Текст книги "Косметика врага"

– Мрачная картина.

– Нет, восхитительная. Тем более что свою любовь я встретил возле этого памятника: она любовалась им, как и я. И у нее была точно такая же фигура, как у скульптуры. Глядя со спины, можно было вообразить, что эта юная девушка в предчувствии скорой смерти пришла полюбоваться на собственный портрет на своей будущей могиле. Чтобы познакомиться с ней, я спросил, не она ли позировала для этого памятника. Но я ей сразу не понравился.

– Ничего удивительного.

– Что вы хотите этим сказать?

– Мне вы тоже сразу не понравились. Да и вопрос ваш был довольно бестактным.

– Девушка, покрытая патиной, была очень красива.

– Да, на могиле.

– Ну и что? В смерти нет ничего непристойного. Но живая девушка сочла меня чокнутым и даже не удостоила ответом. Зато я увидел ее лицо. И влюбился в нее на всю жизнь. Невозможно объяснить, почему вдруг некоторые лица, то есть самые обыкновенные глаза, рот и нос, вдруг затмевают собой все, что до сих пор было у вас в жизни, и вы уже ничего не замечаете, кроме этого лица, и без устали всматриваетесь в него – в надежде разгадать единственно важную для вас тайну. Не буду описывать ее внешность: даже если я скажу, что у нее были каштановые волосы и голубые глаза (а это было именно так), это мало что даст. Какой смысл подробно расписывать в романах портрет героини, не забывая ни одной детали, словно это что-то добавляет! А если бы у нее были белокурые волосы и карие глаза, что бы это изменило? Описывать красоту такого лица столь же бессмысленно, как и пытаться словами передать звучание сонаты или кантаты. А вот кантата и соната могли бы передать красоту ее лица. Но горе тому, кто встретит на своем пути такую прекрасную тайну и забудет ради нее обо всем на свете.

– Тут я с вами впервые согласен.

– На этом наше взаимопонимание и заканчивается, потому что вам, конечно, не понять, каково это, когда тебя отталкивает женщина твоей мечты. Вам-то повезло: у вас привлекательная внешность. Вам не понять, что это такое: умирать от жажды и не иметь права напиться, хотя вода плещется у вас под носом – чистейшая, спасительная вода. Чтобы добраться до нее, вы преодолели бесконечную пустыню, а вода отвергает вас – вы ей, видите ли, пришлись не по вкусу. Как будто вода имеет право отвергать вас! Какая наглость! Ведь это вам принадлежит право жаждать ее, а не ей вас, верно?

– Это психология насильника.

– Вы попали в самую точку.

– Что?

– В начале нашего знакомства я сказал, что всегда делаю то, что мне хочется. Двадцать лет назад я сделал то, что мне хотелось.

– Прямо на кладбище?

– Вас шокирует место или сам акт?

– И то и другое.

– Это был первый раз в жизни, когда я кого-то пожелал. Не мог же я упустить этот случай. Конечно, я бы предпочел обойтись без насилия.

– Насилие в сослагательном наклонении – что может быть ужаснее!

– Вы правы. Я рад, что изнасиловал ее тогда.

– Я просил вас изменить наклонение, но не смысл.

– Если изменяешь наклонение, то меняется и смысл. И потом, я действительно ни о чем не жалею.

– Вас мучает чувство вины за то, что вы наелись кошачьего корма, а насилие не вызывает у вас никаких угрызений совести?

– Нет. Потому что не в пример кошачьему корму насилие доставило мне наслаждение. На кладбище Монмартра полно склепов наподобие миниатюрных готических храмов – с дверью, нефом, трансептом и абсидой. В них могут свободно уместиться четыре человека средней комплекции. Нас было всего двое, и я, как видите, совсем не толстый, а она и вовсе была тонкой, как стебелек. Я зажал ей рот рукой и силой затащил ее в один из таких мавзолеев.

– И там изнасиловали ее?

– Нет. Я затащил ее туда, чтобы спрятать. Время было уже около семи вечера. Пришлось дожидаться закрытия кладбища. Гуляя по этому кладбищу, я не раз задумывался, что буду делать, если прозеваю час закрытия и останусь здесь на всю ночь. Теперь я знал, что мне делать. Целый час я простоял в склепе со своей жертвой, крепко прижав ее к себе. Она яростно отбивалась, но ей не хватало силенок, чтобы вырваться из моих рук. Мне нравилось, что она боится меня.

