Текст книги "Культурология. Личность и культура: учебное пособие"
Автор книги: Анатолий Андреев
Жанр: Культурология, Наука и Образование
Возрастные ограничения: +16
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 8 (всего у книги 15 страниц)
2.2.5. Теоретическое сознание (научное и философское)
О теоретическом сознании по разным поводам и в разных контекстах говорилось немало на протяжении всей работы. Если суммировать и систематизировать сказанное, то получается следующая картина.
Искусство и религию роднит образный, моделирующий подход к реальности. Научно-теоретическое же мышление опирается на понятие. Понятие является способом «упаковки» специфически человеческого вида информации, оно «приспособлено» для адекватного постижения сущности предметов и явлений. Понятийное мышление – абстрактно. Поэтому ему подвластна любая реальность: природа, социум и человеческое мышление. Без умения оперировать «голыми» сущностями познать эти три сферы реальности невозможно. Очевидно, что абстрактно-понятийное (рефлектирующее) мышление призвано не приспосабливать человека к окружающей среде (для этого вполне достаточно «модельного» отражения), а познавать ее с целью преобразования; последнее хоть и выступает формой приспособления, изначально далеко не тождественно ему. Именно абстрактно-логическое мышление, способное к объективному познанию, сформировалось как альтернатива психологическому типу управления, предрасположенному исключительно к субъективному отражению.
Абстрактное мышление и труд – понятия неразрывные. Труд создал потребность в абстрактном мышлении, а оно, в свою очередь, оптимизировало процесс труда, чтобы вновь получить стимул своему собственному совершенствованию.
В результате развитая современная личность обладает мощным аналитическим аппаратом, разветвленной категориально-понятийной структурой, которая способна осуществлять все виды исследовательских операций. Человеческое мышление способно постичь практически все сферы реальности (включая собственный автономный идеальный мир), где существуют зоны их интенсивного контакта. Единственное препятствие – дефицит практики, и, как следствие, отсутствие необходимой информации.
Разумеется, деятельность сознания возможна прежде всего как совместная активность его с психикой. Ведь и возникает оно как высшая функция психики, на основе психики. Без развитой психики никакого сознания нет и быть не может.
Вместе с тем, необходимо учитывать и реальную автономность сознания. Мера психического и сознательного определяется только в результате практики – приспособительной или преобразовательной. Практикой же и вырабатывается (создается) тип познавательно-информационного комплекса под названием человек. Какова практика – таков характер (и диалектика) отношений – таков и тип сознания.
Основным камнем преткновения в анализе деятельности сознания является возможность взаимоперехода, взаимного искажения и подмены психической и сознательной инстанций. Психика, функционирующая, по возможности, под контролем сознания – это и есть правильно сбалансированный, отлаженный «информационный комплекс». Сознание же, функционирующее как психика (то есть рациональное обслуживание приспособительных отношений) – это узурпация духовного измерения личности, патология духа – его классический недуг.
Когда мы говорим о психике, мы в значительной степени имеем в виду «бессознательное». Рационализированное бессознательное – это переход психики в сознание, то есть перекодировка модельной субъективной психологической информации в объективную абстрактно-понятийную, сознательную. С подвижностью границ психики и сознания связан феномен интуиции. В интуиции содержится мысль, но мысль не в ее понятийной форме, а в форме, так сказать, модельно-понятийной. Это «непосредственное» бытие понятия или системы понятий в индивидуальном сознании: уже не модель, еще не понятие. В принципиальном плане – синтез того и другого. Интуитивная операция всегда может быть развернута как акт научно-логический. Но в то же время интуиция «не заботится» о доказательствах; она «самодостаточна» – из-за неразвитости абстрактного, собственно теоретического мышления.
Иначе говоря, интуиция может быть либо с «понятийным», либо с «образным» уклоном – в зависимости от способности сознания ее расшифровать. Интуиция, присущая сознанию рационального типа, не только не мешает, но и всячески способствует научному мышлению. Она просто является его составной, неотъемлемой частью. На умении сочетать интуитивные и сознательные операции основана так называемая «мужская логика». «Женская логика» – всецело основана на интуиции образного типа. Из-за неспособности рационализировать ощущения такая логика часто указывает на верный конечный результат, не умея объяснить его происхождение. Формализацию интуиции такая логика рассматривает как вредное вмешательство «бесплодного» ума.
