Текст книги "Путь «Обязательной боли». Или истории о суррогатном материнстве"

Глава 14

Май 2021

Прошел уже год с того момента, как на нас свалилась пандемия. И это было самое мрачное, тревожное, бессонное и пугающее время. Что дал нам ковид? Во-первых, сначала все клиники просто временно перестали делать переносы сурмамам (месяца на 2), а потом одумались и потихоньку стали возвращаться к полноценной работе, но требовали новый тест на каждый прием. Мы закупали тесты огромными партиями, даже у меня в тумбочке всегда лежало несколько портативных тестов, чтобы подсунуть их коллегам в любой момент, когда я услышу намек на кашель или заподозрю недомогание. Я сама делала тесты, когда ехала к друзьям в гости, например. Ну и рекомендовала всем своим офисным нигде особенно не шляться и при любом малейшем намеке на болезнь оставаться дома. Но в итоге все равно последовательно переболели все, причем я была последней и в очень легкой форме. Потому что я, правда, выходила из дома, только чтобы вынести мусор, а абсолютно все покупки перевела в онлайн. Мы даже просидели на удаленке первые полтора месяца после начала событий, но все-таки клиенты привыкли видеться со мной лично, поэтому мы быстро вернулись к офисной работе.

Во-вторых, опасность распространения вируса сделала невозможным нахождение генетических родителей в роддоме вместе с малышом сразу после родов. Теперь за новорожденным смотрел медперсонал, а родители встречались со своим долгожданным счастьем только на выписке, не имея возможности, лежа в роддоме, научиться чему-то в обращении с хрупкой новой жизнью и пережить первые волнительные ночи, прислушиваясь к детскому дыханию, зная, однако, что, если что – вокруг куча людей, которые тут же примчат на помощь в случае чего. Они забирали ребенка на выписке и сразу попадали в мир самостоятельных молодых родителей, без подготовки и страховки. Сколько раз в день с момента родов до выписки они писали нам с просьбой: «Свяжитесь с роддомом, как там наш?» Миллионы, миллиарды раз. За это время медсестры роддома (святые, терпеливые женщины!) прислали нам тысячу гигабайтов фото и видео сопящих, кряхтящих, кричащих и причмокивающих мордашек. Но это было не то же самое, что взять своего ребенка на руки сразу после его рождения, совсем не то же самое. Сколько раз родители спрашивали, кому можно заплатить и сколько, чтобы все-таки попасть в роддом – сотни раз. Сколько раз они слышали от меня в ответ, что крепость неприступна – столько же.

В-третьих, ковид запечатал наглухо международное авиасообщение. А это значит, что куча иностранных родителей (кроме китайцев, у нас были и европейцы, и россияне, проживающие за границей), которые должны были прилететь на рождение своего ребенка, не смогли этого сделать. Китайский локдаун, как мы знаем, вообще был практически тюремного типа. А стоимость билетов на рейсы, которые потом все-таки с течением времени начали изредка запускать, была настолько фантастической, что дешевле было купить жилье и остаться жить в России. Эти родители, в отличие от родителей из предыдущего пункта, довольствовались только фото и видео не первые 5 дней после рождения их ребенка, а иногда и целых 5 месяцев. Мы нанимали нянь и перевозили их с детьми на нашу территорию, чтобы держать все под контролем, параллельно держа в курсе происходящего уполномоченного по правам ребенка нашего города и региона, чтобы обезопасить себя от громких званий «черных трансплантологов», «ферм суррогатного материнства» и других мракобесных всплесков человеческой фантазии. Мы не скрывали ситуацию, а уполномоченная не скрывала, что не может ее решить. Потому что ни мы, ни она, ни кто-то другой, кроме самых высоких постов государства, не смог бы организовать хотя бы один рейс, на котором привезли бы в Россию всех иностранных родителей и увезли их с детьми обратно. По сути, те, кто мог, посчитали, что какие-то разорванные между континентами родители с новорожденными детьми, сердца которых обливаются слезами друг без друга, это ерунда, не стоящая внимания.

