Текст книги "Лишний Пушкин"

11. Закон красоты, или Диалектика гения и злодейства

Красота литературно-художественного произведения – это, конечно, метафора.

Под красотой в литературоведении следует понимать духовно-эстетическую категорию, дающую представление об интенсивности информационного воздействия на объект художественного общения – воспринимающее сознание. При этом субъект художественного общения, собственно творец парадигмы «красота», также подвержен информационному воздействию закона красоты – закона, который творец не создал; он создал творение в соответствии с постигнутым (угаданным – не суть) законом.

Таким образом, субъект и объект общаются посредством обнаруженного закона красоты и по поводу этого закона.

Закон красоты в рабочем порядке можно сформулировать следующим образом: если выразительная сторона произведения приближается к степени «очень красиво», если возникает воспринимаемый одновременно чувствами и абстрактно-логическим мышлением феномен стиля, значит содержательная сторона в чем-то существенном верно отражает природу человека (личности).

Совершенно вне контекста истины (другой метафоры, отражающей законы духовного функционирования личности) красота существовать не может. Наличие красоты служит прямым показателем присутствия в произведении научных гуманитарных законов.

Сам закон красоты становится законом художественного отражения гуманитарных законов.

Определение стиля в этой связи может быть следующим.

Стиль – единство принципов изобразительности и выразительности – принципов, формируемых смыслом, концепцией личности данного произведения.

Мы распространили широко известное определение Г.Н. Поспелова, дополнив его пунктом о взаимосвязи концепции личности (смысла) с единством принципов изобразительности и выразительности. Концепция личности определяет принципы изобразительности, и вся оригинальность красоты «программируется» оригинальностью смысла.

Если красота настойчиво дистанцируется от смысла, то она превращается в циничную содержанку смысла.

Именно так: красота как таковая – циничная содержанка смысла.

Выражение красота спасет мир имеет смысл в том случае, если подразумевается мир спасет духовно совершенная личность. В противном случае знаменитое изречение также приобретает циничный оттенок.

Таким образом, красота – один из факторов экзистенциальной духовности, наряду с истиной.

Легко понять, почему на «Евгения Онегина» реагируют как на красиво сделанную вещь. Если красота является способом организации смысла, следовательно, перед нами «умная» вещь. Говорят о феноменальном художественном совершенстве романа в стихах – подразумевают его духовную значимость.

Вместе с тем упорное подчеркивание именно бескорыстной воздушности, художественности как таковой «Евгения Онегина» свидетельствует о непонимании его культурного значения.

Если распространить закон красоты на «Евгения Онегина», то опорным становым хребтом этой эфемерно-эфирной «воздушной громады» становится его духовный каркас – духовность, непосредственно связанная с плотью и кровью человека.

Закон красоты, явленный нам в модусе «Евгения Онегина», поражает воображение настолько, что заставляет совершенно серьезно оперировать сумасшедшими аргументами Сальери:

 
Что пользы, если Моцарт будет жив
И новой высоты еще достигнет?
Подымет ли он тем искусство? Нет;
Оно опять падет, как он исчезнет:
Наследника нам не оставит он.
Что пользы в нем? Как некий херувим,
Он несколько занес нам песен райских,
Чтоб, возмутив бескрылое желанье
В нас, чадах праха, после улететь!
Так улетай же! чем скорей, тем лучше.
 

Закон красоты, рассмотренный в контексте «что пользы», «что пользы в нем», превращает закон, имеющий безграничную информационную, духовно-эстетическую природу, в закон социально значимый и социально ограниченный. Точкой отсчета здесь выступает уже не личность, но общество. Согласно версии Сальери, искусство является служанкой общества, а уж никак не способом раскрытия духовных возможностей личности.

Думаю, Пушкин угадал и сформулировал эпохальное противоречие между возможностями искусства как свободного творчества и искусства, привязанного к потребностям общества, – между законом красоты и законом неприятия красоты человеком, который не желает становиться личностью.

Хорошая литература – всегда обо всем, то есть об истине (хотя и воспринятой сквозь определенную призму). Проще говоря, о становлении личности. Еще проще: хорошая литература – персоноцентрична.

