Текст книги "Путь «Обязательной боли». Или истории о суррогатном материнстве"

Глава 13

Январь 2020

Очередная зима подкралась незаметно, и так же незаметно наступил очередной Новый год. А вместе с ним наступило и непонятное время, когда мировые новости начали все чаще и чаще упоминать новую болезнь, которая уже активно распространилась по Китаю и начала просачиваться на Европейский и Американский континенты. И пока мы смотрели на это все скептически и подумать не могли, во что это выльется.

Саша еще в сентябре сняла квартиру неподалеку от меня и перевезла с нашей малой родины своего сына. Здесь ему быстро дали сад в центре, который удачно располагался в двух дворах от нашего офиса, поэтому чаще всего по пути на работу с утра я подхватывала их на остановке, и мы все вместе ехали – кто в сад веселиться, кто в офис трудиться. В моей машине даже завелся детский бустер, что немало удивляло знакомых, которых я иногда по случаю подвозила, учитывая отсутствие у меня самой детей. Обратно вечером мы возвращались чаще по-отдельности, потому что Миша слишком остро переживал стояние в вечерних пробках и жаждал вылезти «прямо здесь» и ринуться в трамвай, так как последний ехал по выделенному пути.

Совершенно точно по своему собственному пути шла и женщина, о которой я расскажу далее. Но неправильно было бы сравнивать ее с трамваем, это скорее был танк.

Итак, был обычный морозный январский день, у меня, как обычно, было пару записей на консультацию. За 10 минут до назначенного времени встречи клиенты позвонили на офисный телефон и сказали, что потерялись. Такое бывало время от времени. Улитка, оставаясь на связи, пошагово провела потеряшек до нашей двери, и вскоре мы услышали звонок. Я слышала краем уха, как в прихожей раздевались, здоровались и довольно болтали и топали, отряхивая снег с ботинок несколько человек. После чего Ули провела их в переговорку и ушла готовить чай, а я направилась к ним.

Войдя, я увидела троих человек. Сразу было понятно, что это родители, которые приехали поддержать свою дочку в таком важном деле. Все трое были бодрыми, румяными с мороза, очень позитивными и улыбчивыми людьми, прилетевшими на эту встречу из Сибири. Все трое были одеты просто, удобно и спортивно, но в одежду узнаваемых и дорогих марок. Если представить себе образно, то это такая семья из американского ромкома, которая живет на преуспевающей ферме – где папа – высокий пузатенький седовласый добряк, мама – очаровательная хозяйка в цветастом фартуке, с кудрями и искорками тепла в глазах, а дочь – современная преуспевающая женщина, добивающаяся всего сама, но вовлекающая родителей в дело, чтобы им было приятно чувствовать себя нужными. Увидев эту троицу, которая еще и вскочила с дивана, как по команде, когда я вошла, и рванула обмениваться со мной рукопожатиями, я не могла не расплыться в ответной улыбке. Они были очаровательны.

Мы познакомились и перешли к делу. Анне (так звали виновницу этого сбора) было 32 года, у нее была удалена матка, а яичники, как это иногда бывает в таких ситуациях, почти перестали работать. Есть даже мнение, что если отсутствует матка, то организм понимает, что вынашивание ему не грозит, и перестает тратить такие уж усилия на работу придатков. Она пыталась стимулироваться в последние два года, но эмбрионов получено не было. Замужем она тоже не была, что осложняло ситуацию, если не сказать, что делало затею с суррогатным материнством практически не исполнимой.

– Понимаете ли, в чем дело, программа для одинокой матери в России разрешена, но для ее проведения вы должны использовать свой собственный биологический материал.

– У нас его нет, – продолжала мою мысль Анна.

– Да, все верно, у нас его нет, а донорский эмбрион в программе суррогатного материнства не вариант.

– Что вы имеете ввиду – донорский эмбрион? – спросила мама.

– Это когда полностью донорский эмбрион в клиниках покупают – он изначально сделан из донорской спермы и донорской клетки. Такие переносят только себе.

– Но мы себе перенести не можем, – закончила за меня дочь.

Я кивнула.

– Так что же нам делать, Алёна Ивановна? – покачал головой отец.

– К сожалению, на данном этапе я не могу ничего вам предложить. Но я могу вам посоветовать, – сказала я, глядя на Анну, – найдите мужчину.

– Любого? – совершенно не смутившись, спросила она.

