Текст книги "Философия игры, или Статус скво: Философские эссе"

Этот день – Победы!

Часть 1

Заметки по поводу 50-летней годовщины Победы в Великой Отечественной войне, актуальные и сегодня.

К сожалению, мы живем в переходную эпоху. На наших глазах происходит переосмысление истории – как отдаленных событий, так и свершений совсем недавнего прошлого. Само по себе это совершенно естественно, если рассматривать переакцентировку как следствие смены поколений. Однако так уж получилось, что меняются не только поколения, но радикально перестраиваются системы ценностей. А такое случается в жизни народа далеко не каждый день.

Новый ракурс, новое видение исторического прошлого характеризует и новые идеалы. Логика эволюции духовных идеалов – это особая тема, и не она является предметом моих размышлений. В контексте смены эпох меня будет интересовать меняющееся на наших глазах отношение к, казалось бы, бесспорному: к подвигу дедов и отцов, к Великой Победе во второй мировой войне (для нас – Великой Отечественной). Сам факт войны и ее исхода отменить невозможно. Однако можно изменить к нему (факту) отношение. Принцип исправления прошлого хорошо известен: если чего-то не было, но очень хочется, чтобы оно было, почему бы ему и не быть?

Все чаще раздаются голоса, что это была «пиррова победа», что одержана она была «слишком большой ценой». Причем, речь идет не об отдельных мнениях чудаков от истории, а о массированной идеологической кампании. Среди высоколобых интеллектуалов, поборников мира и сытой жизни, становится дурным тоном сколько-нибудь пафосный отзыв о «нашей» победе. Свидетельств тому великое множество. Сошлюсь лишь на многочисленные публикации бывшего чекиста, ставшего перебежчиком и писателем, некоего Суворова, который уже «там», на Западе, догадался, что победы-то никакой и не было. Автор не щадит ни себя, ни нас. Истина, что называется, дороже. Выясняется: феномен Великой Победы – это детище мощной брежневской пропаганды. Это – искажение реальной победы, которую на самом деле было сложно отличить от поражения. Если бы не хитроумные указания тов. Брежнева, то еще неизвестно, кто победил бы. Ну, одолела Красная Армия полчища оголтелых фашистов. Делов-то! Это еще не повод говорить об одержанной победе…

«Аргументы» стремящихся вычеркнуть Победу, низвести ее до уровня очередной эффективной пропагандистской «утки» закоснелых в идиотизме «советов» – просты и незатейливы, как сама правда. Двухходовая логика неумолимо ставит вас перед истиной: какие же вы победители, если живете в сто раз хуже побежденных, тайно и явно завидуете им и просто слюной исходите от вожделения попользоваться «их» благами? Вывод неоспорим: так стоило ли побеждать? И уж дураку ясно: гордиться особо нечем. Победой сыт не будешь.

Это, конечно, не логика, а идеологический трюк. Суть его очевидна, но неизменно эффективна: если не удается скомпрометировать идеи (деяния, концепции, идеалы) – надо скомпрометировать носителей идеи. «Как живете, победители?» «Плохо…» «Так зачем было побеждать?»

Всякое великое историческое событие – многогранно, многоаспектно, противоречиво, его невозможно спроецировать на одну плоскость и при этом не исказить. Надо видеть его с разных сторон и уметь вычленять главное. Для этого надо анализировать, а не опрокидывать все в «колбасное» измерение. Надо не перечеркивать свое прошлое, делая стыдливые купюры и образуя «черные дыры», а изучать его. Скажи мне, как ты относишься к своему прошлому, и я скажу, кто ты, и какого будущего ты заслуживаешь. Давайте для начала ответим на вопрос, который, казалось бы, и не вопрос вовсе: кто с кем воевал?

Известно: главными действующими лицами во второй мировой войне были фашистская Германия и Советский Союз (все остальные европейские и неевропейские страны вместе взятые оказались, к сожалению, не в состоянии эффективно сражаться с Гитлером). Что значит – фашистская Германия? Подразумевается ли под фашистской только часть пораженной вирусом нацизма населения страны? Что же делала в это время нефашистская Германия?

