Текст книги "Философия игры, или Статус скво: Философские эссе"

Глобализм как результат бессознательной деятельности человека

Когда «глобализм» (в самых разных контекстах) определяют как тему для серьезного разговора, это не может не вызывать улыбки, ибо в попытке структурировать «глобальность» присутствует некий момент философской наивности. Все знают: обо всем – значит, ни о чем. Укротить бесконечность – это так заманчиво, хотя и маловероятно.

С другой стороны, если в серьезном разговоре сегодня вы пытаетесь обойтись без «глобальных интерпретаций», то заставите улыбнуться коллег уже по другому поводу: наивно решать главную проблему, всячески избегая ее упоминания. Табу на сущность – это не лучший способ научного постижения.

Так или иначе «глобализация», «вызовы современности» – едва ли не самая распространенная, если не сказать модная, тема круглых столов, конференций, а также иных представительных форумов.

Вот почему из уважения к читателям я позволю себе некоторую наивность, полагая, что в ней присутствует известная искушенность.

Под глобализацией, которая непременно оборачивается «вызовами современности», одни имеют в виду проблемы морально-социального порядка, такие, как нарастание религиозной и расовой нетерпимости, следствием чего является, в частности, распространение терроризма; как глобализм и сопутствующие ему экономические и экологические проблемы. В этом случае, в случае абсолютизации социогенных факторов, часто оперируют такими понятиями, как народ, славянский мир, нация, человечество, самоидентификация и т. д.

Другие под вызовами современности, приведшими к глобализации, разумеют прежде всего противоречивую природу человека, так сказать, акцентируют «человеческий фактор» или факторы антропогенные. Здесь главной становится проблема разумности homo sapiens’а: способен ли человек разумно контролировать свое поведение, саму жизнедеятельность или все наше существование так и сведется к бессознательному приспособлению, к бессмысленному противостоянию всех против всех, в котором (противостоянии) по иронии судьбы аутсайдеры завидуют счастливым чемпионам?

Иными словами, проблему глобализации в глобальном плане сегодня можно представить как проблему точки отсчета: что перед нами: печальный результат сознательного освоения мира (познания) или триумф бессознательного приспособления?

Мне как филологу полагается вспомнить что-нибудь по этому поводу из литературы, из фондов «разумного, доброго, вечного». Сегодня традиции классической русской литературы XIX в. воспринимаются как определенный эталон гуманизма. В рамках этих традиций вполне естественно и логично было верить в лучшее в человеке – и одновременно не скрывать трезвое сомнение в том, что это лучшее жизнеспособно. При этом демонстрировать веру в лучшее считалось правилом хорошего тона, а не замечать оборотной стороны «благих побуждений» – проявлением дурного вкуса. Но никто не сомневался в том, что вера сильнее разумных сомнений. Просто неприлично было не считать себя гуманистом.

Этот гносеологический парадокс – присутствие «зла» только стимулирует веру в «добро» – до поры до времени «дремал» в общественном сознании, не был востребован во всей своей противоречивой беспощадности. Считалось, что основа содержательности – это именно вера в человека. Человек – это звучит гордо: таков культурный итог XIX в. (при всех нюансах). Вера в человека фактически стала способом существования гуманизма, а трезвое сомнение – чем-то вроде гарантии объективности.

Сегодня выяснилось, что содержанием веры являются не идеалы, а бессознательные установки, которые проявляются в форме идеалов (натура проявляется в форме культуры); именно бессознательное начало веры делает ее в большей степени феноменом натуры, нежели культуры, – феноменом психологии, но не философии. Содержание веры – чувства, порождающие идеи (такова технология процесса приспособления); это естественно (на начальном этапе духовного становления личности), но бессодержательно в культурном смысле.

Следующий неизбежный этап информационного развития homo sapiens – идеи, результат отражения реальности, порождают еще более сложные идеи, структурируясь в системы систем, а чувства пассионарно «обслуживают» процесс познания, но не подменяют его, не превращают «процесс познания» в момент приспособления (как раз с точностью до наоборот, с диалектической точностью: момент приспособления включается в процесс познания). У «сознательного» гуманизма, который опирается на генеральные концепции – на законы, если угодно, отражающие объективную логику развития универсума, – появляется культурное содержание.

Таким образом, существуют два типа гуманизма: гуманизм как феномен бессознательного приспособления к миру, и гуманизм как феномен научно– познавательного отношения. Первый выражает наши желания и хотения (благие, разумеется, кто бы сомневался), а второй является результатом адекватного отражения реальности. «Гуманистический» принцип «вижу то, что хочу видеть» приходит в противоречие с «бесчеловечным» принципом «вижу то, что объективно существует». И перед нами не просто проблема выбора (нечто из популярных коллизий плюрализма), а проблема выживания. Проблема выбора также оборачивается проблемой точки отсчета в информационном космосе: «сердцем» выбираем или «умом»? Из лучших побуждений можно выбрать гибельный вариант. Надо выбирать правильно. К сожалению, никакого плюрализма.

