Текст книги "Рябиновый мед. Августина. Часть 3, 4. Человек на коне. Страшные сны"

Владик деловито отворил калитку, вошел в оградку, осмотрелся.

– Ты иди, – сказал он матери. – Я траву буду рвать.

Служба уже началась. В притворе, где пол был выложен старинными чугунными плитами, даже в такой жаркий летний день было прохладно. Впереди, близ икон, толпился народ. Августина увидела Машу с сыном. Маша самозабвенно молилась перед образом Спасителя, а Сережа, задрав голову, разглядывал фрески.

Августина купила свечки и поставила у распятия, которое находилось здесь же, в притворе. В глубь храма она не пошла.

Когда Августина вернулась, Владик уже покончил с сорняками на могилке отца, стоял возле бабушкиной и потирал локоть.

– Ушибся?

– Крапива шибко жжется, – доложил он.

Крапива, густо разросшаяся за пределами ограды, перевесила свои вездесущие лапки и цепляла мальчика за голые локти. Только на первый взгляд листья крапивы такие пушистые и мягкие. Тут же на локтях вылезали красные пятна и нестерпимо чесались.

– Сейчас мы это дело поправим.

Мать помазала локти сына водой, достала рукавицы и занялась крапивой. Сама могилка была ухоженной. Конечно, Августина выбиралась сюда теперь не так часто, как Маша. С тех пор как устроилась в детский дом, времени не хватало. Теперь они с подругой и встречались-то больше здесь, на кладбище.

Кончилась обедня, народ вышел из церкви и разошелся по кладбищу. Подошли Маша с Сережей. Подруги обнялись. Дети же, как всегда, поначалу вели себя немного стесненно, успели отвыкнуть друг от друга.

Сережа был похож на мать – такое же немного робкое приветливое лицо, улыбка совсем Машина, только, пожалуй, лоб и брови – Митины. Но, чтобы сделать приятное подруге, Августина заметила:

– Вылитый отец.

Маша вздохнула. После литургии она всегда выглядела умиротворенной и светло-задумчивой. Она согласно кивнула.

– А твой Владислав похож сразу на трех, знаешь? И нисколько на тебя!

– Так уж и нисколько?

– Вовсе! – подтвердила Маша, не без умиления глядя на круглолицего племянника. Она знала, что поцеловать себя тот не даст, и с чувством потрясла его крепкую ладошку. – Вот какой гриб-боровичок! Губы и глаза, безусловно, Алешины. И в то же время есть что-то Володино. Не находишь?

Августина пожала плечами. Она замечала что-то такое, но ей хотелось, чтобы ее наблюдения подтвердила Маша.

– Алешка ведь с Володей очень похожи, – продолжала Маша. – А вот фигура – Артемкина. И даже в повадке проглядывает что-то.

– Вознесенский, – согласилась Августина.

Подруги достали помин – сваренные вкрутую яйца, соль, хлеб с маслом. Поели.

Прямо напротив Августины стоял просторный деревянный дом причта. Здесь жили кладбищенский батюшка с семьей и молодой псаломщик, женой которого была Арина, старшая дочь отца Федора. Та самая Ариша, вместе с которой Асе довелось пережить закобякинский кошмар – ночное вторжение банды, злосчастный молебен, кровь, слезы. И теперь, встречая Августину в городе, Ариша делала вид, что не узнает ее. А сегодня, когда они с Владиком проходили мимо крыльца кладбищенского дома, Арина демонстративно на ее «здрасьте» повернулась и захлопнула дверь.

Теперь Августина сидела на низенькой лавочке как раз напротив окон Арины и видела, как за окном кто-то стоит и наблюдает.

– За что она злится на меня? – спросила Машу.

– Кто?

– Твоя золовка. Вот, смотри, сейчас занавески задернет.

Не успела Маша повернуть голову – ситцевые занавески в комнате задвинули.

– Чушь какая-то. Что я ей сделала?

– Инночка, не бери в голову. Ты же знаешь, как погиб отец Федор. Его расстреляли красные.

– Но я-то здесь при чем? Алексей не принимал в этом участия.

– Он был среди красноармейцев, участвовал в захвате банды. Разве не так?

– Маша, но как можно теперь…

– Хочешь, я поговорю с ней?