Ясно, что только на интуиции науку не создашь. А вот религия, нравственность, искусство – вообще все идеологизированные формы сознания – с восторгом опираются именно на интуицию. Отсюда их извечная специализация на «недоказуемых», «безусловных», «априорных», «непосредственно данных» истинах. Кстати, все прорицатели и пророки, трансляторы откровений, культивируют интуитивный тип мышления.
Такими представляются уровни управленческо-регулятивной иерархии человека.
Отличия научной формы теоретического сознания от философской заключается в том, что научное мышление при помощи абстрактных понятий разрабатывает отдельные конкретные области знаний. Статус научности этой формы сознания означает ее объективность, системность, полную информационную адекватность сущности и структуре объекта исследования, соответствие методологии задачам исследования.
Философская мысль при помощи тех же понятий познает универсальные законы, лежащие в основе эволюции всего материального и духовного мира. Философичность означает всеобщую концептуальность, видение связи всего со всем. Иначе говоря, предмет философии делает ее весьма специфической наукой, ответственной за такую «ненаучную» область, как духовность, взятую в ее мировоззренческом аспекте.
Полемически заостряя универсальность и всеактуальность духовно-культурной проблематики, можно дать и такое определение философии: это наука о закономерностях функционирования сознания, порожденных им методологий познания и созданных на основе этих методологий систем ценностей.
Необходимой пропасти между наукой и философией – нет. Все науки в высших своих формах прорастают в философское измерение, философизируются, а то и превращаются в философию.
В идеале всякая наука должна найти и не терять связи с философией, а философия – с жизненной и научной практикой. Узкая специализация и, соответственно, узкое мышление превращают человека в функцию, в придаток «ремесла». Узконаучное мышление научно только в отведенной ему ячейке реальности. Такое мышление не имеет под собой всей комплексной, психической, идеологической базы. Такое мышление не управляет духовной сферой человека: оно узкооперационно. Научность мышления не распространяется «автоматически» на всю духовную парадигму, не становится ответственной за качество управления всей информационной системой человека. А если и распространяется, то психическая доминанта в такой системе, в принципе, вполне допустима: по той причине, что ум – даже такой ум! – может функционировать как психика.
Именно здесь видится объяснение того, что ученые, гении интеллекта, могут быть идеологически ангажированы – например, религиозны. В науке их ум – гений, он автономен, категориален, концептуален. Он искусно комбинирует специальной информацией, создавая на ее базе сверхсложные системы. В этом секторе бытия, живущем по своим правилам и законам, – он царь и бог. В религии этот же ум – обслуживает психические потребности, служит иному Богу.
По существу, речь идет о разных умах, о разных функциях и уровнях сознания. В силу указанных закономерностей психическая гегемония и гениальный ум – вполне совместимы. И совмещение их нельзя рассматривать как аргумент в пользу существования Божия. Дескать, если уж ученые высочайшего класса верят в Бога, следовательно, сама наука санкционирует веру, «утверждает ее на законных основаниях». Этот миф свидетельствует, скорее, о том, что разумных аргументов в пользу веры попросту нет. Есть потребности и трюки. Если Бога и нет, его следует выдумать: таков нешуточный диктат потребностей.
Вот еще один укоренившийся миф: чем ближе к душе, тем больше гуманизма. На самом деле все обстоит как раз наоборот. «Единственной альтернативой дегуманизации является рационализм» (Б. Рассел, «Воля к сомнению»). Думаю, постулаты такого рода уже нельзя считать чрезмерно задиристыми. В свете логики излагаемой теории культуры стратегией гуманизации может быть только рационализм. Именно на этом пути у нас есть шанс познать природу человека, осознать его истинные потребности и высшее предназначение. Альтернатива гуманизации – иррационализм, потемки, хаос и т. д. Венчает этот смысловой ряд то, с чего все началось: небытие, смерть. Невозможно, выйдя из утробы мифа, все время поддерживать стремление вернуться обратно. А культ иррационализма – это и есть не что иное, как тяга назад, вниз по ступеням духовной эволюционной лестницы.
Хотелось бы особо выделить: понимание ценности разума не имеет ничего общего с его обожествлением. Абсолютизация интеллекта чревата самыми губительными последствиями как для личности, так и для жизни. Классическая формула «Горе от ума» (или «Горе уму» – таково было первоначальное название великой комедии) помимо иронической скорби по поводу засилья глупости, имеет не только горько-парадоксальный оттенок, но и буквальный: ум может быть источником горя. Интеллект, если ему не противопоставить мощный психологический заслон, способен превратиться в космический разум, в гигантский анализатор и интегратор (каким, кстати, и должен быть Бог, если представлять его сотканным из известных человечеству компонентов). Такой неприкладной, собственно философский ум, очищенный от всех личностно-духовных наслоений, превращается в скучную никчемную игрушку, в свою противоположность. Без духовной укорененности интеллект теряет связь с жизнью, так как в сугубо рациональном, разряженном, бесплотном, нечеловеческом измерении жизнь гибнет.
