Текст книги "Косметика врага"

– Лживый прохвост! Изабель имела право отказаться от мщения, потому что была жертвой. А у вас такого права нет. Прощать может только пострадавший.

– С чего вы взяли, что я вас прощаю? Но я не желаю творить правосудие собственными руками.

– Вы просто трус, который прячется за красивыми словами!

– Вы уже и так разрушили мою жизнь. И я не хочу из-за вас доживать свои дни в тюрьме.

– Как вы все хорошо просчитали! Никакого риска! Подальше от опасности! Изабель, полюбуйтесь на своего любящего муженька!

– Я против смертной казни.

– Жалкий слюнтяй! С ним говорят о любви, а он витийствует, словно на трибуне.

– Вам не понять, какое требуется мужество, чтобы выступать против смертной казни.

– Кто говорит о смертной казни, недотепа? Что вы вообще об этом знаете, придурок? Уверен, что вы, конечно, всей душой против воровства, но если найдете чемоданчик, полный долларов, то не растеряетесь и с чистой совестью присвоите его себе. Никогда не упускайте своего случая, жалкий червяк!

– При чем тут все это? Даже если я вас убью, моя жена не воскреснет.

– Но ведь в глубине души или, вернее, кишок вам очень хочется убить меня. Так убейте! И вам полегчает!

– Нет.

– Что же течет у вас в жилах? Кровь или гнилая водица?

– Месье, я не собираюсь вам ничего доказывать. Я иду за полицией.

– И вы полагаете, что я буду вас здесь дожидаться?

– Я успел вас очень хорошо рассмотреть. И подробно опишу ваш портрет.

– Предположим, меня арестуют. Ну, и что дальше? Против меня – ни одной улики. Только мое собственное признание. Но, кроме вас, его никто не слышал. А я не собираюсь повторять его полиции. Короче говоря, у вас против меня ничего нет.

– Но ведь десять лет назад вы оставили свои отпечатки.

– Вы прекрасно знаете, что я ничего не оставил.

– Но должно же было хоть что-то остаться на месте преступления: какая-нибудь мелочь, ваш волос или ресница.

– В то время еще не умели делать анализ на ДНК. Так что не упрямьтесь, старина. Я не хочу оказаться за решеткой, и мне это явно не грозит.

– Я вас не понимаю. Если вы жаждете наказания, то почему тогда отказываетесь от законного суда?

– Я не верю в такое правосудие.

– К сожалению, другого у нас нет.

– Почему же? Отведите меня в туалет да убейте.

– Почему именно в туалет?

– Вы же не хотите, чтобы вас арестовала полиция. А там никто не увидит, как вы меня укокошите.

– Если ваш труп обнаружат в туалете, то найдется немало свидетелей, которые видели, как вы приставали ко мне со своими разговорами. При вашей застенчивости вас трудно не заметить.

– Меня радует, что вы уже всерьез обсуждаете саму вероятность подобного решения проблемы.

– Чтобы доказать бредовость ваших идей.

– Вы забываете самое главное: я не окажу вам никакого сопротивления.

– Но мне все же непонятно: почему вы добиваетесь, чтобы я вас убил? Что вы от этого выиграете?

– Несколько минут назад вы сами сказали, что я нуждаюсь в наказании.

– Ну и что?

– Что же тут непонятного?

– Тут что-то не так. На земном шаре живет полным-полно преступников, которые стремятся избежать наказания. В их поведении больше логики.

– Да, потому что они не чувствуют себя виновными.

– Но вы уверяли, что вас не мучают угрызения совести за то, что вы изнасиловали мою жену.

– Да, потому что мне это доставило удовольствие. Но убивать ее я не собирался. Поэтому меня мучает чувство вины.

– А если бы это убийство доставило вам удовольствие, вас не мучило бы раскаяние?

– Так уж я устроен.

– Но это ваши проблемы, старина. Надо было подумать, прежде чем…

– Откуда мне было знать, понравится мне убивать или нет? Ведь надо было сначала попробовать, чтобы в этом убедиться.

– Вы так говорите, словно вам хотелось попробовать новое блюдо.