– Почему я должен все это слушать?

– Потому что вам от меня все равно никуда не деться, старина. Как и ей в тот вечер.

Мы слышали, как кладбищенские сторожа подгоняют задержавшихся посетителей. Вскоре все стихло, слышно было только дыхание мертвецов. Тогда я разжал девушке рот и сказал, что она может кричать сколько угодно: ее все равно никто не услышит. Поскольку это была очень умненькая девушка, она не стала кричать.

– Вот это да! По-вашему, умненькая девушка – это та, что молча позволяет насиловать себя?

– Да нет, она пыталась убежать. И бегала она довольно быстро. Я долго гонялся за ней среди могил. Это меня очень возбудило. В конце концов я прыгнул на нее и повалил наземь. Я чувствовал ее страх и ярость. И это возбуждало меня еще больше. Дело было в октябре. Ночи были уже холодные. Я овладел ею на ковре из сухих листьев. Я был девственником, а она нет. Воздух был свежим, жертва изо всех сил сопротивлялась. Какое наслаждение! Есть что вспомнить!

– И почему я должен все это слушать?

– На рассвете я снова спрятал ее в какой-то склеп. Я дождался, когда сторожа откроют ворота и на аллеях появятся люди. Тогда я сказал девушке, что мы выйдем вместе, и если она закричит, я ее изуродую.

– Какая деликатность!

– Держась за руки, мы направились к выходу. Она шла как мертвая.

– Грязный некрофил!

– Но ведь я ее не убил.

– Вы просто добряк!

– Когда мы вышли за ворота кладбища и оказались на улице Рашель, я спросил, как ее зовут. Она плюнула мне в лицо. Я сказал, что она мне слишком нравится, чтобы называть ее «плевком».

– Да вы еще и романтик!

– Я залез к ней в сумку, но не нашел там никакого документа. Я сказал, что не положено ходить по городу без документов. Она посоветовала мне отвести ее в полицию за это нарушение.

– У нее было чувство юмора.

– Я-то понимал, к чему она клонит.

– Надо же! Какой догадливый!

– Вы все ехидничаете?

– Ну что вы! Как я могу себе такое позволить!

– Я спросил, куда ее проводить. Она ответила: «Никуда». Забавная девушка, правда?

– Действительно, почему бы жертве не подружиться со своим насильником!

– Но должна же она была понять, что я люблю ее!

– Да, конечно, ведь вы были так нежны с ней.

– Улучив момент, она сбежала. И на сей раз я ее не догнал. Она растворилась в городе. И я не смог ее найти.

– Какая жалость! Ваш роман так славно начинался!

– Я сходил с ума от любви и счастья.

– Не вижу поводов для счастья.

– Со мной произошло нечто грандиозное.

– Грандиозное? Вы совершили жалкое насилие.

– Меня не интересует ваше мнение.

– Чего же вы от меня хотите?

– Чтобы вы меня слушали.

– Для этого есть психоаналитики.

– Зачем мне психоаналитики, когда в каждом аэропорту полно бездельников, которые готовы меня слушать?

– Да вы кого угодно заставите себя слушать.

– Я искал эту девушку повсюду. Поначалу я надеялся, что снова встречу ее на кладбище Монмартра, и проводил там все дни, с утра до вечера. Но она не приходила.

– Было бы странно, если бы вашу жертву тянуло туда, где ее изнасиловали.

– Конечно, если у нее осталось неприятное воспоминание.

– Вы не шутите?

– Нет.

– Вы что, совсем больной, если полагаете, что доставили ей удовольствие?

– Мне кажется, насилие должно льстить. Оно доказывает, что человек готов преступить закон из-за вас.

– Закон! Разве дело только в законе? Неужели эта несчастная думала о законе, когда вы ее… Вас следовало бы самого изнасиловать, чтобы вы поняли…

– Я был бы этому очень рад. Но, увы, меня почему-то никто не хочет насиловать.

– И неудивительно.

– Неужели я такой противный?

– Не в этом дело.

– А в чем?