Интеллект, объясняя самому себе, как устроен мир, расщепляя его на все более мелкие частички и воссоздавая их в различного рода целостности, может объяснить почти все. Но непосредственного гуманистического значения такая мыслительная деятельность иметь не может.
Итак, если довести планку интеллекта до мыслимого «горнего» предела – интеллект начинает разрушать личность, поскольку начинает служить самому себе, а не личности. Высшая мудрость состоит в том, чтобы не оторваться от жизни, главный принцип которой – примат удовольствия – должен учитываться сознанием. На всякого мудреца довольно простоты – это, по сути, глубокий духовный завет. Ум мудреет глупостью (интеллект «облагораживается» психикой) – другой источник питания выхолащивает ум. Умный человек всегда в чей-то «глуповат», как глуповата всякая непосредственность, неконтролируемые всплески и реакции. Истинная ценность интеллекта определяется его гуманистически ориентированными функциями в сложном духовном хозяйстве личности.
Тот факт, что человечество переживает кризисную эпоху, мало у кого из мыслителей вызывает сомнения. Но кризис – понятие стратегическое. Прежде всего, кризис упирается в отсутствие перспективной концепции, которая дала бы нам надежные основания для духовной ориентации. Проще говоря, кризис упирается в отсутствие объективной системы духовных ценностей (ОСЦ): эстетических, этических, научно-философских. Если приемлема сама постановка вопроса в такой плоскости, то создание системы должно быть возложено на философию. Если этого не сделает философская мысль – это не будет сделано вообще.
Философия, как ей и положено, должна возглавить и завершить процесс духовного освобождения человека. Без ОСЦ – предельно гибкой, всегда конкретной и индивидуальной, но в то же время неумолимо объективной, – невозможно оценить не только отдельную личность, историческое событие, нацию, но и искусство, культуру, саму жизнь, наконец.
Наивно сетовать на то, что ОСЦ творится так сложно, что у человека все никак не дойдут руки до создания, возможно, главного своего детища. Тут самое время вспомнить суждение здравого смысла: «Неча на зеркало пенять, коли рожа крива».
Научная ОСЦ может стать новым этапом в духовном производстве и развитии человечества. Науки, именуемые гуманитарными, явно получили свой статус авансом. Каким должен быть человек, и как его сделать таким – вот что должно волновать эти «науки». Пока же мы спорим о самой возможности познания человека. Система духовных ценностей на материальной основе представляется неискушенным умам чем-то вроде карточного домика: ей, якобы, не на чем держаться. И напротив: как только все в руках «провидения» – ценности в надежных руках (по ощущению). Ощущения, вера в фантомы, миражи – до сих пор сильнее разума (причины этого рассмотрены выше).
Пора тем, кто способен мыслить, осознать: все, чего мы достигли, – мы достигли не вопреки, а благодаря интеллекту. Только разум делает человека человеком. И нет иного источника света для потемок души. Поэтому надо не пытаться изо всех сил погасить этот спасительный светоч, а сохранить его: ничто так не согревает мир, как «ума холодные наблюдения» (А.С.Пушкин).
Все теории, ставящие знак тождества между материализмом (в том числе диалектическим) и бездуховностью, исходят из иррациональной предубежденности, что короткий миг бытия, называемый жизнь человека, материалистически истолкованный, теряет всякий духовный смысл – точнее, духовный смысл просто не может быть вмещен в этот краткий миг. Или подавай узду бессмертия – или после меня хоть потоп. Вот это и есть выражение абсолютного неверия в силы и возможности человека. Отсюда – поиск трансцендентальных духовных опор или, лучше сказать, костылей.
Разумеется, я был бы крайне непоследователен, если бы хоть на мгновение стал лелеять какие-то иллюзии по поводу нравственного перерождения людей и прочего в подобном роде. Природа ОСЦ исключает саму постановку вопроса в такой плоскости. Изменить людей – невозможно, да и не нужно. Если ограничиться тем, что придать ОСЦ статус новой «истинной веры» – то ее ждет то же, что и все веры: ее сменит новая и еще «более истинная». Я ни на секунду не рассматриваю ОСЦ как рецептурный результат прикладной философии, как новое идейное оружие в новом духовном переделе мира. Главная функция ОСЦ, как я ее понимаю, – просвещение.