– У каждого из нас свои моральные принципы. Я сужу обо всем по степени удовольствия, которое доставляет мне тот или иной поступок. Мы существуем только ради наслаждения, а потому цель оправдывает средства. Но преступление, которое не доставило блаженства, совершено впустую и мешает жить дальше. И, при всем желании, его невозможно оправдать.

– А мнение жертвы вас не интересует?

– Макс Стирнер, «Единственный в своем роде и его особенности» – слышали о таком?

– Нет.

– Ничего удивительного. Это теоретик эгоизма. Окружающие существуют только для того, чтобы доставлять мне удовольствие.

– Блестящая мысль! Таких людей нужно изолировать от общества.

– «Истинная нравственность пренебрегает нравственностью». Это уже Паскаль. Да здравствует янсенизм!

– Самое ужасное, что для каждого своего садистского преступления вы находите интеллектуальное оправдание.

– Если я столь ужасен, убейте меня.

– Я не хочу вас убивать.

– Откуда вы знаете? Вы же еще ни разу не пробовали. Может, вам понравится.

– Не пытайтесь навязать мне свою мораль. Вы сумасшедший.

– Если вы кого-то не понимаете, значит, он сумасшедший! Вам даже лень задуматься!

– Только безумец способен требовать, чтобы я убил его, так как его мучает чувство вины. Вы только что говорили, что поведение сумасшедшего человека не поддается объяснению. Так вот ваша жажда наказания не поддается объяснению: она противоречит вашей морали законченного эгоиста.

– Не скажите. Меня ведь еще ни разу не убивали. Может, это очень приятно. Нельзя судить о том, чего не довелось испытать.

– А вдруг это неприятно? Ведь назад пути уже не будет.

– Даже если это неприятно, то продлится совсем недолго. А потом…

– Что потом?

– Да то же самое: полная неизвестность, я же еще не умирал. А вдруг это здорово?

– А если нет?

– Друг мой, рано или поздно я все равно умру. Это же неизбежно. И спорить с этим так же бесполезно, как с доводами Паскаля о существовании Бога. В любом случае я выиграю и ничего не потеряю.

– А жизнь?

– Я уже знаю, что это такое. И могу с уверенностью сказать, что жизнь совсем не так хороша, как принято думать.

– Почему же столько людей всеми силами цепляются за нее?

– В этом мире у них есть друзья и любимые. А у меня никого нет.

– Но вы хотите, чтобы именно я помог вам отправиться на тот свет? Ведь я презираю вас от всей души.

– Вы сможете утолить вашу жажду мести.

– Как вы ошибаетесь! Если бы вы пришли через два дня после убийства, я бы, конечно, не раздумывал ни минуты. Но вы появились десять лет спустя, и вам следовало предвидеть, что моя ненависть уже перегорела.

– Если бы я заявился к вам через два дня после убийства, то угодил бы в лапы полиции. Я ждал десять лет, потому что между насилием и убийством тоже прошло десять лет. Перед вами преступник, у которого слабость к круглым датам. А вы знаете, какое сегодня число?

– Сегодня… двадцать четвертое марта!

– Вы помните, что случилось в этот день?

– Я всегда это помню, а не только двадцать четвертого марта.

– Я раздумывал, когда к вам лучше заявиться: в годовщину насилия, то есть четвертого октября, или двадцать четвертого марта, в годовщину убийства. Я решил, что мы с вами обойдемся без насилия.

– Какое облегчение!

– Убийство гораздо более вероятно. Я бы, конечно, хотел, чтобы все три даты совпали: вот это был бы класс! Раз в десять лет четвертого октября или двадцать четвертого марта! Увы, в жизни не все происходит так, как нам хочется.

– Жалкий маньяк!

– Вы сказали, что за десять лет ваша ненависть перегорела. Если хотите, я могу снова ее разжечь.

– Зря стараетесь. Я все равно не стану вас убивать.

– Это мы еще посмотрим.

– Не надейтесь.

– Слизняк!

– Вас это нервирует, да?

– Неужели вы оставите такое преступление безнаказанным?

– А кто мне докажет, что это вы его совершили? Вы же больной и могли все это придумать.

– Вы мне не верите?

– Не верю. Вы можете наплести что угодно, но у вас нет ни одного доказательства.

– Вот так поворот! Я могу вам подробно описать Изабель.

– Вы этим ничего не докажете.

– Тогда я приведу самые интимные подробности.