А вот СМИ это ерундой не казалось, и не клеймил суррогатное материнство в тот момент только ленивый. К сожалению, несчастья с детьми случаются и в обычных семьях, они не зависят от метода вынашивания. И трагедия семьи, если несчастье случилось, неизмерима – я не представляю и не хочу представлять, что испытывают родители. Но если ребенок выношен суррогатной матерью, то проблема, возникшая в одном из 700—800 случаев рождения за год, ставит всю отрасль на грань вымирания. Одна беда с одним младенцем в одной семье делает потенциальными преступниками всех, кто когда-то случайно соприкоснулся рукавами с суррогатным материнством и кто не готов кричать, что всех надо посадить, все всем запретить. Так работает массовое сознание, так работает травля. В таком мире работали мы.

Вспоминая этот год, я ярче всего помню два эпизода.

Первый: как мы увидели во «ВКонтакте» объявление некой Алены, журналистки местного крупного телеканала о том, что ей нужен мужчина азиатской внешности (уточнялось, что необязательно китаец – сойдет любой), чтобы сняться в сюжете за определенную плату. Это было размещено на личной незакрытой странице – абсолютно прямолинейно и без уверток. Вечером этого же дня девочки в нашем доме видели, как эта журналистка у забора, ограждающего участок с домом, снимала короткий репортаж с мужчиной, который стоял к окнам спиной и рукой указывал на дом. А на следующий день вышел сюжет, где абсолютно незнакомый нам мужчина на русском язык, с весьма незначительным акцентом говорит о том, что является нашим клиентом, и в данное время его ребенок содержится в указанном доме за семью замками. Я даже не могу описать, как это было мерзко. Это был момент, когда чувство беспомощности во мне было превыше всех других чувств. Наверное, так ощущает себя человек, которого насильно упекли в психиатрическую больницу, а там внутри уже никто не собирается разбираться с тем, нормальный он или нет. Выхода нет, что бы ты ни сказал, никто не услышит.

Второй: после долгой и нервной трудовой недели я приехала в гости к своим друзьям – Дине и Ване. Мы практиковали это часто, мы много лет жили в одном районе, пока я не переехала в центр, а они сначала загород, а потом вообще в Германию. Ребятки увеличивают дистанцию… Так вот, я села на диван и уставилась в телевизор напротив абсолютно потухшим взглядом. В этот вечер я почему-то не залетела к ним с ноги и не начала с порога, размахивая руками, рассказывать о том, какая творится жопа, и что на этой неделе случилось, и кто еще где накосячил, и как клиенты не понимают всей серьезности ситуации, или как понимают, но продолжают рассчитывать на гиперболизацию всего и вся с нашей стороны. (А мои друзья к такому раскладу вообще-то уже привыкли.) Я просто села и начала сверлить взглядом пространство напротив. Все истории казались похожими друг на друга, и в конце каждой хотелось только всплескивать руками со словами «да как же так можно, мать вашу!». И казалось, что не стоит даже тратить силы на то, чтобы размыкать губы, начиная одну из них. Дина нарезала сыр к вину на кухне, а Ваня сидел рядом с пультом в руке, в ожидании, что я, как всегда, услышала или вспомнила про какой-то классный фильм и сейчас скажу ему, что предлагаю посмотреть. Потом легонько пихнул меня в плечо и сказал: «Дружочек, как ты еще держишься?» Я замотала головой, отгоняя морок мрачных мыслей, выдохнула и еле слышно прошептала: «Не знаю…» Он кивнул и, возможно, не особо веря в свои слова, но железобетонно веря в то, что они мне нужны, произнес: «Если ты не можешь это бросить, значит, тебе придется это пережить. Все это дерьмо скоро закончится, родители обязательно скоро доберутся в Россию за своими детьми, и СМИ, и все остальные от вас отстанут». Я печально кивнула. И входящая в зал из кухни Дина с тарелками в руках воскликнула, подозревая нас в заговоре от того, что мы так тихо разговаривали: «Только не это! Давайте не будем опять эту вашу фантастику смотреть! Супергерои эти всякие, там ниче не понятно! Давайте что-нибудь про любовь». Мы переглянулись и громко рассмеялись. И мы смотрели что-то про любовь в этот вечер.

