Текст книги "Культурология. Личность и культура: учебное пособие"

Если личность находит в себе силы стать центром мироздания, значит, центром мироздания становится и присущий личности принцип критического отношения ко всему, принцип разумной критики. А под прицел разумной критики попадают прежде всего идеологические, то есть некритически воспринятые истины. Думаю, настоящий культ личности – это, в конечном счете, культ разума.

Итак, идеологии будут жить, пока будут существовать авторитарные идеалы (справедливо и обратное утверждение). Практически – всегда. Весь вопрос в том, как поставить эти идеалы на службу личности, а не идеологии.

Полноценная личность гуманистической ориентации невозможна без идеалов авторитарных. Более того, в истории бывают периоды, когда гуманистическая личность вынуждена стать «героической» (например, во время войны с фашизмом). Гуманистические идеалы, опять же, не культ, не новая идеология, а инструмент для создания гармонической личности (средство, а не цель). Отречение от себя «во имя» сверх личных идеалов является вынужденным, и в этом контексте оно должно рассматриваться как служение себе. Отречение от себя – во имя себя. Личность не изменяет самой себе. Авторитарные идеалы и, следовательно, идеологии должны быть поставлены на службу личности как самостоятельному субъекту всех общественных отношений. Как только личность начинает служить не себе, а своему «предназначению» – на свет является идеология. Печальны времена, когда у личности появляются свои предназначения, даже если в процессе реализации предназначений раскрываются какие-то стороны личности. Считать же, что возможны иные времена – значит впасть в «идеологический» оптимизм. Утешимся мудростью: такова жизнь.

Подведу итог. В чем секрет живучести (практически – бессмертия) идеологий? Все идеологии зарождаются при одном непременном условии: явном дефиците комбинаторной, абстрактно-теоретической, понятийной деятельности сознания. Истина – целостное, объемное, многомерное бытие объекта – всегда подается в усеченном, редуцированном до одного или нескольких аспектов варианте. Акцентирование одного качества приводит к стушевыванию прямо противоположного, контрастного свойства, мешающему просто и без затей доминировать гегемону. Любимое выражение идеологов – просто, как правда. Мифом о простоте правды, под которой подразумевается, конечно, истина, они очень дорожат.

Если научное познание истины – это выстраивание целого из всех мыслимых и доступных граней и звеньев (при этом целостный объект – всегда иерархическая структура, где четко обозначены главные и второстепенные качества), то идеологическое «освоение правды» заключается в имитации познания, в манипулировании свойствами, в конъюнктурном выпячивании того, что выгодно подчеркнуть сейчас, и игнорировании того, что мешает «правде». Проще говоря, идеология – это всегда полуправда, выдающая себя за истину. Такова, пожалуй, фундаментальная черта всякой идеологии.

Именно поэтому идеологии так не любят науку и явно предпочитают ей образный гносеологический инструментарий. Способность всесторонне «схватывать» объект и выстраивать полуправды в спектр, где идеологический потенциал полностью нейтрализуется и уступает место бесстрастной аналитической комбинаторике, – эта способность и есть то кощеево яйцо, где заключена смерть бессмертного.

Однако идеологии неуничтожимы, несмотря на то, что рецепт их гибели давно известен. Дело в том, что истребление идеологий означает угасание самой жизни. Как ни странно, из того факта, что истина и идеология несовместимы, не следует, что жизнь выбирает истину. И к сожалению, и к счастью – не следует. Истина и жизнь – это далеко не тождественные и не особо нуждающиеся друг в друге понятия. И когда на вопрос, сформулированный Ф.М.Достоевским: «Со Христом вы или с истиной?» – все дружно отвечают: «Со Христом!», – выбирают они идеологию как основополагающий компонент жизни. Люди выбирают не истину, а жизнь. Трудно винить их за это.

С другой стороны, истине – все равно. Она существует – безотносительно к жизни, безотносительно к тому, нравится она людям или нет. Нам так хочется найти компромисс между истиной и жизнью, что мы вводим хитроумнейшие понятия, в которых неискушенному вовек не разобраться. Чего стоит одно только разграничение на правду, истину, «человеческую истину», в отличие, очевидно, от научной, божью правду, народную правду и т. д.

