Текст книги "Сто сорок писем Василия Белова"

Письмо двадцать четвертое

Дорогой Анатолий Николаевич! (забыл, старый дурак, имя твоей супруги).

Вот несколько подвернувшихся снимков. Я с удовольствием бы избавился от всех своих архивов… В том числе и фотографий.

Поздравляю с Крещенским сочельником. Завтра Богоявление. Берегите детей и воспитывайте их в христианстве, чтобы потом не страдать, как я.

До свидания, жду в Вологде. Белов. 18 января 2002 года.

Моя жена Галина приехала в Москву проведать, как идет учеба у младшего сына. Зашла ко мне на работу, а там, в кабинете сидят Белов и Заболоцкий. Разговоры вначале шли о том, о сём, о районной газете, где жена работала главным редактором, о деревне, из которой бежит молодежь. Про детей беседа вышла более горячей.

– Сыновья с неохотой едут копать грядки, – сетует Галя. – Приедут на дачу помочь нам, а я вижу, им не особо нравится с землей возиться.

– У вас хоть едут в деревню, а у меня дочь никакими коврижками в родную Тимониху не заманишь. Никакой речи быть не может о том, чтобы помочь по хозяйству.

– Нет, у нас отца и старший, и младший слушаются. Побаиваются. Скажет, что надо помочь, – они помогают. Сами порой и не догадаются. Но, как я, на грядках работать не хотят.

– Я бы рад был, если бы меня дочь слушалась…

Мне этот разговор, похожий на ворчание стариков, не нравился, и я попытался перевести его на другую тему.

– Сами виноваты, – заявил я. – Надо воспитанием заниматься, воспитывать по принципу «Делай, как я», у нас все времени нет, всё работа, работа, работа.

– Всё так, – кивнул головой Белов. – Мы вечно заняты…

– При чем тут «вечно заняты», – неожиданно наш разговор прервал Заболоцкий. – Они сами должны понимать, почему отец занят, какая на нем ответственность… Сидим вот мы у тебя, Вася, в комнате, пьем чай, смотрим телевизор, а Аня приходит с улицы, заходит к нам и сразу переключает «ящик». Даже не спросит разрешения, ничего не скажет, просто берет и врубает свою телепрограмму. Ей так нужно.

Извечная спорная тема «Отцы и дети» вылилась в более серьезную дискуссию. Примеры следовали один за другим.

Потому письмо Белова с советом заниматься христианским воспитанием детей было к месту, как продолжение прошлого горячего разговора. Правда, из всего сказанного Беловым следовал один лишь серьезный укор дочке – та медлила с замужеством, жила одна, а ему хотелось, чтобы она обзавелась семьей и нарожала внуков. Наверное, это простительная критика в адрес любимых детей, заставляющих страдать родителей.

Последние «подвернувшиеся снимки», которые Белов прислал мне, успели войти в новую книгу. То были фотографии семейного характера: отец на заготовке леса, портрет с женой и дочкой, автор во время службы на флоте.

С большой обеспокоенностью я отнесся к желанию Василия Ивановича избавиться от личного архива. Одно дело – освободиться от фотографий, передать их в музей или в библиотеку. Впоследствии их легко восстановить, заново отпечатать. Хотя старые семейные снимки труднее всего найти. Их вредно считать лишними. Они должны передаваться из поколения в поколение. Да и снимки с известными людьми в семейном архиве не могут не пригодиться.

Освобождать письменный стол и домашнюю библиотеку от писем друзей и читателей вообще опасно. Эпистолярное наследие не подлежит восстановлению. Разорвешь письмо Шукшина или Рубцова, и потомки никогда не узнают, о чем беседовали и переживали их кумиры. Даже если отдашь архив на хранение в случайный музей, и то спокойным можешь быть, если в этом учреждении работают подвижники, совестливые сотрудники, для которых письма великих творцов не являются товаром.