– Неужели вы сами не понимаете, что берете людей приступом? Вы способны только на насилие. Стоило вам впервые захотеть девушку, и вы ее тут же насилуете. А когда вам хочется поговорить, как, например, со мной, вы насильно навязываете свое общество. Ведь это то же насилие, может, и не такое страшное, но все равно насилие. Неужели вы никогда не стремились завязать отношения, основанные на взаимном согласии?

– Нет.

– А!

– Зачем мне чье-то согласие?

– Но оно принесет вам гораздо больше радостей.

– Скажите конкретно, какие радости вы имеете в виду.

– Если вы попытаетесь кому-то понравиться, то сами поймете.

– Уже слишком поздно. Мне сорок лет, и до сих пор мне не везло ни в любви, ни в дружбе. Я ни у кого не вызывал даже симпатии или обычного товарищеского чувства.

– Сделайте над собой усилие. Постарайтесь стать привлекательным.

– А почему я должен стараться? Я нравлюсь себе таким, каков я есть. И насилие мне понравилось, и нравится заставлять вас слушать мою болтовню. Чтобы стараться изменить себя, нужно быть недовольным своей участью, а я доволен.

– А что испытывают ваши жертвы, вам наплевать?

– Да, наплевать.

– Я так и думал: вы неспособны на сочувствие, на сопереживание. Это типично для людей, которых никто не любил в раннем детстве.

– Зачем же мне идти к психоаналитику, если вы мне все так хорошо объясняете?

– Да это азбучные истины.

– Я думаю, мои родители действительно меня не любили. Они умерли, когда мне было четыре года, и я их совсем не помню. Они оба покончили с собой, но мне кажется, что если любишь своего ребенка, нельзя так уходить из жизни. Они повесились рядом, в гостиной.

– Почему?

– Неизвестно. Они не оставили никакой записки. Мои дедушка с бабушкой так ничего и не поняли.

– Вас следовало бы пожалеть, но мне не хочется.

– И правильно. Не стоит меня жалеть.

– Насильники не внушают мне ничего, кроме отвращения.

– За всю жизнь я совершил лишь одно насилие. А вы уже делаете из меня законченного насильника?

– Вы думаете, требуется определенная квота жертв, чтобы заслужить титул насильника? Это все равно что стать убийцей: для этого достаточно убить одного человека.

– Забавно, как все это выглядит на словах. Если вас послушать, то до нападения на эту девушку я был обыкновенным человеком, а уже через минуту стал насильником.

– И вы находите это забавным! Какой ужас!

– По крайней мере, я был исключительно верным насильником. Я больше никого не насиловал и ни разу не притронулся к другой женщине. Это был единственный сексуальный контакт за всю мою жизнь.

– Вашей жертве от этого не легче.

– Это все, что вы можете сказать?

– Меня не удивляет, что у такого сумасшедшего, как вы, нет сексуальной жизни.

– И мое воздержание не кажется вам романтичным?

– Трудно вообразить менее романтичного человека, чем вы.

– Я с вами не согласен. Но это не имеет значения. Вернемся к моей истории. Я сказал, что перестал ходить на кладбище Монмартра, так как понял, что вряд ли эта девушка придет сюда после всего, что было. Тогда я начал бродить по всему Парижу, чтобы отыскать ту, которую с каждым днем любил все больше и больше. Я методично прочесывал весь город, округ за округом, квартал за кварталом, улицу за улицей, одну станцию метро за другой.

– Это все равно что искать иголку в стоге сена.

– Так прошло несколько лет. Я по-прежнему тихо проживал свое наследство. Деньги я тратил только на квартирную плату и питание. Развлечения меня не интересовали; я или спал, или слонялся по Парижу.

– Полиция не проявляла к вам интереса?

– Нет. Я думаю, жертва не стала обращаться в полицию.

– Какая ошибка с ее стороны!

– И вот что парадоксально: все эти годы разыскивался не преступник, а жертва.

– А зачем вы ее искали?

– Я любил ее.

– Когда такие типы, как вы, говорят о любви, хочется блевать.

– Берегитесь! Если вы затронете любовную тему, я прочитаю вам целую лекцию о любви.

– Нет уж, увольте.

