Текст книги "Лишний Пушкин"

3

Напомним себе: природа человека (или его информационный космос) достаточно бесспорно подразделяется на три уровня: телесный, душевно-психологический, духовно (разумно) – психологический. Тело – душа – дух. Это объективно существующие информационные инстанции.

В связи с этим мужчина – это также три измерения. На уровне телесном – это мускулатура, физическая мощь и совершенство; на уровне душевно-психологическом – это все те же сила и харизма (морально-волевые компоненты: воля, целеустремленность, склонность к лидерству, решительность и т. п.); наконец, на уровне собственно духовном комплекс маскулинности предполагает способность мыслить, познавать с помощью разума.

Понятно, что высший уровень определяет низший, а не наоборот. Не мускулатура и воля (то есть природные данные), в конечном счете, делают мужчину мужчиной, а наличие ума (уже культурной составляющей). Обратим внимание: ума (разума), но не интеллекта. Интеллект, будучи инстанцией, которая контролируется душой, не становится еще фактором культурным в полном и точном смысле этого понятия. «Интеллектуальная духовность» – это разновидность душевно-психологической маскулинности, высшая форма бездуховности (или низший уровень высшей духовности, кому как нравится). «Интеллектуальную» и «разумную» духовность легко спутать, однако они различаются качественно: типом управления информации: разумным или все же психологическим (пусть даже интеллектуализированным).

Сила есть – ума не надо: это карикатура на мужчину, поскольку абсолютизация телесно-психологическая ипостаси мужчины – это типичный комплекс самца. С другой стороны подстерегает иного рода крайность: ум есть – обойдемся без таких мелочей, как характер и физическая форма (которые, собственно, и помогают реализовать умные начинания). Это даже не шутка, это глупость, вещь, невозможная при наличии ума. Разум не может не заботиться о характере и качестве телесной оболочки.

Естественно, у мужчины умного (который руководствуется разумом, но не интеллектом) понятие «мужской характер» становится не самоцелью, а инструментом достижения мировоззренческих, философских вершин. Здоровье и тело, кстати сказать, – тоже. Характер и тело обслуживают потребности духа, а не игнорируют или, того хуже, порабощают их.

Таким образом, полноценного мужчины без ума не бывает. Если нет ума, приходится компенсировать его отсутствие изобилием природной мощи. Мужчина превращается в «качка» (в широком смысле этого слова). В этом случае бедный мужчина нарывается на парадокс: чем больше мужчины – тем он больше похож на женщину. Тем мужчины меньше.

Три женских измерения, разумеется, те же, что и у мужчин, однако как существо духовно-информационное женщина весьма отличается от мужчины. Это легко понять, хотя с этим нелегко смириться, особенно тем, кто не понимает разницы между разумом и интеллектом (а это, увы, сплошь интеллектуалы).

Наличие сферы телесно-психологической буквально роднит женщину с мужчиной. Они родом из природы. Адам и Ева. Здесь вполне уместно говорить о равноправии – по отношению к природным характеристикам.

Однако все меняется, когда мы обратимся к измерению высшему, духовному. Только ментальное измерение завершает целостный облик и придает содержательность низшим информационным этажам. Мужчину мы оцениваем по качеству духовных программ; к женщине мы предъявляем несколько иные требования.

Разумных женщин не бывает. Разумная женщина, если использовать это выражение как метафору, – это женщина с высоко развитым уровнем интеллекта, который позволяет ей понять, что ее духовные качества определяются не потребностями познания, а потребностями приспособления к субъекту познания – к тому, кто способен познавать.

Иными словами, именно женщина становится гением приспособления, в том числе и к самой себе, к своим скромным познавательным возможностям (которые, кстати, элементарно можно выдать за сакральные «интуитивные» прозрения).

Главным в жизни женщины – объективно – становится мужчина (субъективно женщина может считать главной саму себя). Следовательно, любовь. Семья. Дети, будущие мужчины и женщины. Будущее мужчины и женщины. Объективно именно здесь сосредотачивается духовный резерв и перспектива женского типа освоения жизни. И никто не в силах отменить природу женского счастья.

Понятия «женщина», «женственность» становятся инструментом достижения женских духовных вершин. С точки зрения умного мужчины, это самое главное в женщине. А ему, разумному, виднее.

Женщина же, которая выстраивает тип личности по мужскому, то есть разумному, типу, попадает в глупое, двусмысленное, маргинальное положение. Невозможно реализовать чужую природу, даже если ты при этом решила отказаться от своей.

