Текст книги "Культурология. Личность и культура: учебное пособие"

После всего сказанного о связи истины, добра и красоты нет необходимости подчеркивать своеобразное, даже уникальное место нравственно-этического в духовном мире человека. Однако что представляет собой «добро», эта привычная метафора, как высшая культурная ценность? Чем определяется удельный вес этого компонента в целостной духовной парадигме личности и общества? Какова, наконец, структура этой формы общественного сознания?

Как это случается сплошь и рядом, подмена понятий безнадежно запутывает дело. Вспомним вечно актуальное: проясняйте значения слов, и вы избавите мир от половины заблуждений (Паскаль). Вначале разграничим термины нравственность, мораль, этика. Нравственность включает в себя все возможные отношения человека к себе, своему мышлению, социуму и природе – отношения, которые уже вышли за рамки собственно природных. Нравственная регуляция начинается там, где заканчивается природно-инстинктивная. Это регуляция собственно человеческих отношений.

Мир регламентируемых нравственных отношений, строго говоря, начинается там, где появляются интересы другого. Причем, с соблюдением одного непременного условия: индивидуум должен признавать законное право «других» интересов.

Интуитивно золотое правило морали сформулировано очень давно, раньше, чем возникли мировые религии. Оно гласит: поступай с другими так, как ты хочешь, чтобы поступили с тобой. Обратим внимание на механизм возникновения нравственных отношений (с точки зрения излагаемой теории сознания). Что значит проникнуться интересами другого?

Это значит отвлечься от своих потребностей настолько, чтобы попытаться сотворить отвлеченную, идеальную модель интересов «другого», основанную на гипотетически «вычисленных», предполагаемых потребностях. Очевидно, что в таком акте очень высока доля сознательного участия. Личность не слепо приспосабливается к себе подобному, а понимает его. Таким образом, обязательным условием нравственного прогресса является развитие и совершенствование сознания. И чем выше, тоньше и разнообразнее свои собственные потребности – тем внимательнее отношение к потребностям другого. Стратегия поведения с учетом самых высших потребностей других – вот совершенная модель высоконравственной личности. Личность такого типа невозможно представить без развитых и в то же время разумных духовных потребностей.

Нравственное сознание подразделяется на несколько уровней. Нравственность существует уже на уровне рефлекса, приобретенного путем многократных тренировок. Далее идет нормативная регуляция на уровне мифотворчества, плавно перетекающая в зону здравого смысла. Наконец, высокоразвитая нормативная система на уровне идеологии – есть не что иное как мораль. Усвоивший ее считается человеком культурным. В известном смысле так оно и есть. Всякая мораль с ее строгими предписаниями и догматами – это проекция определенной идеологии на область межличностных отношений. Поэтому морали свойственна узость, корпоративность, сословность; во всяком случае, универсальность и мораль – понятия несовместимые. Моральные нормы различных общественных групп, слоев населения, да и просто типов личности, часто противоречат друг другу, поскольку они обслуживают различные идеологические ориентации. Так называемая «общечеловеческая» мораль с ее каноническими заповедями также идеологична, ибо основана на АИ.

Венец всему – философия нравственности: этика (не путать с «философией морали», так как мораль – лишь составная часть нравственных отношений). Вывод напрашивается такой: высшие моральные и высшие нравственные ценности – могут не совпадать. И к высшим культурным ценностям следует отнести ценности этические, а не моральные. Когда моральные устои «простых» людей (с неразвитым нравственным сознанием в частности, да и сознанием вообще) принимают за высоконравственный этический кодекс – происходит подмена понятий. Из таких людей часто получаются образцовые моралисты, фанатично следующие некритически (иррационально-психологически) усвоенным предписаниям. Следует ли считать подобный моральный догматизм выражением сложных этических проживании?

Жесткая морально-нормативная система с ее запретом на противоречие, свойственное всякой системе, ориентируется на безгрешный, «чистый» идеал. Философия же нравственности ориентируется не на идеологически ангажированную, а на свободную – следовательно, небезгрешную – личность, обладающую богатым и тонким нравственным миром. Личность, ощущающая себя центром мироздания, ответственная за все, в том числе и за себя – вот круг нравственных отношений современной всесторонне развитой личности.