Коль скоро существует наука, ей и следует заниматься истиной. А насколько научные представления соответствуют нашим потребностям, запросам, хотениям – это несколько иной вопрос. Не будем их смешивать.

Ничто человеческое нам не чуждо, и вначале каждый из нас видит луну именно в пруду. Если позволить себе продолжать выражаться притчеобразным языком, излюбленным языком идеологов, то надо подчеркнуть следующее: главная сложность состоит в том, что если луна есть на небе, то она обязательно будет в пруду. В переводе на язык науки это означает, что объективная реальность первоначально отражается с неизбежными субъективными искажениями. Более того, уже освоив принципы постижения объективной реальности, мы время от времени «заглядываем» в пруд. Плен иллюзий – сладкий плен. И нам стоит немалых усилий вновь отрываться от изображений-миражей, которые всегда привлекательнее реальности.

В принципах организации и действия идеологического сознания сформулированы, пожалуй, самые сложные проблемы человека. Ведь культура создана и создается, в основном, усилиями «идеологов»: творцов, художников, служителей культа. Религия и искусство – эти величайшие «гибриды», в которых симбиотически слиты психическая и сознательная инстанции, – целиком и полностью, с моей точки зрения, принадлежат сфере идеологического сознания, где главенствующим является тип психологического (а не абстрактно-логического) управления информацией.

В каких же формах духа или формах общественного сознания творятся идеологические фантомы?

Во всех. Но прежде всего – и главным образом – в религии и искусстве. Религия идеологична по самой своей глубинной сути, она специализируется в производстве параллельной реальности. Гносеологические корни религии целиком и полостью – в сфере психологического управления.

Как и всякая форма духа, религия не случайна, то есть она не могла не возникнуть. И возникла она как служба смерти, как «вздох угнетенной твари» (К. Маркс). Она паразитирует на страхе смерти, на действительной трагичности неразрешимых «экзистенциальных дихотомий» (Э. Фромм). И действительные сущностные противоречия предлагает разрешать «легко и приятно»: иллюзорным способом. Бог есть не что иное, как «луна в пруду». Иначе говоря, религия есть способ духовной компенсации. Лично мне такая формула религии представляется исчерпывающей. И речь не о том, насколько мешают или помогают иллюзии жизни значительной части населения Земли. Речь о соответствии типа духовности, создаваемого религией, действительным потребностям реального человека, о роли религии в выработке действительно достойных духовных программ.

Религии, как мы уже выяснили, есть на что опираться в структуре сознания человека. Потребность в психологическом приспособлении всегда будет гнать человека под защиту «высших сил». Однако с точки зрения теоретического сознания, которое, как было сказано, управляет идеологическим, никаких особых философских проблем с религией сегодня нет. Все сакральные манипуляции – чисто психологического свойства (от потребности), и идеологичность религии легко объяснима.

Истинная проблема религии – в ее своеобразной амбивалентности: теоретической несостоятельности и одновременной глубокой практической укорененности в жизни. И здравый философский смысл говорит нам, что невозможно ограничится теоретическим разрешением проблемы, у которой множество иных измерений, нравится нам это или нет.

Да, с позиций разума философского, религия – крайне неэффективный способ познания, зато незаменимое средство приспособления к реальности. Однако – не небом единым. С позиций того же диалектического разума нельзя на основании теоретической несостоятельности отказывать религии в праве на существование. Надо спуститься на землю, где подавляющему большинству людей нужна вера в «небо», в чудо. Ведь люди, в основном, живут не философским разумом. И для них религия, эта одиозная «служба смерти» – жизненная необходимость. Она удовлетворяет их потребности – как бы мы их ни оценивали.

Поэтому убрать из современного общества религию – невозможно. Но если мы даже и уберем ее, на смену неизбежно придет идеология, пусть даже и атеистическая по форме, по сути религиозная, выполняющая задачи духовной компенсации.

