Текст книги "Королевская охота"

ГЛАВА 48. ПРИЯТНОЕ ПУТЕШЕСТВИЕ

Три часа спустя после отъезда Коклико аббат Эрнандец бросился в постель, совсем одетый. Эктор поместился в кожаном кресле, стоявшем в углу кельи. Кок-Эрон стал на часах у двери с пистолетом в руке, готовый убить аббата при первом подозрительном движении.

Но аббат спал сном праведника.

На рассвете пленник и его два стража сели в карету и выехали из монастыря, провожаемые слезами добрых иноков, пожимавших руки аббата и просивших его благословения.

– Это испытание посылается мне Богом, братья, – говорил аббат. – Я должен вынести его с терпением. Но будьте спокойны, моя невинность прояснится, и мы вскоре увидимся.

Когда лошади рванули с места, аббат поместился как можно спокойнее в одном из углов, вытянул ноги, скрестил на груди руки и спросил Кок-Эрона, который сидел перед ним:

– Сколько вам лет, друг мой?

– Во-первых, я вам не друг, – отвечал Кок-Эрон с сердитым видом, – а потом я не знаю, зачем вы меня спрашиваете.

– Просто для того, чтобы поговорить. Вам уже перевалило за пятьдесят?

– Давно.

– Это незаметно.

– Вы мне льстите.

– Я не то хочу сказать. Вы седы, но голова ваша чрезвычайно молода.

– Оставьте мою голову в покое и займитесь вашими собственными делами. Они достаточно запутаны и достойны того, чтобы занимать все ваше внимание.

– У меня есть приятель по имени случай. Он вмешается, если надо.

– Не надейтесь. Если вы задумываете какие происки, мои пистолеты вмешаются в дело.

– В них не будет нужды, любезный Кок. Люди, подобные мне, не позволяют себя убить понапрасну. Видите ли, мой милый, надо уметь пользоваться в жизни всем, даже самой смертью. Наши дни, мысли, способности, сила, все наши врожденные или приобретенные дары составляют капитал, который не следует расточать бесполезно. Я говорю вам это потому, что мне кажется, несмотря на ваши седые волосы, вам не достает опыта. Что принесла вам жизнь?

– Что это? Уж не хотите ли вы мне читать нравоучения? – вскричал Кок-Эрон.

– А почему бы нет? Я занимаюсь всем понемногу, вы это знаете. К тому же погода чудесная, дорога хорошая, лошади бегут прекрасно. Это время для дружеских признаний. И сказать ли вам, Кок-Эрон? Вы слишком простодушно удивляетесь для ваших лет. Час тому назад вы вытаращили глаза, потому что монахи орошали мои руки слезами. Они принимают меня за праведника. Что же тут для вас удивительного?

– Вы хотите, чтобы я равнодушно смотрел на глупую роль, которую вы заставляете разыгрывать этих бедных монахов? Когда я видел, как они цеплялись за складки вашей рясы и плакали, прося вашего благословения, я готов был вас задушить.

– Вы сделали бы из меня мученика, и они стали бы почитать меня ещё более.

– Какое бесстыдство! – фыркнул Кок-Эрон.

– Но, приятель, – возразил аббат, – надо уметь рассуждать обо всем на свете. Что сказали бы вы о полководце, который, желая овладеть городом, велел возвестить при звуке трубы, что в такой-то день, такой-то час он пойдет по такому-то направлению со всей своей армией и атакует стены крепости? Вы скажете, что он сумасшедший, и будете правы. На свете, мой друг, когда хотят идти направо, искусно распускают слухи, что намерены повернуть налево, иначе найдутся люди, которые вам преградят дорогу. Плут принимает облик честного человека…Удивительно, если бы они имели обо мне мнение, которого я заслуживаю.

– Вы его слышите? – вскричал Кок-Эрон, вскакивая.

