Текст книги "Путь «Обязательной боли». Или истории о суррогатном материнстве"

Глава 7

Февраль 2015

Мы комфортно существовали в новом большом и удобном офисе в центре города. Теперь у меня и Мелкой было отдельное помещение, у Тони – отдельное, примыкающее к нашему. По другую сторону длинного коридора располагалась просторная переговорная, в которую со старого места работы агентства переехал синий диван и мой большой стол буквой «Т», за которым было удобнее подписывать договоры, чем за маленьким журнальным. В конце коридора высился большой зеркальный шкаф – идеальное селфи-место для такой любительницы новых нарядов и туфель, как я. Кстати, да, отдельный закрытый шкаф (один из двух) в переговорке предназначался исключительно для моих туфель, их там стояло 8—10 пар в разное время. Потому что я абсолютно всегда ходила по офису на шпильках. И последний кабинет в конце коридора предназначался для юриста. Вообще, там стояла массивная мебель темного дерева, которая выглядела довольно представительно, и начальницы предполагали, что это кабинет для меня. Но я так привыкла, что помощница и бухгалтер у меня всегда под рукой, в зоне видимости, что отказалась занимать этот статусный карцер. Там обосновался юрист Кирилл, который проводил часть дней у нас, а часть – в недавно открывшейся клинике репродукции А. и М. – «ЦКРЗ» (Центральная клиника репродуктивного здоровья). Потом мы организовались так, что один день в неделю, а именно в пятницу, у нас в этом кабинете работала Катя, которая занималась интернет-маркетингом для клиники остальные 4 дня в неделю, а по пятницам делала ту же самую работу для «Горго».

В это время Тоня тоже занималась бухгалтерией клиники, совмещая с работой в «Горго», так что деятельность двух наших организаций была плотно спаяна между собой. Немудрено, конечно, что так случается, когда обе компании создают одни и те же люди, но даже наш обожаемый доктор Александра Вадимовна Натаревич, которая уже около 6 лет занималась ведением беременностей в нашем медцентре, прошла обучение и переквалификацию у Коновалова, который выделял ее одаренность в этом направлении, и стала репродуктологом. И на работу она перешла из нашего медцентра уже в «ЦКРЗ». И вот об этой потере мы точно не сожалеем, потому что с годами А. В. стала самым успешным репродуктологом для наших пациентов – именно с ее переносов каждый год у нас рождалось самое большое количество детей. Было бы печально, если бы этот талант не был раскрыт и столько людей не стали бы счастливыми, а от Александры уплыла бы блестящая карьера в ВРТ.

Открытие своей клиники стало грандиозным событием для М. и А. Они, безусловно, последние месяцы были вымотаны постоянными рабочими вопросами типа лицензирования, поставки оборудования, ремонта, предложения работы на привлекательных условиях для топовых врачей из других клиник и тому подобными жизненно важными вещами, но они были крайне вдохновлены. Стремительность и пробивной характер М. помогали ей достигать просто запредельных высот. Там уже и шкалы не хватало – эта женщина просто превратилась в торнадо! А. же, в свою очередь, демонстрировала такой уровень многозадачности и мастерство переговоров с самыми тягучими, вредными, надменными, высокомерными и просто ленивыми людьми, что невозможно было этим не восхищаться. Она умудрялась своим мягким позитивом и терпением получать от всех партнеров то, что ей нужно. Именно она умудрилась в конечном итоге переманить в новую клинику Коновалова, который традиционно находился в топе репродуктологов страны и привычно отклонял не менее 10 самых заманчивых предложений ежегодно. В общем, им обеим было не до нас.

Поэтому как-то они явились в офис, чем немало меня напугали. Они и по отдельности-то редко теперь заезжали, а уж состыковать время, чтобы встретиться всем вместе, было чем-то совсем сложным. Они ворвались и начали мешать всем работать. Я всегда так шутила – когда хотя бы одна из них в офисе, то работа приостанавливается, потому что любая из этих энергичных леди начинает летать от сотрудника к сотруднику, задавать какие-то вопросы, обсуждать какие-то моменты, требовать последних новостей, над чем-то хохотать и, конечно, запоем рассказывать нам, «какая это жопа – открывать клинику». Так что если любая из них задерживалась в офисе на какое-то время, я начинала нарочито возмущаться, что ей уже пора, нужно дать коллективу трудиться и зарабатывать деньги, а у нее явно много дел в другом месте. Начальница так же наигранно обижалась, говорила, что я маленький фюрер, и, вообще, «никакого уважения», потом тяжело и еще более картинно вздыхала, еще пять минут со всеми прощалась и, наконец, отчаливала из офиса. И в офисе снова воцарялся мир, покой и материальное благополучие. И дисциплина. И блаженная тишина (конечно, в те редкие минуты, когда никто из нас не говорил по телефону).