Большой соблазн для стремящихся забыть прошлое представить дело так, словно фашисты сражались с коммунистами за мировое господство, а все остальные были невольными свидетелями, не более того. Великая, да еще Отечественная – это недоразумение, красная пропаганда. Народ в этой стычке идеологических монстров не при чем. Людей гнали, как баранов на бойню, а они только и делали, что упирались…

Это центральный, хотя и подспудный, неявный, неохотно акцентируемый пункт всех фальсификаций войны. Пора честно и открыто осмыслить реалии: со стороны Германии, которая поработила добрую половину Европы и заставила ее работать на себя, война была такой же народной и отечественной, как и стороны Советского Союза. В войне участвовали и сражались два народа, и ставка была не победа той или иной идеологической доктрины – а, в конечном счете, право нации на существование. Величайшее историческое испытание национального, общеевропейского и мирового масштаба – вот истинная величина вселенской битвы. Идеология – вообще не может быть первопричиной судьбоносных свершений; точка отсчета всегда – реальные потребности, а идеология лишь аранжирует их, организовывая и направляя национальное самосознание. Идеологии – маскируют причины, вуалируя их поводами, предлогами и лжепричинами.

Победа в такой войне – это величайшее событие в жизни народов СССР. Главная движущая сила в подобного рода войнах – отечественных войнах – не официальная идеология, а нечто гораздо более существенное. В этой войне, если воспользоваться точным выражением Л.Н. Толстого (знавшего, кстати, толк в природе отечественных войн), на Германию была наложена рука «сильнейшего духом противника». Вот это – главное. Все минется – а это останется. Но этот подтекст войны – в упор не замечается.

Празднование 50-летия Победы со всей очевидностью показало: это народный праздник, и никакие идеологические искажения и конъюнктура не могут затмить главного, гнездящегося в глубинах коллективного бессознательного: мы оказались сильнее духом, нас не удалось поработить, сделать нацией второго сорта. На нас напали, и мы вынуждены были драться. И мы – победили.

Это мощный фактор национального самоутверждения, поддержания национального достоинства, консолидации здорового национального самосознания. Я не призываю кичиться победой: в этом так же мало достоинства, как и в том, чтобы пренебрегать ею. И то, и другое – холопство. Но гордиться нам – есть чем, и уж во всяком случае стыдиться – нечего.

Пора перестать быть наивными и испытывать какой-то подростковый комплекс неполноценности перед более благополучными регионами мира. Более благополучный – не всегда означает во всем лучший. Информация к размышлению. 90 % населения ФРГ моложе 25 лет считают, что войну начал Советский Союз, а победу одержали США. Каждый пятый житель страны – не знает о концлагерях (программа «Время» от 27.01.96 г.).

Им – есть что забывать. «Тело» нации, как видим, можно залечить, восстановить достаточно быстро; духовная рана народа – очень сложная и деликатная материя. Еще раз подчеркну: дело не в злорадстве и злопамятстве (это тоже своеобразный – и далеко не самый симпатичный – комплекс неполноценности). Дело, если хотите, в исторической справедливости, в справедливости как таковой. Мы победили – то есть оказались жизнеспособнее, сумели как следует постоять за себя, мы не были унижены. Нам незачем так рьяно стремиться забывать эту страницу своей истории. Умение не стесняться быть победителем надо учиться сочетать с умением достойно проигрывать. Хватит «цивилизованно прозревать» и по поводу и без повода посыпать себе голову пеплом: это именно то, что никак не может вызывать уважение.

Да, сегодня мы живем хуже, чем немцы. Но это еще не повод, чтобы вытравлять из памяти народа его трагическое, но вместе с тем и героическое прошлое. Не надо, как говорится, путать божий дар с яичницей. Я совсем не против колбасы (и как таковой и как символа материального благоденствия): крайне необходимая вещь. Полезный продукт. Я против того, чтобы наличие (или отсутствие) колбасы сегодня считать признаком победы (или поражения) в 1945 году.

Теперь – другая сторона вопроса. Тот, кто обладает самым главным человеческим качеством – чувством собственного достоинства – должен видеть не только то, чем ему следует гордиться, но и то, что будет ему вечным укором. Всякая Великая Победа состоит из множества компонентов, в том числе из целой серии локальных поражений. Поражения, к сожалению, составная часть победы. Кто спорит: цена победы – не пустой звук. Однако не надо путать главное – с неглавным, частное – с общим. Из того, что Победа была тяжелой, кровавой – не следует, что ее не было. Она была – и это главное. Со слезами на глазах – да, но была.

