Текст книги "Философия игры, или Статус скво: Философские эссе"

А может быть, я и рифмую зря?

Следующую цитату из моей работы 1999 г. «Парамонов: «КОНЕЦ СТИЛЯ» – конец мышления?», посвященной культурологическому анализу нашумевшей книги философа Бориса Парамонова «Конец стиля», можно считать сквозным эпиграфом, данью культурной традиции; можно – приглашением к серьезному разговору; а можно – в самом феномене автоцитат (в широком смысле: цитат не только текстовых, но цитат из умонастроений, мироощущений, мировоззрений) разглядеть печальную траекторию «на круги своя», потому печальную, что культура роковым образом состоит из архетипов-повторений.

«На круги своя» – это и есть очередной шаг вперед?

«Вперед!» – возопил Сизиф и с восторгом покатился вниз?

«Всякий очень культурный человек, а тем более человек, всю жизнь „по призванию“ ковырявшийся на ниве культуры, не может не испытывать глубокого разочарования, глядя на выращенные им плоды. Даже у мастеров культуры – жалок результат, что уж говорить о рядовых тружениках, серых рыбах-с. Натурально, хочется плюнуть в морду культуре за профуканную жизнь. Культура – дура, вот и культуротворец чувствует себя в дураках. С кем поведёшься… „Что мне „это“ дало?“ – лежит в подтексте плевка. Чувствуешь – я бы семижды семи раз выделил это слово: не понимаешь, а чувствуешь – себя обманутым, словно жизнь, какая-то настоящая, завидно содержательная, прошла стороной, пока ты там ковырялся. «И вдруг мелькает мысль-заря: а может быть, я и рифмую зря?» Это Маяковский. А вот Парамонов: «Вопрос ставится: а зачем романы писать?» («Рэпперы в Дарлингтон-холл»).

Другая жизнь проходит на какой-то другой ниве. Возникает желание свести счёты, разоблачить грандиозную мистификацию («сама культура "карикатурна"», там же, в "Рэпперах"), а на эту благую цель жизни не жалко. Мне отмщение, как бы, и аз воздам.

Такова логика чувств.

Понимаешь-то совсем иное (если способен понимать: тут никакой репрессии): что никакого обмана и не было. Просто сама жизнь человека есть жестокая мистификация (по меркам человеческим, разумеется): вся культура есть отрицание белокурой бестии, но живёт эта самая культура именно за счёт бестиарности. Поняв закон жизни, ещё больше уважаешь культуру, ненавидя и любя. Словом, в своём святом гневе супротив культуры бывшие создатели культурных ценностей, культуртрегеры, оказываются в положении этаких шалунов: малыш уж отморозил пальчик (или там что-нибудь ещё), ему и больно и смешно. У него «вавка», рана, нанесённая культурой».

Прошло целых 11 лет, а я с удовольствием подписываюсь под каждым своим словом. Но Сизиф, строго говоря, здесь не при чем; Сизиф, бледная художественная тень диалектики, – вообще пройденный этап, еще тогда, в Древней Греции раз и навсегда пройденный, и жалкая реанимация мифа Сартром стала не триумфом философии, а выражением все того же разочарования в культуре.

Я подписываюсь под каждым своим словом, но вместе с тем под несколько иным содержанием. Что я имею в виду?

Раньше я считал, что разочарование в культуре является чем-то вроде кратковременной «позорной» слабости, вызванной затмением рассудка, которую приличным людям должно скрывать, по крайней мере – уж точно не выносить на публику, не разводить сырость-плесень при всем честном народе. Публичная слабость, кроме всего прочего, – смешна. Что может быть унизительнее и, следовательно, страшнее для человека с чувством собственного достоинства?

Сегодня я считаю, что разочарование в культуре – удел именно преданных культуре людей, и это может быть проявлением силы, а не слабости.

Иными словами, разочарование разочарованию рознь.

Разочарование в культуре мыслящих людей, творцов культуры, по моему глубокому сегодняшнему убеждению, – весьма продуктивный и вовсе не надуманный культурный сюжет.

Для начала: что есть культура?

Это сознательное духовное движение от человека к личности в направлении ценностной триады «Красота – Добро – Истина», движение, которое не блокирует бессознательное в человеке, но перестает считать его непобедимым и фатально определяющим в делах человеческих.