Вообще, к этому времени у нас с моими директорами сформировались уже очень близкие и даже дружеские отношения, мы подкалывали друг друга и спокойно принимали вместе решения, которые касались агентства. Мое мнение всегда учитывалось, мы совещались в своей женской громкой и эмоциональной манере, но, в конце концов, каждая слышала другую и никто никогда не оставался обижен. Если они выбирали офис, то основной вопрос был – «главное, чтобы Алёнке было удобно добираться». А. по моему поручению даже ходила пешком до метро от потенциального офиса и засекала время, чтобы потом прислать мне скриншот секундомера. Это я так требовала, чтобы в пути было не больше 10 минут. Причем это было настолько нагло и смешно с моей стороны, что А. уже самой было интересно, и она с азартом включилась в игру. Это были легендарные переписки:

«Мне все понравилось, очень удобное расположение, правда, там какие-то маги до этого сидели. Прикол, да?»

«Что-то мне подсказывает, А., что ты мне зубы сейчас заговариваешь! Сколько идти?»

«Ой, все…»

«Ну, то есть больше, я правильно понимаю?»

«12 минут. Ну, подумаешь…»

«А скрин?»

Сообщение со снимком.

«12.56 это не 12, а 13, мошенница!»

«Я на каблуках была!»

«А я что, на плоскаче всегда буду?»

«Зануда мелкая!»

…печатает

«Ладно, у меня в четверг еще один просмотр. Отпишусь».

Ржущие красные ругающиеся и фиолетовые злобные эмоджи можете мысленно расставить по переписке сами, они там были в избытке.

Итак, А. и М. нагрянули в офис и заявили, что им надо со мной поговорить. Что характерно, у меня и мысли не было, что я что-то натворила, я скорее заподозрила, что что-то натворили они. Поверьте, это было весьма логично.

Мы прошли в переговорку, где все втроем замешкались, потому что подсознательно никто не хотел садиться на диван. Это что-то на уровне инстинктов, я думаю, на диване сидит тот, кому надо помочь. На кресле напротив – тот, кто мастерски ориентируется в ситуации. В конечном счете, я просто задвинула кресло за стол, мы переглянулись и, улыбаясь, все расселись на диване. Беседу начала М.

– Алёнка, мы с А. хотели с тобой поговорить. Ситуация уже давно назрела, и тебе, и нам давно очевидно, что в основном ты общаешься с клиентами, договоры подписываешь тоже ты, с персоналом ты сама разбираешься.

– Да и с репродуктологами всеми ты тоже сама на связи, часто у меня даже нет мобильного какого-то врача, а у тебя есть, – подхватила А.

– Нууу, и чего ж вы от меня еще хотите? Честно, дамы, мне уже страшно, что вы могли придумать!

– Нееет, мы не собираемся тебя еще чем-то загружать! – уверенно заявила А.

– Спасибо, мне сейчас прям полегчало!

– Вот коза… – прыснула гендир.

– Ну, А., давай мы посерьезнее будем, – попыталась успокоить начинающийся балдеж и галдеж сосредоточенная М.

– Короче, – продолжила она, – мы с А. решили, что нужно привести твои обязанности и твою должность в формальное соответствие. Ты и так всем руководишь, поэтому мы хотим, чтобы ты была исполнительным директором.

– А исполнять можно все что угодно? – весело поинтересовалась я.

– А то до этого тебе что-то было нельзя… – съязвила А.

– Ну, смотри, мы просто подумали, что как-то несолидно, что ты в договорах подписываешься менеджером, – сказала М.

– Абсолютно согласна, это вообще как-то не комильфо, – поддержала ее коллега.

– Ну да, не буду спорить. Исполнительный и в договоре, и в трудовой как-то посимпатичнее смотреться будет, – согласилась я с учредителями «Горго».

– Закажешь себе новые визитки? – сразу перешла к делу А.

– Ну конечно. У вас, кстати, есть еще? Вам не надо пополнить запасы, раз уж я буду связываться с этой конторой.

Начальницы отказались от моего любезного предложения.