Еще вчера подобного рода настойчивые утверждения выглядели бы, пожалуй, и смешными, словно стремление ломиться в открытую дверь. Сегодня ситуация изменилась. Сегодня попытки удержать победу многим кажутся забавными – но по другой причине. Почему так стремительно обесценивается Победа? Ведь сам факт публичного отрицания Победы, раскалывающий стан победителей, реабилитация отребья, главное достоинство которого состояло лишь в том, что они сражались против «красных», – это явный признак обесценивания, рассеивания сокровенного смысла Победы.

Глубинная причина – переориентация общественного сознания, активное усваивание новой системы ценностей. Какой?

Если сегодняшняя наша социальная катастрофа (имеется в виду развал страны, победившей в войне) явилась следствием «победы» – то стоит ли ценить такую победу, не грош ли ей цена? И если побежденная Германия сегодня могуче набирает темп, а мы находимся у разбитого корыта – то где тут победители, а где побежденные?

Я думаю, читатель узнал неподражаемый стиль мышления: железная двухходовая логика – налицо. Сегодняшним уровнем материального благосостояния мерить вчерашнюю – и вечную – духовную величину – это более, чем невежество. Это чистой воды идеологическое шарлатанство. В сегодняшнем дне незримо присутствует день вчерашний. И совсем не безразлично, был ли этот день днем Победы или Поражения. Нравится нам или нет, хотим мы того или не хотим – мы должны спокойно, без истерики, перестраиваться на марше и строить то будущее, которое выбираем сами. У нас есть свои грехи, за которые мы сполна расплачиваемся сегодня; но это особая тема. Будущее, наше будущее, состоит и из прошлого. Вспомним исторический афоризм: если ты выстрелишь в прошлое из пистолета, оно ответит тебе пушечным залпом.

Те, кто путают причину со следствием, поражение с победой, кто вроде бы ни с того ни с сего заболел историческим дальтонизмом, часто не являются теми коварными умниками, идеологическим диверсантами, за которых их иногда принимают. Не стоит переоценивать их интеллектуальный и духовный потенциал. Все и проще, и сложнее. Они по большей части энергично, и даже воинствующе, отстаивают то, в чем сами не отдают себе отчет.

Победа – это часть прошлого. Нападая на Победу, метят в прошлое. Почему? Если вам наплевать на прошлое – вам точно так же наплевать и на будущее. Что же у вас остается?

Сегодняшний день. Жить одним днем, умри ты сегодня, а я завтра – вот скрытый глубинный посыл нарождающегося нового мироощущения, которое реализует новый социальный заказ. До духовности ли, до идеалов ли людям, озабоченным простенькой не рассуждающей солдатской программой: пожрать и поспать (в самом широком смысле)?

Поэтому великий духовный смысл великой Победы, не имеющий стоимостного эквивалента, оказывается невостребованным. Новые русские, белорусы и их идеологи глумятся над вполне материальным, вещественным смыслом «той войны». Перефразируя известную «жлобскую» формулу, они выставляют претензии «предкам»: если вы такие сильные духом, то почему же вы такие бедные?

Слов нет: убийственный аргумент. Точнее, самоубийственный. Но людям, освоившим лишь двухступенчатую логику, этого не объяснишь.

Справедливости ради бегло отмечу, что не «новые» выходцы из СССР породили идеологию, основой которой является установка на разрыв с традицией, на уравнивание добра со злом, поражения с победой и т. д. Дело в том, что они выступают неофитами того типа сознания и той системы ценностей, которые пышным цветом расцвели в ХХ веке в европоцентристской культуре. «Новые» бодро и азартно внушают нам, что черное – это белое, если очень захотеть. Они выступают активными проводниками «цивилизованной» доктрины, согласно которой нет никаких объективных критериев духовности, нет никаких высших культурных ценностей. А есть только вы и ваше представление о том, что такое хорошо и что – плохо. Вот такой своеобразный «культ личности» и уникальности, точнее, культ того, что новым кажется личностью. Объективно, согласно новейшим воззрениям, только то, что можно потрогать руками, понюхать, съесть или, на худой конец, увидеть и «забалдеть».