– Не стоит. Думаю, ты уже говорила с ней на эту тему. Ведь так?

Маша вздохнула. Помолчали, наблюдая, как сыновья бегают друг за другом среди оград.

– Хорошо здесь, правда? – улыбнулась Маша. – Всякий раз прихожу сюда будто бы в гости. И сердцу так печально и радостно одновременно.

– И уходить не хочется.

– Не хочется, – согласилась Маша. – Дома тоскливо. Знаю, папа отругал бы меня за такие настроения, но не получается по-другому. Как вспомнишь, каким шумным бывал этот дом, сколько в нем было тепла, счастья… Какие мечты вынашивались в каждой комнате… А теперь там чужие люди. Нам с Сережей оставили нашу горницу, и на том спасибо.

Подруги поднялись и, разговаривая, двинулись к воротам. Дети бежали впереди. Они резвились, словно здесь было не кладбище, а парк. Не доходя до ворот, мальчики остановились у дома причта – им открылся просторный двор, где на веревках сохло белье, ходили по траве куры. А на крыльце сидела девочка в платочке, ровесница мальчиков, и с любопытством на них посматривала.

– Гляди – Ленка! – толкнул Сережа товарища в бок. – Давай позовем? Лен-ка!

– Лен-ка!

Девочка спрыгнула с крыльца, подошла к мальчикам, смущенно улыбаясь, опустила глаза.

– Здравствуйте.

– Давай, Ленка, с нами в догонялки играть.

Глаза девочки на секунду осветились радостью, затем она что-то вспомнила и отступила. С нескрываемым огорчением призналась:

– Не могу.

– Это почему же? – удивился Сережа. – Ты же со мной давеча играла.

– С тобой можно, а с ним – нельзя. – Не глядя на Владика, она показала на него пальцем: – Его отец Боженьку обидел.

Владик удивленно распахнул глаза.

Сказав несусветицу, девочка повернулась и убежала. Владик так и остался стоять столбом с широко распахнутыми глазами и открытым ртом. Сережа с интересом смотрел на него.

Фразу Леночки слышали и Маша с Августиной, и обе на время потеряли дар речи.

– Мама, это правда?

Глаза Владика отчаянно горели.

– Конечно, нет, – спокойно возразила Ася. – Глупости какие.

Мальчик тут же повернулся в сторону убегающей девочки и громко крикнул:

– Дура!

– Ну вот это совсем уж ни к чему! – строго оборвала мать.

В это время на крыльце появилась Арина, схватила девочку за руку и втащила ее в дом.

Некоторое время все шли молча. Только на соборном мосту мальчики забежали вперед, повисли на перилах, наблюдая, как внизу, расстилая по дну темные водоросли, течет вода.

Когда подруги приблизились к детям, Владик выпрямился и сказал, ни к кому не обращаясь:

– Если мой отец обидел Боженьку, то значит, тот заслужил.

К концу месяца в детском доме «Красные зори» заработали кружки. Вопреки скептическим прогнозам воспитательницы Тучковой желающих повысить самоподготовку оказалось немало. Особенно много ребят записалось в военный кружок и в Красный Крест.

В подвале начались работы по оборудованию тира, а на поляне, где когда-то Августина училась верховой езде, наметили полосу препятствий. Теперь тут целыми днями шла работа. Старшеклассники таскали туда бревна, песок. С той стороны раздавался то стук молотка, то деловитые выкрики физкультурника.

Августина теперь два раза в неделю в читальном зале вела занятия Красного Креста. Здесь, в отдельном шкафчике под замком, находились шины, бинты и плакаты с видами кровотечений.

Детский дом ожил. Все в нем задвигалось с другой скоростью. Все куда-то торопились, и Владик, наблюдая за жизнью замка с крыльца флигеля, невольно сравнивал его с муравейником.

Только к ночи это беспокойное крикливое хозяйство сворачивало бурную деятельность и уступало место покою отдыхающей природы – с лягушачьими концертами, соловьиными звонкими трелями и долгим звоном цикад.

В одну из таких ночей и разбудил спящий замок все тот же истошный вопль замученного привидениями образцового пионерского отряда.

– А-аа!

– О-оо!