– Ладно, на этот раз прощаю. И вот десять лет назад, то есть десять лет спустя после насилия, я бродил по Двадцатому округу и на ходу жевал наивкуснейший хот-дог. И вдруг! Кого я вижу на бульваре Менильмонтан? Ее! Это была она! Я бы узнал ее среди миллиарда женщин. Сексуальное насилие, знаете ли, порождает особые интимные узы. За прошедшие десять лет она стала еще красивей и изящней, да, она стала настоящей красавицей. Когда я ее увидел, у меня чуть сердце не разорвалось. Я пошел за ней. И надо же, как мне не повезло! Я столько лет блуждал по пустыне и наконец-то отыскал женщину своей мечты, а сам в эту минуту уплетаю горячую сосиску, щедро приправленную горчицей! И вот я шел за ней и продолжал жевать.

– Надо было выбросить эту сосиску.

– Что вы! Как можно? Сразу видно, что вы никогда не пробовали хот-дога с бульвара Менильмонтан: такими хот-догами не бросаются. А потом, если бы я выкинул свой завтрак, у меня возникло бы чувство досады. И моя любовь к даме моего сердца уже не была бы столь чиста и безупречна.

– Избавьте меня от своих глубокомысленных сентенций.

– Кроме меня, никто не говорит откровенно о подобных вещах.

– Браво! И что было дальше?

– Видите, вам уже не терпится узнать продолжение! Я знал, что рано или поздно вы клюнете. Догадайтесь, что сделала моя любимая?

– Купила себе хот-дог?

– Нет! Сосисками торгуют напротив кладбища Пер-Лашез, куда она и пошла. Поскольку я отбил у нее охоту прогуливаться по кладбищу Монмартра, ей пришлось довольствоваться Пер-Лашезом. Даже после насилия у нее не пропал благородный вкус к кладбищам. На Монпарнасском кладбище слишком неуютно, и она избрала для своих прогулок Пер-Лашез – здесь было бы превосходно, если бы среди покойничков не разгуливало так много здравствующих.

– Поэтому насильнику здесь не развернуться.

– Что это за жизнь, если даже на кладбище нельзя оттянуться?

– Да, сударь, сплошные неудобства.

– Я шел за ней среди могил. И на меня нахлынули воспоминания. Она свернула в аллейку, которая поднималась вверх. Я любовался ее походкой грациозного зверька и выжидал момент, когда к ней подойти. Когда я проглотил свой хот-дог, я догнал ее. Сердце у меня громко колотилось от волнения. Я сказал: «Здравствуйте! Вы меня не узнаете?» Она вежливо извинилась и сказала, что нет, не узнает.

– Как же она могла вас не узнать? Неужели за десять лет вы так изменились?

– Не знаю. Я нечасто смотрюсь в зеркало. Но если вдуматься, в ее поведении не было ничего удивительного. Что она могла запомнить о насильнике? Во всяком случае, не его лицо. Я смотрел на нее с такой любовью, что она не заподозрила ничего дурного и улыбнулась. Ее улыбка! Я опьянел от счастья. Она спросила, где мы встречались. Я предложил ей угадать, где мы виделись, но она сказала: «Я часто бываю с мужем в самых разных местах и не могу запомнить всех людей, с которыми мы встречаемся».

– Так она вышла замуж.

– Мы немного поболтали. И, несмотря на свою застенчивость, она была очень мила со мной. Самое смешное, что я так и не знал, как ее зовут. И я не мог ее об этом спросить, потому что предложил ей угадать, кто я. В конце концов она сказала: «Все, сдаюсь. Никак не могу вспомнить ваше имя».

– И что же вы ответили этой несчастной?

– Тексель. Текстор Тексель.

– Ну, конечно, я мог бы и сам догадаться.

– Она снова извинилась: «Ваше имя мне ни о чем не говорит». Я добавил, что я голландец. Она вежливо слушала меня, а я любовался ею.

– И вы выложили ей всю свою историю? О кошачьей бурде, о смерти вашего маленького одноклассника, о янсенизме? Вы наверняка не пощадили эту бедняжку.

– Все было совсем не так, потому что случилось чудо. Она вдруг узнала меня: «Да, я вспомнила вас, месье Тексель. Мы встречались в Амстердаме, на деловом завтраке, в ресторане. Я была там с мужем». Меня несколько покоробило, что ее мужа приглашают на деловые завтраки, но я был рад, что она так неожиданно меня «вспомнила».

