестный науке вирус, устойчивый к известным лекарствам и к Слову Божьему. Вирус передаётся через грязные деньги из рук в руки и даже воздушно-зрительным путём. Болезнь шагнула далеко за КАДы, до самых до окраин и приняла форму пандемии. Помочь избежать её и не погибнуть среднестатистическому россиянину может лишь личная гигиена.

Часть третья

(В этой части юмора нет). Лидером странных, на первый взгляд, не является, и на второй взгляд, и на третий, а на шестой там, или седьмой взгляд является-таки серый, неприметный, но очень многочисленный феномен нашей новейшей истории – Ушлый. Если Драйвер опасен масштабностью своих аппетитов, то Ушлый ещё более опасен своим числом и умением. А вместе они дополняют друг друга. Но если Драйвер без Ушлого так и останется пустым мечтателем и вскоре вымрет, то Ушлый без Драйвера лишь расцветёт и займёт его место в пищевой цепочке.

Эта особь явилась путём неестественной гибридизации, массового насильного скрещивания местных баб с призраками коммунизма. Крепких местных мужиков заранее раскулачили и заточили в тундры. Для слабовольных же подогнали состав палёной водки. Кости их и поныне белеют то тут, то там. Иноземным туристам на вопрос: чьи это кости? – отвечают: эти кости – чьи надо кости.

Тут иноземным туристам почему-то становится страшно, они возвращаются в свою иноземную родину и начинают сочинять небылицы про нашу самобытную историю. Если б они узнали былицы, то всё равно не поверили бы. Иноземным мудрецам с куцей фантазией веками не понять нашу изощрённую душу. Им никогда не разгадать такой фокус – как и зачем девять миллионов крепких мужиков с семьями было отправлено в тундры без куска хлеба, тёплых шуб, валенок и крыши над головой, где они благополучно и померли все как один в борьбе за это. Да и кто бы сомневался? Этого в тундрах нет.