Потом мы потратили еще несколько минут на обсуждение новых финансовых условий для меня, посплетничали о врачах, с которыми велись переговоры о трудоустройстве в клинику, и, конечно, не удержавшись, скатились на обсуждение того, «какая это жопа – открывать клинику».

Потом А. и М. практически вместе убежали из офиса по делам с таким настроением, как будто я у них не компанию в управление приняла, а грехи им отпустила. Если до этого как директорам им все-таки приходилось иногда участвовать в деятельности «Горго», то теперь они официально получили мое согласие на самоотвод.

Нет, конечно, когда мы принимали какие-то глобальные решения, решали какие-то финансовые вопросы и тому подобное, то они если и не принимали активного участия, то всегда были в курсе происходящего. Однако с того дня ни одна из них не приезжала на консультации клиентов в офис и не знала имен ни клиентов, ни сурмам, ни доноров, а о новом заключенном договоре могли знать только по поступлениям на счет, когда просматривали бухгалтерские отчеты от Тони в конце месяца.

Вторую половину дня я занималась своими обычными делами, распределяла сурмам, отписывалась клиентам о течении дел, у кого-то запрашивала документы, чтобы начать готовить пакет к оформлению после родов. В общем, ничего необычного – мой типичный рабочий день.

На 17 часов у меня была записана пара на консультацию по донору. Теперь для меня это уже были легкие и быстрые консультации. В отличие от сурматеринских, донорские редко занимали больше получаса, поэтому я разрешала Мелкой записывать таких клиентов на вечер. Уже некоторое время я стремилась (пусть это не всегда получалось) все-таки уходить с работы вовремя, а не засиживаться до ночи. Теперь у меня уже был нормальный рабочий смартфон, поэтому долгожданные анализы я могла спокойно смотреть с него, не задерживаясь ради этого у рабочего компьютера до победного. Первый-то мой аппарат не мог похвастаться не то что выходом в интернет, но даже цветным экраном.

Пара позвонила в дверь примерно на 10 минут раньше назначенного времени. Мелкая встретила их на ресепшене, проводила в переговорную и усадила на диван. Затем уже в переговорную процокала я. Мы поздоровались и представились друг другу. Супругов звали Наталья и Владислав, и они производили очень приятное впечатление – он высокий, аккуратно постриженный, чуть седоватый брюнет в темно-синем костюме и белой сорочке, а она красивая женщина с густыми каштановыми волосами, скрученными в элегантную ракушку (так, как мне всегда хотелось сделать, но у меня никогда не получалось), в приталенном закрытом платье в стильную клетку. Им было 45 и 47 лет.

Мы начали обсуждать вопросы по донорам, сразу, конечно, придя к пониманию, что донор им нужен неанонимный, и они обязательно хотят выбирать по фото. И хотя возраст пациентки 45 лет говорил сам за себя, я все-таки спросила:

– А вы свое ЭКО делали? Безуспешно?

– Да нет, мы даже не пытались. Я только недавно этим вопросом озадачилась, сразу пошла к репродуктологу, и он сказал, что овариальный резерв уже почти истощен. Можно, конечно, простимулироваться, попробовать, но возраст, сами понимаете…

Это было немного странно. Не то чтобы ошеломительно, но все-таки у пары абсолютно отсутствовал тот самый ЭКОшный путь «обязательной боли».

– Да, конечно, протоколы со своими клетками у женщин 44—45 лет редко бывают успешными, но все-таки бывают. Спрашиваю потому, что чаще всего родители до победного стараются получить свой материал, а только потом приходят к донору. Но никого не убеждаю, тут только вам и доктору решать, само собой.

– Я бы, конечно, попробовала сама, но нам нужна молодая клетка.

– Да, все доноры у нас молодые – от 20 до 30 лет, – подхватила я.

– Вот нам как можно моложе надо, – включился муж, – чтобы она перебила своей молодостью проблемы по сперме.

– А что, спермограмма плохая? Репродуктолог сказал? Так вам просто сделают ИКСИ вместо ЭКО. Я уверена, этот вопрос эмбриологи с биологами решат.

– Да нет, – ошеломил меня Владислав, – спермограмма отличная, проблема не столько в сперме, сколько во мне.

Я начала совсем теряться в предположениях. История этих пациентов явно отличалась своей запутанностью.

– Алёна, давайте мы тогда с самого начала расскажем, – предложила Наталья и аккуратно перекинулась грустным взглядом с мужем.