Мне довелось видеть, как Белов избавлялся от писем читателей, которые приходили к нему массово, заваливая рабочий стол. Он их то сжигал, то рвал. Пришлось предложить ему отдавать их либо в музей, либо мне для составления соответствующей книги. Василий Иванович иногда перенаправлял мне читательскую почту. А письма его друзей-писателей стал частями передавать в Ленинскую библиотеку в Москве.

Письмо двадцать пятое

Дорогой Анатолий Николаевич!

Не знаю, читал ли ты эту мою статью, потому и посылаю… Жду верстку и прошу тебя – купи две моих книги «Избранного», если привезут. Для Лукьянова одну и себе, а я рассчитаюсь с тобой, когда приеду.

Обнимаю.

Белов. 8 июня 2002 г. Вологда.

2002 год, в отличие от предыдущих, стал для Белова самым удачным. В столичном издательстве «ИТРК» вышел его большой однотомник «Избранное». Редактор Виктор Калугин не поскромничал, честно назвал включенные в сборник повести и рассказы писателя «классикой русской литературы второй половины XX века». Едва книга поступила к читателю, как 22 апреля на сцене Центрального Дома работников искусств (ЦДРИ) артисты московских театров устроили ей шикарную презентацию.

Я сходил в магазин «Библио-глобус» и купил, как просил Василий Иванович», правда, не две, а три книги. Один экземпляр для себя, два других – для коллег-депутатов Сергея Бабурина и Анатолия Лукьянова. Не дожидаясь приезда писателя в столицу, я выслал их сразу ему домой. Но не успела почта уйти, как мне из Вологды пришла бандероль с книгой Белова «Избранное». Видимо, у него уже была заначка. Открываю первые страницы, а там аж два автографа. На титульном листе надпись: «Грешневикову – автор. Кланяюсь твоим родным людям. Надеюсь на изменения в государстве и тэдэ, как говорят, и тэпэ. Белов. 7 июня 2002 г.». Под фотографией автора другая надпись: «Дорогой Толя! (Извини за фамильярность). Будем еще жить и верить в Создателя, а еще в русский народ и Россию».

Выход литературного «кирпича» под названием «Избранное», конечно, подбодрил Белова, придал сил, энергии, здоровья. Следом в «Рыбинском подворье» вышла и вторая книга, подготовленная мною. Для Василия Ивановича это был окончательный выход из безвременья. Еще он избавился от безденежья. Я ему перечислил часть гонорара, дополнительный остаток пообещал привезти лично. Тут Василий Иванович так расчувствовался, что выслал мне из присланных ему трех книг еще один экземпляр. И опять надписал: «Анатолий Николаевич, спасибо за помощь…». Далее приводить текст не буду, так как в нем он выразил недовольство женой, не верящей, что ему заплатят за книгу. Белов вгорячах написал, а потом позвонил и попросил уничтожить страницу с этой надписью. Я вырвал ее из книги и послал ему – пусть сам разрывает.

При встрече с Лукьяновым я узнал, что бандероль им получена. Удивительно, но ему удалось найти время и прочесть не только «Плотницкие рассказы», но и роман «Все впереди».

– Пожалуй, Белов прав, как никто, – сказал Лукьянов. – Чтобы развивать современное сельское хозяйство, сберегать деревню, нельзя плохо относиться к собственной истории, ведь в ней скрываются корни нынешних проблем. Без знания прошлого трудно разобраться в настоящем, невозможно представить, какой будет деревня в будущем.

– А как Вы расцениваете критику романа «Все впереди», будто он слаб в художественном смысле, и проблемы в нем не актуальные? – спросил я.

– Роман посвящен, на мой взгляд, главной теме нынешнего времени – сохранению института семьи, разоблачению общества потребления, поиску человеком своего места в жизни. Писатель идет к читателю с открытым забралом, избрав публицистическую обнаженность основным изобразительным средством, но острота дискуссий настолько подлинна, что мы не замечаем авторских средств, а определяем в человеческих отношениях поступки, какие из них подлинные, а какие лживые. Ругать роман может только прогнившая насквозь интеллигенция. Так ее автор и сам не любит.