Августина услышала вопли, потому что не спала. Не могла уснуть в этой взбаламученной соловьями, пронизанной запахами цветения ночи. Ей вспоминалась та, прошлая, жизнь в этом замке, прогулки в компании архитектора, вибрации любви, чувственно заполняющие воздух. Она сделала открытие, что теперь, душными летними ночами, под трели соловьев она обречена вспоминать не мужа, а то, первое, тайное, запретное, спрятанное глубоко в тайниках ее женской души.

«Сегодня дежурит Нюра, – вяло подумала Августина. – И наверное, она носится по этажам как клушка вместе со своим отрядом. Пусть. Так не хочется разбивать это волшебное настроение, тащиться ночью в замок, разбираться, кто кричал…»

Она проснулась до побудки, сразу оделась, плеснула в лицо холодной водой. Не вытирая полотенцем, провела тыльными сторонами ладоней по щекам, убирая лишние капли. Так Зульфия когда-то научила. Там, на сухом Востоке, ценилась вода, дающая коже необходимую влагу. Ей давали самой высохнуть.

Провела гребенкой по волосам – они легли привычной волной, обнажив ровную седую полоску. Это не портило прическу – на темно-русом фоне одна белая полоса.

Владик сладко посапывал. Она прикрыла дверь и направилась в замок. Утром здесь было особенно тихо – дети перед подъемом спали как убитые.

На третьем этаже в библиотеке рыдала Нюра. Ее охотно утешал Славик-библиотекарь. В коридоре гремела ведрами сердитая сонная нянечка.

– Вот, Агустина Тихоновна, полюбуйтесь! – воскликнула Нюра, взмахивая серой застиранной простыней. – Вот этим они привидение изображают! Вот!

– Почему вы решили?

– Потому что я всю ночь их утихомиривала и сама уже почти поверила, а сейчас тут, в углу, у чердака это нашла!

Она пихнула скомканную на столе тряпку в сторону Августины. Это была обычная детдомовская простыня с синим чернильным штампом. Только сильно помятая.

– Каждый раз в мое дежурство! – не унималась Нюра. – Как нарочно!

Славик сочувственно гладил Нюру по широкой спине.

– Теперь у нас есть улика, – утешил он, – и мы без труда отыщем нарушителя.

– Вот именно! Я их выведу на чистую воду! Они у меня в карцере посидят! Я пойду и доложу все Тамаре Павловне. Она приехала?

– Кажется, приехала, – соврала зачем-то Августина. – Пойди доложи.

– Я с тобой, – вызвался Славик.

Августина догадывалась, что Славику интересно спускаться позади Нюры и созерцать ее выпуклый упругий зад. Плевать он хотел на детдомовцев с их привидениями.

Нюра, вытирая слезы, рванула вниз, Славик едва поспевал за ней. Ася осталась в библиотеке наедине с пресловутой простыней. Сердце отчаянно стукнуло. Она стащила жакет, схватила простыню, скомкала ее и быстро запихнула в рукав. Выглянула в коридор – нянечка крутилась в бывшей диванной, теперешней учительской. Ася выскользнула на лестницу, быстро спустилась на второй этаж и неслышно прошла к спальне старших девочек. Она вошла и окинула взглядом кровати. Так и есть – Варя спала, укрывшись с головой суровым темно-зеленым шерстяным одеялом без простыни.

Августина подошла, одним движением сорвала одеяло, тем самым заставив девочку сжаться в комок, будто ожидая удара. Накрыла мятой простыней и поверх бросила одеяло. В миг, когда Августина оказалась в коридоре, заиграли побудку.

Через минуту замок зашумел, забродил, пришел в движение. Августина прошла к своим малышам, и начался обычный рабочий день. После завтрака, как она и ожидала, ее позвали в библиотеку. Там уже собрались Нюра, Славик, Тамара Павловна и нянечка с ведром.

– Вот и Августина Тихоновна видела, – горячо убеждала Нюра начальницу. – Простыня была со штампом. Лежала здесь.

Заведующая уставилась на Августину:

– Видели?

– Видела. Но насчет штампа не уверена. Не обратила внимания. А где она?

– Вот именно, где? – усмехнулась начальница. – Мы думали, вы в курсе – где?

– Я сразу ушла своих поднимать, – пожала плечами Августина.