Диагноз сформулирован давно: культ потребления. Истоки такой мировоззренческой позиции, опять же, тема отдельного культурологического разговора. Я же клоню вот к чему. Стоит задуматься, выздоравливаем ли мы от бездуховности, которой так долго болели при «советах», или заболеваем новой духовной хворобой, последствия которой далеко еще не очевидны?

Вернемся, однако, к главной теме размышлений. Победа – это, конечно, не все прошлое, но это центральное звено, справившись с которым, новая идеология может развернуться без серьезных помех. Поэтому Победу важно рассматривать не просто как исторически свершившийся факт, а как фактор состояния духа души. И нападки на Победу – это нападки не на даты, цифры и факты, а на систему ценностей, основу которой составляют: свобода, достоинство, честь, совесть, истина. Противостоит этому тоже вечный ряд, определяемый диктатом того, что располагается ниже головы и сердца. Перечислять нет необходимости.

Мало победить, надо жить как победители. И не будет никакого материального достатка, технологических прорывов и информационных революций, если не удастся сохранить чувства победы – чувство спокойного несуетливого достоинства.

Альтернатива проста: если завтра социальный опрос в Беларуси подтвердит, что 90 % белорусов моложе 25 лет будут считать, что войну начал Советский Союз, а победу одержали США, – то это будет означать, что теперь уже мы потерпели Поражение. Но та, Великая Победа, которая досталась нам в наследство, здесь не при чем. Исторический счет будет предъявлен уже «новым». Ведь какие бы они ни были «новые», им на смену придут еще «новее». Так вот хотя бы ради грядущих поколений имеет смысл связать прошлое с будущим.

Формулы успеха не содержат особых секретов. Одна из них: мы победили в Великой Отечественной войне, которая завершилась 9 мая 1945 года. Этот день – Победы!

P.S. Информация к размышлению. Те, кто был свидетелем неофициальных торжеств в ознаменование 50-летия Победы в городе-герое Минске, согласятся: праздник был всенародным, безо всяких натяжек и преувеличений. И «новых» от «старых» было еще сложно отличить.

P.Р.S. Война – это наиболее гнусный способ самоутверждения, если здесь вообще применимо это понятие. Война – это напоминание всем нам, и победителям, и побежденным, о том, как легко мы теряем человеческий облик, как хрупка грань между человеком и его антиподом. Война противоестественна самой сути личности человека: это состояние, когда культура санкционирует раскрепощение инстинктов (иначе говоря, культура как временно отменяет саму себя). Война есть жестокая необходимость, и ее невозможно поэтизировать людям нормальным.

Из всего этого следует: к войне и ее урокам нужно относиться серьезно. В идеале День Победы должен быть самой эффективной профилактикой войны.

Февраль 1996 г.

Часть 2

Правда войны и правда о войне

В чем сегодня видится актуальность заметок девятилетней давности?

Во-первых, Европа продолжает интерпретировать Вторую Мировую как противостояние двух тоталитарных колоссов (это превратилось уже в устойчивую тенденцию), каждый из которых в равной мере претендовал на мировое господство. При таком раскладе сил Европа, старая добрая культурная Европа, оказывается просто бедной заложницей. Ее жалко, а монстров – нисколько. Война была не очень-то и мировая, и победа в ней – дело сугубо частное. Один дракон сожрал другого: где тут повод для радости? Зачем европейским лидерам ехать в Москву на празднование 60-летия победы над фашистской Германией? Европа сомневается. Европа умывает руки и явно понижает статус войны. Это неприятно видеть, но это так.

Во-вторых, правда о войне – вещь, с одной стороны, очевидная, а с другой – неуловимая. Заметки как раз и были попыткой подойти к осмыслению итогов Великой Отечественной, скорее, со стороны очевидности. Что касается неуловимости…

Существует как бы несколько уровней правды, множество ее измерений, которые, как водится, противоречат друг другу – и вовсе не по злобному умыслу или по чьей-то злой воле это происходит, а в силу природы вещей. С этим трудно смириться. Если учесть, что тема войны до предела политизирована и идеологизирована, то становится понятным, что время объективного (в максимальной степени научного) отношения еще не пришло: слишком много живого и личного связано с войной и в нашем обществе, и в Европе, и в мире. Кстати сказать, живое и личное отношение – это тоже грани правды о войне… Но время объективного отношения никогда не придет, если не прикладывать к этому усилия. Неуловимость – это объективность.