Мужчины и женщины стоят друг друга. Никто не лучше и не хуже. Просто у них разная природа, которая определяет набор и содержательность достоинств. Женщине мужские достоинства ни к чему, своими бы распорядиться по назначению; мужчина, чрезмерно облагороженный женскими достоинствами, – смешон.

Самым главным и важным в жизни является не мужчина или женщина, а гармония между мужским и женским комплексами. По отношению к этой гармонии сила мужчины не в разуме как таковом, и не в том, чтобы подчинить женщину, а в том, чтобы прожить счастливую жизнь с любимой женщиной, оставаясь при этом мужчиной.

Разумность мужчины становится абстрактным качеством, если он не рассматривает любовь как высшую ценность. Следовательно, к женщине он относится как к высшему проявлению натуры (в том числе высшему проявлению натуры в себе, ибо: каждый мужчина вырастает из женщины, навсегда сохраняя в приобретенном мужском врожденное женское начало), по отношению к которой выстраиваются все высшие культурные ценности. Добытое разумом делится на двоих, непременно принадлежит двоим, поскольку разум – это, по большому счету, не женское и не мужское качество, даже не человеческое; это качество – культурное. Надприродное. Условием существования которого, однако, становится натура, женская по своей сути.

Не стоит женщине ревновать мужчину к разуму. Если женщина заинтересована в увеличении разумного присутствия в жизни (а умная женщина в этом, безусловно, заинтересована), то она будет всячески способствовать тому, чтобы мужчина стал мужчиной, ибо разум проникает в жизнь через мужчину. Разум – гарант того, что женщина будет счастлива, ибо разумное существование предполагает, что женщина с триумфом реализует себя как женщина.

От рода человеческого пока что мужчина делегирован в культурное измерение. Это не предмет для гордости или культивирования комплекса превосходства (оборотной стороны комплекса неполноценности); это констатация положения вещей. Это истина, добытая разумом. А с истиной нельзя кокетничать, ею нельзя манипулировать. Она вообще не для телесно-душевного потребления. Ее можно понимать (либо, увы, не понимать).

Или относиться к ней по-женски: понимать, что есть вещи, недоступные твоему пониманию, без которых, однако, не прожить.

В отношении истины «мужская» и «женская» суть в принципе не «делится», не раскладывается по полюсам «негатив» – «позитив»; на уровне разумном, духовном, полюса осознаются всего лишь разные качества жизни, одинаково для нее важные. «Женское» и «мужское» дифференцируются и кокетливо противопоставляются на уровне социально-психологическом и природно-психологическом, на радость умным феминисткам и глупым мужланам-шовинистам. Большой соблазн, объявив мужчину и женщину «человеками», спутать, перестать различать и, в конце концов, отождествить «мужское» и «женское». Придать миру женское лицо: это благородный, хотя и комичный, императив природы.

Иными словами, проблема женского и мужского в актуальном для социума виде, – это проблема не разума, а души. Это женская проблема, которую никак не могут решить мужчины.

Именно так: все проблемы этого мира – женские; быть мужчиной – значит уметь решать их.

4

А теперь самое время вернуться к роману, где предложенная «отвлеченная» философия (система концепций) реализована на уровне таких образно воплощенных категорий, как счастье, судьба, воля, чувства, ум, идеал. И эти категории, заметим, становятся, с одной стороны, структурными элементами произведения (в плане содержания), а с другой – категориями литературоведческого анализа.

Понятие «судьба», как мы уже сказали, в романе встречается более тридцати раз. При этом употребляется оно в разных значениях, основные из которых легко раскладываются по полюсам «судьба как нечто независящее от воли человека» (рок, подавляющий любые персональные усилия) – и «судьба как результат реализованной воли личности» (воля к жизни и познанию, к жизнетворчеству, воля как ощущение собственной креативной мощи – воля человека земного как таковая, единственное, что можно противопоставить всесильному року).

Вот примеры «рокового» отношения к судьбе. (Роман цитируется по изданию: А.С. Пушкин. Собр. Соч. в шести томах. Том 4. – М., Издательство «Правда», 1969 г.) Глава I: «Судьба Евгения хранила» (с. 7); «Обоих (повествователя и Онегина – А.А.) ожидала злоба Слепой Фортуны и людей На самом утре наших дней» (с. 23); «Но скоро были мы (повествователь и Онегин – А.А.) судьбою На долгий срок разведены» (с. 25). Обратим внимание: в данном случае отношение к судьбе характеризует (как бы – невольно выдает) мировоззренческие установки повествователя, одного из главных субъектов сознания в романе.