– Я знаком с господином Шавайе с давних пор. Он не станет устраивать подобные сцены из-за такой безделицы. Оставьте эту привычку, мой добрый Кок, она не идет ни к вашим летам, ни к вашей должности наставника. Неужели вы понапрасну потеряли время, которое прожили на свете, и не из тех ли вы неблагодарных существ, для которых наука жизни остается навсегда неведомой? Посмотрите на свет. Из чего он составлен? Из умных людей и глупцов. Одни дурачат других. Каждому свое место, и надо уметь хорошо его знать. Если бы я скоро не освободился от некоторых предрассудков воспитания, стесняющих умы свободные, я никогда бы не был в состоянии избавиться от опасностей, в которые вовлек меня случай. Вы бы в них двадцать раз умерли, дедуля.

– Зато теперь вам не уйти от смерти. Увидим, на чьей улице будет праздник.

– Только на это и надеюсь. И уже готов к празднику.

– Вы все ещё надеетесь ускользнуть от нас?

– Как знать…Разве не родившись герцогом или пэром королевства нельзя иметь друзей и покровителей? Есть люди могущественные, личные выгоды которых заставляют не забывать меня.

– Король положит этому конец.

– А почему вы думаете, что эти люди не имеют влияния на решение короля?

– Хвастовство, – возразил Кок-Эрон.

– Это дело судьбы, и вы не властны над ней.

– Пока что вы мой пленник.

– И что из этого?

– То, – возразил выведенный из себя Кок-Эрон, – что я вооружен, а вы нет, и я могу убить вас, как собаку.

Шевалье пожал плечами.

– Если бы я был на вашем месте, а вы на моем, – возразил он, – конечно, так бы и случилось, но теперь я не подвергаюсь этой опасности.

– Почему это?

– Потому что вы очень неопытны во взятой на себя должности…Другой, приехавши в дом и встретивши лицом к лицу своего непримиримого врага, убил бы его ненароком. Как удержать пистолетный выстрел?

– Так вот что бы вы сделали на нашем месте?

– Непременно.

– Хорошо, я также не промахнусь! – вскричал Кок-Эрон, выхватывая пистолет из кармана.

Но Эктор схватил его за руку и обезоружил.

– С ума ты сошел? – воскликнул он.

Пристыженный Кок-Эрон забился в угол.

– Что, разве я не говорил, приятель? – спокойно заметил шевалье. – Мне так же безопасно в вашем обществе, как в монастырском пансионе.

– Вы были правы, храня честь вашего имени, маркиз, – сказал Кок-Эрон, не отвечая на слова шевалье, – но я думаю, что вы напрасно удержали мою руку.

– Убийство? Подумай хорошенько!

– Мсье, мертвые не вредят.

Разговор прекратился, и дальше путешествие шло без всяких приключений.

К вечеру третьего дня их отъезда из Блуа Кок-Эрон заметил в сумерках на горизонте старинные башни собора Парижской Богоматери.

– Париж, – сказал он.

Кок-Эрон посмотрел вокруг, ожидая увидеть толпы разбойников, собравшихся для освобождения шевалье.

Но дорога была пустынна и безмолвна.

Шевалье украдкой наблюдал за всеми движениями Кок-Эрона и улыбался.

Эта улыбка раздражала честного воина.

– Мсье, – сказал он, – за этими черными башнями, вон там, находится Шатле. Подумали ли вы об этом?

– Нет, – ответил шевалье.

– Вам придется вскоре познакомиться с этим местом.

– Быть может.

И не отвечая более, он начал барабанить по стеклу марш Ста Швейцарцев.

Четверть час спустя карета приблизилась к стенам Парижа.

– Наконец-то, – прошептал Эктор.

Едва они въехали на заставу Святого Иакова, караульный офицер подошел к дверцам кареты.

– Извините, – сказал он, – не принадлежит ли эта карета маркизу Шавайе?

– Я, мсье, маркиз Шавайе, а что вам нужно? – ответил Эктор.

– Лично от вас – ничего. Но я должен объявить вам приказ его величества.