В-третьих. Мои заметки как опус, имеющий отношение к культуре, реализованы в русле методологии «очевидной констатации правды». Я не беру свои слова назад. Но я осознаю, что феномен войны невозможно осмысливать только очевидными вещами; это, как ни парадоксально, может привести только к нагнетанию напряженности, а то и к новой войне. Многомерные феномены надо и осмысливать всесторонне. Мне хотелось выразить правду о войне, но я невольно выразил и правду войны (точнее, теперь уже правду отношения к войне): таково сознание моего поколения, людей, родившихся через 10–15 лет после войны.

В-четвертых. Своеобразным показателем меняющегося отношения к войне в обществе является отражение ее в литературе. Это показатель, конечно, не научный, но это чуткий индикатор общественных настроений; процесс обогащения представлений о войне в литературе очевиден как нигде более.

Тема «война и литература» сродни теме «литература и жизнь». Война и литература – связаны между собой неразрывно, однако весьма и весьма противоречиво. Дело даже не в том, что существует великое множество произведений о войне; дело в том, что именно среди них мы обнаружим не просто великие произведения, но творения ключевые для культуры человечества. «Илиада»: вот оно, первое слово, и слово было о войне. Именно «Илиада» во многом является точкой отсчета в мировой культуре. Другое слово, «Слово о полку Игореве»: это уже начало начал славянства. Нам дорого «золотое слово, со слезами смешанное». Праздник со слезами на глазах: вот зачатки диалектического отношения к войне, отлившиеся в неплохую формулу. «Война и мир» – это роман романов, это роман такого класса, что комплименты неуместны; возможно, это просто лучший роман человечества. На лучший роман ХХ века вполне может претендовать «Тихий Дон».

Складывается впечатление, что если бы не было войны, то и литературы бы не было. То ли война рождает литературу, то ли литература не может существовать без войны. Но война и литература – тема вовсе не благостная и отнюдь не однозначная. Это, так сказать, не мирная, взрывоопасная тема. Союз «война и литература» органичен в определенном ключе, в определенном ракурсе, и отыскать его – непростая культурная задача.

Если народ вел справедливую войну (а глас народа – глас божий; там, где народ, – там и справедливость), то это еще не основание считать литературу, в которой отражена такая война, превосходной. Бывают и священные войны, безо всякой иронии. Но строго говоря, и священная война – не аргумент для литературы. Для литературы аргумент – степень художественности, талантливости, гениальности. А предпосылкой высочайшей художественности является (безо всяких исключений) то, что метафорически определяют как глубина содержания. Глубина художественного содержания является характеристикой информационно-концептуальной; следовательно, наличие в произведении, где эстетические параметры приоритетны, духовной (неэстетической) программы является тем обязательным условием, которое является прямым и непосредственным показателем глубины. Духовная программа, данная нам в ощущениях (эстетически отраженная и воспринятая), – вот святая святых произведения. Еще проще: все упирается в масштаб личности творца, которая (личность) задает масштаб художественного мира. Применительно к данной теме это означает: скажи мне, насколько всесторонне ты видишь войну, и я скажу, какое произведение может получиться.

Такая глубина содержания не задается войной автоматически; дескать, не надо ничего выдумывать, просто опиши страдания – и все: они скажут сами за себя. Предметом литературы никогда не были страдания, даже не страх и героизм сами по себе, и даже не душа; всегда и только – природа человека (которая, как часто кажется, коренится в душе). Поэтому война для литературы – это «находка» в том смысле, что ставит человека в экстремальные, пограничные условия, где проблемы плана экзистенциального обнажаются до своей первородной глубины и до страшного просто. Не война страшна, а человек. И не война задает глубину, а последняя раскрывается в обстоятельствах войны. Иначе сказать, война становится способом раскрытия глубины, а не самим содержанием.

