Текст книги "Цирк"

Глава 14
Заплатка

Декабрь 1999 года

Аренис-де-Мар, Цирк братьев Хавьер

Седой смотрел Олин номер и кивал, слегка улыбаясь. Хосе стоял в закулисье и молча оценивал происходящее. Оля чувствовала, что работает не в музыку, что акробаты и их «волна» запоздали и что она неуютно чувствует себя в холодном неотапливаемом шапитоне – движения сковывало, мышцы были сжаты. Оля ощущала, как натянуты под кожей сухожилия, как скрипит и не хочет поддаваться тугое мышечное волокно. Седой же молча сделал нужные пометки и вызвал в манеж следующего. Ни эмоции на Олином лице, ни вялость солистки и массовки не смутили его. Ни одной булавы не упало, а братья Хавьер с неделю назад выслушали идею номера и согласились ввести его в программу – Седой сам ей сказал, – вот и все, что интересовало Седого на самом деле.

– Можно? – робко спросила Оля и направилась было к Седому, но тот отмахнулся от нее. Он уже смотрел следующий номер, и Оля была ему неинтересна.

«А как распинался в баре!» – с досадой вспомнила Оля. Выходит, что и ее прошлый номер мог подойти, если бы Седой договорился с братьями и те посмотрели его. Номер, придуманный Сан Санычем, казался Оле лучше, чем тот, который состряпали они с Хосе.

Оля возвращалась за кулису, рассекая булавой воздух, – так она в детстве била палкой кусты крапивы, когда злилась.

– Это была проверка, да? – Первым ей под руку попался Хосе. Она схватила его за локоть, приперла к стенке и закричала на него. – Он почти не смотрел, понимаешь? Понимаешь? Не смотрел!

– Он… она… – бормотал Хосе, который вмиг забыл все русские слова. – Я не виноват, Олья, он чиасто так сделать. Так сделать со мной, когда взять меня в труппу. Я тоже менять номер на другой.

Оля отступила. Хосе поправил красную бабочку на шее и отряхнулся. Седой попросил Хосе выйти в костюме на сегодняшний прогон. На локте у него алела заплатка – такого же цвета, как и бабочка, она одним углом цеплялась за черный шелк фрака, второй угол висел, бесхозный и оборванный, из заплатки торчали нитки. Оля вздрогнула: это она оторвала заплатку, когда набросилась на Хосе.

Оля скуксилась, брови ее дрогнули, но заплакать не получилось. Она погладила Хосе по плечу. Ее милый и добрый Петросян-Хосе. Как жаль, что она не может ему сказать, как его называет (ведь он не поймет!). Как жаль, что она не может сделать для него и капли того, что он сделал для нее.

– Пойдем, – шепнула Оля и потянула Хосе за рукав.

В гримерке она достала из своего шкафчика нитки, стянула с Хосе фрак и пришила заплатку на место. Она несколько раз уколола палец, но Хосе вышел в манеж в должном виде. Оля смотрела его номер из-за кулис и смеялась вместе со всей труппой, хотя не понимала по-испански ни слова. Это и были те самые «чистес», которые так нахваливал Седой, поедая тапас в баре и бракуя Олин номер. Оля хлопала Хосе и мысленно обещала себе выучить испанский хотя бы для того, чтобы искренне смеяться над чистес и не рвать костюмы на тех, кто ничем перед ней не провинился, понимать с полуфразы каждого члена труппы и ходить в бар не с Седым, а с кем-нибудь еще. Оля замечталась и не заметила, как ушел домой Хосе. В этот раз он не остался на ее личную репетицию, хотя в последнее время всегда дожидался ее: сидел в зрительном зале, пока она несколько часов жонглировала обновленными булавами, привыкала к широким шифоновым лентам на них. Оля никак не хотела признаться даже самой себе: она репетирует до ночи, потому что ждет прихода темноты. Она вглядывалась в первые ряды в надежде, что вот-вот всколыхнется от сквозняка форганг, из-под кресел выкатится потерянное кольцо, само выскочит в манеж, стукнется о ее ногу, завертится на одном месте и остановится. Хосе посмотрит на нее изумленно и выругается или пошутит, как он умеет. А она не расскажет ему, или нет – расскажет, но в другой раз, не сегодня и не здесь.