– Это только подтвердит, что вы были с ней близки, но это не доказывает, что вы изнасиловали и убили мою жену.

– Мне нетрудно доказать, что это я убил ее. Я могу очень точно описать, в каком положении вы нашли ее тело и куда я нанес ножевые раны.

– Вы могли узнать эти подробности от убийцы.

– Вы меня сведете с ума!

– Вы и так сумасшедший.

– С какой стати я буду признаваться в преступлении, которого не совершал?

– Кто знает? Вы же сумасшедший. Может, только ради того, чтобы я вас убил.

– Не забывайте: я прошу вас убить меня не просто так, а потому что меня мучает чувство вины.

– Если бы это было так, вы бы не хвастались своим преступлением. Угрызения совести усугубляют вину.

– Вы цитируете Спинозу!

– Не только вы читаете книги, месье.

– А я не люблю Спинозу!

– Ну конечно. А я очень люблю.

– Я вам приказываю: убейте меня!

– Я не могу вас убить только за то, что вы не любите Спинозу.

– Я изнасиловал и убил вашу жену!

– Вы рассказываете это каждому встречному, кого вам удается заболтать в аэропорту?

– Нет, вы единственный, кому я это рассказал.

– Какая честь! Но я вам не верю: ваш номер слишком хорошо отработан. Вы профессиональный приставала.

– Так вы не верите, что я выбрал вас неслучайно? Но такой убежденный янсенист, как я, не попросит первого встречного убивать себя. Я прошу вас отомстить мне за то, что я изнасиловал и убил вашу жену.

– Более чем сомнительный аргумент.

– Да вы просто трус! Вы уговариваете себя, что я не убийца, только чтобы не убивать меня!

– Искренне сожалею, но пока вы не представите мне хотя бы одного вещественного доказательства, я не смогу вам поверить.

– Ясно, к чему вы клоните! Если вы получите хоть какое-нибудь вещественное доказательство, вы тут же сдадите меня полиции. Потому что без серьезной улики вы не можете заявить на меня. Не дождетесь, жалкий трусишка, никакого доказательства вы не получите. И если вы заявите в полицию, я буду все отрицать. Дело только за вами: или вы творите правосудие собственными руками, или нет. И зарубите это на своем носу.

– Какое же это правосудие: мстить сумасшедшему, который выдает себя за убийцу? Вы уверяли меня, что убили и своего маленького одноклассника, предварительно помолившись Богу. Так что нетрудно догадаться, что вы за убийца.

– А нож, которым была зарезана ваша жена! Откуда я о нем знаю? По-вашему, мне его сбыл по дешевке сам убийца? Почему вы боитесь правды? Ведь все так просто.

– Да, все очень просто. Я приезжаю в аэропорт и узнаю, что мой рейс задерживают. Ко мне подсаживается какой-то тип и начинает молоть чепуху. Измучив меня своей болтовней, он между делом признается, что двадцать лет назад изнасиловал мою жену, а еще десять лет спустя убил ее. И вы хотите, чтобы я этому поверил?

– В вашей версии много неточностей.

– Вот как?

– Когда вы узнали, что отправляетесь в деловое путешествие в Барселону и вылетаете двадцать четвертого марта?

– Это вас не касается.

– Не хотите сказать? Тогда я скажу. Два месяца назад вашему шефу позвонили из Барселоны и предложили новый рынок сбыта, а заодно пригласили принять участие в общем собрании акционеров этой фирмы, которое состоится двадцать четвертого марта. Вы-то хорошо знаете, что́ это был за каталонец, который звонил вашему шефу. Вы ведь знаете, что он такой же каталонец, как вы или я, да и звонил он из Парижа.

– Как зовут моего шефа?

– Жан-Паскаль Менье. Вы все еще мне не верите?

– Это только доказывает, что вы мерзавец. А это и так известно.

– Сверхдеятельный мерзавец, верно?

– Скорее, информированный мерзавец.

– Не только информированный, но и сверхдеятельный: с чего бы это вдруг задержали ваш рейс?

– Что? Это тоже из-за вас?

– Простофиля! До вас это только сейчас дошло?

– Как вы этого добились?