– А вы? – Начальница перевела взгляд на нянечку.

– А мне делов больше нету? Мне указаний не было за простынями смотреть. Я учительскую мыла.

– Ясно, – подытожила начальница. – Идите работайте, коллеги.

Уходя, Ася спиной чувствовала пристальный взгляд начальницы.

По разнарядке, полученной накануне, Августина должна была вести свой отряд на уборку гороха. Построила, повела. Шли резво, поскольку задание было «вкусное». Приведя на поле, она прочла лекцию о вреде немытых овощей и обещала строго наказать нарушителей.

– А если помыть негде, – заныл кто-то из мальчиков. – Гороху-то охота…

– Я обещаю вам, что найдем где помыть и попробуем в общий перерыв.

Женщина-бригадир из колхоза показала участок, раздала короба.

Отряд вздохнул и принялся за работу.

Мимо них тянулись старшие воспитанники с тяпками за плечами – на прополку картофеля. Вел физкультурник. Августина остановила его:

– Можно я у вас в помощь девочку попрошу, Федор Николаевич?

– Да хоть двух! – с готовностью разулыбался физрук. – Выбирайте.

– Коммунарову Варю, если не возражаете.

– Варвара! Остаешься помогать Августине Тихоновне! Отряд! Вперед шагом марш!

Детдомовцы попылили дальше по дороге, оставив на обочине одну девочку.

Варя молчала, не глядя на воспитательницу.

– Ты, Варя, поможешь мне воды принести? А то я боюсь, они грязного гороха наедятся.

– А где здесь вода-то? – не поднимая глаз, буркнула Варя.

– Я знаю места.

Августина что-то сказала колхозной бригадирше, та кивнула и осталась с детьми. Августина направилась через овражек к лесу, где был когда-то колодчик – со срубом и берестяным ковшиком. С собой у нее была небольшая фляга и глиняная крынка. Варя молча следовала за женщиной.

Колодчик оказался на месте, и даже ковшик сохранился. Не все про него знали.

Вода в колодце была чистая и холодная. Воспитательница набрала флягу, напилась сама и дала девочке.

Варя выглядела настороженной. Она то и дело вопросительно взглядывала на Августину, а потом не выдержала:

– Ну, чего позвали? Говорите уж.

Ася передала ей крынку, сама взяла флягу. Пошли назад.

– Скажи мне, Варя, зачем ты взялась в привидения играть? Только честно.

– А вам-то что?

– Если спрашиваю, значит, есть что. Ты мне интересна.

– Врете вы все. Никому я не интересна.

– Не вру.

Варя посмотрела на нее пристально. Поправила крынку.

– Чем это я вам могу быть интересна?

– Ты мне напоминаешь одного очень близкого мне человека. Даже двух.

– Кого это я вам могу напоминать?

– Ты ответишь на мой вопрос, я отвечу на твой.

– Ну хорошо. Я пугаю их, потому что они трусы.

– Кто? – растерялась Августина.

– Пионеры. Пятый отряд.

– Так. Ты пугаешь конкретно пятый отряд. Как я сразу не догадалась…

Августина поставила флягу на землю. Они уже почти пришли – сквозь пропись молодых берез было видно поле и мальчиков, потихоньку набивающих карманы горохом.

– Ты разве сама не была пионеркой, Варя?

– Была! – Крынку поставила на землю, едва не разбила. – Была! Только меня исключили! Ведь в пионеры принимают только хороших! Смелых! Решительных! Правильных! А я – дочь врага народа. Пока моя мать была в коммуне, я была достойна звания пионерки. А когда коммуну закрыли, я стала недостойна. – Варя повернулась к ней и посмотрела сузившимися от боли и обиды глазами: – А я не изменилась! Я осталась, какая была, понимаете? За что меня исключили? За что?!

Ася не знала, что сказать. Она вообще не должна была затевать этот разговор. Она не предполагала, какие раны вскроет. Или – предполагала?

– Это неправильно. Понимаете? Здесь, в детдоме, один пионерский отряд. И в него выбирают лучших. А разве они лучшие? Да пускай они сопли прежде научатся утирать! А то в любые сказки верят.

– Ну тебе уже и по возрасту в пионеры поздно. Нашла о чем горевать, – как могла, утешила Августина.