Итак, проблема религии – в наличии в структуре сознания соответствующего, идеологического, уровня. Точнее, не просто в наличии, а в функции, которую он выполняет. И пока активно не включились более высокие этажи сознания, которые преобразуют функцию идеологического сознания, задавая ей оптимальную для личности и общества программу, – до тех пор «идеолог», сидящий в каждой личности, самостоятельно формирует мировоззренческую стратегию «от потребностей». В последнем случае идеология, конечно, узурпирует чужие права.

И если уж «искать виноватого», то надо бы, по логике вещей, предъявлять претензии философскому, за все ответственному уровню. Но в интересах истины не предъявлять претензии, а анализировать. Категория вины по отношению к людям, которые не могут «прыгнуть» выше идеологического «потолка», – вещь очень сомнительная. Люди «взыскуют чудес», и с этим ничего не поделаешь. Надо если и не мириться с реальными противоречиями реального человека, то понимать их природу. И уж во всяком случае – не мистифицировать их.

Вопрос «что делать», как объяснить людям то, чего они не желают и не могут понять, – вопрос особый. Сейчас мы его касаться не будем.

Надо отдать должное религиозному типу сознания: он сделал все для того, чтобы скомпрометировать научно-логический способ отношения к миру, чтобы человек перестал доверять разуму. Парадокс заключается в том, что именно психика (по определению – хаос, потемки души) со своим весьма несовершенным инструментарием активнее всего претендует на роль лидера в сотворении внутри– и внеличностной гармонии. Иными словами, психика, и особенно религия как ее служба, претендует на то, чтобы быть «божественным разумом», порождающим истинный взгляд на мир.

Психика (душа, «тайное тайных», сокровенное, невыразимое) – выше интеллекта: с подобными заявлениями в истории культуры сталкиваешься очень часто. Недоверие разуму выражают не только «богема», что, в общем, легко объяснимо, но и корифеи самого интеллектуального из искусств – литературы: достаточно назвать имена Толстого и Достоевского. Более того, можно вспомнить целую плеяду философов, выступивших на стороне веры и интуиции против разума. Только из представителей XIX–XX веков упомянем Шопенгауэра, Кьеркегора, Ницше, Бергсона, русских религиозных философов, творцов экзистенциализма, Хайдеггера, Дерриду и т. д.

Как объяснить экспансию психики на территорию сознания?

Эмоции – базовая, как мы помним, форма существования психики – сигнализируют о потребностях, это непосредственное выражение состояния (удовлетворенного – неудовлетворенного) потребностей. Без потребностей нет эмоций. Что касается интеллекта, высшего эшелона сознания, то он независим от потребностей и, следовательно, от эмоций. Он способен выражать объективную истину.

Эмоции же – субъективны. Они и ум «заставляют» обслуживать потребности. Именно этим объясняется «террор» эмоций по отношению к сознанию. Разум может работать в режиме психики, выполнять функцию психики. В этом пункте заключен уникальный для психики шанс обеспечить себе беспредельно комфортное существование, постоянно получать ту информацию, какую хочешь, а не ту, какая есть на самом деле (то есть заказывать информацию). В этом случае психика многократно усиливает свою мощь, и ей становится подвластна любая дьявольски-диалектически изощренная аргументация. Самая фантастическая картина мира будет иметь наукообразный облик – стоит лишь привязать разум к потребностям.

Вот почему психика так неравнодушна к стремлению интеллекта к автономии: автономия интеллекта означает конец психического «беспредела». Надо освободить ум от эмоций, развести их, разграничить функционально психику и сознание – тогда только «отстранение» может быть зафиксирована истина: бесстрастно и объективно. Без ведущего участия интеллекта истина недостижима.

«Вершинная» психология, интеллектуализированная психика научилась предельно гибко приспосабливаться – уже к результатам деятельности сознания. Психика в ее высшей – идеологизированной – форме будет всегда агрессивно подавлять интеллект, заставлять его работать на себя. С другой стороны, теоретическому сознанию будет всегда очень сложно «выделиться» из пут психоидеологии, встать над ней, подчинить ее себе.

Искусство многократно проговаривалось по поводу своего отношения к религии и вере, наивно полагая, что «свежесть чувств» является безусловным и абсолютно достаточным доказательством наличия «мира горнего».