Кольцо так и не находилось, а Оля с каждым новым днем все яснее понимала и убеждалась: она не Огарев. И ей не стать им. Булавы точно приходили ей в руки и так же точно вылетали наверх, пока Оля размышляла о темноте. Ей стало тошно от этой точности и оттого, что она способна жонглировать с закрытыми глазами, но больше… Больше она ни на что не годится.

Глава 15
Уроки испанского

Декабрь 1999 года

Барселона

В цирке редко случались выходные, но перед рождественскими шоу труппе все-таки дали один свободный день. В городе, где не было снега, на улицах сияли сотни праздничных гирлянд, а в витринах магазинов и кафе сидело по Санте. Без снега Оля не чувствовала приближения праздника. Она поделилась этим с Хосе, и тот пообещал показать Оле город.

Хосе где-то застрял и приехал позже обещанного. Оля ждала его в номере, распивая в одиночестве чай.

Хосе повел ее в ресторан, где в меню сулили «русскую кухню», и Оля тщетно пыталась найти среди множества наименований салат оливье. Она спросила официанта, тот указал на нужный пункт в меню и уточнил:

– Вы имели в виду русский салат?

Когда Хосе перевел Оле вопрос, она погрустнела: домашней новогодней обстановки в Барселоне ей было не найти, не было тут даже самого простого оливье, а был зачем-то «русский салат», который Оля пробовать отказалась. Из ресторана они ушли не пообедав, и официант, которого оставили без заказа и чаевых, вынужден был уносить назад меню и убирать со стола пустые тарелки.

– Я же предложил русский салат, – бормотал он по-испански себе под нос. – Мне же сказали так говорить, когда они просят оливье…

Оля и Хосе успели пробежаться по Гран-де-Грасия, дойти до Диагональ, и Хосе подробно рассказывал, что Дом Мила и Дом Бальо, известный как Дом Костей, строил Гауди, а Дом Комалат – работа другого архитектора.

– Величию подражают, – пожал плечами Хосе, разглядывая Комалат. – Но все равно что-то не то, хотя многие знатоки со мной не согласятся.

– Откуда ты это все знаешь?

– Люблю Барселону.

Оля смотрела на Хосе, шла за ним следом и забывала Саратов, Симу, Огарева. Взрывной волной от московских терактов ее будто бы отбросило сюда, вынесло на средиземноморский берег. Вот так передалась ей огаревская эстафета: с его больной любовью к цирку и без его дара. Несправедливо. А все-таки она тоже убегала, как и ее наставник. Она слушала, как Хосе говорит о своем любимом городе, как он помнит каждую черточку на фасаде здания, каждый завиток лепнины внутри него, и тоже хотела уметь любить так.

– Ты точно не экскурсовод? – смеялась она, пока он тащил ее в Готический квартал, а оттуда – в какое-то кафе с покосившейся вывеской “Gelato”. Она откусывала мороженое, снова смеялась (с набитыми ледяной сладостью щеками!) и ворчала, что на улице и так холодно.

– Мороженое зимой! Никогда не ела мороженое зимой! Вы сумасшедшие…

Хосе смешно фыркал что-то на испанском и отказывался ей переводить. Тогда Оля схватила его под руку и затащила в книжный магазин. Там, среди полок с книгами, череды незнакомых названий, авторов и едкого коричного запаха ароматических палочек, она отыскала испанский разговорник «для чайников» (удивительно, но нашлось издание для русскоязычных!). Оля всучила его Хосе.

– Подаришь мне и будешь учить? – Она подмигнула, и он не смог отказаться.

В хостеле она отвлекла администраторшу, чтобы Хосе проскочил за ее спиной в комнаты. Пока он осматривался, она разгружала пакеты с утварью, набранной в ближайшей лавке по дороге с прогулки. На полку встали картина и ваза, на столе расположилась чайная пара, а на подоконнике выросли свечи и прочая лабуда, призванная сделать комнату в хостеле уютной, как в рекламе мебельного магазина. Оля знала, что домом хостел все равно не станет. Но стоило хотя бы попробовать.

– Зачем тебе все это? – спросил Хосе, расплачиваясь за очередной Олин каприз.