Иными словами, такой милосердный и безобидный – сердечный! – принцип «вижу то, что хочу видеть, ибо хочу как лучше» в данном контексте становится попросту антигуманным. А у подлинного гуманизма, как выясняется, бездушное лицо научного закона.

Традиции классической русской литературы XIX в. опирались, конечно, на «ненаучный» гуманизм – на веру в широком смысле (в том числе – в познавательные возможности человека). И сегодня именем русской классики оказалось возможным превратить веру в гуманизм в нечто противоположное. Оказалось, что в рамках творческого освоения священных традиций можно верить в то, что ни во что не веришь, не изменяя при этом «принципам гуманизма» (содержание веры меняется, но не меняется бессодержательная константа: вера). Можно верить даже в то, что человек бесчеловечен, и если верить в это свято, то эта «правда» также украшает человека, поскольку выражает его стремление к истине, какой бы горькой она ни была. Наша слабость чудесным образом превращается в силу: в параметрах бессознательного освоения жизни возможны любые чудеса, любые диалектические превращения. В контексте приспособления диалектика становится инструментом, если не синонимом, чуда.

Главное – правда, а правда есть то, во что веришь.

Человек – это звучит сомнительно (гордо, великолепно, обреченно, страшно – кому что нравится). Неважно, как звучит, главное – чтобы самому нравилось (вот они, чудеса приспособления).

Подлинная альтернатива, как видим, не «гордо» или «сомнительно», а – сознательно или бессознательно. Если точкой отсчета сделать культуру (разум), а не натуру (психику, вооруженную интеллектом), то человек будет звучать «разумно». Разум – это способность ориентироваться в логике бессознательного, противопоставляя ей логику сознания; интеллект – это инструмент «сознательного» продолжения логики бессознательного. Или: бессознательное – это интеллектуальное обслуживание потребностей тела и души; сознательное отношение, учитывающее, безусловно, императивы бессознательного, проявляется в ориентации на ценности культуры, на духовно-идеальное. И в «разумной» системе ценностных координат мы будем иметь дело с принципиально иной традицией – традицией познания. Бессмысленно выдвигать претензии русской литературе (ключевое слово в данном случае – литература, то есть способ бессознательного освоения мира) «от имени» познания и культуры. Блестящая плеяда русских классиков, возможно, стала великолепным и достойным завершением целого этапа в эволюции рода человеческого. Поживем – увидим.

Великая русская литература в лице того же Ф.М. Достоевского начала «за здравие» – то есть начала с веры в человека; интересно проследить, как модифицировалась эта традиция (содержанием которой стало безапелляционное «за упокой»). Почитателей и последователей (в определенном отношении) Достоевского в европейской литературе оказалось предостаточно: Р. Вальзер, Ф. Кафка, Э. Берджесс, Э. Елинек, М. Уэльбек…

Эльфрида Елинек, обладатель Нобелевской премии по литературе за 2006 г., в своем лауреатском романе «Пианистка» рассказала нам историю о том, как в человеке самым парадоксальным (читай: страшным и гнусным) образом совмещается искренний, возвышающий человека интерес к высокому искусству – и проявления самого низменного в натуре, превращающие человека в грязное животное. Сам факт совмещения такого рода является не просто скандальным, но порочащим культуру. Высшие культурные ценности создаются людьми с низменными наклонностями. В принципе, это примерно то же, что когда-то озвучила другая женщина, Анна Ахматова: «Когда б вы знали, из какого сора растут стихи, не ведая стыда». Однако фрау Елинек сделала иной акцент: у нее «сор», поэтический эвфемизм, означающий «нечто нечистое», превращается в жирную похотливую кляксу.

Фройлян Эрика, героиня романа, играет «одной рукой на рояле разума, а другой – на рояле страсти». Эрика Кохут превращается в «пианистку» – то есть женщину, владеющую искусством извлекать волшебные звуки из музыкального инструмента, что только способствует превращению ее в заурядную самку. «Пианистка» превращается в некую формулу (культурную?), содержание которой выражается примерно следующим образом (слова самой Эрики): «Все мы люди-человеки, а потому далеки от совершенства».

Перед нами уже не история, а метафора, обозначающая уродливое единство противоречий. «Пианистка» – роман о поединке, в котором творец одерживает победу, а человек неизменно терпит поражение.