 
Есть ли тот, кто должной мерой мерит
Наши знанья, судьбы и года?
Если сердце хочет, если верит.
Значит – да.
 

Бунин И.А.

«В дачном кресле, ночью на балконе…»

Сердцу – не прикажешь. Оно выражает потребности человека. А если сердце не хочет, не верит?

Вопрос риторический. Сердце, если перефразировать поэта, хочет и верит оттого, что не хотеть и не верить оно не может. Сердце, душа – это, по определению, «орган» хотения и веры.

Поэтому «тот, кто должной мерой мерит наши знанья», будет до тех пор, пока будет сердце и душа. Иначе говоря – всегда.

Версия искусства, сколь бы легковесной она ни казалась, с предельной точностью и откровенностью обнажает механизм веры. Главное – не доказать, а красиво и неотразимо убедить (буквально: произвести впечатление), для чего необходимо создать условия апелляции души к душе же, минуя разум. А души всегда найдут общий язык. И разорвать порочный круг душевной гармонии средствами разума – невозможно.

В очередной раз получив подтверждение истины «горе от ума», подтверждение бессилия ума, когда душа всесильна, мы вынуждены смириться с несовершенством человека как субъекта познающего и воздать должное совершенству человека как субъекта приспосабливающегося – и только с этой целью познающего.

Так душа, «человеческий фактор», вносит свои искажающие коррективы буквально во все. Как справедливо замечено, если в дело будут замешаны человеческие интересы, то любая непреложная истина перестает быть таковой: дважды два может быть и пять, и шесть – и сколько угодно. В зависимости от того, чего хочет и во что верит «сердце».

Одно из самых метких и остроумных определений религии – «опиум для народа». Религия и есть духовная наркотизация: очень точно подмечено сходство механизмов. Разумеется, по мере все большей авторитетности научного сознания, религия также вынуждена модернизировать свой облик в этом направлении. Еще со времен Ф. Аквинского религии активно меняют имидж: становятся все более «научными», «материалистическими», даже «атеистическими». Но по функции – это все тот же «опиум». И лазейку в мир иной религии оставляют принципиально. А существование мира иного, которого «не может не быть», делает и наш мир, и нас какими-то неполноценными эмбрионами.

Мистические учения, как бы они ни назывались и какую бы форму ни принимали, будь то древнеиндийские трактаты или современная метафизическая философия, недвусмысленно претендуют на статус философии – истинной, конечно, философии. То, что традиционно считается философией, часто обслуживает сомнительные идеологизированные «концепции». Давно уже прописалось в общественном сознании устойчивое оксюморонное словосочетание «религиозная философия», то есть сочетание типа «живой труп» (сочетание несочетаемого). Все это воспринимается как должное.

Сверхзадача таких «философий» – выработать наиболее «передовые» духовные программы, конечно, насквозь идеологизированные. Главная функция религии при этом – быть основным (психологическим) регулятором поведения, подчинить поведение человека «бесспорным» идеологемам – сохраняется в неприкосновенности. Бог как был, так и остается иррациональным авторитетом, аксиоматической инстанцией. Несомненность, реальность ощущений, эмоций, идущих от потребностей, по-прежнему остается априорно заданной точкой отсчета. Реальность эмоций, реальность психики, субъективной информации по-прежнему заслоняет и подменяет объективную реальность. Отсюда – культ внерациональных средств ее «познания». Бог превращается в «голос интуиции», «откровения», во «Вселенский Разум», в «информационное поле», «ноосферу» (в мистическом, нематериалистическом смысле), в «голос Гида» и т. д. От человека требуется лишь не умничать сверх меры, не соваться всюду со своим анализом, а суметь быть послушным голосу «оттуда». Задача – слиться с «высшей действительностью», войти с нею в контакт. В достижении непередаваемой трансцендентальности, космизации личности и заключается истинная духовность, освобождение личности.

Вот направление духовной эволюции. Цель ее – не разрешение человеческих проблем, а создание «новых основ» жизни и знания, приобщение к Космосу, перерождение, трансформация сознания и человеческой природы. Чего там церемониться! Природа человека несовершенна и не в состоянии познать сама себя.