Поэтому сразу следовало бы развести разные функции и возможности литературы: изображение войны как бед народа, как иллюстрация патриотизма, как, если угодно, социальный заказ – это одно (это, так сказать, план очевидный); а война как условия, в которых раскрывается природа человека, как предпосылка экзистенциальной ситуации – это несколько иное (это установка на многомерность, тяготеющую к объективности).

Большие художественные возможности возникают тогда, когда удается связать войну и природу человека. Это и становится темой литературы, ибо это подлинно культурный поворот темы. Сама же война – это вовсе не литературная тема, поскольку личность здесь теряется, а если не теряется и выдвигается на первый план, то война как тема неизбежно отходит на второй план. Такова диалектика средств изображения и сути изображаемого.

В связи с этим уместно вспомнить если не закон искусства, то литературную заповедь. Существует выражение: смерть миллионов – статистика, смерть одного – трагедия. Хочешь показать трагедию всех – покажи трагедию одного. Лермонтов, который полемически обнаружил Героя Времени в миру, как частное лицо, а не на войне, как защитника народа, в своем романе обронил: «История души человеческой, хотя бы самой мелкой души, едва ли не любопытнее и не полезнее истории целого народа, особенно когда она – следствие наблюдений ума зрелого над самим собою и когда она писана без тщеславного желания возбудить участие или удивление».

Есть еще одна грань войны, связанная с природой человека. Война в известном смысле является естественной составляющей человека, вообще всего живого; единство и борьба противоположностей: это ведь тот самый предмет литературы, где борьба порой переходит в войну. Война становится, так сказать, атрибутом «мира». Или иначе: война и мир – это метафора единства и борьбы противоположностей, это противоречивое (нормальное) состояние духовного мира. Война в этом контексте становится единственной дорогой к миру, и даже «механизмом» прогресса: через «микровойну», через борьбу противоположностей осуществляется всякая, в том числе духовная, эволюция.

Все это вовсе не так отвлеченно, как могло бы показаться. Обратимся к эпопее Л. Толстого «Война и мир». В данном случае важно отметить, что Толстой заставляет воевать, конфликтовать Запад и Восток – не столько в географическом, сколько в символическом значении; если уж быть совсем точным, то субъектами противостояния становятся рациональное начало, присущее «Западу», западному типу отношения к миру, и начало душевно-психологическое, русское («восточное» по отношению к западу). За Отечественной войной 1812 года скрывается особая, невидимая война, выплескивается наружу столкновение двух культур: тип освоения жизни «от ума» и от того, что умом не понять: «от психики». Толстой прямо и недвусмысленно встал на сторону иррационально-душевного «постижения» смыслов бытия (если подобное непосредственное усвоение смыслов через их «сопряжение» можно назвать постижением). Именно такое «Бородино» интересовало Толстого, именно такое «Бородино» лежит в основе его универсальной концепции. Поле битвы – «человеческое измерение», противоборствующие стороны – психика и сознание.

Условно этот вектор в развитии культуры можно назвать «социоцентризмом», имея в виду мировоззренческий приоритет народного (опирающегося на душевное, которое сплачивает, объединяет) над личным (которое является результатом «разумного» отделения от душевно-народного). «Мысль народная» здесь выступает как путеводная иррациональная установка. Это литература, в центре которой народ и герой, а не личность.

Конечно, подобный опыт постижения мира и человека через войну не мог остаться незамеченным в эпопее Шолохова «Тихий Дон». Если брать, так сказать, «внешний», видимый невооруженным глазом план (концептуально, конечно, невооруженным), то мы наблюдаем гражданскую войну, войну русских с русскими. Историческая и духовно-национальная основа, как и в случае с эпопеей Толстого, не вызывает сомнения, и она в известном смысле самоценна. Однако по существу конфликт, интересовавший Л. Толстого, а также Пушкина, Достоевского (чтобы закрыть вопрос, прибегнем к категоричности: всех без исключения корифеев словесно-художественного творчества), переносится внутрь, в границы одной личности, целой и неделимой. Здесь Бородино – вся Россия, все русское. Внутренний конфликт, окончательно закрепленный в качестве культурной традиции, осознается как личностно продуктивный и, если угодно, эпохальный. Личность становится моментом вселенной; хочешь говорить о народе или о людях вообще – говори о личности.