– У меня никогда не было своей комнаты. – Голос ее звучал ровно, без жалобы.

Пока Оля расставляла в номере покупки, Хосе удалился на общую кухню готовить им салат. Она раскрыла разговорник: незнакомые буквы толпились на страницах, разговаривали и ссорились между собой – прекрасно сосуществовали без ее участия. Оля плюхнулась на кровать, упала на спину и подняла к глазам разговорник.

Хосе вернулся с двумя тарелками. Оля зубрила.

– Es, el… – бормотала она.

– Знаешь, как будет яблоко? – спросил Хосе.

Он поставил тарелки с салатом, схватил со стола яблоки и сделал вид, что пытается жонглировать.

Оля качнула головой.

– Una manzana! – выкрикнул Хосе и попытался поймать яблоко ртом.

Он не рассчитал, яблоко стукнулось о пол, закатилось под кровать, и Хосе, ругаясь по-испански, полез его доставать. Оля и Хосе читали разговорник до ночи. Хосе то вырывал его у Оли, то принимался ходить по комнате и жестикулировать, объясняя ей артикли, то садился на стул напротив нее и слушал, как она читает на корявом испанском, медленно и угловато выговаривает каждую букву.

Наутро Оля обнаружила, что Хосе не ушел домой. Они заснули валетом на ее узкой гостиничной кровати, разговорник валялся на полу, раскрытый, и страницы его шелестели: их задевала широкая ладонь Хосе, которая свешивалась до самого пола.

Письмо. Папа – Оле

Оля, ты знаешь, я бы не написал просто так. Ты нужна здесь. Влада ищут. Он не выходит из дома, скоро и мы не сможем выходить на улицу. Мама плачет. Азат его подставил. Я знаю, это Азат и его семейка.

Оля, я никогда не верил в твой цирк и этого ненормального, но, кажется, помощи больше не от кого ждать. Если ты можешь, если кто-то из них может его спасти. Вы же артисты! Вы же с директором цирка на короткой ноге, Огарев сам проговорился при первом знакомстве, ты помнишь? А хотя хер с ним! Хочу порвать письмо и не могу. Не знаю, почему тебе пишу. Хоть ты будешь в безопасности в своей этой загранице. От бандитов и от страны этой чертовой, будь она неладна. Жили же нормально! Все развалили, гады.

И теперь стреляют у нас под окнами. Запугивают, Оля. Приезжай. Или нет, лучше останься там. Пишу как баба. Прости и за это.

Отец

Оля прочла письмо, разбудила Хосе, который ночевал у нее вторые сутки, и они кинулись на почту отправлять телеграмму матери. С трудом Хосе помог телеграфистке составить телеграмму на русском, которую следовало отправить в далекую Россию.

Телеграмма. Оля – маме

Папа сошел с ума впр

Ответ пришел через сутки.

Телеграмма. Мама – Оле

Нет тчк не смей возвращаться тчк

Глава 16
Влад

23 декабря 1999 года

Саратов, Кировский район – Городской пляж

Артиллерийская улица тонула в заснеженных каштанах, ветви трепал шквалистый ветер. Влад пробирался вдоль забора военного училища и вздрагивал, когда с очередной ветки ссыпался снег. Пахло бензином, за забором тяжело пыхтела машина и кто-то без стеснения матерился, распугивая голосом тихую ночь. Влад не выходил под фонари, он не шел вдоль дороги, только барахтался в кустах, которые цеплялись за куртку и рвали ее, плелся в неизвестном направлении. Идти было некуда. Азат, который обещал ему много лет назад, что они все будут делать вместе, своих обещаний сдержать уже не смог бы. Азат лежал теперь на окраине Кировского района – за гаражами в огородах. В чьем-то замерзшем колодце, который рыли вручную, чтобы поливать летом грядки.

Влад не пришел тогда на встречу с другом и его «коллегами» вовремя. Сейчас он вспоминал каждый свой шаг, сделанный в тот вечер. Он сделал много шагов, но ни один не привел его к родным Азата, чтобы рассказать, как все случилось. Влад опоздал, сбежал, не смог даже взглянуть, где «похоронили» друга.