Если мораль является именно руководством к действию, то этика – это рефлексия по поводу неисчерпаемости нравственных отношений. Субъект морали – человек (индивид); субъект нравственности – личность. Мораль регламентирует социальную жизнь индивида, упорядочивая социум и обезличивая субъект. И это важная общественная функция морали. Ведь общество не может позволить себе роскошь узаконить саморегуляцию и не вмешиваться в духовную жизнь члена сообщества. Поэтому как «человек общественный» личность является субъектом морали. Но как самоценная личность человек реализуется только в области высших культурных ценностей. Высшие нравственные ценности могут быть и аморальны, поскольку это зона действия высокоразвитой личности, которой невозможно считаться с жестким регламентом – в силу уникальности, яркой индивидуальности, принципиальной нестандартности. Все эти качества производны от внутренней противоречивости. Следовательно, нравственный кодекс не может быть сводом правил и канонов; он является способом классификации соответствующих закономерностей. Нравственный кодекс, если угодно, можно обозначить и как систему принципов, но с одной фундаментально важной оговоркой: эти принципы не порабощают личность, а служат ей.

Характеризуя нравственный облик полноценной личности, можно было бы воспользоваться понятием меры и функции «греха» (под грехом я буду разуметь не только отступление от норм морали – моральный грех, но и отступление от диалектически понятых интересов сознательной и высоконравственной личности – нравственный грех). Мораль является своеобразным компромиссом между витальной основой личности и ее высшими духовными потребностями. Поэтому бескомпромиссная жесткость морали свидетельствует либо о фанатизме, либо о лицемерии. И то, и другое унижает личность, а главное – заставляет ее служить морали, а не наоборот. Сложность и противоречивость природы человека требует сложного и серьезного разговора о нем. И я пишу, ориентируясь не на «разрушителей» – некрофилов, видящих всегда наиболее уязвимые места в учениях о человеке (и, как водится, превращающих «ахиллесову пяту» в главный орган человека), а на диалектиков-созидателей, осознающих позитивный потенциал реального человека (имеющего, безусловно, и «ахиллесову пяту»).

Конечно, грех есть грех, и он требует осуждения. Но у порядочных людей и грехи «человеческие». Часто – увы! – случается так, что грехи не подавляют, а даже в какой-то мере стимулируют творческое начало в человеке. В жизни нравственные схватки личности с собой неизбежны и необходимы. Живая личность – это борющаяся личность. Однако между нравственным грязелюбом и оступившимся – пропасть, разделяющая противоположности. Не грех (или добродетель) надо видеть и оценивать сам по себе, а личность, согрешившую (или совершившую благодеяние) по тем или иным причинам. Мотивы и мотивировки «грешащего» не менее важны, чем сам проступок. Надо рассматривать достоинства и пороки личности в многомерной системе: в системе личных и универсальных – высших – ценностей. Тогда мы сможем верно оценить любое деяние как момент духовной жизни. Ценностный контекст индивидуализирует «грех».

Мудрую духовную регулировку и сознательный нравственный релятивизм могут «спутать» только изощренные циники, которым совершенно необходимо скомпрометировать всякий нормальный духовный режим. И невозможно запретить им делать это. Диалектика – оружие обоюдоострое; с ее помощью (в отрыве от реальности и в угоду потребностям) можно спекулятивно объявить любое качество себе противоположным. Но живая творческая личность возрождается после падения, укрепляя духовные силы (хотя возможны срывы и трагедии), а для нравственных уродов «грех» утрачивает свою очистительную силу и становится modus Vivendi (способом существования). Именно поэтому духовность всегда ориентируется на нравственный, а не на правовой закон.

Рассуждения о «дозировке» греха могут показаться кощунственными. Уместно напомнить, что я не рецепт пишу, а анализирую природу человека. Л.Н. Толстой, кстати, не боялся изображать, по его выражению, «дурные мысли хороших людей» и «хорошие мысли дурных людей». Он не боялся «потерять», растворить человека, потому что целостность личности конкретна.

Надо осознать ценность живой одухотворенной личности и с высоты этой ценности видеть грань, меру греха. Конечно, речь не от том, чтобы «планировать» грехи. Всякое целеполагание здесь – цинично. Но эмоциональные порывы, увлеченности, некоторые чрезмерности – неизбежные спутники человека. Для нормальной личности – всякий грех как бы случаен, непредсказуем, несмотря на очевидную регулярность. И за каждый грех – в той или иной форме и степени – наступает расплата.