– Ну, не любого, – растянулась я в улыбке, – а такого, который будет готов пойти с вами в программу.

Родители вопросительно посмотрели на дочь, оценивая ее реакцию. Она же слушала меня очень внимательно и не выказывала растерянности.

– Смотрите, – продолжала я, – в России разрешено участие в программах суррогатного материнства пар не в браке. Да, они получают свидетельство о рождении через суд, но это уже дело техники. Вам нужен мужчина, пусть гражданский, но муж, который сдаст свою сперму для оплодотворения донорской клетки.

– А где взять клетки? – осведомилась мама.

– Можно в клинике репродукции, можно у нас взять донорскую программу. Это не принципиально – мы сурмаму все равно вам подберем, вне зависимости от того, брали ли вы у нас донора, – успокоила я женщину. – Просто в клинике есть замороженный материал, и его вам хоть завтра расконсервируют и оплодотворят. А если брать у нас, то это живой донор, который сначала будет готовиться, потом стимулироваться, а потом уже полученные клетки можно будет оплодотворять. Но у них выбор по детским фото, а у нас – по взрослым из-за особенностей законодательства. Так как они продают готовый материал, а мы продаем услуги подбора по факту.

– Ладно, с донором мы разберемся, – чуть нетерпеливо сказала Анна, – давайте к супругу вернемся. Мне нужно, чтобы он со мной к врачу пришел?

– Конечно, вы же пара. Вы оба пациенты.

– А ребенок потом на кого будет оформлен? Все равно на меня?

– Нет, – покачала я головой, – ребенок будет оформлен на вас обоих. Вы как пара идете вначале и выступаете ею же в конце. То есть мужчина ваш должен быть надежным.

– Это понятно, – уверенно кивнула она.

– Так одной ей точно никак? – переспросил папа.

– К сожалению, нет. Ваш вариант – пара не в браке. В браке, конечно, лучше – там без суда, но сейчас еще попробуй найди мужчину, который горит желанием жениться, – ухмыльнулась я.

– Ну да, молодежь нынче вообще о семье не думает! – согласно подытожил отец.

– Хорошо, если это мой единственный вариант, значит, придется найти мужчину, – решительно проговорила Анна и хлопнула себя по коленке.

Родители посмотрели на девушку с любовью и восхищением. Естественно, они не могли не знать, какая у них решительная дочь, но, может быть, в такой ситуации все-таки опасались, что она пошатнется в своей стойкости.

Мы поболтали еще немного, обсудили их приезд в наш город в целом, я посоветовала им, куда можно сходить, что посмотреть и где недалеко вкусно пообедать. Я рассказала им, что тоже из Сибири. Я также посоветовала Анне доктора Натаревич как самого нашего результативного репродуктолога, и она заверила меня, что в таком случае пойдет только к ней. Когда мы уже прощались на ресепшене и я провожала их, Анна сказала:

– Вы меня не теряйте, мне тянуть уже некогда, я сейчас быстренько активизирую свою личную жизнь и найду нам папу. Можно буду писать вам в случае чего?

– Конечно! Если какие-то вопросы или просто новости о прогрессе в нашем деле – я всегда на связи.

И они ушли в мороз, немного расстроенные положением дел, но имеющие четкий план и явную непоколебимую волю к его исполнению.

Анна написала мне через год, в январе 2021. Сказала, что мужчина есть и они в ближайшие месяц-полтора решат, когда удобно, и прилетят на первичный прием. Мы обсудили, как ей сэкономить время визита, что партнеру можно сразу сдать сперму, ее заморозят, а потом уже используют, когда определятся с донором. Так как Анна была девушкой стремительной и ни на чем не хотела терять время, мы пришли к выводу, что взять замороженные донорские клетки в клинике для нее будет самым подходящим вариантом, и договорились о том, что она отпишется мне после визита к врачу.

Через пару месяцев она отписалась, что они прилетели, сходили на первичный прием, доктор ей очень понравилась и вдохновила. Там же, на месте, они выбрали донора в каталоге и запланировали дату оплодотворения. Затем по плану шло примерно 3 недели на генетическую диагностику, а после получения результата можно было уже заключать договор на суррогатную маму с «Горго».