– Все было организовано по телефону, как и с вашим шефом. Из первого же автомата я позвонил и сказал, что в самолете установлена мина. Подумайте, сколько бед можно в наши дни натворить с помощью телефонного звонка!

– Вы знаете, что только за это я могу выдать вас полиции?

– Знаю. И если вам удастся ее убедить, что это сделал я, мне грозит крупный штраф.

– Огромный штраф, милостивый государь.

– И вам этого будет достаточно, чтобы отплатить мне за насилие и убийство своей жены?

– Вы все предусмотрели, негодяй.

– Я рад, что к вам возвращается здравый смысл.

– Зачем вам понадобилось задерживать мой рейс?

– А если подумать? Где еще можно поговорить по душам, как не в зале ожидания? Я искал место, где можно зажать вас в угол. И я его нашел. Поскольку вам предстоит лететь этим самолетом, вы уже никуда не сбежите.

– Теперь я знаю, что все это вранье, и могу спокойно уйти.

– Да, теперь вы знаете, что все это вранье. Но вы же не можете отпустить с миром человека, который разрушил вашу жизнь.

– Почему же вы сразу мне об этом не сказали? Зачем было морочить мне голову своими кошачьими историями вместо того, чтобы сразу заявить: «Я убийца вашей жены»?

– Такие вещи так не делаются. Я, знаете ли, ужасный формалист. Я действую в соответствии со строгими принципами янсенистской косметики.

– Что-что? При чем тут женская косметика?

– Какой же вы невежда! Косметика – это не пудра и румяна, а наука о мировом устройстве, система нравственных законов, определяющая порядок вещей в мире. Я же не виноват, что эстетики и специалисты по женской красоте присвоили себе это замечательное слово. С моей стороны было бы антикосметично сразу же выкладывать вам всю правду и ставить перед суровым выбором. Нужно было как следует вас подготовить и довести до нужной кондиции.

– Скорее, вывести из себя.

– Да, отчасти. Чтобы убедить человека совершить свою миссию, необходимо разбудить его нервную систему. Его нужно так разозлить, чтобы в нем закипела ярость. Вы пока еще слишком рассудочны. А я апеллирую к вашей подкорке.

– Зря стараетесь! Я не позволю собой манипулировать.

– Вы думаете, что я пытаюсь вами манипулировать, а я открываю вам ваш истинный путь, ваше косметическое предназначение. Я, как уже сказал, страдаю от чувства вины. Обычно преступникам не свойственно это чувство, но стоит ему проснуться, и они навсегда теряют покой. Виновный жаждет наказания, как река спешит воссоединиться с океаном. А оскорбленная сторона точно так же жаждет мести. Если вы, Жером Ангюст, откажетесь от мести, вы не до конца реализуете себя, не выполните возложенную на вас миссию, обманете свою собственную судьбу.

– Если вам поверить, то вы только и мечтаете о наказании.

– Да, так и есть.

– Но это идиотизм.

– Каждый из нас заслуживает своего преступника.

– Было бы лучше, если бы вы были тупым скотом, который не испытывает потребности приставать к людям и часами оправдывать свои преступления.

– Неужели вы бы предпочли, чтобы вашу жену изнасиловал и убил такой бульдозер?

– Я бы предпочел, чтобы ее никто не насиловал и не убивал. Но раз уж такое случилось, да, я бы предпочел, чтобы это было тупое животное, а не такой псих, как вы.

– Дорогой Жером Ангюст, повторяю: каждый из нас заслуживает своего преступника.

– Отвратительная мысль! Как будто моя жена заслуживала подобной участи!

– Речь идет не о вашей жене, а о вас.

– Еще чище! Почему же вы тогда погубили ее, а не меня?

– «Вы погубили»! Смешно слушать!

– Смешно? Это уж слишком! Чему вы улыбаетесь, как кретин? Что тут смешного?

– Да успокойтесь вы.

– Как я могу успокоиться? Я не могу больше вас видеть!

– Так убейте меня. Отведите меня в туалет и долбаните меня там головой об стену. И на этом все кончится.

– Я не доставлю вам такого удовольствия, месье. Сейчас я позову полицию. Уверен, что она найдет способ, как вас прищучить. Десять лет назад еще не умели делать ДНК, но зато его делают теперь. Вы наверняка оставили что-то на месте преступления. Даже одного вашего волоса будет достаточно, чтобы уличить вас.