Сегодня, вспоминая это первый год пандемии, я радуюсь, что все это закончилось, и все еще грущу, что нам пришлось через все это пройти.

А жизнь коллектива тем временем не стояла на месте. Так сложилось, что к концу 2020 у М. наблюдался переизбыток бизнес-энергии. Иными словами – она ничего не строила. Все клиники, включая отделения в Москве, Владивостоке и еще парочка франшиз по стране, встали на рельсы и функционировали вполне успешно. А когда М. ничего не строит, не ремонтирует, не готовит к открытию – она становится энергетически опасна. И вот этой неугомонной женщине пришло в голову, что «Горго» слишком давно снимает офис, и это уже как-то не статусно, да и попросту несерьезно. А ей очень хотелось прикупить какой-то недвижки. А еще она с одним своим бизнес-партнером смотрела по другому своему направлению интересный объект в центре города и заодно приценилась, что одно из больших коммерческих помещений на первом этаже нам бы подошло. В общем, этот фарш уже невозможно было прокрутить назад. М. видела цель, М. шла к цели. И в начале 2021 года у нас появился собственный офис, и через пару месяцев ремонта мы в него переехали, и теперь мы с девочками обживали новое пространство. Надо заметить, что, несмотря на мой консерватизм (в народе просто упрямство или вредность) в плане нежелания менять локацию – новый офис я быстро оценила, даже учитывая то, что в него вместе с нами не переехал наш легендарный синий диван.

Во-первых, я сама пару месяцев назад переехала в центр, и до работы мне было добираться очень близко – летом, по хорошей погоде, можно и пешком, минут за 15—20.

Во-вторых, само здание было действительно очень современным, модным, хорошо организованным пространством, где всегда роилась интересная и деловая публика. Куча людей сидели в просторном лобби с ноутбуками и кофе, а летом, когда во внутреннем дворе открывались террасы ресторанов, представленных на фудкорте, вся активная жизнь перетекала на улицу. Многие наши пациенты, приходя на встречу, отмечали, что мы находимся в очень классном месте, и это, как ни странно, тоже выделяло нас, по сравнению с другими агентствами, которых хоть и поубавилось после испытания пандемией, но все равно стало в разы больше с тех пор, как я начала работать в «Горго». И, конечно, редко кто из них готов был расходовать средства на покупку собственного помещения. Так что затея М. пришлась очень даже к месту. А. – то ее, конечно, поддержала и идейно, и финансово, но будем честны, если этот смерч было невозможно остановить, проще было в него влиться.

И в один из таких дней, когда я крутилась на своем новом красивом офисном стуле и смотрела через огромные панорамные окна на деревья в нашем новом дворе, которые вот-вот были готовы взорваться цветами, мне позвонила Алина. Эта девушка уже была нашей клиенткой ранее, но было это очень давно. В разговоре она упоминала, что ее ребенок уже ходит в первый класс, и я, как обычно, удивилась, как быстро летит время. Она сказала, что у них с мужем Романом еще с прошлой программы остался один эмбрион, но она, если что, готова стимулироваться снова. Она упомянула, что в прошлую программу беременность у их сурмамы наступила не с первой попытки, поэтому, в отличие от многих родителей, которые буквально уверены, что беременность наступит сразу, «а иначе за что мы платим деньги», эта девушка держала в голове вероятность очередного захода в длительную борьбу.