«Азат сам во всем виноват. Он не выполнил обещаний. Он сам во всем виноват», – убеждал себя Влад и все еще жил теми сумерками, в которых за отяжелевшей под снегом яблоней раздался выстрел. Из-за яблоневых ветвей Влад видел, как они копошились и тащили Азата вниз, в рукотворную яму колодца. Влад оступился, попятился назад, сделал еще один нетвердый шаг, узкая тропинка ускользнула из-под его ног, он провалился в сугроб, а потом побежал.

Влад часто опаздывал в детстве. Возможно, учителя не стали бы его ругать, если бы знали, что безответственность спасет его шкуру через десять лет. Он опоздал, и он жив.

Они – те, что убили Азата, – не погнались за ним, потому что знали: и так найдут. Просто позже – им было известно, где он живет.

Под окнами на Азина теперь часто стояла черная тонированная машина, и Влад помнил о ней всегда: когда просыпался, когда шел чистить зубы, когда ускользал из дома, чтобы не видеть их, когда засыпал. Он уже и забыл, как выглядит его двор без этой черной машины, забыл, как звучит его дом (мяуканье кошек, визг ребятни, жестяной скрип двери в подъезде), потому что пробегал через двор, пытаясь зажмуриться, не видеть и не слышать. Так пробежал и сегодня. Если его окликнут эти, он не услышит – нет-нет-нет – он не станет слушать.

– Нужно было, нужно было, – бормотал Влад теперь, когда уже все, что могло случиться, случилось, и продолжал пробираться сквозь каштановый снежный сон по Артиллерийской.

«Да, нужно было учиться», – сказал голос отца в его голове. «Нужно было работать», – добавила мама. «Опять воруешь?» – спросила сестра, и все они были правы со своими «опять» и «нужно было».

«Нет, я не буду», – нужно было отвечать Азату еще в школе.

«Нет, я не пойду с тобой», – нужно было ответить ему и в тот раз, когда даже его родственники («Очень важные люди!» – говорил Азат) поняли, как он собирается вести дела, и отказались с ним работать. Вскоре родственники уехали на родину, туда, где мандарины собирают все лето в открытый багажник «жигулей», и где море, и где все люди говорят на одном языке – языке жизни, даже если учились на разных.

– Приезжай обратно в Гагру, – посоветовал Азату тогда дядя. – Война кончилась. На том и решим.

Азат никуда не поехал.

– Я не для того русский в школе учил, чтобы возвращаться, – огрызнулся он, и Влад услышал в его голосе южный трепетный акцент, что прорывался наружу вместе с негодованием.

Кировский район нависал над Владом махиной, сверкали на дороге обледеневшие трамвайные рельсы, прокричало прожженное сцепление автомобиля, промчалось, улетело дальше, вниз по Танкистов, и всё снова стихло. Влад вышел на улицу и затопал вниз, дорога шла под горку, и ступать стало легко-легко, затекшие ноги слушались лучше. Пошел снег, хлестнуло в лицо волжской свежестью. Владу стало легче дышать. В темных витринах магазинов и окнах домов скоро зажжется свет, и, может быть, наутро они его забудут. Не станут ждать его у дома. Не будут преследовать его семью. Они ведь уже получили одну жизнь, зачем им нужна еще одна? Они же не оставят его в колодце в огороде, не оставят же? Владу стало жарко: футболка под курткой и свитером пропотела и прилипла к коже от долгой ходьбы. Он расстегнул куртку, засунул руки в карманы и сгорбился еще сильнее. Это не один Азат слег там, остался под яблоней, замолчал и мигом растерял весь свой запал вместе с акцентом, это и Влад был там и чувствовал, как под спиной бежит холодная родниковая вода (или это все-таки был пот?). Он ведь тоже навсегда остался лежать там, рядом с другом, и одиночная могила Азата в тот момент сделалась братской. Потому что Владу – хватит. Хватит схем и «дел», хватит фраз Азата про «опасность – наше второе имя». Азат думал, что пошлые цитаты из боевиков делают его круче и придают их «делам» благородства. Ха, как же! Хватит легких Азатовых денег. Просто хватит. Если Влад выживет, он ответит «нет», как и надо было отвечать с самого начала.