– Конечно рассказывайте! – поддержала я женщину.

Вообще, мне всегда нравилось, чтобы пациенты сначала рассказывали свою историю, потому что это повествование часто как раз сближало нас и выстраивало некую нить доверия. Вроде как: «Ну, теперь вы знаете о нас все, нам нечего скрывать, значит, и вы от нас ничего не утаите».

– У нас два сына, 18 лет, близнецы. Мы вообще не думали, что захотим еще детей на старости лет, – начала Наталья, в отношении которой слово «старость» использовать никому бы в голову не пришло.

– У нас было два сына, – мягко направил жену Владислав, положив свою руку поверх ее, покоящейся на колене.

– Да, у нас было два сына. Денис и Кирилл. Примерно в 15 лет Денис начал вести себя странно, мы сразу обратили на это внимание, он стал закрываться и даже с братом мало делился, хотя близнецы, они, знаете, всегда близки очень. Между собой они были ближе, чем с нами. Так вот, потом начались походы к психологам и психиатрам, но сын все больше закрывался, и начались попытки суицида.

Я сидела в своем всегдашнем положении с идеально выпрямленной осанкой и ногой, закинутой на ногу. Но сейчас я не смогла бы расслабить спину и качнуть ногой, даже если бы захотела. Я цепенела. Я понимала, к чему мы движемся.

– Сначала были вены, потом попытка с таблетками. Но так как мы не сводили с него глаз, то вовремя успели вызвать скорую, и Дениса откачали. Прошло еще пару месяцев, и я поймала сына в окне, – глаза Натальи начинали наполняться слезами, но она продолжила.

– Я почувствовала сквозняк, потому что одна из дверей хлопнула, и побежала в комнату к сыну, он стоял на подоконнике открытого окна. Я к нему бросилась и схватила за ноги, ну кое-как с окна я его стащила, – женщина уже плакала.

Я аккуратно пододвинула ей упаковку салфеток, стоящих на столе, которая предназначалась для таких случаев. Хотя каких «таких»… Таких еще не было.

– И он, знаете, так равнодушно на нее посмотрел, – перехватил рассказ муж, – ни вырываться не стал, ни отбиваться. Не то чтобы у нас это было принято, как бы плохо ни было сыну, я не могу себе представить, чтобы он на мать руку поднял, но все равно. Он на нее просто посмотрел и сказал: «Ну сейчас остановила, и что?»

Я прошептала что-то невнятное, что-то между словами сочувствия и выражением ужаса.

– В общем, он все равно сделал, что задумал, – заключила Наталья.

– Да, через два дня после этой попытки у него все получилось – его никто не успел остановить, и он шагнул из окна. В общем, Дениса мы потеряли, – несчастный отец потер переносицу и чуть крепче сжал ладонь жены.

– Я вам очень сочувствую, мне очень жаль, – попыталась я залатать горе родителей своими ничтожными словами.

– Спасибо, – кивнула Наталья, – но это не все. Через год после смерти брата Кирилл стал отдаляться. Смерть Дениса мы все переживали остро, но в какой-то момент я подумала, что Кирилл начинает возвращаться к обычной жизни, на него в тот момент было направлено все наше внимание и любовь, он у нас остался один.

– Да, конечно, это понятно в такой ситуации, – дала я небольшую передышку маме.

– Угу, мы сосредоточились на нем, – супруги печально переглянулись, – поэтому мы сразу заметили, что он так же, как брат, начинает уходить в себя.

Я прикрыла рот ладошкой и в этот момент поняла, что рука соприкоснулась с чем-то мокрым. У меня тоже катились слезы.

– Тут уж мы начали действовать сразу, не дожидаясь ничего. Сразу психиатр, беседы с лучшими врачами, и в итоге, после года разных обследований и разных мнений врачей, мы приняли тот факт, что у Кирилла начала проявляться шизофрения. И мы положили его в больницу. Он сейчас у нас там.

– Да, я сказала или нет? – забеспокоилась клиентка. – У Дениса тоже она была диагностирована, только уже в расцвете, да и мы тогда не сразу приняли такую новость. Может, в этом наша ошибка.

– Не вините себя, – попыталась пробиться сквозь пелену горя родителей я, – вы же обращались к врачам, вы следили, вы не бездействовали. Вы делали все, что могли, видимо, его правда нельзя было остановить.

– Да-да, – поддержал меня отец, – Наташа, давай не будем расклеиваться.