– Приказ? Мне?

– Да, мсье, приказ в надлежащем виде и форме, который мне вручили вчера. С вами, если я не ошибаюсь, должен быть пленник?

– Вот он. Шевалье Сент-Клер.

– Я прошу вас передать его мне.

– Передать вам шевалье? – вскричал Эктор. – Это невозможно.

– Однако, маркиз, я имею приказ с подписью короля.

– Если для того, чтобы отвезти его в Бастилию, я возьму этот труд на себя.

– Совсем нет, маркиз, о Бастилии здесь нет речи.

– Вы не отвезете этого плута в темницу? – спросил Кок-Эрон.

– Нет…Но я отвезу туда того, кто осмелится не повиноваться приказаниям короля.

– Так что же вы с ним сделаете?

– Я не обязан отвечать, – возразил караульный офицер, – однако из уважения к маркизу я скажу, что, по-видимому, шевалье будет возвращена свобода.

– Мсье, – сказал Эктор, – я имею в кармане королевский указ.

– А я – приказ короля.

– Вот он.

– Вот он.

– Мой указ от 25 мая.

– Мое приказ новее, посмотрите.

– Он от 30. Боже мой! – вскричал Эктор.

Кок-Эрон испустил крик бешенства, взял приказ из рук своего господина и пробежал его глазами. На нем была подпись и печать короля. Непреодолимое желание убить шевалье мелькнуло в его уме, но глубокое уважение к своему господину его удержало.

В течении всей этой сцены шевалье сидел спокойно в глубине кареты. Но по лицу его блуждала едкая насмешка.

– Теперь вы видели собственными глазами приказ и подпись короля, – сказал офицер, – и я надеюсь, вы не замедлите передать мне пленника.

Ужасная борьба происходила в голове Эктора. Шевалье вновь ускользал от него в последнюю минуту. Он мог, конечно, с помощью Кок-Эрона, готового на все, противиться, обратить в бегство караульного офицера и его подчиненных, удержать шевалье, даже убить его, но что бы было завтра и не навсегда бы он потерял Кристину? Людовик XIV повелел; следовало повиноваться.

– Я повинуюсь, мсье, – сказал он, – можете увести с собой шевалье.

– Я не ожидал другого от дворянина, подобного вам, – ответил офицер.

Шевалье встал и не спеша вышел из кареты. В ту минуту, как его нога коснулась земли, он со значительным видом взглянул на Кок-Эрона и спросил:

– Ну что, приятель, на чьей улице праздник?

Кок-Эрон грыз ус и молчал.

Шевалье улыбнулся, спрыгнул на дорогу и важно поклонился Эктору.

– Я, право, в отчаянии, маркиз, что был виной столь неприятного для вас путешествия. Примите уверения в моих сожалениях на этот счет.

– Мсье, – сказал Эктор, – придет день, и мы увидимся.

– Надеюсь, – отвечал шевалье, надменно выпрямившись.

Два непримиримых врага обменялись последним взглядом. Караульный офицер приблизился, и шевалье последовал за ним в карету, стоявшую в стороне у дороги. Оба сели в нее, и она покатилась.

– Не говорил я вам, что вы напрасно меня удержали, – сказал Кок-Эрон, – Позволили вы мне убить его, так что ж? Меня бы повесили, но вы бы избавились бы от шевалье на весь остаток вашей жизни.

– Что сделано, того не воротишь, – отвечал Эктор, крепко пожимая руку Кок-Эрона. – Я надеюсь, что первая же наша встреча с шевалье станет последней.

– А я клянусь в том! – сказал солдат, поднимая руку.

Эктор приказал кучеру ехать прямо в Версаль. Он жаждал видеть короля и переговорить с ним.

В час ужина, проходя залами, Людовик XIV заметил Эктора, стоявшего у самой двери. Король подошел к нему, и толпа придворных отступила несколько назад.

– Вы возвратились, маркиз, – сказал король.