Кстати, любимая Александра Вадимовна к этому времени уже покинула «ЦКРЗ» и вместе с Макаровым перешла в недавно открывшуюся клинику «Сигма», которую учредили А. и М., посчитав удачным решением открытие второй собственной клиники репродукции в городе. В клинику по большей части можно было бы перенаправить поток китайских пациентов, которые к этому моменту иногда занимали в наших программах более 60%, превосходя россиян. Плюс новая клиника предлагала услуги гинекологической хирургии, чего «ЦКРЗ» предложить не могла. Зато могла предложить очень высококачественную генетику. Таким образом, две клиники хоть и конкурировали между собой в части ВРТ, но и дополняли друг друга тоже. С точки зрения агентства, сотрудничество с «Сигмой» было приятнее. Просто мы давно знали друг друга и давно приятельствовали и с теперь уже генеральным директором клиники, а ранее главным фармацевтом «ЦКРЗ» – Алисой Бартиной, и дружили с репродуктологами, и тесно общались с менеджерами, которые также в большинстве своем оставили «ЦКРЗ» и ушли со своими любимыми врачами в новое начинание. Все были вдохновлены и открыты, легко находили компромиссы в спорных моментах и даже не пытались (а это вообще покорило мое истерзанное сердце!) воровать наших доноров без спроса.

После того как заключение после ПГД было готово и оказалось, что у Анны есть к переносу 3 здоровых эмбриона, мы заключили договор и приступили к работе. Сурмаму нашли меньше чем за месяц (время подбора в договоре у нас значилось 30 рабочих дней), девушка А. В. устроила, и мы начали подготовку к переносу. И вот в марте, за 6 дней до назначенного переноса, мне позвонили Алиса и в шоке проговорила:

– Алёна, у нас проблема. У нас тут мужик Анны. Без Анны. Возможно, он чуток даже принял на грудь.

– Что он у вас делает? Он что, специально прилетел? – удивилась я.

– Видимо, да, специально прилетел. Просит написать заявление, что он против переноса, – зло не то проговорила, не то прошипела она.

Надо сказать, что к тому времени мы все уже прониклись целеустремленной и всегда позитивной Анной, поэтому такую подставу от ее мужчины восприняли интуитивно, как оскорбленные женщины.

– А что, такое заявление бывает? Ну то есть, есть же информированное согласие на расконсервацию и перенос, ты его можешь либо подписать, либо не подписать.

– Конечно нет, такого заявления нет. Но он хочет подписать некий документ на запрет использования этих эмбрионов, пусть даже в вольной форме.

– И что сейчас делает? – спросила я.

– Отправили его к А. В. поговорить, лечащий врач же принимает все подобные решения. Ой, погоди, повиси, – закрыла она трубку руками, и я услышала какие-то отголоски беседы. Секунд через 30 Алиса вернулась к беседе и в трубке раздался звук ее негромких шагов. Видимо, она уходила с ресепшена в переговорную клиники и закрывала за собой дверь. – Ну, он однозначно настроен. Перенос мы сурмаме сделать не можем, – вздохнула она.

– Твою мать! Она столько ждала. Вот козел.

– Пипец вообще. Знаешь, че сказал? Чтобы мы Анне не сообщали. Нормальный? Сам зассал сказать, так еще и мы за него должны выкручиваться, – приглушенным голосом проговорила она.

– Как не сообщать? А как мы ей объясним тот факт, что переноса не будет? – гневно выпалила я.

– Понятия не имею, что он там себе придумал. Попрошу чуть позже А. В. Анне набрать. Если его право конфиденциальности перекликается с правом на получение полной информации его гражданской жены, то я делаю выбор в пользу второй. Пусть судится со мной, если захочет.

– Нет, ну я не могу понять! На хрена ты это все затеваешь, если в итоге не готов стать отцом. Сколько времени потрачено… – бушевала я.

– А сколько денег, Алён! Ей же теперь эти эмбрионы никак не использовать, ей придется все заново делать – а это ж и ЭКО, и донор, и ПГД – все по новой.

– Жесть. Просто поиздевался над девкой, скотина.

– Угу. Ладно, пойду с Натаревич поговорю, обсужу ситуацию.

Но эту ситуацию, хоть обсуждай, хоть не обсуждай, решить уже было невозможно. Мы приостановили подготовку эсэм, и на следующий день я созвонилась с Анной. Аккуратно призналась, что знаю про ситуацию в клинике, и посочувствовала клиентке. Она отмахнулась от сожалений.

– Да кто ж знал, что он таким трусом окажется. И трубку со вчерашнего дня не берет. Нет, такой папа нам точно не нужен. Не переживайте, Алёна, будем искать нового мужчину, – успокоила меня она.