– Простите, просто все никак принять не могу. Извините.

– Водички хотите? – спросила я и, не дожидаясь ответа, бросилась к кулеру, который стоял в дальнем углу переговорной. Стук моих каблуков казался звуком из какого-то совсем другого, радостного мира.

Родители отпили по глотку воды, Наталья чуть промокнула лицо салфеткой, которую держала в свободной от ладони мужа руке, и продолжила.

– В общем, полгода назад мы в очередной раз приехали навестить Кирилла, и нам доктор сказал, что он как-то добыл ключ от персональского туалета, а там окно открывается, и пытался в него вылезти. Оно не очень большое, а они у нас парни рослые, в мужа, поэтому это, видимо, заняло какое-то время, и какой-то санитар его успел остановить.

– Да как же это так… – выдохнула я.

– Да, – кивнул Владислав, – все правильно вы понимаете. У него началась та же самая мания, что и у брата. И, как говорит врач, навязчивая идея самоубийства практически всегда в итоге осуществляется. Такие пациенты очень изобретательные, да и наш сын – парень умный, он ищет варианты.

– В общем, как бы мы ни сопротивлялись, велика вероятность, что мы рано или поздно потеряем второго сына, – заключила пациентка, промакивая салфеткой влажную дорожку на щеке. Я сделала то же самое. Сдерживать эмоции уже не было никакого смысла. – И вот мы решили, что пока мы еще молодые, нам нужно попробовать родить еще ребенка. Но тут дело еще в том, что шизофрения у нас, скорее, наследственная, и наследственная она со стороны мужа. У него тетка, мама говорит, тоже была с проблемами. Непонятно, был ли официальный диагноз шизофрения, но то, что психиатрический диагноз был, это точно.

– Но это тогда не решается донорством яйцеклеток, в таком случае, наверное, лучше рассматривать именно вопрос донорской спермы? – начинала оживать я.

– Так как мне уже 45 и моих клеток не будет точно, то это наш единственный вариант. Полностью неродного ребенка мы не хотим. Мы поэтому поговорили с врачом, и он сказал, что надо взять максимально молодого и здорового донора, чтобы она своим потенциалом перекрыла генетику мужа.

– Но это же не факт? – засомневалась я.

– Да-да, мы знаем, но это хоть какой-то шанс.

«А как же вы это переживете, если рулетка генетики не выдаст желаемый результат, и у вас будет третий ребенок с той же проблемой, с теми же страданиями для него самого и для вас?» – подумала я про себя, но не произнесла вслух. Меня и злила, и расстраивала, и обескураживала их логика, но я не могла выказывать осуждения этим людям, после того, что сегодня от них услышала.

Мы все уже немного успокоились, и поэтому я решила не давать родителям возможность погружаться в свою мрачную историю, а вместо этого бодро начала расспрашивать их о том, какого донора они бы хотели.

– Понятно, что такую же красивую шатенку с зелеными глазами, как вы, в идеале, – обратилась я к Наталье, – но, может, есть какие-то свои пожелания, может, например, можно и карие глаза, как у мужа?

И мы стали обсуждать обычные вопросы по донорскому договору, пытаясь не обращать внимания на грозовое облако скорби, которое почти ощутимо повисло над уютным синим диваном.

Я записала их электронную почту на листочке для заметок, сделала пометки о желаемых параметрах и, как обычно, пообещала паре, что пришлю им фотографии кандидаток в течение двух-трех рабочих дней. Мы тепло попрощались, я даже осторожно коснулась плеча клиентки, когда провожала их к двери. Она грустно подняла уголок рта и понимающе кивнула.

Когда дверь закрылась и мы пообещали друг другу быть «на связи», я вернулась в свой кабинет и, громко выдохнув, плюхнулась в свое рабочее кресло и, сложив руки на столе, уронила на них голову.

Мелкая выехала из-за своего компа, Тоня тоже выскочила из своего кабинета в дверной проем.

– Че там? – спросила бухгалтер. – Опять жесть какая-то?

– Угу, в этот раз еще какая…

И я рассказала коллегам историю, услышанную от клиентов. Девочки были в таком же шоке, как и я часом ранее.

– Алёна, а вы мне объясните, это что, сработает? Ну, то есть прямо молодой донор в их ситуации все порешает? – поинтересовалась помощница.

– Нет, вообще не факт. Что молодой, что старый – сперма со своей генетикой никуда не денется.