– Я пришел дать отчет вашему величеству в результатах вверенного мне поручения, – отвечал Эктор.

– Я вижу по вашему лицу, что конец не был таким, как вы хотели.

– Признаюсь, ваше величество, человек из гостиницы «Серебряный кубок» был в моей власти, и завтра он бы дал отчет правосудию во всех своих преступлениях.

– О, я знаю, что вы в точности исполняете все предприятия, которые на себя берете.

– Но, ваше величество, – продолжал с жаром Эктор, – у заставы Парижа караульный офицер объявил ваш приказ…

– Которому вы повиновались, мсье.

– Это был мой долг, ваше величество, хотя дело шло о моей жизни, о моей чести, может быть.

– Ваша честь под моей защитой, и я за неё отвечаю. Что касается вашей жизни, извольте не иметь на этот счет опасений. Тут знают, кто вы и как умеете вы действовать.

– Но этот приказ, ваше величество, этот приказ!

– Мне кажется, вы задаете мне вопросы, мсье? – заметил король.

– Я арестовал преступника, вашему величеству угодно было освободить его. Да будет сделано по воле вашей, – отступил Эктор, кланяясь.

– Мы не так должны с вами расстаться, – милостиво возразил король, – уважение, которое я питаю к вам, заставляет меня отвечать. Я подписал этот приказ потому, что того требовали интересы государства. К тому же я думаю, что вы введены в заблуждение страшный стечением обстоятельств.

– Государь мой…Вам донесли ложно. Положа руку на Евангелие, я поклянусь…

– Я не сомневаюсь в вашем чистосердечии, – поспешно прибавил король, – но необходимость требовала, чтобы арестованный вами человек был освобожден, преступник он или нет. За него мне ручался отец Телье.

– Отец Телье! – вскричал Эктор, вспомнивший этого всемогущего покровителя, имя которого произносилось шевалье в доме Мазарини. – Он замешан в этом деле! Да избавит вас Бог когда-нибудь раскаяться в вашем добросердечии. Вы знаете, что он за человек, ваше величество.

– Он готовился принять духовный сан, его жизнь посвящена некоторым образом делам церкви, и уголовный суд породил бы большой соблазн…В ваше время многие и без того готовы восстать против религии, вооружиться всеми предлогами к её поражению…Пусть этот человек умрет с монастырским покаянием.

– Он его не примет, ваше величество.

– Отец Телье берет на себя его к тому принудить, а вы знаете, что если отец Телье, мой духовник, чего хочет, он этого добивается.

– Знаю.

– Я принес мой праведный гнев в жертву его благочестивому заступничеству. Последуйте моему примеру и забудьте все эти горестные происшествия.

– Ваше величество, я постараюсь вам повиноваться.

– А я не останусь в долгу за сделанные вами усилия. Теперь ступайте и будьте спокойны. Вскоре, может быть, я возложу на вас более важное поручение…Будьте готовы его выполнить…Вы понимаете, что не должны теперь удаляться от двора. Прощайте и положитесь на вашего короля.

Через несколько минут после этого разговора Эктор выехал из Версаля и поскакал к павильону Кристины.

ГЛАВА 49. ДВЕ ЛЮБВИ

Чтобы понять последующий ход событий, вернемся несколько назад в нашем повествовании.

Когда Эктор снова явился ко двору после своей дуэли с Фуркево, время, обстоятельства и поддержка Поля несколько ослабили пламень страсти герцогини Беррийской. Но если она сохранила об этой мимолетной привязанности только слабое воспоминание, будучи женщиной, она конечно не хотела, чтобы Эктор последовал её примеру.

Поэтому она с досадой заметила его равнодушие при их первой встрече и холодную важность его поклона. Для герцогини было достаточно нескольких минут, чтобы заметить эту перемену. В её уме родилось подозрение о тайной сопернице.