Личность и грех – понятия неразделимые. Дело в том, что не существует такого состояния человека, при котором он бы не грешил против чего-то. Выбрав одно, человек всегда отвергает другое, столь же ему необходимое, и становится грешником. Став святым, человек избирает противоестественное существование, совершая тем самым один из самых тяжких грехов. Поддаваясь человеческим слабостям, не впадая в грех святости, мы нравственно деградируем. Нравственное совершенство не надо путать с безгрешием. Нравственное совершенство – это способность жить в несовершенном, грешном мире, оставаясь при этом нравственно чистым, высокопорядочным. А это, как показывает практика, вполне возможно.

Вопрос о греховности человека не исчерпывается признанием изначально свойственного ему (имманентного) несовершенства, источник которого – внутренняя противоречивость. Совместить ментальную и витальную сферы человека без взаимного ущерба или искажения – невозможно. Однако есть разные грехи. Следует сказать не только о градации грехов, но и об их дифференциации. Есть грехи, однозначно разрушающие личность, и по отношению к таким грехам говорить об ошибке или о мере недопустимо (например, умышленное убийство с целью ограбления, изнасилование и т. д.). Это просто-напросто табуированные для приличных людей деяния, которые надо квалифицировать уже не как грехи-слабости, а – как общественно опасные патологии. Проблема из области духовно-моральной регуляции переходит в сферу права и психопатологии. Как видим, градация грехов – это уже достаточно тонкая нюансировка духовной палитры, доступная высокоразвитому сознанию, способному к самоконтролю и самоуправлению.

Специально оговорюсь по поводу чрезвычайно важного пункта, концентрирующего этическую проблематику. Поскольку я придерживаюсь концепции человека раскрепощенного, свободного от узкоидеологических догм, не стесненного моральными запретами, возникают естественные опасения: не станет ли рефлектирующая этика некой ширмой, маской, прикрывающей элементарный эгоцентризм? Не является ли, по сути, философия нравственности формой дешевого нравственного релятивизма?

Сомнения вполне обоснованны. Высшая нравственность, вобравшая в себя самые высокие стандарты человеческих отношений, отнюдь не беспринципна, несмотря на отсутствие канонического свода правил. Главный принцип – подчеркну еще раз – ориентация на идеал личности, обладающей высокими, разумно сбалансированными духовными и материальными потребностями. Личность такого типа – вовсе не богоравна, богоподобна (в смысле абсолютной независимости) и не свободна от отношений. Именно понимание природы отношений делает личность свободной. В таком случае, личность разделяет с обществом, с коллективом, с самой собой те моральные принципы, которые позволяют разумно сосуществовать личности и обществу. Ни о каком тотальном отрицании морали только на основании того, что она мораль, речи не идет. Поэтому свободный человек, избирающий для своих разумных потребностей разумные регулятивы, – это коллективный человек, вполне лояльный член сообщества. Вместе с тем личность относится к морали именно как к морали, понимая, что любая мораль противоречит нравственным установкам действительно свободной личности. Следование морали может быть таким же преступлением перед человечностью, как и отказ от догм. Вот тут-то и вступает в действие закон высшей нравственности. Человек может позволить себе отступление от морали – только во имя гуманистической совести, но не ради удовлетворения низменных потребностей.

Как видим, преступления перед моралью могут иметь разную мотивацию. И распознать истинные мотивы бывает достаточно сложно. Однако это уже иная проблема. Личность, избравшая путь интенсивной духовной жизни, так или иначе сталкивается с необходимостью нарушения морали. Но аморальный – еще не значит «плохой». Весь вопрос заключается в том, ради чего личность идет на нарушения. Не стоит преувеличивать опасность спутать праведника с циником: в жизни эти антиподы распознаются достаточно просто – по делам, по поступкам, по линии жизнетворчества. Антимораль циников есть не что иное, как разновидность идеологии. И их преступления перед общепринятыми моральными нормами являются одновременно преступлениями против личности. Ни о какой этике в данном случае не может быть и речи. Релятивизм – маскировка идеологии цинизма, а диалектика (у «переворачиваний» которой всегда есть разумные границы) является механизмом осуществления подлинных интересов личности. Не различает релятивизм и материалистическую диалектику (или преднамеренно их путает) – все то же идеологическое сознание. Философскому сознанию ясно видны их кардинальные различия.