– Разве она могла забыть насильника!

– Слушайте, что было дальше. Она спросила, как поживает моя жена Лив, с которой она болтала во время этого злополучного завтрака, три или четыре года назад. Не придумав ничего лучшего, я сказал, что у нее все в порядке и она вместе со мной живет в Париже.

– Настоящий водевиль!

– Тогда она пригласила меня с женой к себе на чай, на следующий день после полудня. Представляете? Моя жертва приглашает меня на чай! Я оторопел от счастья и, конечно, согласился. И, что было еще хорошо, она дала мне свой адрес. Но вот имени своего она не назвала, так как подразумевалось, что я его знаю.

– И вы пошли?

– Да, всю ночь я промаялся без сна, а на следующий день отправился к ней. Я был несказанно рад, что нашел ее, и это было самое главное. Я надеялся, что, как это часто бывает, ее имя будет указано на дверях квартиры. Но, увы, никакой таблички там не было. Я позвонил, и она открыла. Она улыбнулась, но тут же погрустнела: «А где же Лив?» Я сказал, что жене нездоровится. Моя любовь усадила меня в гостиной и вышла, чтобы приготовить чай. Как я понял, служанки у нее не было, и меня это очень устраивало: кроме нас, в квартире никого не было.

– Вы опять собирались ее насиловать?

– Никогда не стоит пытаться повторять то, что было слишком прекрасно. Лучше все равно не получится. Вот если бы она сама мне предложила…

– В этом случае это было бы уже не насилие.

– Логично. Опыт у меня, конечно, небогатый, но интуитивно я догадываюсь, что при обоюдном согласии секс – довольно скучное занятие.

– Вы говорите с таким апломбом!

– Поставьте себя на мое место. Я только раз в жизни попробовал женщину, и это было насилие. Для меня секс неотделим от насилия. Уберите насилие, и что же останется от секса?

– Любовь, удовольствие, вожделение…

– Ну да, весь этот сироп. Но я привык к острым блюдам, а вы предлагаете мне рисовые котлетки.

– О, я вам ничего не предлагаю!

– Она, кстати, тоже ничего не предлагала.

– Так что вопрос отпадает.

– Да, отпадает. Но, согласитесь, это было очень комично: я сижу в гостях у своей жертвы, и она, милая и предупредительная, поит меня чаем. «Еще немного чаю, господин Тексель? – Называйте меня просто Текстор». Увы, она так и не догадалась назвать свое имя. «Вам нравится Париж?» Мы вели вполне светскую беседу, и я с наслаждением любовался ее лицом.

– Неужели она так и не узнала вас?

– Слушайте, что было дальше. Когда она сказала что-то смешное, я рассмеялся. Знаете, я хохочу обычно во все горло. И тут она изменилась в лице. Глаза у нее расширились, и она с ужасом посмотрела на мои руки, словно тоже узнала их. Видно, у меня характерный смех.

– Вы, должно быть, смеялись, когда насиловали ее. Это уж слишком!

– Да, смеялся от переполнявшего меня счастья. «Это вы», – произнесла она ледяным тоном. Я сказал: «Да, это я. Я рад, что вы не забыли меня». Она долго разглядывала меня – с ужасом и ненавистью. Ее молчание казалось мне бесконечным. Наконец она произнесла: «Да, это вы». Тогда я сказал: «От одного кладбища до другого прошло десять лет. Все эти годы я думал только о вас. И все эти десять лет я постоянно искал вас». И вот что я услышал в ответ: «Мне удалось забыть ваше лицо, но я узнала ваш отвратительный смех. Я ни с кем и никогда не говорила о вас и о том, что со мной произошло, чтобы похоронить вас как можно глубже. Я вышла замуж и стараюсь изо всех сил жить как все нормальные люди, чтобы исцелиться от кошмара, который пережила по вашей вине. Так зачем же вы снова врываетесь в мою жизнь, когда я почти излечилась от вас?»

– Действительно, зачем?

– Я сказал ей: «Потому что люблю вас».

Тут ее чуть не стошнило.

– Как я ее понимаю!