В этой связи уместно затронуть самую чудесную и, соответственно, темную проблему в философии искусства: гения и таланта.

Гениальность художественная – это информационные способности творить красоту, с помощью которых удается обнаружить в человеке личность.

Гениальность – это способность фиксировать в образах мысль, то есть передавать мысль средствами, саму мысль не только порождающими, но и уничтожающими, – способность, с помощью которой удается запечатлеть редчайшее природно-социально-духовное явление, а именно: обнаружить гармоническое равновесие между психикой и сознанием, – состояние гармонии, ведущее к возникновению подлинной духовности. Гений на пике развития собственных духовных и творческих потенций способен уловить такой уникальный информационный баланс, при котором сознание, многократно усиливая свою мощь за счет резервов психики, дает возможность психике реализовать максимум своих возможностей за счет своих, «сознательных», резервов.

Чувства, которые испытывает личность, становятся «умными» (тонкими, в иной терминологии), а философский взгляд на мир предполагает наличие чувства как условия возникновения самой философии.

Феномен гения – это феномен содержания (вневременной фермент), которое способно породить исключительно выразительный феномен стиля (эфемерный эстетический ряд, передающий дух эпохи). Человеческое «здесь и сейчас» закрепляется сверхчеловеческим (личностным) «на века».

Гениальность – это дар постижения и изображения человека с позиций личности.

Остается добавить, что художественный талант – это информационные способности творить красоту, с помощью которых удается предчувствовать в человеке личность. Что касается художественных способностей, то определение их сути в контексте «гений» и «талант» видится таким: это природный информационный дар фиксировать в образах мысль (творить красоту).

Разница между способностями, с одной стороны, и талантом и гением, с другой, является не количественной, но качественной. Это феномены разной информационной природы. Способности как дар формотворчества, как некая технологическая вещь в себе переходят в умение, которое может развиться до степеней, присущих таланту или гению.

Поскольку способность выражать информацию в известном смысле автономна от качества самой информации (то есть, от духовной составляющей – от первоосновы! – таланта или гения), то в принципе допустимо расхождение между информационными возможностями (способностями) субъекта и реальным содержанием его творчества, между формотворчеством и идейно-духовным содержанием – между Красотой и Истиной. Потенциально талантливый или гениальный человек может так и не раскрыть возможности своего дара в полной мере.

Гносеологическая возможность отделения способностей от таланта или гениальности является основой философского трюка, позволяющего, в частности, утверждать, что гений (читай гениальные способности) и злодейство (духовная бездарность) – две вещи совместные. Формотворчество и бессодержательность – две вещи совместные, не так ли?

Получается, что гениальность художественную можно трактовать как информационные способности, с помощью которых возможно уничтожить в человеке личность.

Если допустить, что феномен гения – это феномен формы, то так оно и есть. Проблема только в том, что говорить о феномене формы, отвлекаясь от феномена содержания, не просто нелепо, но попросту невозможно. Противоестественно. Противозаконно (с точки зрения законов универсума, в частности, с точки зрения закона сохранения информации). Обосновать приоритет формотворчества гносеологически невозможно. Именно поэтому феномен гения мы вынуждены трактовать, прежде всего, как феномен содержания, гуманистического содержания, не существующий, разумеется, вне категорий «способности», «форма», «красота» и т. п..

Способность и умение (дар!) творить, то есть выражаться языком образов, в гении сочетаются с даром прозревать (в значительной степени бессознательно осваивать философский уровень постижения реальности). Понятие гений неотделимо от понятия личность и уж никак не сводимо к понятию «божественное мастерство».

Совместимы ли в таком случае гений и злодейство?

Вопрос, который так мучил Сальери, превращается в риторический (каким он, собственно, и является у Пушкина: «А гений и злодейство – две вещи несовместные. Не правда ль?» – роняет Моцарт): нет, не совместимы, ибо чуткость к личностному началу исключает преступные умыслы, направленные против личности.

Если есть красота – следовательно, существует истина.

Если есть гений – следовательно, существуют и способности.

Гений и злодейство – две вещи несовместные.