Какими словами ни называй смысл предстоящих эволюционных манипуляций – рай или информационное поле – суть неизменна: духовность личности не может быть создана ею.

Ты, человек, в лучшем случае будешь милостиво и избирательно допущен к источнику, колодцу «откровений». Без колодца – ты ничто. Твой интеллект, ум – только мешают Контактам.

Подобное добровольное отречение от разума вовсе не является вынужденной капитуляцией разума, как это представляется приверженцам идеи параллельных миров. Это капитуляция того «разума», который обслуживает идеологическое сознание и в рамках этого сознания разумом (то есть теоретическим сознанием) так и не стал. Иначе говоря, под видом капитуляции «разума» идеологическое сознание, и прежде всего – религиозное, объявляет о своей собственной капитуляции, о своей неспособности познать человека и мир без указки и помощи «высших сил».

Суть методологического трюка всех «религиозных философий» проста: подмена объекта (и, соответственно, способов) исследования. Мы изучаем проблемы генезиса, структуры и функционирования сознания и порожденного им феномена культуры (который, в свою очередь, оказал решающее влияние на формирование сознания); они «изучают» даже не Того, Кто Там, и не Тот Мир, а – Контакты, или саму возможность Контактов, которые должны нас изменить (потому что уж очень этого хочется).

Отсюда сверхнаучные пассажи вроде следующих: «Эта книга не претендует на научность, но она претендует на истинность» (Н. Бердяев). Истина, конечно, «выше» научности, и никакой наукой истину не постичь. А как же ее постигать? Надо настраивать свое ухо на негромкий голос Откровения.

Или: «Истина духа есть истина бытия и сознания, а не истина мысли…» (Шри Ауробиндо Гхош). Опять же: истина и мысль – понятия несовместимые.

Думаю, научное сознание должно ориентироваться на формулы менее мудреные. Более верными представляются утверждения типа: моя книга претендует на истинность потому, что она претендует на научность; истина духа есть истина мысли; не существует ничего более истинного, что могло бы сравниться с истиной мысли. Вряд ли это понравится шаманствующим «гидам», зато просто и ясно.

Надо трезво отдавать себе отчет в том, чего стоят контрверсии, основанные лишь на теоретически возможных, абстрактных посылках. Вариантов альтернативных «философских систем» – бесконечное множество. Как всерьез оценивать шансы подобных «гипотез»?

Прежде всего, следует отметить, что это не гипотезы в научном понимании этого термина. Умозаключения такого рода не имеют отношения ни к науке, ни к философии. На исключительно теоретически возможных посылках можно выстроить все, что угодно. Это всего лишь безответственные спекулятивные операции, бесчестные и провокационные по своему характеру. Опираться в рассуждениях на любую вероятность, не считаясь при этом с фактической реальностью, можно либо от большой хитрости (а это фокусы психики), либо от неменьшей глупости. Подобное интеллектуальное, умозрительное шарлатанство – предельно неконструктивно. Оно ничего не познает, не обосновывает, не изучает реальность, ни за что не отвечает – оно лишь мошенничает, подменяя предмет исследования: «работает» не с реальностью и с реальными вероятностями и прогнозами, а с «жизнеподобными» фантомами, где принцип аналогии доводится до абсурда. Дискутировать с «теориями», порожденными методологически безграмотным мышлением, занятие столь же пустое, сколь и неблагодарное. Надо познавать человека, а не обсуждать капризы потребностей, чувств и мыслей.

Теперь вернемся к понятию «духовная свобода» – наиболее привлекательному для идеологов, так как здесь на их стороне часто оказывается практика. Духовно свободные люди свободно (без какого бы то ни было принуждения) заявляют: мы свободны и счастливы, отыскав свою «правду», свою луну в пруду. Это ли не аргумент, не козырь в противостоянии научному материализму?

Идеологическое (и, добавлю, идеалистическое) определение свободы на первый взгляд весьма привлекательно. Вот его суть: свобода – это право быть самим собой. Если тебе «хорошо» – значит, ты нашел свой вариант свободы. Если «путь разума завел меня в беду, теперь путем безумия пойду». Хочется идти путем безумия – это твой выбор: ты реализуешь право быть самим собой.