Тот, кто всерьез относится к культуре, не может сегодня не стать пессимистом (в разной, конечно, степени). Когда я сегодня слышу бодрые слова из сакральной обоймы – духовность! истина! совесть! добро! счастье! личность! литература!! писатель!!! – я начинаю нервничать. Дело в том, что я им не верю, этим правильным словам. Я воспринимаю их как циничную спекуляцию на святом. Сами по себе слова стали беспомощными, они утратили свой изначальный смысл, и если они произносятся как пустая мантра «по случаю», то становятся не защитой культуры, а издевательством над ней. Слова звучат не правильно, а прикольно.

Речи дураков от культуры – это провокация. Те, кто верит в содержание слов и, соответственно, пытается жить в культурном пространстве, употребляют слова из культурной парадигмы с иной интонацией, в ином контексте – короче говоря, эти достойные люди говорят с болью и раздражением. Вообще стараются не произносить их всуе, ибо: в доме повешенного не говорят о веревке. Не принято.

Хочется вспомнить известную цитату одного из наиболее одиозных и антикультурных персонажей новейшей эпохи, тотального ефрейтора: когда я слышу слово культура, рука моя тянется к пистолету. Это были наивные речи демонизированного романтика. Смешно, как рык Карабаса-Барабаса (сегодня, понятно, смешно; тогда было не до смеха). Лучшим пистолетом стала свобода, которая прежде всего оказалась востребована как свобода не быть личностью. Ефрейтор до мозга костей не мог себе даже вообразить подобного: не надо стрелять в культуру, достаточно просто перестать ее защищать – и массы, в интересах которых культура и затеивалась, сами расправятся с нею. Гибель свою культура приняла не от рук варваров, не в результате открытой войны против культуры, а посредством культурного завоевания – свободы (доставшейся, правда, в руки безмозглых варваров).

Это ли не инфернальный сюжет! Творцы культуры со слезами на глазах отворачиваются от нее, а пустозвоны под барабанный грохот правильных речей просто ее добивают. Как тут не обратиться к философии зла, которая сплошь и рядом рядится в философию добра, духовности, счастья…

Думаю, разочарование творцов в результатах собственного подвижничества – это не персональная проблема. Точнее, это персональная проблема, за которой стоит универсальный закон, а именно: разочарование в культуре становится формой разочарования в человеке. Личность не верит в то, что у нее есть будущее. Вот почему бодрая барабанная дробь бойких культурдилеров и культуртрегеров – это гнусная смесь провокации, профанации и глупости, которая подается под соусом оптимистического елея. Иуда Искариот – просто Иисус Христос по сравнению с легионом штатных оптимистов.

Чтобы двигаться вперед, чтобы культурный прогресс не останавливался, надо назвать вещи своими именами, а не наводить тень на плетень. Полоумный оптимизмо-пессимизм сегодня – это ментальная реинкарнация Сизифа. Это давно не свежий, то есть попросту протухший, оптимизм религиозного толка. Это не духовный акт личности, а именно бездуховный, бесознательный акт не умеющего думать человека – более того, презирающего сам акт мышления.

Вера в культуру оборачивается неверием в человека: вот вам еще один инфернальный сюжетец.

И об этом не стоит говорить с улыбкой на устах. Как минимум, это подло.

Горькая улыбка – это совсем другое дело.

* * *

Можно вспомнить Льва Толстого, автора «Войны и мира» и «Анны Карениной», «отрекшегося» от своих знаковых для культуры творений, от самой культуры и во имя народа опростившегося до азов. Это весьма поучительная история, современная притча, если угодно. Но Толстой временно отрекся именно от культуры в пользу темного, не достаточно просвещенного народа. И пошел его просвещать, чтобы повысить его культурный уровень. Народ достоин того, чтобы читать «Войну и мир», величайший роман всех времен – вот цель и сверхзадача подобного просвещения. Благородная, конечно, задача, слов нет.

А я настаиваю: вектор «от личности – к народу, к простому человеку» можно и нужно трактовать как закон регресса культуры. Почему?

Да потому что «от человека из народа – к личности» (от натуры – к культуре, от психики – к сознанию) является законом культурного прогресса, законом сохранения информации.