В Главе II к этому мнению присоединяется Ленский (впрочем, при посредничестве все того же повествователя): «Он верил, что (…) есть избранные судьбами» (с. 33); далее инициативу трактовки судьбы повествователь опять берет в свои руки: «Судьба и жизнь в свою чреду, Всё подвергалось их (Онегина и Ленского – А.А.) суду» (с. 36); «И, сохраненная судьбой, Быть может в Лете не потонет Строфа, слагаемая мной (повествователем – А.А.)» (с. 46).

Уже в ином ключе разворачивается отношение к судьбе в Главе III. «Быть может, волею небес, Я (повествователь – А.А.) перестану быть поэтом, В меня вселится новый бес. И, Фебовы презрев угрозы, Унижусь до смиренной прозы» (с. 52). С одной стороны, «волею небес» и в «меня вселится» (активность субъекта традиционно игнорируется на корню), а с другой – «Я… Фебовы презрев угрозы, Унижусь», то есть, все же речь идет о сознательном выборе личности и о вполне своевольном отношении к «воле небес», к тому, что, казалось бы, не обсуждается. Это еще не бунт, но уже далеко не безропотное отношение к воле извне.

Татьяна, казалось бы, разделяет судьбу тех, кто существует «волею небес»: «Ты в руки модного тирана Уж отдала судьбу свою» (с. 53), – восклицает повествователь. При этом смущает один нюанс: посланником небес, выступающим от имени судьбы, оказывается не кто иной, как Онегин, «модный тиран». В письме Татьяны к Онегину этот мотив развивается: «Быть может… Суждено совсем иное… Но так и быть! Судьбу мою отныне я тебе вручаю» (с. 62).

С другой стороны, Татьяна и думать не смеет о том, чтобы возроптать против судьбы: «Но вы, к моей несчастной доле Хоть каплю нежности храня, Вы не оставите меня» (с. 61); «То в высшем суждено совете… То воля неба: я твоя» (с. 61).

В Главе IV, наконец, свое отношение к судьбе пытается определить Онегин (с ведома повествователя, разумеется). В разговоре с Татьяной он излагает выношенную концепцию, с которой сжился:

 
Когда бы жизнь домашним кругом
Я ограничить захотел;
Когда б мне быть отцом, супругом
Приятный жребий повелел
 

Обратим внимание: «когда бы я захотел», тогда бы я принял «приятный жребий»; но я не хочу – и жребий мне не указ. Это уже иная философия судьбы, иная фортунология, где на первом месте недвусмысленно оказываются желания и воля того, кто без особого трепета и церемоний относится к воле неба. Онегин продолжает (строфа XV, с. 71):

 
Что может быть на свете хуже
Семьи, где бедная жена
Грустит о недостойном муже,
И днем, и вечером одна;
Где скучный муж, ей цену зная
(Судьбу, однако ж, проклиная),
Всегда нахмурен, молчалив,
Сердит и холодно-ревнив!
 

Онегин сам предсказывает свою судьбу (запросто при этом «проклиная» глупую, не устраивающую его волю небес); более того, он сам творит свою судьбу, выступая именно Творцом (sic!) по отношению к собственной жизни (см. строфу XIV, с. 71). Все верно: отрицающий наличие предопределенности (не только духовной, но и социальной), обрекает себя на то, чтобы самому стать хозяином своей судьбы, высшим субъектом ответственности в мироздании. Иногда такого «сверхчеловека», то ли из почтения, то ли из страха, называют Богочеловеком; но проще и точнее называть умного человека – личностью.

При этом он бросает замечание Татьяне: «Ужели жребий вам такой Назначен строгою судьбой?» (с. 72). В переводе с языка фортунологии на язык житейский этот тезис звучит следующим образом. Вы, в отличие от меня, отчего-то не вольны выбирать своего жребия (судьба? не судьба?); неужели я, непокорный жребию, и есть ваш неприятный жребий? Это сурово – но судьба чаще всего строга с теми, кто ей не возражает. Увы…