– Прекрасная мысль. Зовите полицию. И вы полагаете, что я буду ждать вас здесь?

– Вы пойдете со мной.

– Неужели вы думаете, что я соглашусь на это?

– Я приказываю вам идти со мной.

– Смех, да и только! И каким же образом вы заставите меня идти вместе с вами?

Судьбе было угодно, чтобы в эту минуту Жером увидел проходивших мимо двух полицейских. Он закричал:

– Полиция! Полиция!

Полицейские поспешили на крик, и одновременно сбежалась целая толпа зевак.

– Месье, арестуйте этого человека, – обратился Ангюст к полицейским, показывая на сидевшего рядом с ним Текселя.

– Какого человека? – спросил один из полицейских.

– Да вот этого! – настаивал Жером, тыча пальцем в ухмылявшегося Текстора.

Представители порядка недоуменно переглянулись между собой, а затем с немым вопросом уставились на Ангюста: «Он что, спятил?»

– Ваши документы, месье, – потребовал один из них.

– Что? – возмутился Жером. – Вы требуете у меня документы? Потребуйте их лучше у этого типа!

– Ваши документы! – грозно повторил полицейский.

Униженный и раздавленный, Ангюст предъявил паспорт. Полицейские внимательно изучили его, а затем вернули ему и строго предупредили:

– На первый раз вам это сойдет. Но больше так не шутите.

– Потребуйте документы у него! – продолжал настаивать Жером.

– Скажите спасибо, что перед вылетом не подвергают антиалкогольному контролю.

Полицейские ушли, оставив разъяренного Ангюста в полном недоумении. Все вокруг смотрели на него как на сумасшедшего. И тут снова захихикал голландец.

– Ты наконец понял, что происходит? – спросил Тексель.

– Кто вам позволил мне «тыкать»? Я с вами свиней не пас.

Текстор расхохотался. Все вокруг слушали этот разговор и с любопытством наблюдали за происходящим. Ангюст вскочил и в бешенстве заорал на зевак:

– А ну катитесь отсюда! И попробуйте только сюда сунуться! Я вам всем кости пересчитаю!

Вид у него был такой свирепый, что все немедленно разошлись. А сидевшие поблизости пересели подальше. И больше уже никто к нему не приближался.

– Браво, Жером! Здорово ты разбушевался! Я хоть и пас с тобой свиней, но таким тебя еще не видел.

– Я запрещаю мне «тыкать»!

– После всего, что мы с тобой вместе пережили, можешь мне тоже «тыкать».

– Об этом не может быть и речи.

– Но ведь я знаю тебя очень давно.

Жером посмотрел на часы.

– Менее двух часов.

– Я знаю тебя всю жизнь.

Ангюст впился глазами в лицо голландца.

– Текстор Тексель – это псевдоним? Вы учились со мной в одной школе?

– Разве ты не узнаешь своего маленького школьного товарища?

– Нет, это было так давно. Вы, видно, очень изменились.

– Как ты думаешь, почему меня не арестовала полиция?

– Не знаю. Может, вы известная и влиятельная фигура.

– А почему все вокруг смотрели на тебя как на сумасшедшего?

– Потому что так повела себя полиция.

– Ты так ничего и не понял.

– А что я должен понимать?

– Что рядом с тобой никого нет.

– Если вы считаете себя человеком-невидимкой, то почему же я вас вижу?

– Только ты один меня и видишь. Даже я себя не вижу.

– Месье, мне надоели ваши дешевые фокусы, и хватит мне «тыкать».

– Разве ты не имеешь право говорить «ты» самому себе?

– Что-что?

– Ты не ослышался. Я – это ты.

Жером с ужасом взглянул на голландца.

– Да, я – это ты, – повторил Текстор. – Я твоя часть. Ты эту часть не знаешь и стараешься ее не замечать, но она знает тебя лучше, чем кто-нибудь другой.

– Зря я обращался к полиции. Вы же душевнобольной, и вас нужно отправлять в психушку.

– Душевнобольной? Ты действительно живешь не в ладах с самим собой. Я уже столько раз пытался тебя просветить. Когда я рассказывал о внутреннем враге, я же намекнул, что не существую вне тебя, что это ты придумал меня. На что ты мне с великим апломбом ответил, что у тебя нет никакого внутреннего врага. Бедный Жером, как тебе не повезло! Тебе достался самый неуживчивый из всех внутренних врагов, то есть я.