Когда это началось? Влад втаптывал подошвы ботинок в асфальт, и каждый шаг отзывался болью в голове. В самой низине, где улица Танкистов изгибалась, точно пыталась сбежать, свернуть прочь от Воскресенского кладбища, Влад остановился и вслушался. Неугомонный водитель все еще сжигал несчастное сцепление – судя по звуку, где-то на Соколовой, – наверное, мчался к Волге. Влад тоже свернул на Соколовую и пошел быстрее. Он шел еще два часа, прежде чем увидел Волгу и мост, раскинутый над рекой, и первые утренние машины, которые бежали в сторону Энгельса бисерной нитью… И тогда Влад пошел против ветра, влетел на мост и бросился на ту сторону, подальше от них всех – от семьи и от тех, кто лишил его друга, по этому бисерному ниточному краю, потому что начал вспоминать.

…Оля плела браслет из бисера. В семь лет она еще не успела выучиться быстро читать, но очень ловко управлялась со всем, что нужно было делать руками, – вкрутить саморез ножом вместо отвертки, открыть банку бабушкиной закрутки, кинуть мяч в кольцо, – для ее рук и пальцев не было невозможного. Они пилили, строгали, вышивали и лепили из песка самые лучшие фигурки. Оля не любила готовить и убираться и напрочь отказывалась это делать, но, если нужно было помочь папе поменять лампочку, она лезла под руку и мешалась, потому что ей хотелось самой.

Влад только зубами поскрипывал: у него не получалось ни с лампочками, ни с саморезами, ни даже с банками. Из рук Влада сыпалось все. Он нашел браслет сестры и попытался разорвать его, но леска изрезала ему руки. Он раскромсал браслет на части – бисер трещал под ножницами и раскалывался, разлетался, рассыпался по комнате мелкой дробью, ударяясь в стены и шкаф. Оля нашла растерзанный браслет и в первый раз набросилась на Влада. Тогда все и началось. Я-лучше-нет-я-лучше – эта песня длилась слишком много лет, кто-то должен был это остановить. Кто-то должен был.

Это было у брата и сестры что-то внутреннее, подкожное: всегда по разные стороны поля, всегда в разных командах и обязательно ведут счет игры. Здоровое соперничество превратилось в войну.

Азат появился в жизни Влада, потому что тоже не переносил Олю.

– Правильно Дубко из параллельного говорит: курица она! – сплевывал Азат каждый раз, когда получал от нее.

Влад поддакивал, но знал, что получал Азат за дело: не настрой Азат против сестры весь параллельный класс, Олю бы любили.

С того браслета все и началось по-настоящему. А кончилось новой игрушкой Азата, новым «делом». Стеклярусным. «Шутка ли, снова этот бисер, во дает», – подумал тогда Влад и согласился.

Азат торговал стеклярусом недолго. На рынок, где они обустроили небольшую палатку, приходили разные люди, и очень часто те, кто собирался не купить, а содрать с продавцов побольше. Однажды они стояли на точке вместе. Влад замерзал, и Азат предложил ему принести им обоим чаю из палатки в другом ряду. Влад возвращался назад с коричневыми пластиковыми стаканчиками, которые покорежились от кипятка, стараясь нести их как можно быстрее, обжигая пальцы и тихо ругаясь. Азат с кем-то говорил. Он кривил лицо, и еще издалека Влад заслышал абхазский горячий акцент. Это были они – просто Влад о них пока ничего не знал.

– Чего надо? – спросил Влад у Азата, протягивая тому чай и глядя в спины трем уходящим хилым фигурам. – Кто это ваще?

– Да я знаю, что ли, а, – пробормотал Азат. Акцент не уходил из его речи, Азат боялся. – Херы какие-то: бабками, говорят, делиться надо. А где я им щас-то бабок достану, все на стеклярус этот спустили и еще ни-хрен-наны не продали.

– Да-а, – протянул Влад. – Наши-то бабули чухают, что стеклярус китайский, не берут. Может, отдашь им денег, а? В загашнике есть немного.

Теперь Влад знал, что Азат не отдал деньги. Их общий тайник опустел, денег в нем не оказалось. Влад промолчал, хотя догадывался, что Азат все прогулял с новыми товарищами с рынка. А потом снова появились они.