Познавшие культуру, вынуждены принять к сведению и сопутствующее открытие: культура недоступна массам. Вырисовывается нехорошая альтернатива: предавать культуру – недопустимо, ибо она есть соль жизни; жить ее миражами – глупо, то есть некультурно. Как быть?

Всякого усомнившегося поджидает роковой соблазн: а нельзя ли как-нибудь, руководствуясь мыслями о сохранении культуры, эту самую культуру опустить, принизить, а духовный уровень народных масс чуточку подтянуть? Наладить этакое встречное движение. К обоюдному удовольствию. Чтобы, как водится, и волки культуры были сыты – и овцы жизни целы (дабы не раздражать массы, формулу можно осовременить, так сказать, бросить массам кость: и волки жизни сыты – и овцы культуры целы). Хотя бы до известной степени сыты и целы. Чем не благое намерение, наиболее эффективный инструмент философии зла?

Именно этот сюжет, как мне кажется, воплотил в своей жизни Л. Толстой, решивший, что приличный человек тот, кто «зависит от народа».

Формула разочарования Толстого приблизительно такова: я верю в народ, и верю в культуру – но пока (временно, конечно) не верю, что культура может заинтересовать народ; следовательно, я должен сделать все возможное, чтобы максимально сократить космическую дистанцию между развитием народа и уровнем культуры, который достигнут благодаря личностям, вышедшим из народа, но оторвавшимся от него.

Это романтическое кредо не сработало. Точнее, оно сработало, но вовсе не так, как рассчитывал культурный герой Толстой. Народ так и не читает, и вряд ли когда-нибудь станет читать блистательный и сложнейший шедевр «Война и мир». Почему?

Еще чего. А зачем?

Сегодня на смену мягкому, гуманистическому разочарованию Толстого, который, по сути, пенял, дидактическим пальчиком грозил сторонам экзистенциального конфликта, хмурясь в бороду (и всем было не страшно, а жутко весело), пришло разочарование жесткое и, похоже, тотальное. Повторю: вера в культуру оборачивается неверием в человека, а неверие в человека приводит к разочарованию в культуре; разочарование в культуре становится формой разочарования в человеке.

Закон разочарования в культуре – это информационный закон, психологический и гносеологический аспекты которого живут своей отдельной жизнью. Психологически закон рядится в элегантные, классического покроя одежды добра: мы хотим как лучше, давайте жить дружно, возьмемся за руки, друзья – таковы программные хиты нашей не богатой на духовные искания эпохи. Гносеологически доброхоты пытаются «белой и пушистой» религии придать черты жесткой науки, а в злой науке (в той же философии, например) обнаружить колоссальный религиозный потенциал мягкосердия, радуясь предсказуемому результату: когда никто ничего не понимает, гораздо проще внедрять культуру в массы.

Культура как высокий грандиозный обман: вот культурный и актуальный поворот темы. Говоря современным языком, культура превращается в проект. И тут уже все зависит не от личности и не от народа; все зависит от менеджера. Плохая, то есть неэффективная культура, – означает всего лишь: вам не повезло, попался плохой менеджер. Раскрутим слоганы, внедрим в массы, заразим их психозом милосердия – и массы помягчают, потеплеют, куда они денутся, родимые.

Именно так: не хотят читать и думать – будем травить их милосердием. Мало не покажется. Пусть кормятся с руки фокусников, обращающих камни в хлеба (то бишь культуру – в миражи и фантомы). Если их не победил Лев Толстой, их никто не победит.

Значит – закормим.

Долой культуру!

Даешь хорошего менеджера, размахивающего хоругвями милосердия!

Милосердие: вот ключевое слово, которое превратилось в беспомощное и лживое кредо приличного человека сегодня.

Почему же беспомощное и лживое?

Да потому что фактическая культурная капитуляция выдается за веру в высокую культуру.

Я изо всех сил верю в то, во что давно уже не верю. Это что?

Это фарс. Культура как проект – это фарс. Узнаете? То, что начинается как величаво-героическое неизбежно оборачивается фарсом. Закон культуры от менеджера.