– Анна, ну какая вы умница! Радуете меня, – призналась я. – Новый явно будет лучше, вы заслужили.

– А то! – фыркнула она, смеясь. – Алёна Ивановна, мы на связи. Как только решу вопрос – я вам напишу.

– До связи, – попрощалась я.

Я искренне порадовалась, что Анна такая, какая есть. Она точно не впадет в уныние, как сделала бы это почти любая на ее месте, а только повыше засучит рукава и примется за дело.

Она связалась со мной снова еще через год, уже в марте 2022, и наивно поинтересовавшись, помню ли я ее – как будто такое можно забыть – доложила, что новый мужчина имеется, и они готовы делать новые эмбрионы. Я порадовалась за нее, «благословила» на дальнейшие свершения, и мы договорились, что она отпишется, когда уже эмбрионы будут.

Примерно через пару месяцев Анна радостно сообщила, что эмбрионы есть, их целых пять штук, и они с партнером в полной боевой готовности. Но к этому времени наш юрист Кирилл рассказал мне об изменениях в судебной системе. Пары не в браке по-прежнему получали свидетельство о рождении рожденного сурмамой ребенка только по решению суда, и в этом смысле закон не изменился. Но изменилась практика его применения – и теперь судьи, традиционно рассматривающие такие дела, выносили решение о необходимости внесения в свидетельство только того родителя, клетки которого были использованы. То есть в случае с Анной суд бы вынес решение о внесении в документ только отца, так как клетки самой Анны использованы не были. Это нас, конечно, в корне не устраивало, так как весь этот процесс инициировался Анной – именно она была центром всей этой истории. И она не готова была быть номинальной матерью, ей важно было, чтобы этот статус был закреплен юридически.

Я позвонила ей, как только вести до меня дошли, и изложила обстоятельства, в которых мы оказались.

– Алёна Ивановна, какие у меня варианты? – осторожно спросила она.

– Вариант только один – нам нужен официальный брак. Пары в официальном браке регистрируют ребенка сразу в ЗАГСе без всякого суда. А значит, вписывают в свидетельство о рождении обоих родителей, которые указаны в справке из клиники репродукции.

– А так как мы оба пациенты, в нашем случае мы будем указаны оба, – продолжила она мою мысль по привычке.

– Совершенно верно. Нам надо избежать суда. А избежать его поможет только брак, – заключила с выдохом я.

– Все поняла, – бодро произнесла она. – Нужен брак, значит, будем жениться. Пойду работать над этим вопросом, – ухмыльнулась на прощанье она.

А я подумала, что если Анна принимает транквилизаторы, то я точно хочу знать, какие. Мне такое очень надо.

В октябре она написала мне, что свадьба назначена на 15 ноября. Причем они не просто расписались, как я думала, для дела – они с Даниилом (так звали ее мужа) устроили реальную свадьбу, с торжеством и белым платьем, как полагается, и даже улетели потом на пару недель в свадебное путешествие. Когда я об этом узнала, тепло разлилось по моей душе. Это же просто потрясающе, если стремление иметь ребенка подарило этой женщине настоящую любовь и семью.

И как только прямо в день свадьбы она прислала мне фото свидетельства о браке, мы взялись за подбор суррогатной мамы, так как новый договор мы с клиенткой и ее мужем уже подписали неделей раньше.

Суррогатная мама была подобрана уже в первых числах декабря, и мы порадовались, что, учитывая ее цикл, мы успеем провести перенос до Нового года, не откладывая процедуру на январь. Потому что Анна уже столько ждала, не хотелось тормозить процесс.

А потом, в период с 13 по 19 декабря, в форсированном темпе новый законопроект о суррогатном материнстве был одобрен обеими палатами нашего парламента и ратифицирован Президентом. И этот новый закон рушил все, что было построено, ведь, исходя из его положений, процедура суррогатного материнства в России теперь была разрешена только парам, состоящим в зарегистрированном браке, в эмбрионах которых использован полностью свой материал – то есть и сперма, и ооциты. Этот закон в один момент лишил примерно 75% наших пациентов возможности иметь детей с помощью российской медицины. Этот закон разрушил мечты всех этих людей. И не только их – так же в программе теперь не могли участвовать иностранцы – в паре как минимум один из родителей должен был быть россиянином. То есть все наши многочисленные китайцы остались за бортом достижений медицины по борьбе с бесплодием. То же касалось и сурмам – в программу теперь шли только девушки с русским паспортом, а все наши прекрасные девочки из СНГ больше участвовать не могли.