Ленский, прямая противоположность Онегину, выстраивает отношения с судьбой на прямо противоположных основаниях. При внешней активности (формально именно он инициатор дуэли, хотя по существу ее спровоцировал Онегин) – «Выходит, требует коня И скачет. Пистолетов пара, Две пули – больще ничего – Вдруг разрешат судьбу его» (Глава V, с. 105) – он способен лишь пассивно, покорно, созерцательно ожидать (Глава VI, с. 113):

 
Что день грядущий мне готовит?
Его мой взор напрасно ловит,
В глубокой мгле таится он.
Нет нужды; прав судьбы закон.
Паду ли я, стрелой пронзенный,
Иль мимо пролетит она,
Все благо…
 

Далее дуэль, где понятия «лотерея, жребий, удача, фортуна» актуальны как нигде, развивается не без вмешательства судьбы. Казалось бы, по ее сценарию, под ее диктовку.

 
Свой пистолет тогда Евгений,
Не преставая наступать,
Стал первый тихо подымать.
Вот пять шагов еще ступили,
И Ленский, жмуря левый глаз,
Стал также целить – но как раз
Онегин выстрелил… Пробили
Часы урочные: поэт
Роняет молча пистолет.
 

Собственно, дуэль и является инструментом судьбы. Однако активность Онегина, который постоянно стремится опережать события, если угодно, диктовать свою волю, брать судьбу в собственные руки, нельзя не замечать.

У Онегина (уж не по велению ли повествователя?) складываются сложные отношения с судьбой. Он поочередно выступает то баловнем судьбы («Судьба Евгения хранила» – во времена легкомысленной юности, когда он был еще как «все», когда он еще не мыслил, вел бессознательное существование, следовательно, был полностью во власти судьбы: Онегин был онежен, изнежен, обласкан судьбой), то ее орудием (по отношению к ее жертвам, Татьяне и Ленскому), то совершенно неожиданно, в финале, едва ли не сам превращается в жертву (об этом речь впереди). Однако в этих отношениях есть логика: судьба становится «слепой», «строгой», «властной», «блуждающей» только по отношению к тем, кто слепо (бессознательно) живет по законам натуры, но не культуры; как только человек начинает мыслить («Кто жил и мыслил, тот не может В душе не презирать людей» (Глава I, с. 23), подданных судьбы – следовательно, отчасти и ее саму), он уже если не «презирает» «судьбы закон», то перестает его обожествлять.

При этом судьба в романе – и тут повествователдь неколебим – связана с жизнью. «За могилой, в пределах вечности глухой» (Глава VII, с. 128) – присутствия судьбы не обнаруживается. «Так! равнодушное забвенье За гробом ожидает нас» (там же).

В Главе VII звучат уже хорошо знакомые «роковые» мотивы, однако звучат они уже в ином контексте, следовательно, наполнены иным смыслом. Повествователь, предвосхищая события Главы VIII, подчеркивает: судьба присутствует в жизни не только женщин, Ольги и Татьяны (Ольга «судьбою вдаль занесена», с. 129; Татьяна «начинает понемного понимать» «того, по ком она вздыхать Осуждена судьбою властной», с. 133), и поэтов-мужчин, похожих на женщин, но и в жизни самого повествователя, во многом разделяющего судьбу Онегина.

 
Прости ж и ты, моя свобода!
Куда, зачем стремлюся я?
Что мне сулит судьба моя? (с. 135)
 
 
Как часто в горестной разлуке
В моей блуждающей судьбе,
Москва, я думал о тебе! (с. 139)
 

Это уже почти признание: с помощью воли можно противостоять судьбе (року), можно даже изменить ее – но ее невозможно отменить. Следовательно, судьба существует?

В Главе VIII Онегин углубляет и обогащает подобный поворот мысли.

Теперь уже он пишет письмо отвергнутой им Татьяне (чем не ирония судьбы?), в котором открыто, с принципиальностью, граничащей с вызовом, раскрывает карты:

 
Чужой для всех, ничем не связан,
Я думал: вольность и покой
Замена счастью. Боже мой!
Как я ошибся, как наказан! (с. 162)
 

Кем, спрашивается, наказан? «Боже мой», конечно, надо понимать не в буквальном смысле, однако контекст восклицания весьма красноречив. «Я ошибся», и наказан за свою ошибку, за своеволие. Наказан «логикой вещей», объективным законом мироздания, «законом судьбы» – судьбой, если не лукавить и принять эту метафору. Отсюда следующее признание:

 
Мне дорог день, мне дорог час:
А я в напрасной скуке трачу
Судьбой отсчитанные дни… (с. 162)
 

И наконец:

 
Но так и быть: я сам себе
Противиться не в силах боле;
Все решено: я в вашей воле
И предаюсь своей судьбе.
 