* * *

В рамках проекта «культура как высокий грандиозный обман» противоречивым, хотя и внятно-враждебным, отношением к культуре помечены два околокультурных движения: во-первых, активная десакрализация культурных символов (отсюда с завидным постоянством нападки на Пушкина, начало которым в нашу эпоху было положено небезызвестными «Прогулками с Пушкиным»); во-вторых, активная сакрализация антикультурных символов (наиболее одиозное, конечно, – признание «Черного квадрата» искусством), демонстративное внимание к писателям второго сорта как к новым культурным героям (Сорокин, Улицкая и иже с ними). Кстати, упомянутая выше книга Б.М. Парамонова целиком и полностью посвящена десакрализации культуры (и одновременно сакрализации натуры, жизни).

Разочарование в культуре становится не только признаком сегодняшнего культурного климата, но и стратегией, которая формирует наше счастливое массовое завтра. Наше счастливое избранное вчера, когда само сомнение в целесообразности культуры было принято выражать в форме аристократического недоумения, одним движением брови («или для вас Аполлон Бельведерский хуже печного горшка?»), потому и кажется веком золотым, что народ и культура были разведены. Как только народ подпустили к культуре, «черный квадрат» стал искусством, Аполлон Бельведерский – голым дядькой. Печной горшок отдыхает.

Философией разочарования в культуре, разумеется, становится философия зла. Дьявольсие козни – это козни психики, натуры, которая научилась прикидываться культурой. «Бог» в этом контексте полюсов становится проекцией разума, сознания, культуры, личности.

Чем не концепция новой «Божественной комедии»?

И никакого «сурового Данта» не надо, боже упаси; достаточно одной только неподражаемой госпожи Елинек, Нобелевского лауреата 2006 г. с ее кокетливой мантрой «человек – это звучит подло». Подлость, разумеется, можно компенсировать только бессмысленным милосердием, чем же еще? Подразумеваем подлость – кричим милосердие. Чтобы никто не догадался. Типа «держи вора».

Об этом, о жгучем милосердии, на все лады поет, в частности, современная птица Сирин писательница Улицкая. Народ читает и плачет, утирая сопли квадратиками носовых платков, на которые наколоты профили модного нынче Пушкина с гордо поднятой бровкой: «зависеть от царя? зависеть от народа?».

Подлость вперемешку с милосердием – вот сермяжный лауреатский рецепт. И все, и уже аплодисменты в теплой зале с хрустальными люстрами, переходящие в овацию. Всем по Нобелю. Немедленно.

* * *

Тут самое время перейти на личности – то есть обратиться к себе, любимому.

Хорошо, культура как проект – это плохо. Выходит, приличный человек, по-твоему (то есть, по-моему), должен остаться один на один с разочарованием в человеке? Один на один со своей никому не нужной честностью типа Истина? С Аполлоном? Пусть все провалится в тартарары – а я таки натешусь своей честностью приличного человека? Там, где абсолют, – там торг неуместен? Диктатуру желудка в панаме, набитого милосердием, диктатуру натуры сменить на диктатуру культуры? Или сгинуть – или пропасть? Или – или?

Где позитив, алло?

Зачем же тогда романы писать (это я о себе: я же романы пишу, не писал – а пишу, пописываю, не отрекаюсь)? Ведь роман – это культурный проект. Не так ли?

А затем, что разочарование в культуре пока что является высоким ностальгическим переживанием, культурным по своему генезису, является категорией культуры, а не констатацией «медицинского» факта. Если бы я действительно разочаровался в человеке и, соответственно, культуре, то ни романы, ни эссе писать смысла бы не было. Смерть она и есть смерть: молчание. Далее – ничего.

Реальное разочарование в человеке означает разочарование в жизни. Это в принципе невозможно, ибо не философское это дело – следовательно, антикультурное. Вот почему разочаровываться можно в чем угодно – это только на пользу культуре. В конце концов, разочарование в человеке становится мощным культурным импульсом, мощным фактором развития культуры. Сизифу и не снилось.

В культуре, очевидно, важнее не чем ты разочарован, а чем очарован.

Разочарование в человеке как мировоззренческо-психологический феномен, как клинический диагноз несовместимо с жизнью, и потому лишает разговор о культуре и человеке содержательности.