– Поздно… Меня и в комсомол не примут. Меня теперь никуда не примут! Понимаете? У меня биография… неподходящая.

Августина покачала головой:

– Не понимаю. Разве это так уж важно – быть в организации? Человек неповторим. Он сам по себе ценность. Тебе непременно надо ходить строем и разговаривать лозунгами? Никогда этого не понимала…

Сказала и тут же подумала: «Что я говорю! Зачем я ей это говорю?»

– Вы не понимаете. Сразу видно, вы – дама. Дореволюционная вы, Августина Тихоновна.

– А разве так уж плохо – быть дамой? Не ходить строем, не подчиняться приказам, думать своей головой?

– Какая-то вы странная. Говорят, вы в Гражданской войне участвовали…

– Было. Ну и что?

– Вы за советскую власть кровь проливали, а не поняли, что красный флаг, и пионерский галстук, и клятва, и «Интернационал», это… это…

У девочки на глаза вылезли слезы. Она не могла говорить.

Она глубоко вздохнула, усилием воли заставила голос скрыть дрожь и продолжала:

– Только в комсомоле можно со всеми в едином порыве, понимаете? Можно жить по-настоящему, строить коммунизм. А теперь я – на обочине. Я как Чернушка-беспризорник, который карманником в Ярославле был. Только ему в комсомол и не надо. А я по-другому жизни своей не представляю. Я в коммуне родилась, нас называли – дети революции. Считалось, что у нас в коммуне настоящий коммунизм. И в один момент все кончилось.

– Ничего не кончилось, – механически возразила Августина. Она была поражена. Она ожидала чего угодно, но не этого. Тоски о матери – да. Но слез по утраченной пионерии? Ей нужно было собраться с мыслями. Она поняла, что не готова к разговору с Варей.

– Одно я тебе скажу, Варвара: неправильную линию поведения ты выбрала. Пятый отряд оставь в покое, они не виноваты. Узнают в учительской, что твоих рук дело, окажешься в карцере, а не в комсомоле. Докажи, что ты достойна, и тебя примут. Не смогут не принять.

– Меня даже в кружок не принимают, – упрямо шмыгнула носом Варя.

– В какой кружок? – не поверила Ася. – Не может быть.

– В военный. Взяли одних парней.

– Ты девушка, – напомнила Августина. – Будущая женщина. Неужели ты хочешь стрелять и бегать по пересеченной местности?

– Хочу!

– Ну хорошо. Я поговорю с Федором Николаевичем.

– Правда?

Неподдельной радостью блеснули глаза девушки. Она подхватила крынку и вперед воспитательницы побежала к полю. Ася задумчиво шла следом.

После обеда она вошла в читальный зал и сразу увидела – шкафчик с пособиями открыт. Утром он был заперт на ключ, она это точно помнит.

Открыла шкафчик – бинты, жгуты и другие вещи лежали совсем не так, как раскладывала обычно она. Сомнений не оставалось – в ее шкафу произвели обыск. Совершенно откровенный обыск.

Напряженная от звенящего внутри возмущения, она вышла в фонд, где среди стеллажей маячил Слава.

– Слава, вы видели, кто… рылся в моем шкафу?

– Слепцова вместе с Нюрой. Кому еще?

– Что? Сломали замок… Что за необходимость, нельзя было дождаться меня?

Слава огляделся и нехотя объяснил:

– Простыню искали. Нюра утверждает, что вы спрятали. Больше некому.

Августина немедленно направилась в учительскую:

– Тамара Павловна, объясните, пожалуйста, на каком основании вы устроили обыск в моем шкафу?

– Ну, положим, искали не только у вас… Мы всю библиотеку просмотрели, должна же была куда-то деться эта простыня? А что же вы так волнуетесь, дорогая моя? Не нашли же?

– А если бы нашли? Арестовали бы меня? – спросила Августина, белея от возмущения. – Разве это в ваших полномочиях?

– Мои полномочия вам покоя не дают? – вдруг взвилась Слепцова. – То-то я смотрю, вы коллектив против меня настраиваете!

– Это неправда.

– Правда это или неправда, Августина Тихоновна, только я вас предупреждаю – узнаю, что вы покрываете виновного, на лояльность с моей стороны не рассчитывайте.