Герцогиня искусно выспрашивала у придворных дам, замечала, отыскивала, но ничего не открыла. Можно было подумать, что Эктор никого не любил. Но этому-то и не могла поверить молодая красавица, видевшая в любви начало и конец всех вещей. Все любили, Эктор наверняка тоже. Но кого? В этом заключался весь вопрос.

Хотела ли она отомстить? Она сама не знала. Прежде всего она хотела узнать таинственную соперницу, изгнавшую её из сердца Эктора. Случай довершил бы все остальное.

Фуркево мог знать имя этой скрытой любовницы, но он был осторожен и молчал. Эта скрытность и это молчание со стороны человека, известного своей врожденной ветреностью, раздражало до крайности любопытство герцогини, начинавшей подозревать какую-то важную тайну. Со своей стороны, Поль продолжал усердно за ней ухаживать. Герцогиня не оттолкнула его, и дворянин упорствовал в своих намерениях.

Если сердце Фуркево все ещё принадлежало Сидализе, голова его поворачивалась при виде первых же хорошеньких глазок. Он был из числа тех людей, которые добродушно резвятся, готовые сразу влюбиться в новую красотку. Герцогиня Беррийская должна была рано или поздно воспользоваться слабостями подобного характера.

Однажды она задумчиво гуляла в прелестных садах Марли. Поль шагал рядом, и у него темнело в глазах.

– Я должна упрекнуть вас, – сказала вдруг герцогиня, поднимая свои прекрасные глаза на Поля.

– Мне? В чем же мое преступление?

– Дело не в преступлении, – возразила она, – хотя сердце мое оскорблено.

Принцесса была в эту минуту так хороша, что Фуркево готов был не колеблясь в одиночку завоевать хоть весь Китай, только чтобы удовлетворить малейшую её прихоть.

– Говорите, ваша светлость. Если я мог вас оскорбить, то заслуживаю тысячи смертей! – вскричал он.

– Я не хочу вашей смерти, – возразила она с улыбкой, которая совершенно ослепила Поля, – к тому же вы виновны не одни…

– Кто же еще? – вскричал Поль, которому участие третьего лица было не слишком приятно.

– Мсье Шавайе также оскорбил меня…Вы оба уверяете меня в своей преданности, и с каким жаром! Я имею некоторое право числить вас в числе моих друзей. Я храню эту мысль в глубине сердца, а вы оба не только не чистосердечны со мной, но ещё и не имеете ко мне доверия.

Все это было сказано очень быстро. Поль дал бы все на свете, чтобы понять, к чему все эти речи.

Он не смел отвечать, страшась, чтобы имя Сидализы не пробудило его вдруг от возвышенных мечтаний.

– Вы молчите, – заметила герцогиня, – ну ясно, что вы можете ответить? Надо было, чтобы вмешался случай…Тогда мсье Шавайе все-таки решился и доверился мне наполовину.

Поль вздохнул свободнее. Дело было в Экторе, а не в нем.

– Теперь, когда я почти все знаю, – продолжала герцогиня, глядя Фуркево прямо в глаза, – почему вы мне не сказали, что Шавайе был влюблен?

– Это не моя тайна, – отмахнулся Поль.

Легкая дрожь пробежала по розовому личику принцессы.

– Любовь – такое ужасное преступление, – заметила она, – чтобы её никому нельзя доверить?

– Вот мое оправдание, – ответил Поль, указывая принцессе на её отражение в бассейне фонтана. – Возле вас нельзя думать о других.

– Это эгоизм, – возразила она, – вы знали огорчение и беспокойство мсье де Шавайе и не сказали мне о них. Он мне признался, наконец, в том…Бедный маркиз! Такая романтическая привязанность. Его возлюбленная не при дворе и не может там быть, когда он сам может только изредка отлучиться из Версаля и Марли…Какое ужасное мучение. И почему я не знала о нем раньше? Неужели вы так мало цените мою дружбу, что даже не подумали ею воспользоваться – ни он, ни вы?