Азат пошел на ту встречу. Знал, куда идет. Сам все и прекратил. Азат все это начал, а теперь прекратил. Влад остановился на середине моста и спустился на Городской пляж, который длинным островом лежал посреди Волги. В детстве они часто сюда приезжали: Оля бросала мяч, а он копошился в песке у воды. Лед, бледный и мутный, сковывал Волгу намертво, и Владу казалось, что под лучами восходящего солнца у самого берега сверкает рассыпанный чьей-то неосторожной рукой стеклярус.

Глава 17
Брат и сестра

26 декабря 1999 года

Саратов

Оля прилетела из Москвы вечерним рейсом, который должен был приземлиться на сутки раньше. Самолеты в Рождество в Барселоне задерживали, и Оля смогла вылететь домой только на следующий день. Разорванный контракт, премьера в Цирке братьев Хавьер без ее участия, долговые обязательства, ночь в аэропорту и прощание с Хосе, которого она никогда больше не увидит, – все это была несбывшаяся жизнь, и происходила она с какой-то другой Олей.

Оля одной рукой прижимала к груди книжку Ричарда Баха, которым теперь зачитывалась. Внимательный Хосе подарил ей экземпляр на испанском: и звенящее слово “Uno” и улетающий прочь с обложки книги самолет яркими пятнами выделяли Олю из толпы в старом саратовском аэропорту. Чемодан на колесиках, полосатый, украшенный платком, купленным в одном из барселонских бутиков на аванс, выплыл на ленте выдачи багажа, и Оля стала еще более заметной. Таксисты на выходе учуяли что-то новое, что-то другое, они знали, что деньги пахнут, и, как они выглядят, тоже знали, и Оле пришлось распихивать назойливых водителей новеньким чемоданом, чтобы прорваться к автобусной остановке.

Когда район СХИ скрылся за поворотом, Оля выдохнула. Автобус-гармошка вез ее в центр, где она пересядет на трамвай и доедет до родной улицы Азина, а там она… Оля не представляла, что она сделает, когда окажется «там». Бандитов она ни разу в жизни не видела, а самым опасным ее знакомым был тот самый Азат, которого раньше никто не воспринимал всерьез. Мысли путались и перескакивали с одного на другое: то Оля вспоминала, сколько денег осталось от ее аванса, который Седой выдал ей буквально накануне побега, то возвращалась в Барселону, и перед глазами у нее вставало лицо Хосе, увлеченно рассказывающего о Гауди, то она снова думала о брате и родителях…

Город лавиной накрывал Олю, забирал себе ее барселонские воспоминания, просачивался в уголки памяти, высвечивая другое – снова Сан Саныч, Огарев, цирк. Снова Влад и детская глупая вражда. Снова папа с мамой, которые никогда ее не понимали. «Это твоя жизнь», – говорил ей город с разбитым асфальтом, ржавеющими скрипучими трамваями, тополями, которые протыкали небо острыми верхушками, и снежными сугробами высотой ей по пояс. «Это моя жизнь?» – спрашивала себя Оля, всматриваясь в снегопад, и почему-то вспоминала жителей Барселоны, которые фотографировали снег на вершине Монтжуика.

Дверца трамвая сложилась, редкие пассажиры потянулись на улицу. Оля последовала за ними. На остановке она замерла. Над ней нависал дом – и каждую надпись в его подъездах, каждый скол или выбоину на ступеньках и каждую занавеску в окне она знала наизусть. Если бы дом номер 55 по улице Азина вдруг согнул свою каменную спину и приобнял Олю, она бы не удивилась. Ее город и его жители видели иллюзии и давно верили в них – и иллюзии эти были похлеще тех, что Огарев показывал на манеже. Она вошла в подъезд. Ее никто не остановил. Двор показался ей пустынным и безлюдным. И только с торца дома стояла незнакомая машина – тонированная иномарка без номеров. Оля заприметила ее и сразу все поняла. По лестнице она бежала, а не шла, и в квартиру свою ломилась так, как будто за ней действительно гнались. Толик распахнул дверь и втянул дочь в прихожую. Она, чуть не уронив чемодан, ввалилась в квартиру и, дыша, как после самого долгого своего номера, залепетала про машину за углом.

– Я знаю, – с нажимом ответил папа. – Знаю.