Разделяя мнение бывшего председателя Верховного Совета СССР, а ныне рядового депутата Госдумы Анатолия Лукьянова, я зашел к нему повторно через месяц в кабинет с подарком. Вручил свою книгу «Президент не слышит экологов». А он подарил мне коллекцию стихотворений 100 известных поэтов XX века, записанных на диски в авторском исполнении, чему я был несказанно рад. Записи оказались уникальными, ведь на них звучали голоса любимых поэтов Николая Рубцова, Василия Федорова, Алексея Фатьянова, Владимира Соколова, Станислава Куняева и других.

Еще я передал Лукьянову копию статьи Белова «Забвение слова», которую он мне прислал. Раз ему близка проза писателя, то поймет и публицистику. Тем более в статье речь вновь идет о ненужной и опасной реформе русской орфографии. Белов не раз выступал на страницах газет с призывом беречь народный язык, придавая этой теме государственную значимость. Сейчас он говорил читателю о том, кто в правительстве болеет реформаторством, и какой трагедией может обернуться эксперимент с языком. Гневная реплика звучала уже в начале статьи: «Премьер Касьянов, к примеру, не склоняет существительные, оканчивающиеся на «мя». Да и сами «доктора-филологи» боятся просклонять хотя бы для опыта какое-нибудь трехзначное числительное».

Далее писатель предупреждает: «Пока разговоры только об орфографии, но и с ее помощью можно сокрушить язык… Имеются в виду скрытый цинизм, тайная похабщина, внедряемые в головы и сердца журнальной и газетной публикой. Не только порядочные газетчики, но и приличные писатели уже не стыдятся пользоваться проституцкой лексикой».

Статья «Забвение слова» вышла 29 мая 2002 года в вологодской газете «Красный север». Еще раньше я читал ее под тем же названием в центральной газете «Завтра». Была и третья статья: зачем чиновники жаждут приспособить русский язык для ленивых иностранцев и доморощенных лентяев. Называлась она «Реформаторский зуд». Опубликовал ее Белов 6 февраля в полуправительственной газете «Россия», где призвал чиновников следовать нормам литературного языка и дал разъяснение, почему язык является не только средством общения людей, но и средством их воспитания.

Вместе с Лукьяновым и Бабуриным мы направили статьи Белова в министерство образования. Полезные мысли и чиновников побуждают думать.

Верстку книги «Раздумья о дне сегодняшнем» я выслал сразу, как только ее сделала типография. У Белова после ее прочтения не появилось ни одного замечания.

Письмо двадцать шестое

Толя!

Передай мои поздравления Рыбникову к 50-летию – и книгу с брошюрой.

29 июня 2002 г.

Две бандероли от Белова пришли в самый нужный момент: одна с книгой и открыткой, другая – с брошюрой. Затравленный околоцерковными литераторами реставратор Александр Рыбников с осторожным оптимизмом готовился встретить юбилей. Ждал подвоха, оскорблений… Причин для переживаний – предостаточно. В центральных газетах и журналах то и дело выходили пасквили, будто Рыбников бракодел, разрушающий древний монастырь. Армия таких кусачих обличителей не так уж и мала – Щербаков, Котькало, Володин, Ганичев. Вина их не в том, что зло писали, а в том, что неправду распространяли. А еще вина их в абсолютном бессердечии, в откровенном фарисействе. На словах ратуют за любовь к ближнему, а на деле травят мастера, денно и нощно восстанавливающего из руин поверженные коммунистами памятники монастыря.