Что «хочу» – то и хорошо. Желания (субъективная, психологическая информация) указывают путь к свободе. Ориентиром и путеводителем, опять же, выступают субъективные представления об объективной действительности. Иллюзии вновь оказываются актуальнее реальности. Отказ от поисков объективной, независимой от желаний, эмоций и потребностей истины, которая и постигается, соответственно, сверхчувственным, абстрактно-логическим путем, неизбежно ведет к субъективизму, к мистике и иррационализму.

Настоящая свобода (та, что и есть свобода, а не та, что кажется таковой) начинается с объективного познания себя и мира. Классическая формула свободы, данная Спинозой, вечна, как вечна всякая духовная истина: свобода есть познанная (осознанная) необходимость. Детерминация объективными реалиями – первое условие свободы выбора. Вот в такой системе координат формула «право быть самим собой» наполняется и достоинством, и правом, и ответственностью. Обратим внимание: в идеологической формуле свободы – опять налицо подмена предмета исследования: для познания предлагается не мир и человек (объект и субъект) в своих взаимоотношениях, а вновь актуализируется сфера чувств, изощренно-приспособительные потенции личности, свойственные психике.

Широкий свободолюбивый жест – не искать никаких критериев, никаких «догм», просто быть самим собой – означает отказ от поисков объективной истины, а значит – и от действительной, а не мнимой, самореализации. Каждый действительно может завести свою луну в своем пруду. Скептицизм и сопутствующие ему идеологии так и поступают. Но мистика, миражи, фантомы и луны в пруду, то есть абсолютизация субъективно-психических представлений, дают и соответствующий результат: иллюзию свободы. Психологической реальностью станет для вас и иллюзия свободы, и иллюзия достоинства, и иллюзия счастья, и иллюзия истины. Дай вам ваш бог со временем счастливо перейти в мир иной. Но…

Луна все же на небе, нравится это кому-то или нет. Иллюзия свободы – это форма несвободы, причем наиболее иезуитский ее вариант. Демократически распахнутые двери в царство иллюзии свободы оборачиваются ловушкой. Всякая, в том числе и религиозная, идеология быстро обнаруживает свою тоталитарную суть. Истина и свобода, которую вы «выбрали», явочным порядком объявляются «объективными». И ваша свобода оборачивается свободой благословлять тот путь безумия, которым вы «отныне и во веки веков» должны идти.

К свободе без иллюзий есть только один путь: путь разума. Однако большинству людей этого не объяснишь, а силой отбирать иллюзию – опасно, да и недальновидно. Отсюда – «компромисс» Вольтера: бога нет, но служанке об этом не говорите. «Служанка», если угодно – это не столько социальная и образовательная характеристика, сколько характеристика склада интеллекта и уровня сознания. Человек, идущий тропами идеологии, становится служанкой и заложником собственного невежества, нежелания (а часто, к сожалению, неспособности) стать выше идеологий. В лучшем случае идеолог демонстрирует способность подвешивать перед собой «морковку», точнее, образ «морковки», и идти за ней, не желая соображать, как и откуда появилось изображение.

Точно так же, как мистифицирована суть религии, мистифицирована и роль ее как фактора духовности. Глупо отрицать очевидное: религия оставила неизгладимый след в истории культуры. Все формы духа испытали на себе влияние религии. А наиболее близкородственные формы общественного сознания, такие как искусство и мораль, просто трудно представить вне религии. Причем, закономерность такова: наиболее сильным оказывалось влияние в наименее интеллектуальных видах искусства (музыке, архитектуре, живописи). И напротив, все лучшее, созданное, например, в художественной прозе, появилось на свет благодаря аналитическому (рациональному) началу, несвойственному религии (личная религиозность авторов в данном случае не играет решающей роли). Какого же рода было это влияние?

Вначале религиозный тип духовности сослужил благую службу: человек выделялся из природы, формировался как существо духовное, осознавал свои потребности. Однако с течением времени религия из фактора духовности превращается в ее тормоз. И чем дальше, тем больше. (Разумеется, все зависит от того, как понимать природу духовности, ее предназначение и перспективные формы развития. Все это я рассматриваю с точки зрения диалектического материализма, отсюда и оценка роли религиозного типа сознания в культуре.) Соответствуя в чем-то природе человека, выражая его потребности, религия, вместе с тем, препятствует выработке трезвого взгляда на человека и этим блокирует иной, духовно более значимый, спектр потребностей. Объективно религия не дает выбраться человеку из интеллектуальных пеленок, существенно ограничивает его свободу и возможности.