– Где Влад?

Толик махнул рукой на комнату мальчиков. Оля бросила чемодан, стряхнула с плеч куртку и направилась к двери.

– Братик, миленький! – Она скреблась в дверь его комнаты. – Открой.

Дверь молчала, только шуршали за ней какие-то бумажки. Влад, как в детстве, утащил в комнату все конфеты, которые нашел.

– Дай я.

Отец отодвинул Олю от двери и рванул на себя ручку. Дверь заскрежетала, взвизгнул замок, оторванная ручка осталась в руке у отца, и щеколда, ничем не обремененная, хрустнула в последний раз. Дверь качнулась и медленно, со скрипом, отворилась.

Оля робко шагнула вперед. В комнате сгустился запах подтаявшего шоколада. Влад сидел за столом. Лицо его, круглое, похожее на алый елочный шарик, было таким же обросшим, каким его видела Оля перед отъездом в Барселону. Он шелестел фантиками, перебирая их в пальцах; фантиков собралась целая гора. Видимо, Влад выгреб у матери из шкафов годовой запас конфет. «Рот Фронт», ирис «Кис-кис» и «Ромашка», «Аленка» и «Мишка на Севере». Оля попыталась вспомнить, давали ли ей когда-нибудь столько конфет. И вспомнить не смогла.

– Долго будешь с ума сходить? – Бас отца заставил Влада замереть, и конфетка, которую он мусолил во рту, глупо оттопырила ему щеку.

– Па, теперь я сама, – пробормотала Оля.

Оля смотрела на брата и понимала, что это не он, а лишь то, что от него осталось после «дела», на которое он в надежде на большие деньги побежал за Азатом.

– Влад. – Она выдержала паузу. – Что ты видел?

Влад вздрогнул и посмотрел на сестру. Фантик в его руке хрустнул, Влад крепко сжал его в кулаке, фантик замолчал.

– Труп, – отрезал брат.

Оля вытаращилась на Влада, а тот продолжил теперь уже себе под нос.

– Вместе же учились, вместе же начинали, – бубнил Влад и похрустывал оберткой.

Оля присмотрелась. Обертка оказалась от конфеты «Ласточка». Синяя птица разбросала острые крылья по золотой бумажке и сулила счастье всем, кто купит хотя бы полкило. В ее детстве это были самые невкусные конфеты.

– Еще был взрыв подъезда год назад, – продолжал брат, как будто не рассказывал ничего особенного. – Была перестрелка в ресторане, но это… – Он запнулся. – Сегодня я все. Больше так не могу.

Оле показалось, что Влад всхлипнул. Только показалось, потому что глаза Влада, отекшие от бессонных ночей, оставались сухими. Это были высохшие глаза. В них не могло прорасти слез – сухая земля не дает всходов.

– Это не мой сын, – не выдержал отец, выходя из комнаты. – Это все делал не мой сын.

Оля не обернулась. Она смотрела на Влада, и ей почему-то не хотелось от него отходить, не хотелось следовать за папой, кричать и кидаться в брата фантиками, как сделала бы в детстве. Они выросли, и для обид не осталось места: все места в их трамвае оказались заняты – людьми, проблемами, переездами. Обиды должны были сойти на следующей остановке и никогда больше не ездить их маршрутом. Она подошла к столу, прошуршала фантиками и нашла целую конфету. Развернула ее, съела.

– Что сделал Азат, Влад?

Влад молчал. Оля опустилась рядом на корточки и уперлась подбородком в колени, словно желая, чтобы коленные чашечки растрескались от напряжения, и даже стукнулась подбородком о них. Коленкам и подбородку было больно. Боль давала Оле понять, что ей все еще есть что терять.

– Те, кто его убил, придут сюда?

– Дура, – вздохнул Влад, глядя на сестру и пододвигая к ней конфеты. – Съешь еще.

Оля улыбнулась. Настоящий Влад, ее брат, никогда бы ей ничего не предложил. Она взяла со стола еще конфету и, разворачивая обертку, долго молчала. Как это было глупо – сидеть и есть с ним сейчас конфеты, как будто лучшего времени не нашлось!

– Ты все это видел? Как они его там?.. – Она не смогла договорить, конфета застряла, и Оля, превозмогая боль в глотке, еле ее проглотила.