В заключение в очередной раз отмечу, что мир высших человеческих ценностей в сфере нравственности тесно связан с ми-ром ценностей эстетических и философских.

3.1.4. Духовное и философское

В данной главе мы рассмотрим философию как высшую культурную ценность, как сферу человеческой деятельности, имеющую непосредственное отношение к «истине». Миф об истине сформировал представление о ней как о конечной инстанции, как об «окончательной правде», дальше или выше которой ничего нет и быть не может. Истина мифически связана с добром, красотой, счастьем, благополучием и т. п. – с позитивно окрашенным эмоциональным рядом. Истина представляется чем-то вроде лекарства или, на худой конец, универсального рецепта, помогающих излечиться от несчастий и стать счастливым. Обрети истину – и это сделает тебя счастливым.

Подобная идеологическая концепция истины не имеет ничего общего с философией. Попытаемся научно взглянуть на многообещающий символ, имя которому «истина».

Философия является философией до тех пор, пока она не выдвигает претензии возглавить процесс практического переустройства жизни на каких-то ей одной открытых и понятных основаниях. Если такое происходит, то философия превращается в идеологию, политику, мораль, социологию и т. д. – где информационный «избыток», свойственный философии, мешает, а потому устраняется, «выбраковывается», и остается то, что укладывается в рамки «однозначной» практики. Философия, которая ориентируется только на практику, перестает быть философией и превращается в конкретную теорию конкретной практики. Практика, ориентированная преимущественно на философию, также рискует утратить свой действенный характер и стать созерцательной, рефлектирующей – то есть крайне неэффективной. Ибо философия объективна, а практика – субъективна. Следовательно, речь может идти только о моментах философии в практике; последняя не может всецело строиться на философских критериях.

Вместе с тем, будучи обобщением практики, философия не может не влиять на нее. Интерпретировать только прошлое и не замечать настоящее, не прогнозировать будущее – значит сужать поле деятельности философии. Диалектический материализм потому и материализм, что он не только объясняет, как менялся мир, но и предвидит, как может меняться мир настоящий. Без относительной нацеленности на практику нет материализма.

Итак, диалектический материализм вырастает из практики и в известном смысле направлен на нее. Без связи с самой что ни на есть ординарной жизненной практикой философия становится сугубо академической дисциплиной, вырождается в идеалистическое философствование. Жесткое «привязывание» к практике будет также означать гибель философии – но по другой причине: философия существует только над практикой, она содержательнее любой практики.

Таким образом, философский уровень духовности специфически связан с практикой. Если не бояться некоторой утрированной упрощенности, можно сказать так: философия озабочена в первую очередь тем, что делать (а не как делать: технологичность действий наименее актуальна для философии), сообразуясь с самыми разными системами критериев и с индивидуальностью субъекта действия. Философия видит бесконечные ситуации выбора – но не выбирает. Ибо выбор – всегда конкретен, однозначен, бесповоротен; личность утрачивает для себя иные возможности, избрав одну. Рефлексия по поводу возможных вариантов выбора и является собственно философией, сам выбор – это уже духовный акт, включающий в себя философию, но не сводимый к ней. Философия объясняет закономерности выбора и его возможные последствия. Однако «выбравший» вырывается из зоны действия философии и превращается в практика, в обыкновенного живого человека, осуществляющего свою жизнедеятельность посредством бесконечной череды ситуаций-выборов. Ясно, что «выборы» философа-мудреца и «выборы» сугубого практика – имеют разные ценностно-смысловые подтексты и различное культурное значение. Цепи духовных актов или, попросту говоря, прожитая жизнь, оказываются принадлежащими существам разной духовной породы.