– Я это учту, Тамара Павловна, – холодно ответила Августина и покинула кабинет исполняющей обязанности. Снова ей вспомнилась прежняя начальница, и стало немного грустно.

Зимой в «Красных зорях» появился городской человек в штатском, представился инспектором из области. Никому не мешал, вел себя тихо и предупредительно.

Инспектор просиживал в канцелярии, листал личные дела воспитанников и персонала. Заглядывал в кухню, в спальни, беседовал с учителями и детьми. К концу недели к его присутствию настолько привыкли, что на производственном совещании едва не устроили скандал при постороннем.

Вопрос уперся в празднование Нового года.

– Нахожу установление елки, а также последующие хороводы вокруг нее буржуазным предрассудком и пагубным наследием царизма! – заявила Нюра и окинула коллег призывным взглядом. Она немножечко любила, чтобы собрание переросло в митинг.

Все переварили услышанное, а потом Тучкова крякнула:

– Хм. Что же вы предлагаете? Оставить детей без праздника? Что ж, нашим легче.

– Ну нет, товарищи, без праздника нельзя, – вступила начальница, оглядываясь на инспектора. Тот сидел позади всех, молча уткнувшись в бумаги, будто бы и не слушая.

Начальница колебалась. Спросить? Повременить?

– Елку срубить не вопрос, – высказался физкультурник. – Чем наряжать-то ее прикажете?

– При чем тут елка? Речь не об этом! – крикнул кто-то.

– Как не об этом? Как раз об этом!

– Вопрос ставится с идеологической точки зрения! Это старорежимный праздник! Устаревший.

– Это Рождество – устаревший, а Новый год – он всегда новый!

Кто-то смеялся, кто-то шептался и втихаря хихикал. Начальница беспокоилась. Как это совещание выглядит со стороны? Ну чистый балаган. А может быть, как раз для того и прислан товарищ из области, чтобы посмотреть, справляется ли она лично с обязанностями директора? Ведь до сих пор вопрос остается открытым. Полгода прошло, а она всего лишь исполняющая обязанности!

– Если рассматривать этот вопрос как религиозный пережиток, – осторожно начала начальница и снова покосилась в сторону инспектора, – то, возможно, лучше обойтись и без елки. – И уже обратилась напрямую: – А как, товарищ, об этом думают в губернском образовании? Какие на этот счет имеются инструкции?

– Инструкции? – Инспектор оторвался от бумаг и на миг задумался. – Инструкций на этот счет никаких. Проводите по усмотрению коллектива.

Тамара Павловна поджала губы. Ничего себе! Снова голосовать?

– Пусть драмкружок покажет свой спектакль. А потом устроим награждение грамотами, – предложила Нюра.

Августина по привычке молчала, думая о том, что пальто Владиславу стало маловато и придется надставить рукава. А валенки, пожалуй, нужно отдать подшить и еще послужат. Жаль только калоши у ребенка совсем прохудились, пропускают воду. Сейчас-то ничего, можно обойтись, а вот к весне понадобятся новые.

– Ну а вы что скажете, Августина Тихоновна? – вдруг обратилась к ней начальница. – Елка, по-вашему, – это пережиток?

«Почему у нее не получается руководить, как у Натальи Ивановны? – подумала Августина. – Вроде бы советуется, а выглядит это как нерешительность и неумение руководить. И обязательно этот сарказм в тоне… Хотя за сарказмом прячется неуверенность, и она, похоже, действительно ищет совета».

– Елка, по-моему, – это праздник, – ответила Августина. – Хорошая русская традиция, которую не стоит ломать. В конце концов, на верхушке вместо рождественской можно установить пролетарскую звезду. А игрушки и украшения изготовят сами дети. Можно устроить конкурс среди отрядов…

– А спектакль, грамоты?

– Это все, по-моему, уместно в торжественной части того же праздника. Одно другому не помешает.

Пока длился их диалог с начальницей, все молчали. И как-то так снова получилось, что она будто бы выразила общее мнение. Как только замолчала, стали обсуждать детали. Тамара Павловна косилась на инспектора, но по его лицу понять что-либо было сложно. Это был какой-то безликий человек. И бессловесный. Странно, какие люди работают в губернском отделе образования.