На этом я вынуждена пока прервать историю Анны. Мы встретимся с ней еще раз в последней главе. Вернемся в январь 2020.

На следующий день, после визита этой чудесной семьи, у меня тоже была назначена консультация. Которая тоже особенно запомнилась мне, но совершенно иначе.

Итак, в назначенное время в офис вошла приятная пара лет 40—42. Высокая красивая женщина с уложенными светлыми локонами чуть ниже плеч, в черных брюках и черном свитере под горло. И располагающей внешности мужчина, чуть ниже супруги, в сером худи известной марки и синих джинсах. Супругов звали Юлия и Николай. С Юлией я какое-то время назад уже общалась по телефону, поэтому некое представление о программе у нее уже было. Я также отправляла ей договор для ознакомления на почту, чтобы наша беседа в офисе уже была более предметной, потому что договор у нас большой и, если сталкиваешься с таким впервые, местами сложный.

Сначала беседа протекала абсолютно стандартно, я подробно рассказывала клиентам об основных принципах нашей работы, потому что, несмотря на предварительную беседу по телефону, Юлия попросила проговорить все сначала, для мужа. Когда с основами было покончено, нужно было двигаться дальше, к обсуждению договора. Но в беседе как-то проскользнуло, что Юлии 41 год, и я, которая ранее думала, что ей, наверное, 45—46, просто она очень хорошо выглядит, и доктор именно по возрастному фактору отправляет ее на программу суррогатного материнства, теперь задумалась.

– Юлия, я прошу прощения, возможно, мы это с вами обсуждали по телефону, но не могли бы вы мне напомнить: а что у нас с показаниями к программе? Есть одобрение от доктора?

– Да, конечно, – ответил ее муж.

– Да, – подтвердила клиентка, – у меня привычное невынашивание.

– Поняла. А свои попытки ЭКО были? – уточнила я.

Обычно я задавала этот вопрос парам для того, чтобы понимать – ориентируются они вообще в теме ЭКО, или начинать объяснение стоит с самого базового, чтобы клиент не чувствовал себя дураком, с которым говорят на вымышленном языке, когда мы перейдем к более сложным вещам. Так, например, многие клиенты считают, что ЭКО – это перенос. И когда я говорю, что свое ЭКО они будут оплачивать отдельно от нашего контракта в клинике репродукции, они недоумевают: «Какое наше ЭКО? ЭКО же сурмаме делать будут?!» Тогда я возвращаюсь к началу и рассказываю, что ЭКО – это весь комплекс процедур, который включает в себя стимуляцию суперовуляции, фолликулометрии, пункцию фолликулов, оплодотворение, культивацию эмбрионов и перенос. Таким образом, перенос – это только последняя часть ЭКО, и только она касается сурмамы. А все остальное – это часть лечения непосредственно генетических родителей.

– Да, беременности, собственно, только с них и наступали. Было 6 попыток, 2 наступили, но обе остановились до 9 недель, – ответила Юлия.

– Хорошо, я поняла. Естественные беременности, то есть не наступают. Ну да, показания, конечно, все к эсэм, – спокойно заключила я.

Хотя это было не совсем «привычное невынашивание», но я не собиралась поправлять диагноз клиентки, который она, скорее всего, поставила себе сама.

– Была одна беременность, но был аборт, в 19 лет, еще до первого мужа, – сказала женщина.

Я посмотрела на нее и понимающе кивнула. Многие мои клиентки приходили с такой историей, многие делали аборты в молодости, а потом всю жизнь пытались завести желанного ребенка.

Не знаю, что произошло дальше. Может быть, клиентка подумала, что мой кивок значил что-то вроде «все с тобой ясно!».

– Но я не могла его оставить, понимаете, – попыталась оправдаться Юлия, – это было после изнасилования.

Я онемела. Я никогда с таким не сталкивалась. У меня были пациентки с разными историями, и я думала, что привыкла ко всему, но этих слов в моей переговорке никогда прежде не произносили.

– Мне жаль… – невнятно пробормотала я.

Она не обратила на мои слова внимания. Или сделала вид.

– Но мне все сделали хорошо, там главврач такая хорошая женщина была, она прямо ко мне как к дочке отнеслась, успокаивала меня, – продолжила она. – Но я не сразу после изнасилования поняла, что беременна. У меня не было опыта в таких вопросах. Так что и аборт был не на самом раннем сроке – уже недель 8 было.