Я вовсе не хочу сказать, что разочарование в человеке является неким игровым сценарием или продвинутым перформансом кучки интеллектуалов, запущенным в производство с благой целью запугать народонаселение концом не только стиля, но и света. Глядишь, прозреет народ – и читать бросится сломя голову. Нет, разочарование в человеке не задумка культуры как проекта. Это реальное переживание, реальное мироощущение, у которого, к счастью, нет философских перспектив. Перспектив нет, а тупичок – есть. Ведь сердцу не прикажешь, верно?

Разочарование в человеке «от души» – часть правды. Разочарование в человеке как мировоззренческий (культурный) акт – другая часть правды. Правда в целом складывается из понимания и ощущения того, что человек, ради которого хлопочет культура, аполлоническая ли, дионисийская ли, ее недостоин; но перестать хлопотать, опустить руки – уже недостойно культуры.

Вот почему творцы культуры, очарованные или разочарованные, в принципе необходимы ради жизни на земле, нравится это человеку или нет. Если уж дело дошло до постановки таких убийственных вопросов «а зачем нужна литература? культура? личность?», то отвечать на них надо в культурной плоскости. Конец стиля (литературы, культуры) – это проблематика культуры. Дремучих представителей народа просят не беспокоиться. Право, не стоит отвлекаться от горшка.

Из всего сказанного я бы сделал такой вывод: ни в коем случае нельзя понижать культурную планку ради народа, ради не испорченного культурой горшкового сознания. Народ этого понижения просто не заметит. Понижение обернется унижением культуры, только и всего. Напротив, во имя народа планку надо держать на недосягаемом уровне – чтобы не возникал соблазн подменять культуру народной культурой (культурой как проектом). Аполлона – горшком.

Дело в том, что человек человеку – даже не волк; человек человеку – никто, он попросту не интересен сам себе, а уж другому подобному себе и подавно. Человек интересен себе только как личность – как культурное существо. Все эти разговоры о «повышении – понижении» являются ничем иным как выражением комплекса неполноценности личности, еще не достаточно развитого культурного существа. Человек, лукавое существо, спекулирует на том, что он не в состоянии стать личностью, что культура для него смерти подобна. Он прикидывается слабым, а личность при этом испытывает комплекс вины. Народ играет в свою любимую игру: битый небитого везет.

Личность относится к человеку как к себе подобному – как к личности: вот где гарантия укорененности культуры в жизнь. Если культуру можно отменить без ущерба для жизни и человека – взять и отменить, схватившись за кобуру, виноват, за горшок, – ее нужно отменить. Если отмена культуры становится угрозой существования человеку, то нет надобности спрашивать согласия последнего. В таком случае культуру остается только развивать, невзирая на страх человека перед культурой.

Можно сколько угодно потешаться над Пушкиным, но культура действительно не может «зависеть от царя» или «зависеть от народа». Культура – это и есть подлинная свобода, ибо культура сегодня в меньшей степени зависит от натуры, нежели натура от культуры. Свободу обретешь в культуре, все остальные «проекты» – суррогат свободы.

Компромисс между натурой (человеком) и культурой (личностью) надо выстраивать не за счет «опрощения» культуры, превращения ее в проект – то есть, прямо говоря, за счет ее уничтожения под видом «эволюции», а посредством совмещения сущностей. Чтобы и волки жизни сыты – и волки культуры целы, если так понятнее. Кто сказал, что высшие достижения в спорте, науке, культуре мешают жизни? Высшие достижения – это ориентир, идеал, а не руководство к действию. И в таком своем качестве они помогают жизни, точнее, они с жизнью заодно. Они и есть высшие проявления жизни. Бросишь камень в культуру – попадешь в жизнь. Больно будет. «Мы чемпионы» – это, прежде всего, гимн аутсайдеров. Им нужен такой гимн. Почему само появление личности и прав личности надо непременно воспринимать и рассматривать как угрозу человеку и его правам?

Такое поведение человека подозрительно напоминает логику того, кто «рассуждает»: я прав уж тем, что не желаю становиться личностью. Это хуже, чем каприз; это агрессия.

Петитом отмечу скверный нюанс: личность обожает мыслить, анализировать и объяснять, а человек все понимает по-своему: объясняет – значит, оправдывается. Любой диалог натура воспринимает как диалог правого и виноватого. Вопрос «кто виноват», понятное дело, давно решен: культура виновата, кто ж еще.