Татьяна, жертва судьбы, должна выступить орудием судьбы по отношению к Онегину, признавшему себя побежденным в борьбе с судьбой же?

Так есть судьба или нет?

Да или нет – это не ответ в масштабах предложенной философии романа. Суть вопроса не в том, существует ли она, а в том, как в «Евгении Онегине» трактуется судьба.

Понятие «судьба» в романе совмещает в себе, как мы уже сказали, понятия «рок» и «воля». Рок можно трактовать как надличную, независящую от воли личности составляющую судьбы; рок и есть чистейшее выражение фатализма. Воля – это возможность человека влиять на то, на что повлиять, казалось бы, совершено невозможно; это способность противостоять року.

Отсюда такое сочетание: «жизнь и судьба» («Судьба и жизнь в свою чреду, Всё подвергалось их суду»). Жизнь тогда получает измерение судьбы, когда перестает быть всецело бессознательной, когда слепому року противопоставлена разумная личная воля (имеющая, конечно, концептуальную, мировоззренческую основу). Результат подобной борьбы личного и безличного (культуры и натуры) и есть судьба. В таком контексте судьба в определенном смысле превращается в инструмент достижения счастья. Человек с помощью разума начинает управлять судьбой, а не судьба – неразумным человеком.

В этой связи любопытно задаться вопросом: есть ли судьба у Татьяны?

На первый взгляд, конечно, есть. Она часто обращается к этому понятию, как мы убедились.

Обратим внимание, совсем еще юного, несмышленого Онегина «судьба хранила». Но когда герой романа возмужал, окреп духом (разумом), то первое, что он сделал, – бросил вызов судьбе. Ведь его знаменитый «недуг» («которого причину Давно бы отыскать пора», Глава I, с. 21: повествователь с ним заодно) есть косвенное выражение недовольства «судьбой», которая определила амбициозному молодому человеку быть «как все». Онегин начинает сопротивляться безликому закону – и в значительной степени корректирует намерения слепой фортуны. Вот эти его личные усилия и привели в дальнейшем к трагедии. Кому выпало счастье прожить судьбу, тот, к несчастью, не избегнет трагедии.

Онегин культурно, духовно подкрепил ту позицию, которую интуитивно (во многом бессознательно) заняла Татьяна: любовь является высшим мерилом человеческих отношений. Она говорит много верных вещей. Однако вскользь при этом замечает: «Но я другому отдана; я буду век ему верна» (Глава VIII, с. 169). Хотя еще совсем недавно она почти бунтовала в своем письме: «Другой!.. Нет, никому на свете Не отдала бы серце я!» (с. 61). А теперь покорно принимает вариант жизни без любви. Такова женщина, продукт натуры.

Она «отдана», ее никто и не спрашивал. Взяли – и отдали некие внешние «нехорошие» силы, которые действовали вразрез с ее собственным желанием («Я вас люблю (к чему лукавить?)» (с. 169). А где же активность субъекта?

Онегин сражается за счастье, тогда как Татьяна его ждет: случится? не случится? Судьба «печальной» Татьяны – слепа. Роковое стечение обстоятельств, когда «для бедной Тани Все были жребии равны» (с. 169), – это еще не судьба. Это именно рок. Судьба для Онегина – это возможность сражаться за счастье, что делает он сам и никто вместо него сделать это не может.

В таком контексте «Я ошибся» означает: я не в силах изменить природу человека, мужчины и женщины. Я думал обойтись без любви – но это невозможно. И не нужно. Это мировоззренческая ошибка. В этом смысле «я ошибся» означает: я понял, в чем я заблуждался. Я прозрел. Я победил.

Татьяна, напротив, убеждена, что она не ошиблась. Она все делала правильно, разве что несколько «неосторожно». Просто дело не в ней. Дело в судьбе-роке, которая, к несчастью, никогда не ошибается.

 
А счастье было так возможно,
Так близко! Но судьба моя
Уж решена. Неосторожно,
Быть может, поступила я:
…для бедной Тани
Все были жребии равны. (с. 169)
 

Роковая судьба рано или поздно сводит мужчину и женщину, судьба изначально определяет природу мужчины и женщины. Но счастье зависит не от судьбы. Оно зависит от своевольного мужчины.

Почему же достойный счастья Онегин оказался несчастным и одиноким?