Эльфрида Елинек с пугающей честностью изрекла что-то мучительное на мучительную тему, но вот что именно? Она художественно озвучила великую банальность: культура не делает человека, натурпродукт, лучше. Не верьте культуре: это сладкий обман. Мы хуже, чем то, что мы делаем и на что мы способны. Натура и культура идут параллельным курсом, а если они пересекаются, то натура всегда побеждает культуру. Вот почему в романе много грязи, много злачных мест, похабных картинок и сомнительных для достоинства человеческого ситуаций. Действие романа, покрытого паршой, из-под которой пробивается золотая парча изумительных музыкальных узоров, часто разворачивается в туалетах, куда персонажи спешат прямо из-за рояля то по малой нужде, то по большой, а то и по великой. Человек раскачивается на качелях от натуре к культуре. Это называется жизнь. Имеющий глаза да увидит. Аминь.

Такого рода откровения становятся способом изживания страхов. С точки зрения писательницы, честной и искренней женщины, кто бы сомневался, натура сильнее культуры, и по-другому быть не может.

Почему же Нобелевский комитет с таким восторгом увенчал банальные женские страхи и откровения престижной премией? Почему это должно радовать современного читателя?

Сегодня, в эпоху, когда бал правит бессознательное, модно и престижно бояться самих себя, и на роль «культурных героев» в такой ситуации как нельзя лучше подходят «писательницы» и «пианистки». Человечеству предлагается думать душой и смело отбросить «разумные предрассудки». Сегодня истина глаголет устами женщины, а для женщины истина – страх перед культурой. Боишься, но признаешься в своей «слабости» – значит, проявляешь максимально доступную человеку силу. Аплодисменты.

А что потом? Ведь культурная перспектива объявлена сладким обманом. Куда идти? По замкнутому кругу? Назад, в пещеру?

А разве это важно для человека, ощущающего свою силу? Живы будем – не помрем. Или, как говорила героиня одного фильма, об этом я подумаю завтра. Хочется добавить: когда будет поздно.

Между прочим, легализация отнюдь не отрадного статус кво – культура дана человеку затем, чтобы осознать свое ничтожество – вовсе не так безобидна, как могло бы показаться. Она означает, что и впредь природная, социальная и духовная жизнь будет регулироваться способами природными, преимущественно силовыми – мужскими, которые так не нравятся женщинам, особенно тем, кто подался в феминистки, то есть в мужланши. Это значит: кто сильнее – тот и прав (великий демократический принцип). Иными словами, завтра снова война, ибо дискриминация культуры сегодня фактически означает объявление нескончаемой войны. Война, истребления, погибель как способ существования homo economicus`а – это нормально. Практически законно. Продление политики, которая является продлением экономики (а экономика есть не что иное, как продление чистейшей воды природной, бессознательной – силовой! – регуляции), военными средствами. Эпоха познания в форме бессознательного приспособления ищет и находит адекватное художественное воплощение. Женщины, дающие жизнь затем, чтобы ее сохранять, оказались в авангарде движения, угрожающего жизни!

Такова плата за «честность» и «искренность» не способных мыслить, а потому верующих – в данном случае в то, что человек – это звучит грязно.

Я не сказал, что Эльфрида Елинек плохая писательница; строго говоря, неважно, какая она писательница; важно то, что ее сегодня предлагают считать образцовой, эталонной. Я о точке отсчета. Именно точка отсчета – культура или натура? – и является подлинной «точкой пересечения космических трасс», точкой, где формируется человеческое измерение, сама информационная природа гуманизма. Любые глобальные параметры берут начало в этой едва ли не виртуальной точке отсчета, которая всегда находится везде. Психика и сознание: чем не способ укрощения дурной бесконечности? Психика и сознание: чем не способ прогнозирования и предотвращения любых глобальных катаклизмов? Психика и сознание: чем не инструмент перехода к эпохе сознательной, культурной эволюции (революции – это способ бессознательного разрешения противоречий)?

Подведем итог нашим нелитературным рассуждениям. Глобализм с его нынешней симптоматикой и проблематикой – это результат бессознательной деятельности человека. Иначе говоря, глобализм – это проблема цивилизации, но не культуры. Экономика, политика, художественная практика, религия, и даже в значительной степени наука, представляют собой формы бессознательной деятельности человека. Именно так: наука и культура в условиях глобализации обслуживают бессознательное приспособление к миру. Социогенные факторы (проявление коллективного бессознательного) становятся следствием первопричины – фактора антропогенного.

Бессмысленно ругать глобализм – так же бессмысленно, как жаловаться на плохую погоду, жестокость крокодила или угрозу тайфуна. Это природной явление, стихийное бедствие. Надо понимать природу явления – тогда только можно эффективно ему противостоять.