– Вы не я, месье. Вас зовут Текстор Тексель, вы голландец, и вы самый ужасный приставала в мире.

– Почему эти замечательные качества не позволяют мне быть тобою?

– Ваша идентичность, национальность, личная история, физические и психические характеристики – все это принадлежит только вам, и никому другому.

– Знаешь, старина, ты не очень-то сообразителен и слишком поверхностно судишь о самом себе. Но это типично для человеческого мозга: концентрироваться на пустяках и упускать главное.

– А для чего понадобились все эти россказни о кошачьей бурде и прочее вранье, не имеющее ко мне никакого отношения?

– Тебе нужно было придумать меня совершенно не похожим на себя, чтобы поверить, что это не ты, не ты убил свою жену.

– Замолчите!

– К сожалению, уже не замолчу. Я и так слишком долго молчал. И последние десять лет молчать с каждым днем было все трудней.

– Не хочу больше вас слушать!

– Но ведь это ты заставляешь меня говорить. Сколько ты ни отгораживался от меня, больше не получается. Целых десять лет ты прожил, считая себя невиновным. Сегодня утром ты встал с постели и собрался лететь в Барселону. Ты мельком взглянул на календарь: двадцать четвертое марта тысяча девятьсот девяносто девятого года. Никакой тревожный звоночек не зазвонил в твоей голове. Это я напомнил тебе, что сегодня десятая годовщина твоего преступления.

– Но я не насиловал свою жену!

– Не насиловал. Но тебе очень хотелось ее изнасиловать, когда ты впервые увидел ее на кладбище Монмартра, двадцать лет назад. И ночью, во сне, тебе привиделось, что ты ее изнасиловал. Помнишь, в начале нашего разговора я сказал, что всегда поступаю так, как мне хочется. Я твоя часть, которая ни в чем себе не отказывает. Это я подарил тебе этот сон. Ни один закон не запрещает ночные фантазии. Некоторое время спустя ты на каком-то вечере снова встретил Изабель и заговорил с ней.

– Откуда вы это знаете?

– Потому что я – это ты, Жером. Тебе казалось очень забавным вести светский разговор с женщиной, которую ты изнасиловал во сне. Ты ей понравился. Ты нравишься женщинам, когда прячешь меня поглубже.

– Нет, вы все-таки сумасшедший. И это вы убили мою жену, а теперь, чтобы обелить себя, пытаетесь свалить вину на меня.

– Зачем же я потратил тогда столько часов, чтобы доказать свою вину?

– Вы помешанный. А помешанные всегда ведут себя нелогично и непредсказуемо.

– Не очень-то наговаривай на меня. Не забывай, что я – это ты.

– Если это так, с какой стати я сделал вас голландцем?

– Чтобы было проще дифференцироваться от самого себя. Я это уже объяснял.

– Но почему именно голландец, а не папуас или эскимос?

– До такого ты не додумался.

– А откуда взялся весь этот янсенистский бред? Ведь я же абсолютно неверующий.

– Это только подтверждает, что в глубине души ты не чужд мистики.

– Довольно с меня этих дешевых психоаналитических штучек!

– Смотри, как ты сердишься, стоит копнуть тебя поглубже и затронуть то, что ты в себе подавляешь.

– И вы туда же! В двадцатом веке все просто помешались на комплексах.

– И в результате появился убийца, возможный только в двадцатом веке: это ты.

– Если в ваших бреднях есть хоть доля правды, то какой же это жалкий и нелепый убийца.

– Я же тебе сказал: каждый заслуживает своего преступника. Увы, мой бедный Жером, тебе далеко до Джека Потрошителя или печально знаменитого Ландрю, который сжег девять жен, чтобы завладеть их деньгами. Тебе под стать только такой убийца, как я.

– У меня с вами нет ничего общего!

– Трудно с этим смириться, да?

– Если вас послушать, то можно вообразить, что я доктор Джекил, а вы мистер Хайд[2]2
  Имеются в виду персонажи повести Роберта Льюса Стивенсона «Странная история д-ра Джекила и м-ра Хайда» (1886).