Рыбников оставил комфортную городскую квартиру в Ярославле, переселился задолго до прихода к власти горе-демократа Ельцина в поселок, в музейную комнату, расположенную в монастыре, без воды, санузла и связи, да еще и с печным отоплением. Десять лет профессионального труда посвящено возрождению православных святынь. Патриарх Московский и всея Руси Алексий награждает его орденом Преподобного Сергия Радонежского, министр культуры России присваивает звание «Заслуженный работник культуры РФ». Я пишу книгу о его бескорыстном подвижничестве. Но у околоцерковных литераторов, живущих далеко в Москве, на все эти имена – аллергия, им хочется верить лишь одному молодому игумену, а тот упрямо называет реставратора бракоделом.

В разгар такого конфликта из Вологды в Борисоглеб приходят две бандероли. Раздается голос великого русского писателя, также всю жизнь заступающегося за разоренные православные памятники. И московские литераторы на время стихают.

На юбилейном вечере реставратора я, представляя перед собой стоящих именитых фарисеев, громко-громко зачитываю поздравительную открытку Василия Ивановича Белова в адрес Рыбникова:

«Дорогой юбиляр!

Поздравляю, желаю здоровья и многих лет, и многих добрых дел во имя Родины! Белов. 20 июня 2002 г.».

С таким же энтузиазмом дарю от имени писателя его книгу «Избранное» и брошюру «Троицкое чудо». На брошюре начертаны такие высокие и пронзительные слова, что не зачитать их вслух было невозможно. И я их торжественно зачитал юбиляру:

«Дорогой Александр Станиславович!

Вашу работу я сравниваю с Троицким чудом, описанным в этой брошюре. Реставратор – это свидетель Бога! Белов. Вологда. 25 июня 2002 г. Духов день».

Мы поднимаем тост за Василия Белова, за его своевременную, а также неустанную поддержку русских подвижников. И, конечно, за смелость писателя, ведь противостоять натиску маститых чиновников в Союзе писателей, где начальником был сам Ганичев, а оруженосец Котькало являлся его зятем, мог только Белов и никто другой.

В юбилейном зале зазвучали тягучие, как мед, ярославские напевы.

Рыбников тотчас увлекся брошюрой. Нам известно было, что в круг чтения Белова все чаще попадают религиозные книги. И потому подарок не случаен. За трагедией Троицкой чудотворной иконы святителя Николая Чудотворца чувствуется трагедия всей России. До революции икона находилась в Никольском монастыре в окрестностях г. Троицка Челябинской области. Коммунисты разгромили монастырь, икона бесследно исчезла. Обнаружили ее на чердаке другого храма, который тогда переоборудовался под музей, такие же подвижники, как Рыбников. То был храм святого благоверного князя Александра Невского. В нем в 1940-е годы молилась блаженная Евдокия Чудиновская, которая провидчески говорила: «Чудиново будет как Меркушино, а Троицк будет как Бари». Найденная икона хранилась вначале в семье художников Крыловых, а затем была передана восстановленному из руин древнему Свято-Троицкому собору. Реставрация и спасение иконы от следов разрушения осуществлены другим художником – Геннадием Иванчиным.

После юбилейных торжеств, расчувствованные историей возвращения потерянной иконы, мы с Рыбниковым пошли звонить Белову в Вологду. Для меня этот гражданский поступок писателя – один из многих, совершенных им, но именно в них явственно проступают истинные ценности человеческой души.

Письмо двадцать седьмое

Дорогой Анатолий Николаевич!

Жду тебя в д. Тимонихе, которая почти погибла, зимой уже никто не живет… Я буду там до твоего приезда, а в сентябре надо в Москву. В Харовске глава Мазуев даст тебе мотор.

Кланяюсь жене и друзьям твоим. До свидания. Белов. 10 августа 2002 г.

Тимониху можно назвать деревней, и то правда, но для любого образованного человека – это сакральное место. Ясная Поляна ассоциируется у нас с могучим талантом Льва Толстого, Щелыково – с незабываемыми пьесами Александра Островского, Овстуг – с лирической поэзией Федора Тютчева, Куоккала – с дивными картинами Ильи Репина.