Что значит вмешаться в бессознательную деятельность сознанием?

Это значит понимать, что бессознательную природу человека не изменишь; с другой стороны, если не развивать сознательную составляющую человека, превращающую его в личность, мы рискуем глобально исчезнуть.

Следует осознать, что глобализм существует потому, что это выгодно – тем, кто преуспел в бессознательном освоении мира. Рыночные отношения и демократия (а также религия, секс и национализм) – это инструменты глобализма как вершины цивилизации (читай: бессознательного типа отношения к действительности), инструменты диктатуры бессознательного, диктатуры натуры. В основе глобализма – закон джунглей: «выживает сильнейший», «подтолкни падающего» или «кто сильнее – тот и прав». Кому что нравится. В полном соответствии с демократическим плюрализмом как одним из самых агрессивных проявлений бессознательного. Гуманизм глобализма – это миф, призванный придать апокалипсису человеческое лицо (вот оно, проявление бессознательной ориентации на культуру!).

К сожалению, соглашаясь с постановкой вопроса о глобализме как вершине развития цивилизации, как о досадном, но неизбежном, следствии тотального прогресса, этаком темном коридорчике, выводящим к просторному светлому будущему, мы подыгрываем разрушительному бессознательному и volens nolens участвуем в поддержании бессознательного режима функционирования «культуры».

Собственно, препятствуем развитию культуры. Человек не стремится к превращению в личность и на вполне легальных «культурных» основаниях остается законопослушным потребителем. Одно из главных прав человека, гарантированных глобализмом, – право не становиться личностью; и человек с удовольствием пользуется правом презирать личность в себе.

Вот точно и локально обозначенная проблема: проблема перехода от цивилизации к культуре – это проблема перехода от психологического к разумному типу управления информацией.

От человека – к личности.

При этом ожидаемое сопротивление психики, вооруженной интеллектом, видится как почти непреодолимое.

Глобализм в этом контексте – это всего лишь небольшая составляющая действительно глобальной проблемы перехода от цивилизации к культуре.

Такова проблема человека и, следовательно, глобализма в информационной плоскости.

Что такое универсальные ценности глобализма как завершающей (на сегодня) стадии цивилизации?

Природа человека (или его информационный космос) достаточно четко подразделяется на три уровня: телесный, душевно-психологический, духовно (разумно) – психологический. Тело – душа – дух. Это объективно существующие информационные инстанции.

В связи с этим все существующие этические и мировоззренческие – гуманистические – ценности (вера, истина, красота, счастье, свобода и т. п.) имеют три измерения. Только один пример. Существует свобода на уровне тела, душевно-психологическая свобода (в том числе социально-психологическая) и свобода порядка духовного (информационная основа которой – разум, а форма – философия). Так вот, и политическая, и экономическая, и религиозная свобода – это варианты свободы психологической. Это все свобода выбирать (реализовывать) потребности тела и души. Свобода «думать» брюхом. Необходимый, но явно недостаточный компонент свободы, если принять к сведению, что каждый человек потенциально мог бы стать личностью (человеком разумным).

Комплекс свободы завершается свободой духовной (или начинается с нее: точка отсчета здесь диалектически подвижна). Человек, который ощущает свободу только как потребность в душевно-телесном комфорте, является рабом природы. Его свобода ограничивается заточением в телесно-психологическую оболочку. Если человек свободен духовно, то есть в состоянии познать (осознать) свою информационную природу в полном объеме, свобода политическая и экономическая становятся условием реализации главной свободы. Политическая и экономическая свобода становятся для личности фоном, вторичной потребностью (важной, безусловно, но не главной: вот что главное).

Свобода психологическая часто выражается как нежелание осознавать себя личностью. Именно такие люди политически наиболее активны. Чем меньше человек свободен разумом, тем больше он выступает за свободу на уровне политическом. Такова плата глупца за свободу выражать свою зависимость от брюха.

Беда в том, что наша цивилизация культивирует свободу (равно как и все остальные ценности) исключительно как свободу двух низших порядков, свободу телесно-психологическую, и необоснованно придает ей статус универсальной ценности. Глупый человек не может быть свободным, но хочет им казаться. Все лозунги цивилизации рассчитаны на свободных дураков, ибо сама цивилизация есть продукт находящейся в свободном полете глупости.

Свобода личности подразумевает свободу дистанцироваться от политики и экономики (настолько, насколько это возможно в реальной жизни). Способность быть адекватным природе человека в полном объеме – вот что такое свобода (в аспекте информационном). В таком своем качестве она превращается в универсальную ценность. Свобода тела и души – это замечательно; однако без свободы разума они превращаются в ловушку и тюрьму для человека.