Влад замотал головой:

– Видел, как тащили его, и всё.

В подъезде слышались шум и ругань. Во входную дверь уже молотили – нещадно трещали под монтировкой доски и рвалась обивка. Что-то кричал в коридоре отец.

Оля оглянулась на дверь, а когда снова взглянула на брата, то наконец увидела главное: Влад держал большое черное блестящее кольцо, возникшее непонятно откуда, держал двумя руками, как новичок держит руль. Оля была готова поклясться, что мгновение назад его не было! Это было то самое кольцо, потерянное Олей в шапитоне братьев Хавьер. Точно оно – здесь, в их квартире на Азина!

– Откуда? – шепнула Оля, глядя на Влада в упор.

– Добрый тигр, – пожал плечами Влад. – И белая чайка. Наверное, я свихнулся, – и он засмеялся. – Но тигр и чайка мне снились, снились каждую ночь, там была ты, и ты постоянно отдавала мне это кольцо. И в последнюю ночь я все-таки его взял, не успел проснуться. Стоило мне спустить ноги с кровати, как оно выкатилось из-под нее. Я сначала решил, что все, дурка! А потом понял, что это ты, что ты нас не бросила. Меня не бросила. – Влад замолчал.

Оля боялась дышать: она аккуратно разжала пальцы брата и вытащила у него из рук кольцо. В кольце замерцало серое облачко и, кажется, даже заблестели маленькие молнии. Темнота баловалась и гневалась одновременно. Какими же глупыми они все были! Огарев, Сима, она сама. Какими же глупыми!

– Погоди, – прошептала она, поползла на четвереньках и подтянула к себе свой чемодан. В нем среди вещей откопала еще шесть колец.

– Где Артёмка? Мама? – шептала Оля, перебирая в руках кольца.

Влад качал головой. Он давно уже заперся здесь и правда не знал. Но с интересом наблюдал, как Оля готовит кольца к трюку. Она подкинула над головой одно кольцо – совсем для нее невысоко – и поймала, проверяя свои силы.

– Ладно. Ладно, – сказала Оля, пытаясь успокоить скорее себя, чем брата. – Ты будешь ловить кольца, когда я скажу. Вот так. – Она снова подкинула несколько колец в воздух и поймала, а затем протянула ему: – Пробуй.

– Зачем? – прохрипел он, и Оля узнала в нем братца, который испортил ей детство. – Зачем сейчас маяться дурью твоей клоунской? Нужно искать, чем их остановить, дома нет ни хрена, если только ножи с кухни…

Оля не выдержала. Хрустнули пальцы, и она, размяв руку, хлестнула по воздуху кольцом. Кольцо, сжатое в ее маленьком кулаке, стукнулось о грудь брата.

– Затем, что чайка не прилетает просто так и тигр не приходит без повода. Бери и делай, что тебе говорят! – «Хотя бы раз в жизни», – добавила она про себя. – Только вместе получится, понимаешь?

После этих слов Влад посмотрел на нее так, словно видел впервые: прищуренные глаза блеснули в свете лампы и будто бы поверили ей.

– Я видел тигра еще раньше, на снегу. – Влад задумался. – Тогда я решил, что мне показалось.

Оля кивнула.

– Пожалуйста, – попросила она. – Давай попробуем вместе!

Влад принял у нее из рук несколько колец, по-пытался подкинуть, но они раскатились по полу. Брат с сестрой ползали и собирали кольца, пока входная дверь скрипела и гнулась под ударами, обещая вскоре впустить гостей.

– Надо не так, – пробормотала Оля. – Надо как Огарев. Он бросал мне мячи с воздуха…

В коридоре раздался грохот, и сразу за ним – топот ботинок. Входная дверь провалилась в коридор, и Оля, обернувшись, увидела в дверную щель, как несколько мужчин перешагивают через порог, топчут и мнут ботинками дверную обивку и как один из них бьет по лицу ее отца.

– Нет времени!

Оля почти вырвала у Влада кольца и выкинула в воздух одно за другим. Подкидывала и ловила, отправляла кольца под потолок, подкручивала и задерживала дыхание, прежде чем снова ощущала крепкую дугу кольца в ладони.