– Тогда, если все согласны, – пытаясь утихомирить коллег, засуетилась Тамара Павловна, – давайте составим план.

После собрания Августина поднялась в читальный зал, чтобы подготовиться к занятиям кружка Красного Креста. У нее был свободный от дежурства день, к ней в гости приехала Маша с сыном, но из-за собрания и кружка нельзя провести выходной с родными.

Из окон читального зала хорошо просматривались флигель и горка возле него, где Владик с Сережей катались на фанерной доске. Один скатывался, крутясь юлой, падал в снег, поднимался и лез наверх. А другой занимал его место. Щеки мальчиков снегирями горели на фоне белого великолепия заснеженного ельника. Этот пейзаж – высоченные ели, утопающие в снегу, синие ветки из-под белой шубы, искры снежного покрова, которые заставляют щуриться днем, – все это вызывало в ней детский восторг и чувство некоторого недовольства собой – редко стала обращать внимание на красоту природы и не замечала, как время года меняет одно другое, а дни мелькают, похожие друг на друга, и жизнь ускользает…

– Августина Тихоновна? Не помешаю? – В дверях стоял инспектор.

Почему-то, когда он вошел, она почувствовала холод и невольно поежилась. Словно он зашел с мороза.

– Проходите, пожалуйста.

Он подошел и заглянул в окно, куда она только что смотрела.

– Ваш? – кивнул он в сторону горки. – Забавный малыш.

Неприятное чувство шевельнулось внутри. «Откуда он знает, что – мой? Который из них – мой?»

– На вас не похож.

– Он похож на своего отца. У вас ко мне дело?

Внутри уже было холодно, как за окном. Он подходил и смотрел на малыша. Зачем? Что ему надо? Кто он?

Тысячи вопросов и тысячи вариантов ответов пронеслись в голове.

– Да что мы все о делах да о делах, право слово, надоело. Так, поболтать зашел с приятным человеком. Вы ведь, Августина Тихоновна, в коллективе не так давно работаете?

– Сравнительно недавно.

– Как вам коллективчик? Смотрю, мнения-то у всех разные, можно сказать, полярные мнения. Как это… ничего, в работе не мешает?

– Мне не мешает, – пожала плечами Августина, – я человек неконфликтный.

Было неприятно само его присутствие. Хотя во внешности ничего отталкивающего. Вполне заурядная внешность. А вот голос, как прикосновение лягушки. Или – крысы.

– Я заметил, – обмолвился он и снова глянул в окно. – Вы так вот во флигеле и живете? Тут, рядом с работой?

– Некоторые домой ездят, в город, некоторые в село. – Она старательно уводила разговор подальше от собственной персоны. – По-разному. Вот Тамара Павловна, к примеру…

– Я лично о вас спросил. У вас, я вижу, гости?

И это знает! Никакой он не инструктор! Но – кто?!

Сердце стучало так, что она боялась – он услышит. И поймет, что она испугалась.

– Да. Моя золовка с ребенком.

– Зо-оловка, – нараспев повторил он. – А от деверя вашего… давно не было вестей?

Августина села на стул.

– От какого деверя?

Вестей не было ни от одного из братьев Алексея. Даже Эмили почему-то молчала. Но он, ясное дело, спросил не о них.

– От старшего, Владимира, кажется?

– Владимир расстрелян еще в восемнадцатом, – быстро ответила она, лихорадочно соображая: что за этим кроется? Владимир прислал письмо, и его перехватили? Или это как-то связано с отцом Сергием? С Артемом?

– Ах да, я, кажется, перепутал… От Артема Сергеевича, конечно же. Вы ведь служили с ними вместе, не так ли?

– Я не поддерживаю отношения с родственниками мужа. Кроме золовки, – зачем-то сказала она. Она давно не получала писем от Эмили и не знала, что стоит за этим любопытством.

– Вот это правильно. От этих отношений, скажу я вам, одни неприятности. Ну а здесь, что поделать – женская дружба… Вы, кажется, учились вместе? И, насколько мне известно, третья подружка у вас была, Софья Круглова. Из кулаков. В лагере теперь, на лесоповале. Вот, знаете, судьба… Не перестаешь удивляться…

Он стоял и смотрел в окно. Ася повернулась и взглянула ему в затылок. Страх противно сжал горло. Пересиливая себя, презирая за этот страх, она проговорила как можно спокойнее:

– Да, у Сони действительно трагическая судьба. А почему вы об этом заговорили?