Талант неминуемо рождается на почве, как писал в своем известном дневнике Достоевский, а проживать может и на асфальте. Читаешь биографические книги русских творцов-гениев и четко осознаешь: Пушкин немыслим без Михайловского, Блок – без Шахматова, Есенин – без Константинова, Аксаков – без Абрамцева, Пластов – без Прислонихи, Абрамов – без Верколы.

Тимониха напитала Василия Белова вековыми крестьянскими традициями и ремеслами, вложила в него столько энергии и таланта, что он навечно вошел в мировую литературу как великий писатель-самородок и печальник Земли русской.

Я ехал в Тимониху, как едут православные в Иерусалим, а мусульмане – в Мекку, – с благоговением… Про лесную деревушку Белова я читал восторженные отзывы самых разных знаменитых соотечественников – от Шукшина до Солоухина, от Свиридова до Куняева. Однако главный трепетный праздник в душе рождался от мысли, что я вскоре встречусь с Тимонихой и пройдусь по той земле, где вырос Белов, чьи книги в студенческие годы воспитывали во мне патриота и писателя.

Мы приехали в Тимониху 18 августа 2002 года семьями, с женами – я и Саша Рыбников. Транспортом главы Харовского района Александра Николаевича Мазуева не воспользовались, хотя Белов дал его домашний и рабочий телефоны. Жили в гостях два дня. Хозяин умело расхваливал дом, баньку, сад, показывал и второй дом, где стул сделал отец, а на потолке торчал крюк, на котором качалась люлька с будущим писателем. В беседах так много всплывало интересных историй с именитыми гостями, что я едва успевал заносить их в дневник. Бурные чаепития заканчивались походами по окрестностям, за деревней Белов водил нас то к реке, то к восстановленной им церкви, то по дальним деревням. Забрели мы, конечно, по ранней договоренности с хозяевами, в гости к художнику Валерию Страхову, к кинооператору Анатолию Заболоцкому. У последнего довелось попариться в его жаркой баньке, пахнущей ромашковым настоем и стоящей по пояс в траве у маленькой речки с огромными, обласканными солнцем и ветром камнями.

На всю жизнь запомнилась мне и баня самого Белова. Хозяин справедливо гордился и тем, что она долго жаром пышет, и тем, что построена по его замыслу, а главное, она угодила множеству гостей с разными вкусами и характерами. В ней с удовольствием парились Шукшин, Яшин, Кожинов, Абрамов, Рубцов, Носов, Распутин, Куняев, Крупин. Список можно продолжить.

О бане Белов говорил много и красочно. Отсюда следовало: она для него была не обычным атрибутом деревенской жизни, а заманчивым приглашением к душевному, откровенному разговору и очередному приезду в гости.

Чем можно удивить человека в городе? Небоскребами? Музеем? Рестораном? А что цепляет за душу человека в деревне? Чистая природа да жаркая баня! Вот Василий Иванович всех и покорял «чистилищем души и тела».

Каким помощником в творчестве явилась баня, однажды Белов признался писателю Федору Абрамову: «Я каждое время года баней меряю. То есть все через баню: и осень, и зиму, и весну, и лето. Стоит мне только представить, как я выхожу из бани, и я с особенной силой, прямо-таки физически начинаю чувствовать и запах травы, и запах земли, и запах дождя и воды. И небо, и снег вижу иначе… Я, между прочим, так всегда и делаю, когда пишу пейзаж или человека: воображаю себя вышедшим из бани, и тогда сразу спадает с вещей вся пыль и короста повседневности».

Поэт Анатолий Передреев, гостивший, как и мы, в Тимонихе, отметил главную достопримечательность писательской усадьбы отдельным весомым стихотворением «Баня Белова». Его стоит привести полностью, хотя оно объемно, но полно раскрывает как думы и помыслы гостей, так и атмосферу, царившую в деревне.