Во времена прошлой программы Алины А. и М. еще имели возможность уделять время «Горго», и именно с этой пациенткой общалась как раз не я, а А. Я же помнила о ней всего две вещи. Первое: что она была удивительно красивой хрупкой брюнеткой, чем-то внешне напоминающей диснеевскую принцессу Жасмин с покладистым, очень спокойным характером, которая, казалось, просто не в состоянии с кем-то поругаться или даже поспорить. И второе, что я запомнила со слов А.: она невероятно любит своего мужа. Я помню, как начальница рассказывала мне, после того как увидела эту пару в роддоме.

– Я на это обратила внимание, еще когда они ко мне на консультацию приходили. Тебя где-то не было, может, в отпуске была. Она на него так смотрела, Алён! Она при нем, по-моему, дышать боялась.

– А он прям огонь?

– Ну да, он симпатичный мужик, статный, деловой. Они ж еще молодые оба, так что там и лицо, и фигура – все при нем. Ну так и она красотка! – отметила А.

– Вот ее я как раз помню, она супер. Блин, да она даже на фотке в паспорте отлично вышла, это вообще законно? А он к ней как? – полюбопытствовала я.

– Да нормально. Но не так, как она к нему, но просто человек такой, наверное. Мужик же, – предположила она. – Я к ним в палату зашла, Алина вокруг там порхает вообще – круги вокруг сына с мужем наворачивает, такая счастливая!

– Ну круто! – радостно подытожила я.

Я никогда не ездила в роддом после родов сурмамы сама, но всегда любила, когда коллеги, оказавшиеся там в это время, рассказывали про эмоции молодых родителей и рисовали мне красивую картинку счастливой семьи, которую мы помогли создать.

Короче, помнилось мне только ее прекрасное лицо и то, что она сходит с ума по своему мужу. Если чуть более грубо, то «смотрит ему в рот». Что при ее нраве «тургеневской барышни» казалось даже логичным. Когда я позвонила А. и рассказала, что ее старая клиентка снова к нам обратилась, она в целом смогла вспомнить о ней примерно то же самое.

Договор на новую программу мы с Алиной заключили быстро, она не вчитывалась и особо не задавала вопросов, так как полностью доверяла нам после прошлого удачного опыта, а Роман передавал организацию этого процесса полностью под ее ответственность и предпочитал не вникать. Первую программу они проводили у доктора Камарицкого, когда он еще работал в «Олимпии». Сейчас же он уже как пару лет принимал своих пациентов в «ЦКРЗ». Она решила, что перевозить уже готовый эмбрион они не будут, и сходила на прием к другому врачу в «Олимпии», к которому мы в итоге и повели нашу сурмаму. Мы заранее знали, что этот эмбрион был слабенький, последний из партии, к тому же тогда, когда эмбрионы получали, никто и ПГД на эмбрионах не делал, так что мы понимали, что шансы были чуть ниже среднего.

После 1,5 месяцев подбора мы получили одобрение лечащего врача пациентки и начали готовить эсэм. Подготовка шла как обычно, без каких-либо особенностей. Программа в целом была довольно обычная, рутинная – если можно так вообще описать нашу работу. И вот день на пятнадцатый этой подготовки, когда до переноса оставалось несколько дней, мне звонит А.

– Привет! У тебя есть время? У меня сплетня!

– Привет. Не томи, выкладывай немедленно, – поощрительно засмеялась я в ответ на такое прорывное заявление гендиректора.

– Я сейчас к М. в «ЦКРЗ» заезжала по делам, и знаешь, кого на ресепшене видела?

– Не своди меня с ума, я не угадаю. Говори скорее!

– Романа, мужа Алины, – победоносно выдохнула А.

– В «ЦКРЗ»? Ты ничего не путаешь? Они в «Олимпии» сейчас программу проводят, – засомневалась я.

– Я увидела его и как раз вспомнила, как ты мне говорила, что они к нам опять обратились. Так, может быть, и не обратила бы внимания на мужика. И тут – здравствуйте! – объяснила она.