[Закрыть]. Ишь куда хватил! Нет, ты не такой добряк, как доктор Джекил, а живущий в тебе убийца не идет ни в какое сравнение с кровожадным монстром Хайдом. Ты же не ученый-фанатик, а всего лишь обычный менеджер, и единственное, что тебя отличало от остальных, – это была твоя жена. А в последние десять лет твоей единственной добродетелью было твое вдовство.

– Почему вы убили Изабель?

– Странно. Ты ведь только что не верил, что это я убил ее. Рассуждая о комплексе вины, я тебе так запудрил мозги, что ты вдруг мне поверил и даже интересуешься, почему я убил твою жену. Я вижу, ты готов поверить чему угодно, лишь бы только не усомниться в собственной невиновности.

– Отвечайте: почему вы убили Изабель?

– Я не отвечаю на некорректно сформулированные вопросы. Стоило бы спросить: «Почему я убил свою жену?»

– Об этом не может быть и речи.

– Ты все еще не веришь, что я – это ты?

– Я никогда в это не поверю.

– Какое преклонение перед своим я. «Я – это я, ничто и никто, кроме меня. Я – это я, значит, я не стул, на котором я сижу, и не дерево, на которое я смотрю. Я отличаюсь от всего мира и умещаюсь в границах собственного тела и разума. Я – это я, то есть я не проходящий мимо господин, тем более если этот господин – убийца моей жены». Вот твое жизненное кредо.

– Да, это мое кредо.

– Люди вроде тебя научились замечательно жить не думая. Ведь в жизни столько поводов для волнений, а тут еще твое маленькое я то и дело задает неприятные вопросы. Все это тревожит и угрожает нарушить твой покой. По счастью, люди изобрели замечательный способ, как этому противостоять: они перестали думать. Зачем думать? Пусть думают те, кому положено думать по роду их деятельности: философы, поэты. Так жить гораздо удобнее, тем более что можно себе позволить полностью игнорировать плоды их раздумий. Так, один замечательный философ еще три века назад сказал, что «пристрастие к своему я заслуживает ненависти»[3]3
  Блез Паскаль. «Мысли о религии и других предметах» (1669).


[Закрыть], а великолепный поэт прошлого века провозгласил, что «во мне живет другое я»[4]4
  Известное высказывание Артюра Рембо (1854–1891).


[Закрыть]; что ж, звучит очень красиво, это можно обсудить во время светского ужина, но все это ни в малейшей степени не поколеблет нашей святой уверенности, что я – это я, а ты – это ты, и каждый – сам по себе.

– Лучшее доказательство, что я не вы: язык у вас подвешен гораздо лучше, чем у меня.

– Так бывает, когда своему внутреннему врагу слишком долго затыкают рот, и стоит ему освободиться от кляпа, как его уже не остановишь.

– Еще одно доказательство: когда я затыкал уши, я вас не слышал.

– Что же тут такого? Ты десятки лет не слышал меня, даже не затыкая ушей.

– Вот вам еще одно доказательство: я ничего не смыслю в янсенизме и прочих «измах». Вы гораздо образованнее меня.

– Ничего подобного. Просто я – часть твоего я, которая ничего не забывает. Вот и вся разница. Если бы у людей была хорошая память, они свободно обсуждали проблемы, кажущиеся им недоступными.

– Ну, вот вам еще одно доказательство, что я не вы: я терпеть не могу кокосовое масло.

Текстор расхохотался.

– Тоже мне доказательство!

– Но это так: я даже смотреть на него не могу, а вы признались, что обожаете его. Ну что, вам нечего возразить?

– Сейчас я тебе все объясню: та часть твоего я, что не выносит кокосовое масло, никогда не признается, что глотает слюнки, когда видит хот-доги, которыми торгуют на бульваре Менильмонтан.

– Ну что вы плетете?