В силу указанных особенностей философия по-разному эффективна на уровне личности и общества. До тех пор, пока личность находится в зоне действия искусства, а не эстетики, морали, а не этики, идеологии, а не философии, – говорить о подлинной духовной жизни очень сложно. В рамках целостного подхода к личности духовная жизнь, конечно, в любом своем моменте определяется скрещиванием, взаимопересечением всех уровней. В дополнение к тому, что было сказано о духовности в начале главы 2.2.1. «Психика и сознание», следует добавить очень существенный штрих. Важно не просто формальное наличие всех уровней, а еще и иерархическая упорядоченность, организованность, которая также присутствует в каждом духовном акте. Развитый философский уровень сознания делает духовную жизнь личности совершенно особой, уникальной. Духовность высшего порядка (а это и есть духовность в собственном смысле слова) начинается с философского уровня потому, что все мотивы поведения человека начинают определяться не только конкретными задачами выживания, выгоды и пользы. Сфера мотивации резко расширяется за счет избыточной «бесполезной» информации, и принимаемые здесь решения выходят за рамки программы своекорыстного жизнеобеспечения. Там, где господствует интеллект (и где, следовательно, есть все предпосылки для гармоничной сбалансированности духовности), формируется стратегия поведения, которая учитывает не только прагматические персональные интересы, но и ориентацию на некий идеал. Идеал же замысливается с учетом всей находящейся в распоряжении личности информации. Всей – значит, состоящей из противоречивых, взаимоисключающих друг друга компонентов. Поэтому идеал зачастую противоречит конкретным жизненным интересам индивида, однако потребность – духовная потребность! – жить по высшим образцам не позволяет личности опуститься (буквально – унизиться) до выгодной, приносящей пользу тактики. При таком положении дел уже можно говорить о духовном потенциале и о духовной уникальности личности. Поведение же, ориентированное на нормативы и каноны, задающие оптимальный режим выживания в данной культурной ситуации, может быть далеко от истинной духовности.

Личность может быть очень культурна, но бездуховна. Этот парадокс объясняется совмещением разных критериев. Сиюминутная конъюнктура требует от личности предельной референтности обстоятельствам. Человек культурный – конформист, гармонично вписывающийся в предлагаемые обстоятельства. Человек духовного склада, напротив, часто отличается повышенной конфликтностью, нонконформизмом, поскольку он «идеалист», то есть нацелен на «идеал», а не на приспособление к реальности, как бы она ни была далека от идеала. (Следует, очевидно, оговориться, так как сказанное возможно трактовать в том смысле, что духовное само по себе является позитивной ценностью. Я имел в виду нечто совсем иное. Все, как всегда, зависит от функции, которую выполняет духовное начало в человеке. Если идеальная духовность порабощает личность, становится самоцелью, то такой фанатизм не только не способствует самореализации, но превращается в образец оголтелой бездуховности. Ценна только та духовность, которая идет во благо живой личности, обогащая ее внутреннюю жизнь.)

Итак, по большому счету, духовность можно подразделить на два вида: преимущественно «идеологическую», основанную на психологическом типе управления гуманитарной информацией, и преимущественно «рациональную», в основе которой – абстрактно-логический тип управления. При этом не будем упрощать: «идеологический» не означает априори «плохой», равно как и «рациональный» не равнозначен оценке «хороший». Скорее, деление на виды подчеркивает разные предпосылки, разные стартовые базы для возникновения того духовного облика, который приобретает личность с течением времени. В реальной действительности образованный философский ум часто сочетается с низкими нравственными кондициями, неглубокий же в философском отношении интеллект гармонично уживается с приличной моральной основой. Оценивать надо целостную личность, а не ее отдельные характеристики – сколь бы ни были они безупречны сами по себе.

И все же будем принципиальны: именно (и исключительно) абстрактно-логический тип управления всей человеческой информацией формирует тот духовный облик, который способен воплотить высшие культурные ценности. Великая личность – это прежде всего мыслящая личность.

Что касается исторических моделей культурного человека, то выше было выделено три таких модели: человек мифологический, идеологический и разумно-рациональный (гл. 2.2.6).

Философское знание организовано в форме пирамиды, вершину которой составляют сразу несколько типов философий, а именно (см. Схему № 3):

– материализм,

– идеализм,

– диалектика,

– метафизика,

– сенсуализм,

– рационализм,

– иррационализм.

Таким образом, венчает пирамиду не какая-либо одна философия, один тип мышления – это может показаться только издалека, когда пирамида воспринимается в самом общем плане; при ближайшем рассмотрении единого центра как такового нет, есть множество центров, образующих одну совокупную вершину: пирамиду пирамид. На этой вершине и формируется то, что принято называть истиной.