Я продолжала сидеть молча со смесью сочувствия и ужаса, застывших в глазах, и поняв, что взгляд Юлии начинает поблескивать близкими слезами, посмотрела на ее мужа. Он тоже молчал и не предпринимал никаких действий. Очевидно, историю эту он знал, и вряд ли ему она тоже давалась просто.

– Поняла, – чуть энергичнее, чем была способна, произнесла я, – значит, после аборта только ЭКОшные беременности?

– Да-да, – смахнула пелену с глаз женщина.

– Тогда к показаниям больше не будем возвращаться, – энергично подытожила я. – Эмбрионы у вас готовы?

– Да, готовы, у нас 5 штук есть.

– Но мы их сейчас на ПГД отправили, – подхватил Николай, – поэтому, пока ждем ответ генетиков, как раз выясняем все по суррогатным мамам. Еще в одно агентство на консультацию записались. Не знаю, стоит вам это говорить или нет, – смутился от своих слов он.

– Да все правильно, конечно, дело-то серьезное. Сходите в другие агентства, пообщайтесь, выберете тех, кто вам по душе придется. Ну и по условиям, – поддержала его я.

Итак, когда я увела их от горькой темы, мы снова вернулись на безопасную почву. Юлия с Николаем еще с полчаса задавали мне вопросы по договору, обсуждали возможные пожелания к сурмамам и разные юридические тонкости, и ничто не указывало на то, над какой пропастью мы только что проскочили, чудом не провалившись.

Вечером, сидя дома на диване, я обсуждала в чате со своей лучшей подругой Мариной какой-то фильм про маньяка, который мы обе недавно посмотрели.

Я: «Ну, я не знаю, может быть, это меня сейчас так тронуло, потому что у меня сегодня была клиентка – жертва изнасилования».

Марина: «Ух… работа у тебя, конечно. Бедные женины».

Я: «Да, я вот, кстати, даже не могу сказать, как я отреагировала на ее рассказ, потому что я просто была в растерянности – что говорить. Возможно, на моем лице просто была тупая улыбка».

Марина: «Даже про смерти можно сказать соболезную. А тут…»

Я: «Тут вообще непонятно, да. Тем более это было давно, и как будто по ней было такое ощущение, что она на близкой слезе, и хотелось ей дать шанс быстро проскочить эту тему мимо и перейти к следующей информации. А если б я стала говорить что-то типа „мне очень жаль, что с вами такое произошло“, то она могла бы и рассыпаться. Поэтому я реально кивала с покер-фейсом».

Марина: «Сама бы, наверное, так сидела. А вообще, щас просто с тобой советуюсь, нормально звучит: „мне очень жаль, что вам пришлось такое пережить“ или не? Хочу положить в свою копилку эмпатии на случай необходимости))».

Я: «Наверное, нормально. Но рядом сидел ее муж, с которым она не так давно, и было впечатление, что и ему хочется как-то проскочить эту информацию и не фиксироваться на ней. Короче, понятия не имею, как я могла в моменте сделать жизнь этой женщины комфортнее, потому что, может, я и не могла…»

В общем, как мы с подругой поняли на примере себя, несмотря на огромную распространенность таких преступлений в мире, общество до сих пор не выработало какую-то схему, какую-то общепринятую норму, как о таком говорить, как проявлять сочувствие и как правильно реагировать в целом. Да и я, столкнувшись с этим однажды, не могу сказать с уверенностью, что буду готова в следующий раз, если такой разговор еще когда-нибудь случится. Предпочитаю думать, что такого не будет. Однако я все-таки не так беспомощна, ведь я могу даже чуть больше, чем остальные в этом вопросе – могу помочь такой семье пройти весь сложный путь, чтобы взять на руки долгожданное чадо. (Как было с Юлией и Николаем: меньше чем через год мы родили им дочку.) Не то чтобы для всех остальных клиентов я не готова делать того же самого от всей души. Но ведь никто никогда не запретит мне иметь любимчиков. И сочувствовать кому-то по-особенному.

Раньше в файле рабочих программ я перед отпуском писала комментарии к каждой программе типа «отвечает только в почте», «лучше писать в вотсап», «обязательно напомнить про доки для клиники» и простое «тут сюсюкаюсь», чтобы А. и М. ориентировались в клиентах.

Я выросла. Теперь я не сюсюкаюсь, теперь я берегу.