– Я сказал: «Я люблю вас. Я не прикоснулся ни к одной женщине, кроме вас. Я только раз в жизни занимался любовью – с вами». Она сказала, что это не называется любовью. Я сказал: «Все эти годы я мысленно разговаривал с вами. Когда же вы ответите на мои вопросы?» Она сказала: «Никогда». И она приказала мне убираться. А я не хотел никуда убираться. Я сказал: «Не бойтесь, я не собираюсь вас снова насиловать». Она сказала: «Конечно нет. Мы же не на кладбище, а у меня дома. У меня есть ножи, чтобы постоять за себя». Я сказал: «Именно для этого я и пришел».

– Простите?

– Она точно так же отреагировала на мои слова, как и вы. Я сказал: «Я стремился снова увидеть вас по двум причинам. Прежде всего, мне необходимо узнать наконец ваше имя. А потом, я хочу, чтобы вы отомстили мне за себя». Она сказала: «Не будет ни того, ни другого. Уходите». Я сказал, что не уйду, пока не получу положенного. Она сказала, что мне ничего не положено. Я сказал: «Неужели вам не хочется отомстить мне?» Она сказала: «Я желаю вам всех бед, какие только могут обрушиться на человека, но сама я не способна причинить зло. Единственное, чего я хочу, чтобы вы навсегда исчезли из моей жизни». Я сказал: «Разве вам не станет легче, если вы сами убьете меня? Тогда я раз и навсегда исчезну из вашей жизни!» Она сказала: «Нет, мне не станет от этого легче, и вдобавок у меня возникнут проблемы с правосудием, так что я уже никогда не смогу вычеркнуть вас из своей памяти».

– Почему она не вызвала полицию?

– Я бы не позволил ей это сделать. Но, по-моему, ей вовсе не хотелось обращаться в полицию: у нее было для этого целых десять лет, но она туда так и не заявила.

– Почему же?

– Она никому не хотела говорить о насилии, чтобы поскорее забыть о нем.

– Теперь она поняла, что совершила ошибку: насильник сам напомнил о себе.

– Но мне было плевать на это жалкое полицейское правосудие, мне хотелось получить сполна – поэтому она сама должна была совершить возмездие и убить меня.

– Вы хотели, чтобы она вас убила?

– Да, мне было необходимо, чтобы она сама это сделала.

– Да вы просто сумасшедший.

– Не согласен. Для меня сумасшедший – это человек, который совершает необъяснимые поступки. А я могу объяснить любой из своих поступков.

– Только вы один и можете их объяснить.

– Мне этого вполне достаточно.

– Если вы так жаждали смерти, чтобы искупить свою вину, почему же вы не покончили с собой?

– При чем тут этот романтический бред? Я вовсе не жаждал смерти как таковой, я жаждал, чтобы она убила меня.

– Результат в конечном счете один и тот же.

– Представьте себе, что вам хочется заняться любовью, а вам говорят: займитесь лучше мастурбацией, результат в конечном счете один и тот же. И с чего вы взяли, что я стремился искупить вину? Я вовсе не сожалел о содеянном, это насилие было единственным достойным поступком за всю мою жизнь.

– Если вас не мучили угрызения совести, зачем вам понадобилось, чтобы она вас убила?

– Я хотел, чтобы она получила удовлетворение. Мне, как и любому влюбленному, хотелось только одного: взаимности.

– В этом случае было более логично настаивать, чтобы она вас изнасиловала.

– Конечно. Но она не хотела. В этом смысле тут все было безнадежно. Поэтому в качестве сублимации я добивался, чтобы она меня убила.

– Как будто секс и смерть – это одно и то же. Какая нелепая мысль!

– Но помимо меня так думают и знаменитые ученые.

– Самое ужасное, когда умничает сумасшедший.

– Так или иначе, мы спорим впустую, потому что она не хотела меня убивать. Я, как мог, старался ее убедить, что она имеет право на месть, но она отвергала все мои доводы. В конце концов я спросил: может, ей мешают это сделать религиозные убеждения? Она сказала, что она неверующая. Я сказал: «Если вы не скованы никакими религиозными предрассудками, вы вольны поступать, как вам хочется». Она сказала: «Но я не хочу вас убивать. Мне бы хотелось, чтобы вас приговорили к пожизненному заключению и вы уже никому не смогли причинить вред, а ваши сокамерники отплатили бы вам за меня». Я сказал: «Зачем же это удовольствие уступать другим? Убейте меня сами!» Она сказала: «Я не способна на насилие». Я сказал: «Вот уж не ожидал». Она сказала: «Я рада, что разочаровала вас».