– Да так, к слову. В Рыбинске не бывали?

– Нет, не бывала.

– А я был. Красивый городок. Там сейчас гидроузел строят силами заключенных. А ведь младший ваш деверь, Иван, теперь, если я не ошибаюсь, там…

– Иван? В лагере?! – вырвалось у Аси изумленное. От Ивана давным-давно не было никаких известий, но они с Машей надеялись…

– Не знали? Ну, это бывает. Вот кстати разговорились, да? Ах, Иван, Иван… Связался с нехорошей компанией, в заговоре оказался против Советской власти.

– Не может быть!

– Отчего же? Мне-то можете поверить. Я знаю, что говорю. Да… А вы, значит, во флигеле… Нехорошо. Неудобно.

– Почему же? Многие так живут.

– Согласен. Но ведь просто люди не знают путей, как лучше устроить свою жизнь и жизнь близких. А вот лично вы, Августина Тихоновна, учитывая ваши заслуги во время Гражданской войны, могли бы жить несравненно лучше. При этом от вас, при вашем такте и уме, больших усилий и не потребуется. К вам все само собой бы и пришло, Августина Тихоновна.

Он говорил вкрадчиво, неторопливо. Теперь ей становилось жарко.

– Каким образом, позвольте узнать?

Она уже догадалась, кто он. Теперь ее не покидало ощущение, что она держит на ладонях жабу. В детстве няня Мариша утверждала, что от прикосновения к жабе вырастут бородавки.

Августина почти осязаемо почувствовала угрозу, что вот сейчас, сию минуту по всему телу начнут выползать самые отвратительные бородавки.

Она невольно взглянула на руки.

Инспектор подошел к двери, повернул ключ.

Затем уселся прямо перед ней, достал из кармана красную книжечку, развернул. Она увидела фотографию инспектора в военном френче, а прочесть ничего не смогла. Буквы прыгали перед глазами.

– От вас требуется немного. Слушать внимательно, что говорят ваши коллеги, кто какие взгляды высказывает. Они ведь доверяют вам, я заметил… Нам, знаете, небезразлично, кто и как воспитывает молодое поколение граждан СССР.

Августина невольно дотронулась до горла. Она почувствовала удушье. Ей не хватало воздуха.

Инспектор, казалось, не замечал ее состояния. Или он ожидал чего-то подобного? Как ни в чем не бывало он продолжал:

– И все эти сведения вы будете передавать мне не чаще раза в месяц. В условленном месте. Ничего, как видите, сложного.

Она молчала, чувствуя, как перед глазами начинают вертеться крошечные черные пиявки. Пауза затянулась. Он понял ее по-своему.

– Конечно, это не бесплатно. Вознаграждение приличное, ну и квартира в городе. И, само собой, наш разговор для ваших коллег должен остаться в тайне.

Она почувствовала, что приближается то самое состояние, когда она становится холодно-гневной, она даже фразу почувствовала на губах, которую скажет ему.

Никогда прежде – теперь ей так казалось, – ни в Закобякине, в окружении дезертиров-мужиков, ни на Украине, под дулом бандитского обреза, ни в Средней Азии, под тяжелым взглядом басмача, не было ей так гадостно и так… страшно.

Она почувствовала, что по-настоящему задыхается. Приподнялась, взмахнула руками, потянулась к окну, намертво забитому на зиму, и тяжело повалилась на пол.

Это была первая весточка болезни, которая будет напоминать о себе ей потом с упрямым постоянством, даже когда Августина нечаянно вдруг забудет о ней и решит, что излечилась. В этих внезапных удушьях был привет пережитой жизни – раскаленные пески Туркестана, посвист шашек вокруг соломенных крыш на Украине, не вмещающиеся в сердце потери.

Позже, очнувшись в любимской больнице, первым делом спросила о сыне.

– Золовка забрала, – сказал фельдшер Оносов и покачал головой: – Ну и задали вы нам задачку, Августина Тихоновна. Такая молодая, и налицо все признаки астмы. Чем прикажете вас лечить?