Эти два слова в конце фразы в устах герцогини приобрели удивительное значение. Ни он, ни вы! Это заключало в себе тысячу прелестных признаний, одетых в самые прозрачные покровы.

Будь Поль в саду с герцогиней наедине, он бросился бы к её ногам, чтобы покрыть поцелуями подол её платья.

– К тому же, – торопливо продолжала она, будто желая скрыть свое смущение, – не внучка ли я короля, не принцесса ли королевской крови, и не могу ли я обязать чем-нибудь тех, кого хочу? Но нет! Любят, страдают и молчат. Только случай открыл мне однажды то, что уже давно могла я ожидать при той преданности и чистосердечии, что у всех на устах. Но в действительности их нет.

Поль смотрел на герцогиню Беррийскую, любовался ею, обожал и безмолвствовал. Она угадала свою победу и решила довести её до конца.

– Ну, – сказала она, меняя тон, – вы, стало быть, все ещё сердитесь на него за нанесенный ему удар шпагой?

– Я? – вскричал Поль, как человек, пробужденный спросонок.

– А о ком, вы думаете, я говорю? Деритесь сколько вам угодно. Я даже не буду слишком громко бранить вас за причину, вложившую вам шпагу в руки. Но при случае не забывайте связывавшей вас с ним дружбы.

– И по-прежнему нас связывающей, – возразил дворянин.

– Приятно слышать от вас подобные слова; но берегитесь, мне потребуется доказательство.

– Какое?

– Мсье Шавайе признался мне, но не так, как я бы того хотела. Расскажите мне в точности, как обстоит дело, и, может быть, он не станет раскаиваться, что выбрал меня в поверенные.

– Эта роль вам совсем не подходит, ваша светлость. Но вы пробуждаете во мне решимость рассказать вам все.

– Говорите откровенно, я этого желаю.

Поль был побежден. Он принял слова принцессы с совершенной верой в их истину и не усомнился ни на минуту в её чистосердечии. Ее улыбка была так кротка, взгляд так ясен! Могла ли ложь сочетаться с этой юностью и красотой? Он должен был говорить, и он говорил.

Но его нескромность не открыла герцогине все то, что она желала знать. Полагая, что ей многое известно, Поль не переставал говорить о неизвестной в третьем лице. Герцогиня, боясь пробудить его подозрения слишком точными вопросами, не смела их задать, но дала себе слово открыть остальное с помощью узнанного. План её опирался на слова Поля, что возлюбленная Эктора жила в охотничьем павильоне мадам д'Аржансон.

На другой день после этого разговора герцогиня Беррийская отправилась с небольшой свитой в лес. Вскоре она остановилась у ворот павильона, окна которого выходили на юг.

Было жарко, и она желала отдохнуть.

Навстречу выбежала молодая женщина. То была Кристина.

Герцогиня Беррийская никогда её не видела, но узнала с первого взгляда. Она с любопытством посмотрела на незнакомку и нашла её прекрасной. Конечно, это было большое несчастье для Кристины.

– Что вам угодно, ваша светлость? – спросила Кристина с врожденной приветливостью.

– Я заблудилась, – отвечала герцогиня, – и ищу место, где можно отдохнуть.

– Входите к нам, сударыня. Дом и все, что в нем находится, в вашем распоряжении.

Кристина усадила герцогиню в зеленой беседке, куда благодаря её заботам были поданы фрукты, варенья и прохладительные напитки.

– И вы не боитесь оставаться в этом уединении? – спросила принцесса.

– Чего же мне опасаться? Женщина и старик никому не могут внушить ненависти.

– А, вы здесь не одна?

– Со мной отец.

Когда разговор завязался, герцогиня Беррийская как бы случайно назвала имя Шавайе.

Кристина вздрогнула.

– Вы знаете маркиза Шавайе? – с живостью спросила она.

– Мне кажется, вы также с ним знакомы? – возразила герцогиня.

– Да, давно.

– Значит больше, чем я.

– Вы встречаете его при дворе?