ОСЦ в силу своей объективности обязательна как шкала ценностей для всех субъектов культуры: отдельных личностей, наций, государств, регионов, очагов культур. Однако само наличие в духовном пространстве ОСЦ не означает, что все тут же делится на «плохое» и «хорошее», и «объективно плохое» сразу будет объявлено врагом человечества. ОСЦ является инструментом анализа, а не высшей судебной инстанцией. Объективная шкала ценностей помогает анализировать, сопоставлять, объяснять, но не толкает всех и каждого к немедленному переустройству жизни. Подобное отношение к истине, которая обязательна для всех, которая стала «научным фактом» и требует от всех только одного: беспрекословного подчинения – такое отношение к истине является характерно идеологическим. Научная же истина – бесстрастна, неимперативна, вообще лишена «ослепляющей» ум человеческой ауры.
Здесь мы подошли к очень важному пункту, принципиально разграничивающему высший уровень духовности (теоретический) от всех остальных. Важно зафиксировать этот пункт в его живой диалектике. Это будет сделано в главе «Духовное и философское».
Однако прежде, чем рассматривать философию не просто как один из уровней духовности, но и как высшую культурную ценность, необходимо конкретизировать само понятие ценности. ОСЦ требует более основательной теоретической проработки и более пространного научного комментария. Ведь это ключевая проблема с точки зрения ценностного характера культуры. Необходимо сохранить концептуальную преемственность, а именно: если система объективных критериев деятельности личности невозможна, зачем тогда вообще нужна теория познания? Не забудем и о диалектической изнанке данного тезиса: если теория познания годится лишь на то, чтобы служить непосредственным руководством к действию, то грош цена такой «теории познания», которая не замечает тысячи других столь же убедительных руководств.
В заключение отмечу следующее.
Хочу быть правильно понят. Дело не в личной претензии на некое новоявленное мессианство или открытие очередной эпохи Возрождения (хотя лично мне эпоха сколько-нибудь массового внедрения стиля диалектико-материалистического мышления, если такое вообще возможно, представляется чем-то вроде ренессанса – по значению в истории культуры). Дело в объективной логике вещей, и постигший ее субъект здесь не при чем. Если представленная концепция сознания и личности верны, то они являются ключом не только к прошлому, но и к будущему.
2.2.6. Исторические модели культурного человека
Сложный в информационном отношении объект, каким является личность, невозможно исчерпывающе классифицировать по одному признаку. Поскольку типологических признаков у него достаточно много, неизбежно появляются перекрестные классификации. Широкомасштабная классификация, претендующая на универсальность, должна отвлекаться от массы не столь значимых признаков и выделять решающий (решающие). Это, конечно, упрощение, однако фундаментальные признаки, поглощающие второстепенные, не позволяют растворить объект в море вторичной информации. Сказать коротко – сказать о главном. А дальше уже можно корректировать «глобальную» классификационную сетку внутренними типологиями.
Думаю, есть основания выделить три исторические модели культурного человека: человек мифологический, идеологический и разумно-рациональный (терминология «привязана» к логике теории сознания, излагаемой в данной книге). В свою очередь, каждая модель представлена разнообразными модификациями, возникающими в процессе исторического становления человека культурного, фундаментальным признаком для трехмодельной концепции выступает способ творить и воспринимать культуру. (Подчеркну азбучное положение о взаимопронизанности, взаимозависимости, взаимообусловленности выделенных типов духовности).
Человек мифологический являет собой синтетический сплав человека естественного (докультурного), оплодотворенного (одухотворенного) сознанием. У первобытного сознания не было выбора, оно могло творить культуру только в форме мифа. Почему?
Сознание возникало на основе психического, модельно-образного отражения реальности. Свяжите, сопоставьте образы, придайте им смысл (то есть логически, причинно-следственно организуйте их) – и вы подучите миф. А зачем нужна мифологическая «философия», в чем заключена «сверхфункция» мифа? Ответ прост: в реализации потребности упорядочить, то есть духовно подчинить мир. Или иначе: духовно приспособиться к миру, для чего необходимо увидеть его не таким, каков он есть, а отразить его сложность ровно в меру своего понимания. Излишне говорить, что процесс приспособления был не препровождением времени, а в буквальном смысле вопросом выживания. Постоянно новым в акте приспособления было то, что человек приспосабливался не только собственно психически, зоопсихически, а уже и духовно. И что еще важнее – не только к меняющемуся миру, но и к себе, меняющему мир, а значит и себя.