– У меня уже голова идет кругом от ваших бесконечных: я сказал… она сказала… я сказал… она сказала…

– Когда после знаменитой истории с запретным плодом Бог расспрашивает Адама о его грехопадении и этот слюнтяй жалуется на свою жену, он тоже все время повторяет: «Я сказал… она сказала… «Бедная Ева!

– Тут я с вами согласен.

– На самом деле у нас с вами гораздо больше общего, чем вам кажется. Я сказал: «Что же я в таком случае должен сделать?» Она сказала: «Исчезните навсегда из моей жизни». Я сказал: «Но мы не можем вот так расстаться!» Она сказала: «Можем и должны». Я сказал: «Об этом не может быть и речи. Я вас слишком люблю. Мне нужно, чтобы что-то произошло». Она сказала: «Мне наплевать на то, что вам нужно». Я сказал: «Вы не должны так говорить. Это невежливо». Она рассмеялась.

– Это действительно смешно.

– Я сказал: «Вы меня разочаровываете». Она сказала: «Вы требуете от меня слишком многого. Мало того, что вы изнасиловали меня, вам еще хочется, чтобы я не обманула ваших ожиданий?» Я сказал: «А что, если я помогу вам убить себя? Вот увидите, я буду очень стараться». Она сказала: «Я ничего не увижу. Вы сейчас встанете и уйдете». Я сказал: «Вы упомянули, что у вас есть ножи. Где они лежат?» Она не ответила. Я пошел на кухню и нашел там здоровенный нож.

– Почему же она не убежала, пока вы ходили на кухню?

– Я крепко держал ее за руку, а в другую руку я вложил ей нож. Я прижал лезвие к своему животу и сказал: «Ну, давайте». Она сказала: «Нет, такого удовольствия я вам не доставлю». Я сказал: «Сделайте это не ради меня, а ради себя». Она сказала: «Нет, повторяю вам, я не хочу вас убивать». Я сказал: «Ну хорошо, сделайте это без всякого желания, только чтобы доставить мне удовольствие». Она усмехнулась: «Лучше я погибну, чем доставлю вам удовольствие!» Я сказал: «Берегитесь, я могу поймать вас на слове». Она сказала: «Я не боюсь вас, вы сумасшедший!» Я сказал: «Вы понимаете, что раз уж этот нож появился, нам не обойтись без кровопролития. Чья-то кровь обязательно должна пролиться, моя или ваша». Она сказала: «Нет, не должна». Я сказал: «Нет, должна!» – и отобрал у нее оружие. Она все поняла, но было уже слишком поздно. Она попыталась вырваться из моих рук. Но тщетно. Она не отличалась крепким сложением. Я вонзил нож ей в живот. Она даже не вскрикнула. Я сказал: «Я люблю вас. Я только хотел узнать ваше имя». Она упала, лицо ее исказилось от боли, и она прошептала: «Какой странный способ знакомиться». Это была очень вежливая умирающая. Я сказал: «Так скажите же, как вас зовут!» Она сказала: «Я скорее умру…» Это были ее последние слова. От ярости я искромсал ножом ее лоно. Зря старался, она все равно победила: умерла, но так и не назвала своего имени.

Текстор Тексель умолк. Потрясенный Жером Ангюст тоже молчал. Наконец его собеседник заговорил снова:

– Я ушел и унес нож с собой. Так получилось, что я совершил идеальное преступление: никто, кроме жертвы, меня не видел, и я почти не оставил отпечатков, так что найти меня было невозможно. И, как видите, я по-прежнему на свободе. На следующий день из газет я узнал наконец ответ на мучивший меня вопрос. В знакомой мне квартире обнаружили труп женщины по имени Изабель. Изабель! Какое имя! Я был в восторге. – Он снова помолчал. – Эту женщину я знал лучше, чем кто бы то ни было на свете. Я ее изнасиловал – это уже немало; и я ее убил, а это больше, чем самая интимная близость. Но чтобы до конца разгадать ее тайну, мне не хватало только ее имени. Для меня это было самое мучительное. Я десять лет не мог с этим смириться и походил на читателя, который без конца с упоением перечитывает одну и ту же книгу, главную книгу своей жизни, но так и не знает ее названия.