– В Версале, Марли, Пале-Рояле, словом, везде, но при дворе можно встречаться и не встречаться. Видят друг друга, раскланиваются иногда, и все тут. Однако мсье Шавайе в числе моих друзей.

– Значит между нами возникла связь.

– Мне кажется, связь перевешивает больше в вашу сторону, чем в мою.

– Мы с отцом видимся с мсье Шавайе ежедневно, когда он находится вне двора по какому-то делу, как теперь.

– А, ежедневно,.. – сухо протянула герцогиня.

– Он наш лучший старый друг. Что стало бы с нами в этом уединении, если бы он не радовал нас своим присутствием? Отец привык видеть в нем сына…

– А вы?

– Я его невеста, – простодушно ответила Кристина.

– Давно?

– С тех пор, как себя помню.

Герцогиня вздрогнула: стало быть, Эктор её обманывал. Любовь, которую он будто бы питал к ней, была лишь шутка! Все демоны ревности вселились в её сердце, где зародилась ненависть. Она взглянула на Кристину, глаза которой сияли от удовольствия.

– И он вас любит? – спросила герцогиня.

– О, сударыня, он меня любит и всегда будет любить.

Герцогиня Беррийская поспешно встала и выпила большой стакан холодной воды. Потом молча прошлась по аллее, срывая там и сям цветы, как будто для того, чтобы собрать букет.

– Но, – задала она вопрос, – почему вы не явитесь ко двору? Я уверена, что вы хорошего происхождения, вы молоды, прекрасны, я это вижу…Место ли здесь скрывать все эти сокровища?

– Я не могу этого сделать, сударыня, – отвечала Кристина.

– А! Стало быть, есть препятствие? Какое?

Кристина подняла глаза на герцогиню и промолчала.

– О, – продолжала та, кротко улыбаясь, – вы можете говорить без опасений. Будь я вам более известна, вы бы знали, что я могу многое сделать для тех, кого люблю. Мсье Шавайе из числа моих друзей, я вам уже сказала, и то, что я сделаю для вас, будет, я полагаю, отчасти сделано и для него.

– Я думаю, даже более, – отвечала Кристина.

– Так говорите же, – герцогиня прикусила от досады губы. – Я герцогиня Беррийская.

При этом имени, близком к трону, Кристина больше не колебалась.

– Я – Кристина де Блетарен, дочь графа де Блетарен, изгнанного за участие в возмущениях Фронды, – сказала она.

– Теперь мне все понятно: и глубокое уединение, в котором вы находитесь, и горечь маркиза Шавайе. Итак, я вас видела…Поверьте, что я вас не забуду.

Разговор продолжался: с одной стороны была полная откровенность, с другой – большое внимание. Когда герцогиня Беррийская собралась ехать, ей уже были известны малейшие подробности.

– Не стоит, – сказала она Кристине, – уведомлять о нашем свидании мсье Шавайе. Если мне удастся что-нибудь сделать для вас, для него это станет сюрпризом.

– Мне стоит большого труда скрыть от него хоть что-нибудь, но если вам угодно, чтобы я молчала…

– Я этого требую.

– Я буду молчать, сударыня.

Герцогиня Беррийская возвратилась в Марли, безмолвная и задумчивая. Намерений она пока что не имела никаких. Досада кипела в её сердце, оскорбленном в самом нежном чувстве – самолюбии. Конечно, она желала мести, но ещё не решилась на нее. Следовало наказать одного виновного или обоих? Самой сладостной местью стало бы бросить Эктора к своим ногам, уничтожить его своим презрением и возвратить Кристине, как человека, недостойного её любви.

Но на это герцогиня и не надеялась.

Когда Шавайе вернулся из Блуа, герцогиня все ещё пребывала в досаде. Что касается Кристины, та, верная своему слову, молчала. Фуркево тоже ничего не сказал. Поэтому Эктору о происшедшем ничего не узнал. Но у герцогини был слишком пылкий характер, чтобы медлить с нанесением первого удара.