– То есть это точно он? А какого черта он там делал, ты не знаешь?

– Знаю! На прием к Камарицкому ходил. Но это не самое интересное, я тебе не поэтому звоню. Ну, пришел человек на прием, ну, его личное дело.

– Ты меня убиваешь, А. Выкладывай, что узнала. У меня сурмать для них готовится, в конце концов, – затребовала я.

– Он там был с другой бабой. Не с Алиной.

– Чего? Да ну на хрен. Как так? – моему возмущению не было предела.

– Ну вот так, прикинь. Записаны на прием как пара, планируют протокол ЭКО у Камарицкого, – ответила начальница.

– Ну какая скотина, а! Параллельно с женой и с любовницей в программу…

– Так и ведь прошаренный, пока жена в «Олимпии», повел свою бабу в «ЦКРЗ». Знает же, что Камарицкий классный, он все-таки ему первого сына сделал.

– Блин, трындец. Как можно Алине изменять, она ж божий агнец с ангельским лицом! Вот че им, мужикам, надо? – проговорила я, всплескивая руками.

– Вот именно, а эта его мадама вообще мышь какая-то с перегидрольными волосами. Даже не сравнить, – заговорила женская солидарность в А.

– Вообще отлично! А Алина такая вся в ожидании чуда, пока этот засранец с другими бабами детей планирует. Нет слов у меня…

– Угу, – пробурчала А., – вот такие дела.

Я положила трубку и, конечно, тут же поделилась сплетней с коллегами, зная, что дальше офиса наши разговоры о пациентах никуда не выйдут. Девочки, естественно, тут же оживились, возмутились красочным матом и стали придумывать гипотетические способы расправы над Романом.

– Так, а перенос-то у нас в силе? – поинтересовалась Саня.

– Конечно. А какие у нас основания его отменять…

– А че, муж – кобелина не основание? – запылала праведным гневом Катя.

– Да, может, она в курсе и ее все устраивает. Сложно такое представить, конечно, с ее тонкой душевной организацией, что она расчетливо готова терпеть такое отношение, – предположила я, – но мы об этом никогда не узнаем.

– То есть ей никто не скажет? – спросила Ксюша.

– Конечно нет, ты что! – тут же отреагировала Тоня. – Как ты себе это представляешь?

– Ксю, медицинская тайна. Даже если у нас сейчас будет отрицательный и Алина пойдет стимулироваться в новую программу к Камарицкому в «ЦКРЗ», как мы обсуждали, то доктор просто не имеет права ей ничего рассказывать, – продолжила я мысль нашего бухгалтера.

– Но у него же один и тот же мужик в программе с разными женщинами, разве это нормально? – продолжала задетая коллега.

– Не нормально, конечно. Но такова жизнь. Если он скажет что-то Алине, то нарушит медицинскую тайну той второй пациентки, в программе с которой Роман участвует параллельно, – развела я руками.

– Да и кому хочется быть тем, кто законной жене такое сообщает, – резонно заметила Тоня.

– Ага. Мне вот точно не хотелось бы.

– Алён, а ты ей тоже не скажешь? – подала голос Ули.

Если вы обратили внимание, что помощница впервые с начала книги обратилась ко мне на «ты», то да – так и есть. Раньше все было на «вы», но у нас появилась Саша. Она была моей подругой детства. И я точно не хотела ломать комедию и просить ее обращаться ко мне на «вы» в рабочее время, а выделять ее среди других обращением на «ты» не хотелось. Поэтому с лета 2019 я незаметно перевела весь коллектив на «ты». Только Ксю иногда буксовала. И это звучало очень мило.

– Естественно, нет, – ответила я Инне. – Я вообще, как вы понимаете, не могу этого знать. А если знаю, то чисто теоретически, ко мне эта инфа просочилась от какого-то сотрудника клиники, а значит, какой-то сотрудник клиники пренебрег принципами конфиденциальности, – объяснила я.