Помолчав, он продолжил:

– Наконец-то я узнал название своего любимого шедевра: ее имя. И какое красивое имя! Все эти годы, признаться, я боялся, что даму моего сердца зовут Сандра, Моника, Раймонда или Синди. Уф, какое облегчение! У нее было восхитительное, музыкальное и чистое, как родник, имя. Имя – это уже кое-что, говорил несчастный Люк Дитрих. Я столько лет любил эту женщину и при этом не знал ее имени. Теперь я знал о ней все: я познал ее и в любви и в смерти, и я узнал ее имя.

– По-вашему, это и есть «знать человека»? – с ненавистью произнес Ангюст.

– По-моему, это значит любить человека. Никто так не знал и не любил Изабель, как я.

– Разве так любят?

– А кто ее любил больше меня?

– Неужели вы такой придурок, что не понимаете, что любить человека – значит жить с ним, говорить с ним, спать с ним, а вовсе не уничтожать?

– О-ля-ля! Кому нужны эти громкие слова! Сейчас я, конечно, услышу еще одну банальность: «Любить – это смотреть в одном направлении».

– Заткнитесь!

– Что с вами, Жером Ангюст? Вам плохо?

– Да, мне стало плохо после всего, что вы тут порассказали.

– Не стройте из себя оскорбленную невинность. Скажите спасибо, что я пожалел вас и опустил подробности. Черт возьми, до чего же чувствительны эти людишки, которые ни разу в жизни не убивали!

– Вы знали, что двадцать четвертого марта тысяча девятьсот восемьдесят девятого года была Страстная пятница?

– А я думал, вы неверующий.

– Да, я неверующий. Но вы неслучайно выбрали этот день.

– Клянусь, это чистое совпадение.

– Я-то был уверен, что негодяй, совершивший это преступление, нарочно выбрал этот день. Я готов задушить вас за все, что вы совершили!

– Чего это вы так убиваетесь из-за чужой женщины, которая умерла десять лет назад?

– Хватит играть комедию. Давно вы меня преследуете?

– Надо же, какой Нарцисс! Как будто я вас преследовал!

– Сначала вы мне врали, что вам нравится приставать к чужим людям и мучить их своей болтовней.

– Но это так и есть.

– Допустим. Но зачем вам понадобилось мучить человека, чью жену вы зарезали?

– Как? Так это вы были мужем Изабель?

– Как будто вы этого не знали!

– А я еще говорил о совпадениях!

– Хватит притворяться! Десять лет назад вы убили женщину, которая была смыслом моей жизни. Но вам показалось этого мало, и вы решили окончательно уничтожить меня: для этого вы рассказали мне не только об убийстве, но и о том, как изнасиловали ее двадцать лет назад, о чем я даже не знал.

– Какие же мужчины эгоисты! Если бы вы повнимательнее пригляделись к Изабель, вы бы поняли, что она скрывает что-то от вас.

– Я догадывался, что она скрывает какую-то печальную тайну. Но она не хотела о ней говорить.

– И вас это устраивало.

– Избавьте меня от своих нравоучений.

– Я по крайней мере не такой трус, как вы.

– О да. Насилие, убийство – очень мужественные поступки, особенно если имеешь дело с молодой и хрупкой женщиной.

– Почему же вы ничего не предпринимаете, если знаете, что я изнасиловал и убил Изабель?

– А что я, по-вашему, должен делать?

– Несколько минут назад вы сказали, что готовы задушить меня.

– Так вы этого от меня ждете?

– Да.

– Не дождетесь! Я не доставлю вам такого удовольствия. Я вызову полицию.

– Трус! Бедная Изабель! Вы не заслуживали ее!

– Она еще меньше заслуживала, чтобы ее насиловали и убивали.

– Я по крайней мере всегда иду до конца. А вы только и способны, что вызвать полицию. Месть с помощью посредников.

– Я придерживаюсь таких же убеждений, как и моя жена.