Что значит – ум противостоит душе? В этом случае личность выступает как враг самой себе, русские – русским же; война, к сожалению, продолжает оставаться культурно узаконенным способом разрешения конфликта, способом выяснения отношений (на деле превращаясь в способ самоуничтожения, причем, не только русских – всех людей вообще). Происходящее с одним человеком, с Григорием Мелеховым, становится моделью того, что в принципе может произойти – и происходит сегодня – со всеми. В этом контексте эпопея Шолохова становится символом и знаком целой эпохи.

Достаточно ли сказать, что эпопеи Л. Толстого и Шолохова – о войне? Нет, конечно. Более того: они в принципе не о войне.

Вести серьезный разговор о произведениях, в которых отражена Великая Отечественная война, можно в определенном культурном контексте, ибо это частный случай общей проблемы «война и литература».

Произведений о войне много, но произведений, ставших знаковыми, – как всегда, по пальцам перечесть. Я бы сказал так: Великая Отечественная война поставила литературу в трудное положение, ибо выразить масштабность такой войны – дело вовсе не простое. Это своего рода культурный подвиг. Мало сказать, что это была не рядовая война; это была именно Великая, глобальная, мировая война, война натуры против культуры. Любой мыслимый конфликт можно представить себе в рамках этой войны. Одно из главных противоречий этой войны заключалось в том, что личность, уникальная личность, центр и средоточие культуры, самой логикой событий превращалась в песчинку, в «ничто». Идеология фашизма, опиравшаяся на «закон джунглей», целенаправленно превращала человека, носителя этой идеологии, в животное. Неудивительно, что захватчик стремился превратить «население оккупированных территорий», особенно восточных, в подобие скота: по себе судили о других. Это была война против гуманизма, где вытравливалось веками накопленное человеческое; это была, так сказать, глобальная антикультурная акция по наведению «нового порядка». Высшим достижением культуры с помощью интеллекта, инструмента культуры, пытались сделать низменное в человеке: это не что иное как попытка подрыва гуманистических устоев, самая настоящая антикультурная революция. Ведь дело не сведешь к тому, что фашисты стремились истребить евреев, славян и вообще всех тех, кого они причислили к «низшей расе». Вначале они истребили все человеческое в себе, они же и стали первой жертвой ими развязанной войны. Это была война, в том числе, и против самих себя – в принципе против всего человеческого и культурного, где бы оно ни находилось. Таков трудновообразимый масштаб этой войны, таково ее «человеческое измерение».

Те, кто победили в войне против фашизма, навсегда заслуживают памяти и уважения. Это тот редкий случай, когда пафос не просто уместен и оправдан, но и необходим. Чтобы сохранить себя как личность, надо стать героем, отказаться от всего личного в себе: это императив особой исторической ситуации. Война и личность, война и «персоноцентрическая ориентация» – вещи трудносовместимые, но когда их все же удается совместить – появляется нечто достойное внимания. Сразу же стоит отметить, что эта тенденция – совместить войну и природу человека – обозначилась с момента появления литературы о войне (хотя и не получила развития). Она отчетливо проявилась в произведениях В. Быкова, Ю. Бондарева, В. Астафьева, Э. Казакевича, Б. Васильева… В литературе подобного типа в центре – именно личность, а народность и героизм – способ ее проявления, но не самоцель.

Нас, однако, будет интересовать повесть В.П. Некрасова «В окопах Сталинграда» (1946) – и не в качестве одной из первых книг о войне, а как особый тип литературы о войне: как образец правдивого (очевидно правдивого!) отношения к войне, имеющего социоцентрическую направленность. Всегда востребованная военная тема реализовалась через тяжелую литературную судьбу военной прозы, как ни странно. Правда о войне с самого начала оказалась вещью тонкой и многоликой; с одной стороны, она очевидна, с другой – никак не дается в полном объеме.

Некая непосредственная, не умом, а честным чувством улавливаемая правда, отражена в этом произведении бесспорно. Будни войны, чувство жизни, страх смерти, надежда, боль – все это правда. Более того, у повести Некрасова репутация первой правдивой книги о войне. «Такие книги пишутся по свежим следам и на одном дыхании», – заметил сам автор. Какие же книги «пишутся по свежим следам и на одном дыхании?»