– Если месье регулярно посещает деловые завтраки и ужины, где подают тюрбо с нежными овощами и прочие выкрутасы, то он стыдится сидящего внутри деревенщины, который на словах презирает гадости вроде кокосового масла или хот-дога с бульвара Менильмонтан, а сам только и мечтает о том, как бы дорваться до этих простолюдинских радостей и нагрузиться ими до отвала. Ты часто ходил с женой в тот квартал, на кладбище Пер-Лашез. Она любовалась прекрасными деревьями, вскормленными покойниками и могилами безутешно оплакиваемых невест. А тебя гораздо больше волновал запах сосисок, которые поджаривали на противоположной стороне улицы. Ты бы скорее провалился сквозь землю, чем признался бы в склонности к столь низменным утехам. Но я – та часть твоего я, которая никогда себе ни в чем не отказывает.

– Какой бред!

– Зря споришь. К чему скрывать свою единственную симпатичную слабость?

– Я ничего не скрываю.

– Ты любил Изабель?

– Я и сейчас люблю ее до безумия.

– Но ты готов уступить другому привилегию лишить ее жизни?

– Какая же это привилегия?

– Привилегия! Твою жену убил тот, кто любил ее сильнее.

– Нет! Это мерзкая любовь!

– Может, и мерзкая. Но более страстная.

– Никто не любил ее так, как я.

– Вот и я то же самое говорю.

– Я, кажется, начинаю понимать. Вы маньяк и садист, который собирает досье на каждого вдовца, чья жена была убита. Вам мало его страданий – вам нравится преследовать несчастного и внушать ему чувство вины.

– Ну что ты, Жером! Подобное любительство не в моем вкусе. Гораздо приятнее выбрать одну-единственную жертву и всласть помучить ее.

– То есть вы признаете, что вы не я.

– Я ничего такого не говорил. Я твоя часть, которая разрушает тебя. Любому взрослому человеку присуща склонность к саморазрушению. Я и есть эта склонность.

– Вы мне надоели.

– А ты заткни уши.

Ангюст затыкает.

– Что, не получается? Ты все равно слышишь меня?

Жером зажимает уши еще сильней.

– Зря стараешься. Кстати, если зажимать уши, как ты, долго все равно не выдержать. Я же тебе говорил, что руки нельзя поднимать вверх. Можно подумать, что тебе угрожают пистолетом. Зажми уши ладонями снизу, а локти опусти к груди: так ты продержишься гораздо дольше. Если бы ты знал об этом, когда в прошлый раз зажимал уши, чтобы меня не слышать! Странно, что ты об этом не знал, но теперь это уже не имеет значения.

Ангюст с гримасой отвращения опускает руки.

– Теперь сам видишь, что ты – это я. Мой голос звучит у тебя в голове. И ты никуда не можешь от меня спрятаться.

– Я столько лет обходился без вас и найду способ, как отделаться от такого надоедливого соседа, как вы.

– У тебя ничего не получится. Все, назад хода нет. Скажи лучше, где ты был в пятницу, двадцать четвертого марта тысяча девятьсот восемьдесят девятого года, в семь вечера? Я знаю, что полиция уже задавала тебе этот вопрос.

– Да, и она имела на это право.

– Я тоже имею право задавать тебе любые вопросы.

– Если вы знаете, что меня об этом спрашивала полиция, то знаете и мой ответ.

– Да, ты был на работе. У тебя было очень сомнительное алиби, но ты вызвал сочувствие у сыщиков, и они тебе поверили. Ну как же: несчастный и раздавленный горем муж!

– Можете приписывать мне все что угодно, но я не убивал Изабель.

– У тебя совсем нет гордости. Тебе предлагают на выбор две роли: невинной жертвы или убийцы, а ты выбираешь роль третьего лишнего.

– Я ничего не выбираю. Я знаю, как все было в действительности.

– В действительности? Ты что, шутишь? Ну-ка посмотри мне в глаза и скажи: разве в тот день, после полудня, ты был на работе?

– Да, я был на работе до самого вечера.

– Ты еще хуже, чем я думал.

– А что я должен думать о вас? Вы меняете версии, как рубашки! Разве вы не говорили, что у вас был долгий диалог с Изабель? Как это все понимать?

– Ты часто вел с ней воображаемые диалоги. Когда любят, то всегда мысленно беседуют с любимым человеком.

– А ваши россказни об умерших родителях, о кошачьей похлебке, о школьном друге, которого вы якобы убили, – что все это значит?

– Ты готов придумать что угодно, только бы уговорить себя, что я не ты, а кто-то другой.

– Я больше не верю вашим бредням. Вы на все найдете ответ.