– Тогда на фига? – как всегда, четко формулировала свои мысли Тоня.

– Надежда – штука такая, что я могу сказать!

– Нет, ладно, – продолжила бухгалтер, – допустим, они это придумали, но доктор-то их зачем решил поддержать?

– Боюсь, что он не хотел их расстраивать и очень обтекаемо ответил на их вопрос, а они просто услышали, что хотели, как это часто бывает.

– Блин, ну да, они хотели, чтобы он им подтвердил, и услышали чисто это…

– Угу, – подтвердила я.

– Пипец полный, конечно, – заключила Тоня.

– Согласна, – поддержала ее Мелкая.

– Маш, данные по донору на листочке, подбери им кого-нибудь хорошего, – передала я записку девушке.

– Ладно. Я подберу тогда, а вы просмотрите список?

– Да, давай так.

К вечеру следующего дня мы уже сформировали для них письмо, и я отправила им фото доступных доноров для программы. Так как с началом они не спешили, то мы также предложили им и некоторых доноров, которые были заняты сейчас или забронированы на следующую программу, но их можно было бы подождать, если бы конкретная кандидатура запала в душу клиентам. Иногда такое случалось – родители видели какую-то девушку, находили в ней некое сходство с собой или просто, как обычно, выбирали для себя самую красивую и готовы были ждать ее и пару месяцев, и полгода. А некоторые брали ту, что просто будет в программе быстрее. Это вопрос всегда очень индивидуальный.

Наталья ответила мне на письмо, что им нужно «переспать» с информацией, примерить ее на себя, пообсуждать. Это тоже было неудивительно, иногда родители листали те же самые 10 фото неделями, пока не определялись.

Снова она написала мне где-то через месяц с просьбой, как это, опять же, часто бывает, прислать «еще кого-то». Мы с ней расширили круг подбора за счет отрицательного резуса, и Мелкая подобрала еще несколько девушек.

Она снова получила письмо и отписалась, что они ушли обсуждать.

Но больше она не писала и не звонила.

Эта пара объявилась примерно года через полтора, написав с просьбой обновить варианты доноров по запросу.

Конечно, я так и сделала. Но я знала, что они никого не выберут. И вовсе не потому, что их можно назвать «серийными выбиральщиками», я думаю, что это был, скорее всего, метод психологической разгрузки для данной семьи. Просто в какой-то момент они решили, что не все сделали для своих детей и можно пойти еще таким путем, и пошли им решительно и серьезно – от похода к репродуктологу до похода к нам и выбора донора. Затем смотрели фото и успокаивали себя: «Ну вот, мы сделали все, что могли, просто нам никто не подошел». Так им становилось легче. Очевидно, что спустя какое-то время волна отчаяния, намертво замешанного с виной, накрыла их снова и они попробовали рассмотреть доноров снова. Но внутренне они так же хорошо, как и я, понимали, что не решатся. Почему я так думаю? Потому что они не пытались стимулироваться сами. (Тогда, еще в начале, можно было попробовать получить свои клетки и взять здоровую донорскую сперму.) Абсолютно все и абсолютно всегда пытаются получить свои клетки, если есть хотя бы малюсенький шанс. Владиславу и Наталье просто нужно было показать и друг другу, и каждому из них самому себе в отдельности, что они пытались решить проблему, просто не срослось.

Не подумайте, что я их осуждаю. В их ситуации, что бы ни принесло им облегчения – я считаю это разумным. Если, чтобы успокоиться, им просто надо было полистать доноров и, кивнув друг другу, заключить: «Вот видишь, как мы и думали, никто на нас не похож, ничего не поделаешь», – то и правильно сделали, что полистали.

Больше они никогда не выходили со мной на связь и, я знаю это от их репродуктолога, не делали попыток с донорами от других агентств.

К сожалению, я ничего не знаю о дальнейшей судьбе этой семьи, кроме информации выше, полученной от их доктора. Когда они обращались повторно, эта тема не всплывала, а я, естественно, не могла просто из любопытства задать вопрос «жив ли ваш сын?». Наверное, вообще не существует деликатного способа вести такие беседы. Как бы то ни было, когда мы в первый и последний раз виделись, они оставались родителями одного ребенка, и я надеюсь, что болезнь не отобрала его у них. Надеюсь, все равно, что – любовь, медикаменты, забота, дисциплина или все это вместе, но сохранило их Кирилла. Мне легче думать, что сохранило.