Религия, будучи функцией внерационального, отрицает приоритет рационального. А это означает – ввергать человека в хаос чувств, в психологическую бездну. Религиозный тип духовности по самой своей сути враждебен параллельно формирующемуся рациональному типу духовности, несовместим с ним.

Религия, как и искусство, стадиально сменяет миф. Религия всегда была компонентом мифа, но самостоятельной стала только размежевавшись с ним. В отличие от мифа религия верит в другую реальность именно как в другую (для мифа реальность – едина и неделима). Иначе говоря, религия – это попытка синтеза новой целостности после распада старой, мифической. Поэтому религия, если ее рассматривать как ступеньку вверх по лестнице познания, как очередной этап мышления, который помог человеку самоотождествиться – с такой точки зрения, религия сполна продемонстрировала свою относительную прогрессивность. С точки зрения более высоких, следующих за религией стадий мышления, она – пройденный этап. И абсолютизация этого этапа, безусловно, не идет на пользу духовно развивающемуся сознанию.

Исторически религия сыграла свою роль. Хотя для многих она остается, и всегда будет оставаться, духовным пределом, исторически религия – такой же анахронизм, как и мифотворчество. Анахронизм в том смысле, что религия – пройденный этап в становлении духовности. Но пройденный, как уже было отмечено, не значит исчезнувший навсегда. Скорее наоборот: пройденный означает сохранивший навсегда неустранимый след в духовной «биографии» субъекта, будь то личность или культура.

Нет занятия смешнее и глупее, чем разрушать воздушные замки, создаваемые религией, сражаться с тем, чего нет, а в такое положение попадает каждый, кто пытается полемизировать с религией по правилам, выработанным логикой идеологии. Если уж и полемизировать, то по правилам научной и философской логики.

Религия бессмертна, пока она удовлетворяет потребности человека. И лишь когда возникают потребности более высокого порядка, воздушные замки, миражи рассеиваются сами по себе, как и положено миражам.

Подчеркну: в данной главе речь идет о сущности религии, а не о степени эффективности общественных технологий, основанных на христианских (исламских, буддистских и т. д.) ценностях. Не будем путать сущность религиозного сознания с его социальными и личностными функциями. С точки зрения нужд общества, религия, при всех издержках – достаточно действенный идеологический регулятор. Религиозный компонент почти во всех заметных социальных доктринах мирно уживается со светскими, ибо религия снисходительна к человеческим слабостям, которые оформляются идеологически. К личности же, избравшей режим реализма, придерживающейся трезвого научного взгляда на мир, религия поворачивается своей исключительно непрезентабельной идеологической изнанкой. Поэтому постановка вопроса о «пользе» или «вреде» религии вообще – это демагогия. Надо рассматривать сущность религии применительно к конкретной общественной или личностной ситуации.

В заключение зададимся сакраментальным вопросом: почему истины, добытые мировыми религиями, созданными более двух тысяч лет назад, актуальны и сегодня? В данном случае, я имею в виду не функциональную актуальность религии как формы духа, а ее, религии, удивительную способность еще две тысячи лет назад создать инструментарий и провозгласить истины, которые не устарели и сегодня. Кроме религии, такой способностью обладают еще только эстетическая и нравственная формы общественного сознания. Знания, добытые всеми иными формами общественного сознания, во многом устарели, обновились уже многократно. А вот левый блок спектра (тяготеющий к полюсу психики – см. Схему № 1) – вечно молод. В чем секрет?

Секрет в том, что истина (соответствие субъективной информации объективной реальности) может быть схвачена интуитивно (о феномене интуиции – в главе «Теоретическое сознание»), а может быть прописана научно-логически (в пределе – философски). Этим и объясняется гносеологический разрыв, пауза, несинхронность между различными формами общественного сознания.