Любая философская система состоит из семи компонентов – при этом всегда доминирует один или несколько из них. Например, диалектический материализм «чреват» всеми иными типами философских учений, однако он «подчиняет» универсум своей логике (а логику свою – законам универсума), в рамках которой живут и идеализм, и метафизика и т. д. Диалектический материализм не в силах отменить иные философские взгляды и позиции, которые в определенном смысле отношении объективно отражают объективную реальность; он может лишь включить их в по-своему организованный космос – и только в этом смысле можно говорить о приоритете диалектического материализма. Последний не может существовать без соподчинений, взаимоотношений, взаимодействий всех без исключения компонентов; диалектический материализм и является, строго говоря, способом организации их всех в противоречивое единство. «Схема системы» показана на Схеме № 3.

Схема № 3

Чем объяснить противоречивое единство (полицентрический моноцентризм) высшей интеллектуальной деятельности, взятое в своей пиковой точке? Только противоречивостью универсума, который адекватно отражает и познает философское сознание. Философия не может не быть противоречивой в каждом своем составляющем моменте. Если «философии» вдруг удалось стать непротиворечивой – значит, она в принципе избавилась от имманентных философских характеристик и перестала быть тем, за что себя выдает.

Возможно, теперь становится более определенным то содержание, которое я вкладываю в понятие «истина». Речь идет об ОСЦ, которая формируется на высших этажах всех форм общественного сознания. Именно поэтому истина и идеология – понятия полярно противоположные.

Из сказанного в этой книге по поводу психики и сознания, идеологии и философии, легко заключить, что наиболее «защищенными» в культуре являются те сферы духовной деятельности человека, которые связаны с идеологией. Чем теснее связь, тем защищеннее область духа. Наиболее незащищенным звеном в культуре является философия. Ее уязвимость, то есть непонимание ее ценности, вечная первоочередность в списке жертвоприношений на алтарь «суровой реальности», когда речь идет о жизни и смерти («сейчас – не до философии!»), минимальная роль в деле обеспечения духовной устойчивости и выживания человека – предопределена почти абсолютной деидеологизированностью.

Легкость, с которой пренебрегают философией, является яркой духовной характеристикой людей. Философия добывает «не ту» истину, которой жаждут правдоискатели. Им нужна «истина», которая укрепляла бы дух и помогала бы выжить, то есть истина идеологическая. Философия же имеет дело с истиной как таковой, истиной ради истины. Такую истину, так сказать, на хлеб не намажешь и в карман не положишь: она как бы бесполезна. Сложность философии, отражающей многомерную реальность, коренится в ее двойственной природе. В известном смысле она является «искусством ради искусства», наукой ради науки. И в то же время любая «практическая теория» оснащается инструментарием «от философии», поскольку конкретное находит свое подтверждение во всеобщем (в научном смысле). Но эта скрытая зависимость любой теории от философии не лежит на поверхности. Поэтому «нормальное», здравомыслящее сознание с разочарованием отворачивается от философии, считая ее в лучшем случае занятием для чудаков.

Философия – рефлексия сознания по поводу сознания – принципиально не умещается в рамки любой идеологии, она видит и вскрывает относительность и неистинность какой бы то ни было всей идеологии. В силу этого философия является единственным способом преодоления идеологии. Всякий иной способ рано или поздно упирается в смену идеологической парадигмы, что означает пребывание в замкнутом идеологическом пространстве.

К сожалению, путаницы в философском хозяйстве предостаточно. Нередко то, что выдается за философию (и по форме действительно напоминает «царицу наук»), на деле является искусно завуалированной идеологией. И дело может заключаться вовсе не в злом умысле, а в непонимании сути различий. Самый популярный и эффективный способ спутать общедоступную идеологическую ступень сознания с труднодоступной философской – отождествить тотальную диалектику (видение всеобщей взаимозависимости и взаимообусловленности) с эклектикой (неорганизованным хаосом, с бессистемной путаницей понятий). Крайности, что называется, сходятся и становятся трудноразличимы.

Философия как способ и качество мышления сложно поддается описанию, требует бесконечного дискурса; но она несомненно существует и может быть «разъяснена» в отличие от идеологических миражей, улетучивающихся при первом же столкновении с серьезным противоречием.