1

 
В нелучшем совсем состоянье своем
Я ехал к Белову в родительский дом.
 
 
Он сам торопился, Василий Белов,
Под свой деревенский, единственный кров.
 
 
И гнал свой «уазик» с ухваткой крестьянской
Сначала – по гладкой, а дальше – по тряской.
 
 
Везли мы с собой не гостинцы, а хлеб…
И ехали с нами Володя и Глеб.
 
 
Володя, в свой край нараспашку влюбленный,
И Глеб присмиревший, с душой затаенной…
 
 
В начале пути им попалась столовка,
Где жалко себя и за друга неловко.
 
 
Каких-то печальных откушали щей
И двинулись дальше дорогой своей…
 
 
И вот предо мною зеленый простор
Величье свое бесконечно простер.
 
 
Стояли леса, как недвижные рати,
В закатном застывшие северном злате.
 
 
Сияли поля далеко и прозрачно…
Но было душе неуютно и мрачно.
 
 
Бескрайние эти, великие дали
Мне душу безмолвьем своим угнетали.
 
 
Я видел, как дол расстилался за долом,
Какой-то сплошной тишиной заколдован.
 
 
И реки пустынные – Кубена… Сить…
Здесь некому вроде и рыбу ловить.
 
 
Среди их привольно катящихся волн
Хоть чья бы лодчонка, хоть чей-нибудь челн!..
 
 
Густела в полях вечереющих мгла.
И странные нам попадались дома.
 
 
Они величаво из мглы возникали,
Как будто их ставили здесь великаны.
 
 
Наверное, ставили их на века —
Такая во всем ощущалась рука.
 
 
Такое надежное крепище бревен…
Но облик их был и печален, и темен.
 
 
Ни света из окон, ни дыма из труб,
Безмолвен был каждый покинутый сруб.
 
 
И мрачно они средь полей возвышались.
Куда же хозяева их подевались?!
 
 
Но каждый об этом угрюмо молчит.
И молча мы едем в глубокой ночи…
 
 
Но вот наконец нас хозяин привез
В деревню свою под сиянием звезд.
 

2

 
По-черному топится баня Белова,
Но пахнет березово, дышит сосново.
 
 
На вид она, может быть, и неказиста,
Зато в ней светло, и уютно, и чисто.
 
 
Когда в ее недрах всколышется жар,
Она обретает целительный дар.
 
 
Она забирает и тело, и душу,
Все недуги их извлекает наружу.
 
 
Любую усталость, любой твой кошмар
Вбирает в себя обжигающий пар.
 
 
И, весь разомлев, ты паришь невесомо,
Забыв, что творится и в мире, и дома…
 
 
И с пышущей полки встаешь, обнажен,
Как будто бы заново в мире рожден.
 
 
Как будто бы весь начинаешься снова…
По-черному топится баня Белова.
 

3

 
И светлая взору предстала деревня,
Живая деревня в краю этом древнем.
 
 
Из сказки забытой, казалось, возник
Ее отуманенный временем лик.
 
 
Темнели на избах высоких узоры,
И окна синели, как жителей взоры.
 
 
Распахнутый миру – входи на порог! —
Под небом пустынным жилой островок.
 
 
Казалось, один он остался на свете
Затем лишь, чтоб путника в мире приветить.
 
 
Хоть много чего сохранить не смогла,
Но душу деревня еще сберегла.
 
 
Наверно, вовеки она не иссякнет,
Раз вынесла столько погибели всякой.
 
 
Наверно, вовеки она не исчезнет,
Раз столько еще и добра в ней, и чести.
 
 
Раз детская чья-то головка одна
С таким любопытством глядит из окна.
 
 
И сразу просторы исполнились смысла,
И небо иначе над ними нависло.
 