Динамика приспособительного процесса и развивала, и разрушала миф. В мифе есть всё, все элементы, которые впоследствии способны будут самостоятельно творить иную культурную реальность. Миф – универсален, однако это характеристика, свидетельствующая более о его примитивности, нежели об осмысленной согласованности, сопряженности ментальных функций. В мифе представлена зачаточная универсальность, которую следует понимать как нерасчлененность функций. Собственно, потенциальная универсальность. В мифе есть все – но в неразвитом, зародышевом состоянии. В том смысле, в каком мальчик является отцом мужчины, миф выступает предком, родителем действительно универсальной, всесторонне развитой (сумевшей развести и только потом сбалансировать все свои действительно разные свойства) духовности.
Жить и развиваться для мифа означало в любом случае распад и качественную трансформацию (гибель): либо умирать по информационной спирали назад, в докультурную утробу, либо разлагаться иным, не менее диалектическим способом: путем развития отдельных сторон и свойств вплоть до их отделения и самостоятельного культурного существования.
Миф стал точкой отсчета культуры. В человеке мифологическом психика всецело господствует, только еще учась усиливать свои чары чем-то вроде дополнительного логического воздействия. Миф – синкретичен. В нем еще не выделен идеологический компонент как идеологический, абстрактно-логический – как таковой. С разложением мифа на искусство, религию, науку и иные формы общественного сознания один, ставший автономным, блок мифической целостности на долгое время стал ведущим духовно-образующим фактором, а именно – идеология в ее основных формах: художественно-эстетической, нравственной, религиозной, политической.
Человек идеологический стал подлинным творцом культуры. Вся культура, все «человеческое измерение» принципиально идеологичны. Идеология стала чуть ли не второй натурой человека (индивида), его родовым признаком. Говорить о личности, о ее духовном мире означало говорить о вере, надежде, любви, о тех самых миражах и фантомах, без которых человек не мог жить. Свою психическую слабость – потребность прибегать к защите высших сил (ибо неверие в себя требует духовной компенсации: веры в сверхреальность) – человек превратил в источник духовной мощи. Он поэтизировал свою слабость, лелеял ее, изумлялся ей, гордился ею, но никогда не считал ее недостойной. Психоидеологические переживания, страсти стали главным содержанием культуры, оттеснив ее рациональную струю далеко на задний план. Человек адаптировался к себе как существу идеологически зависимому до такой степени, что часто отождествляет духовную жизнь с идеологической (религиозной, нравственной, художественной).
Природа идеологии коварна в своей простоте, что обязывает ее – идеологии – научных интерпретаторов точно расставлять акценты. Вера сама по себе еще не является идеологией, а только ее предпосылкой, вера – психична, а вот вероучение – идеологично. Таким образом, идеология складывается непременно из двух сращенных компонентов: это концептуальная вера. Причем, первичен именно психический элемент, именно он цементирует идеологию, наделяя ее мощью и несокрушимостью. Что касается концепций, то они вторичны, относительны, несамостоятельны. Они служат дополнительным логическим воздействием, придавая вероучениям идейно-логическую мотивировку, видимость всестороннего культурного обоснования. Идеология (вероучение) рождается потому, что есть вера (потребность), или: есть вера – будет и идеология. Ментальный комплекс обслуживает витальный, чем и обусловлен феномен субъективности идеологий. Они фатально субъективны в силу своей «привязанности» к потребностям. Иначе говоря, идеологии являются весьма несовершенным способом познания – однако при этом претендуют на истину в последней инстанции.
В наиболее чистом виде идеология реализуется в сфере политического сознания; немыслимы без идеологии эстетическое, нравственное и религиозное сознание, где она играет основополагающую роль. Да и все остальные виды общественного сознания в той или иной степени идеологичны, хотя подчинительный характер идеологического отношения в области права, экономики, науки и философии – очевиден.
Хочется предостеречь от упрощенного подхода к идеологии. Казалось бы, какая разница, какую идеологию исповедует человек (или нация, общество), если идеологии но определению являются проводниками иллюзий? Подобный прямолинейный, «вульгарно-научный» подход к духовному измерению человека способен больше навредить, чем способствовать прояснению проблемы. Идеологии – не равны перед истиной, не говоря уже о том, что они по-разному активизируют потенциал человека.