Однажды вечером Эктор оказался рядом с ней вне толпы придворных.

Герцогиня подняла на него кроткие глаза и тихо, голосом более смущенным, чем она желала, произнесла:

– Завтра охота на оленя, вы знаете?

– Не знал, ваша светлость.

– Мне приятно вас о том уведомить. Вы на охоте творите чудеса, и, разумеется, будете на этой?

– Я боюсь быть лишенным этого удовольствия.

– Однако оно зависит от вас, только от вас.

– Нет, сударыня, на этот раз такое невозможно.

– Как невозможно? Даже если охота пройдет по перекрестку?

Намек был ясен и на этот раз Эктор не мог уйти от ответа. Он мог обмануть герцогиню выражением притворного чувства, но слишком чистосердечно любил Кристину, чтобы прибегнуть к обманам, которые почитал недостойными себя. Приняв решение, он посмотрел на герцогиню, комкавшую хорошенькими пальчиками веер.

– Вы говорите о перекрестке Фавнов? Но я утратил право о нем помнить.

– То есть вы не поехали бы ни в коем случае? – живо спросила она, с огнем в глазах и мраморной бледностью на устах.

– Я отдаю себе отчет, ваша светлость, что вещи, которых более не заслуживают, должны быть забыты.

Сломанный веер выпал из холеных ручек герцогини, которая встала и молча прошла мимо Эктора.

Час назад она ещё колебалась. Теперь она решилась и мечтала о мести всеми силами души.

Случай представился в тот же вечер, и она им воспользовалась.

Король был в своем кабинете, герцог Беррийский и принцессы королевской крови его окружали.

Говорил вельможа, к которому король особенно был расположен, говорил о стрелке, который, несмотря на строгость постановлений об охоте, убил украдкой фазана.

– Это вас удивляет, мсье? – спросила герцогиня Беррийская. – Со мной случались встречи более странные и такие удивительные, что ничто больше не в состоянии меня поразить.

Такое начало пробудило любопытство слушателей, засыпавших герцогиню вопросами.

Она обратилась к королю.

– Знаете ли, государь, что полиция Франции устроена странным образом? Вам говорят о тайной охоте? Что тут удивительного? Что значит тайная охота в сравнении с уголовным преступником?

Людовик XIV поднял голову.

– Что вы говорите? – вскричал он.

– Истину.

Людовик XIV нахмурил брови.

– Не моя вина, если люди, сражавшиеся против вашего величества, имеют дерзость выбирать местом своего пребывания жилища, столь близкие к королевским дворцам. Они живут там преспокойно, и я не знаю, почему бы им не поселиться в окрестностях Марли. Местность прекрасная, здоровая, удобная, и они там почти под покровительством короля.

– То, что вы говорите, сударыня, очень важно. Объяснитесь, – повелел король.

– С удовольствием, ваше величество. Недавно, заблудившись на прогулке между Шавнэ и Сен-Пон, почти на землях Версальского парка, я была принята в доме известного дворянина, сражавшегося против вашего величества во время возмущений Фронды.

– Его имя?

– Граф де Блетарен.

– Он жив еще…И так близко? – король всегда хранил в памяти имена тех, кто противился его власти.

Он позвонил, вошел придворный лакей.

– Позвать сейчас же первого президента, – последовал приказ.

Мсье Мем был в тот день в Версале, и король это знал.

– Мсье, – сказал он первому президенту Парижского парламента, не замедлившего явиться, – уголовный преступник граф де Блетарен, один из главных зачинщиков бунта в царствование королевы Анны, нашей матери, живет здесь рядом, между Шавнэ и Сен-Пон. Безнаказанность подобного человека служит дурным примером.

– Ваше величество, мне это было неизвестно…

– Идите, мсье, и чтобы все было сделано по закону; правосудие строгое и скорое, вы слышали?

Первый президент вышел. Герцогиня Беррийская вздрогнула.

Затеянная ею месть превзошла её желания.