 
И дали, что с новой встречаются далью,
Уже не дышали такою печалью.
 
 
Все сделалось радостней, стало прочней —
Земля при деревне и небо при ней!
 
 
И мир не казался уже сиротою
Со всей необъятной своей широтою.
 
 
К деревне ведет и тропа, и дорога.
Еще так богата земля, и так много
 
 
И сил, и красы у земли этой древней…
Доколе лежать ей, как спящей царевне,
 
 
Доколе копить ей в полях свою грусть,
Пора собирать деревенскую Русь!
 
 
Пора возродить ее силу на свете —
Так пели и травы, и листья, и ветер.
 
 
Так думали поле, и речка, и лес,
И даль, что смыкается с далью небес.
 
 
Так думал, наверно, Василий Белов,
Что вел нас по отчему краю без слов.
 
 
Пора! – это Времени слышно веленье —
Увидеть деревне свое возрожденье.
 
 
А все, что в душе и в судьбе наболело, —
Привычное дело, привычное дело…
 

Стихотворение Анатолий Передреев написал в 1985 году. Оно включено в замечательный сборник стихов этого поистине народного поэта с русской отзывчивой душой, который вышел в 1992 году в московском издательстве «ЕВРОРОСС». Подарив книгу мне, Белов посоветовал никому ее не давать, иначе умыкнут, зачитают. Стихотворение о бане было отмечено им закладкой и искрометным напутствием. Я не послушал писателя, прочитав в компании друзей знаковые и душераздирающие стихи об исчезающей Тимонихе на безмолвных просторах, кто-то попросил их переписать… Увы, обратно книгу мне не вернули. Выручил Анатолий Заболоцкий, он отксерокопировал стихотворение «Баня Белова» и подарил его мне.

Передреев видел запустение Тимонихи в середине 80-х годов еще задолго до Горбачева и Ельцина, ввергнувших страну в пучину разрушительных реформ. Поэт жалел ее, называл то сиротой, то «спящей царевной». В сияющих полях, в бескрайних далях, в заколдованной тишине, и, конечно же, в согревающей душу бане по-черному его посещала надежда на возрождение, ему о том «так пели и травы, и листья, и ветер». Однако к власти в России пришли не богатыри – будить «спящую красавицу» и собирать деревенскую Русь, в Кремль пробрались западники и либералы, и Русская деревня окончательно была приговорена… И мне в Тимонихе в 2002 году было уже яснее ясного: весь традиционный русский крестьянский мир уходит, будто Атлантида, в бесконечность, в бездну.

Русофобская команда Ельцина с особым рвением и безмозглостью внедряла в жизнь программу обезлюдивания деревни, раскрестьянивания сельской местности. И эта жизнь уходила в города и там грубела, серела, мельчала, спивалась, тосковала.

Мне интересно было знать мнение самого Белова, а возродится ли когда русская деревня? Он без раздумий отвечал: «Деревни больше нет». Я поругивал его за пессимизм, пытался выжать хоть одно малюсенькое слово надежды, а он оставался категоричен: «Деревня загублена». По инерции мы посылали с ним депутатские запросы, дабы сохранить островки сосновых лесов, подсыпать разбитую дорогу, но уже сама власть давала пустые ответы, расписываясь в своей беспомощности.

И все-таки я уезжал из Тимонихи со светлыми чувствами. Целых два дня мы говорили с Василием Ивановичем о чем хотели, о чем просила душа, ели речную рыбу со сковородки и пили чай из родительского пузатого самовара. Я исписал там несколько блокнотов.

О том богатом общении с щедрым и мудрым старожилом деревни Василием Беловым я написал очерк «Корни», который вошел в книгу «Хранитель русского лада». Иногда я его перечитываю, как стихотворение Передреева, и ко мне почему-то приходит уверенность: наступит время и деревня возродится, прорастет корнями… Ну как может быть Россия великой без деревни-матушки?!