Таким образом, в категории человек идеологический, «низшей» разновидностью которого, собственно говоря, является уже человек мифологический, можно выделить такие тины, как идеолог-ортодокс (в свою очередь – восточного и западного типа; а это деление чревато иными типологиями и т. д.), идеолог-фанатик, идеолог-плюралист, идеолог-рационалист и др. – вплоть до переходного сочетания типа скептик, где уже трудно различить, где кончается идеолог и начинается рационалист.
Разума человек не опасался до тех пор, пока ум обслуживал потребности психики, то есть фактически был ее вассалом, дополнительным (не автономным) рычагом психики. Изощренность идеологическим построениям придавал именно интеллект, который еще не ведал своей уникальной миссии. Идеологический ум долго, очень долго не осмеливался называть вещи своими именами. Идеологии, как уже было сказано, субъективны, и субъективность была возведена в ранг нормы. Она стала мерой всех вещей.
Но идеология сама позаботилась о том, чтобы взрастить своего могильщика-преемника. Целостность сознания провоцирует тотальный прогресс. Невозможно укреплять идеологию и при этом не усиливать то, что является идеологическим компонентом и одновременно в принципе идеологии противостоит: я имею в виду абстрактно-логическое, понятийное, концептуальное мышление. Хороший идеолог – всегда человек умный; а умный человек – это уже плохой идеолог. Случилось то, что и должно было случиться: появился принципиально иной тип духовности. Новизна его заключается в том, что духовность стала ориентироваться не на веру, надежду, любовь как опорные, ключевые, базисные компоненты в духовной структуре, а на то, что способно объяснить, почему человек не может лить без сказочной хрестоматийной триады. Человек стал ориентироваться на объективное мышление, а не на субъективные желания, коренящиеся в потребностях, которые вложены в человека природой.
Конечно, человек разумно-рациональный (надо же отрабатывать аванс за автокомплимент homo sapiens) не бросился тотчас наверстывать «упущенное» время и создавать «правильную» (внеидеологическую) культуру. Более того, человек рациональный объяснил, что культура образная (психо-идеологическая в своей основе) может создаваться только человеком творческим, то есть идеологом. Человек рациональный вообще не способен творить (образно моделировать мир); он способен и призван разлагать, анализировать сотворенное, рационально осознавать свое же интуитивно-иррациональное начало.
С учетом сказанного, следующий тезис не воспринимается как парадоксальный: максимальную степень свободы человек получил, только став человеком рациональным. Свободным, духовно раскрепощенным может быть лишь человек надидеологический; вместе с тем, очевидна правота контртезиса: жить, бороться за жизнь способен только человек идеологический. Как быть?
К счастью, человек един, целостен. И даже будучи разной духовной породы (или принадлежа к разным культурно-историческим моделям), люди способны понимать друг друга. Из того факта, что существуют разные типы духовности, вовсе не следует, что надо стремиться к «высшему» и истреблять «низшие».
Объяснимся. Не будем лукавить: человек может понять себе подобных только сверху вниз: человек рациональный прекрасно разберется в идеологических хитросплетениях; идеолог по себе будет судить о «рациональном мыслителе» – и ничего не поймет в нем, истолкуя его в лучшем случае как не виданный ранее образец чудаковатого идеолога. Однако простенькие установки «мифолога» уже не смутят идеологически искушенный ум: он их легко «читает», потому что это является для него пройденным этапом. Мифолог же вряд ли способен к продуктивному духовному общению с «инакомыслящими». Подобное познается подобным, и роскошь духовного общения как феномен возможна при наличии сопоставимых потенциалов.
И все же логика «верха – низа» в духовной иерархии куда как более сложна по сравнению, скажем, с теми же социальными пирамидами. «Высший» в данной системе отсчета означает ответственный за «низший», и уж во всяком случае не «призванный ликвидировать низший». Простое правило: каждый судит в меру своего дарования и развития – должно служить руководством к действию для тех, кто хоть как-то знаком с понятием меры.
В каждой личности живут и сосуществуют все три культурных модели одновременно. Причем, в зависимости от ситуации, может актуализироваться какой-либо один культурный лик. Тем не менее, наличие трех ипостасей не означает их равенства. Организовывает духовное пространство всегда определенный тип управления культурной информацией, восходящий к логике либо моделирующего (идеологического), либо рефлектирующего (абстрактно-логического) сознания.
Правообладателям!
Это произведение, предположительно, находится в статусе 'public domain'. Если это не так и размещение материала нарушает чьи-либо права, то сообщите нам об этом.