– Бедная Алина, она такая милая, – посетовала Саша.

– Вот такая вот жопа творится в мире, девочки! – как обычно, подытожила бухгалтер.

– И я о том же. Ладно, давайте работать. Мы все равно тут ничего сделать не можем.

Перенос сурмаме Алины произошел в назначенный день, и результат его, который мы получили через 12 дней, был почти ожидаемо отрицательным. Клиентка приняла это спокойно, с какой-то ноткой фатализма в голосе и подтвердила ранее обсужденный нами план, что теперь она пойдет к своему первому доктору, перешедшему в «ЦКРЗ». Я, понимая абсурдность всей ситуации и сочувствуя ей сразу и по поводу ХГЧ, и по поводу мужа-подлеца, пожелала удачи, постаравшись, чтобы мой голос не звучал грустно, а внушал надежду и позитив, как всегда.

Она написала мне примерно через месяц, сообщив, что начинает стимуляцию с нового цикла, дней через 5. Поделилась она и тем, что за прошедшие 8 лет с момента последней стимуляции, несмотря на ее молодой возраст и учитывая изначально слабый овариальный резерв, доктор отметил значительное снижение количества антральных фолликулов. Но «мало» не значит «нет совсем», в ЭКО такие понятия – это бесконечно далекие друг от друга вещи. Между ними пролегает огромная бездна размером с надежду.

После окончания стимуляции Алина написала, что взяли 2 клетки. И дались эти 2 клетки ей очень тяжело, потому что пришлось ставить очень большие дозы G. Так что она и через 2 дня после пункции чувствовала себя как после шторма. Я ее искренне пожалела в душе, а вслух сказала: «Ну ничего, Алин, вы восстановитесь, главное, что клетки у нас есть! Будем надеяться, что и эмбрионы будут!» Она поблагодарила меня за поддержку, и мы стали ждать результатов оплодотворения. Через пять дней она отписалась мне, что получился один эмбрион и его отправили на ПГД. Впереди было еще примерно 3 недели ожидания вердикта генетиков.

Спустя это время пациентка сообщила мне, что единственный эмбрион оказался аномальным. Да, когда на проверку уходит всего один эмбрион, то вероятность того, что в итоге переносить будет нечего, всегда 50%. И когда такое происходит, зная, как долбит по здоровью бедных женщин каждая гормональная стимуляция, всегда хочется верить, что кто-нибудь умный в медицине придумает другой, более щадящий способ получения тех самых клеток, а другой гипотетический умник придумает, как бы сделать так, чтобы все полученные клетки оплодотворялись успешно, а эмбрионы не прекращали своего развития в процессе культивирования. Но пока сила человеческого разума не может подарить нам таких чудес, нам приходится воспринимать ситуацию такой, какая она есть, расстраиваться и (кому-то на время, а кому-то навсегда) опускать руки после каждого провала и прыгать от радости после каждого успеха.

Алина сказала, что пока стимулироваться не будет, ей по совету доктора нужно отдохнуть 3—5 месяцев, прежде чем пробовать снова. И будет ли в следующий раз результат лучше, никто, конечно, предвидеть не сможет. И я никогда не узнаю, пошла ли она в еще одну программу или завершила попытки. И если пошла, то значит, снова не получила хорошего результата. А может быть, даже повторяла стимуляции не раз и не два. В любом случае она больше никогда со мной не связывалась. А меня грела только мысль, что с одним ребенком мы ей все-таки помогли. Не знаю я и как сложилась история ее мужа с любовницей, потому что поинтересоваться об этом у врача было бы чем-то из ряда вон выходящим. Да я и не могу сказать, что после неудачи Алины с эмбрионами мои мысли часто возвращались к ее неверному супругу. Мне просто было грустно, что все сложилось именно так. Это была не щемящая тоска, а скорее нежная печаль. Такая же тонкая и светлая, как образ девушки с преступно удачной фотографией в паспорте.