Текст книги "Женщина с мужчиной и снова с женщиной"

Глава 15
83 страницы после кульминации

– Слушайте, друзья, – обратился я к друзьям. – А все-таки меня сильно совесть гложет. Особенно после Жекиного выступления.

Друзья посмотрели на меня недоуменно, и мне пришлось пояснить:

– Ведь нечестно вышло. Мы же ее сами послали туда, Жеку нашу, чтобы Инфанта спасти. И она пошла и подставила тело под удар. В прямом смысле слова подставила. А сейчас, когда она в беде и в бреду, в Лотосе, одним словом, разве можем мы не бросить ей спасительный фал и не вытащить на свежий, по-прежнему прозрачный воздух? Вот и мучает меня совесть.

– Да, – согласились друзья. – Надо выручать, а то действительно нехорошо как-то. Ведь действительно Жека ради Инфанта на жертву пошла. А мы раненых не бросаем, закон у нас такой.

– Но вот как выручать? – снова задумались мы. – Можем ли мы прямо сейчас на собственных плечах вынести Жеку из-под плотного лесбиянского обстрела?

– Нет, не можем, – решили мы, подумав. – Во-первых, нам ее вообще сейчас не вынести – слишком много бутылок выпили. А потом, она сама под Лотосом сильно шибко сейчас. И сопротивляться может начать. А мы-то знаем, что Жека, если начинает сопротивляться, сопротивляется отчаянно.

– Остается один выход: снова увести Маню, – еще раз решили мы.

– Но кому? Не Инфанту же! Да и нам, оставшимся, тоже не по зубам. Потому что видела нас Маня обоих рядом с Инфантом, пусть раз-другой, но видела. И если признает, то провал, полный голяк на базе.

– Что скажет «мастер нестандартной ситуации»? – обратился ко мне Илюха. – Что предложит Гудини съема?

И я, польщенный, особенно за Гудини, предложил:

– Как нас назвали? Фальсификаторами, мошенниками, греческими масками? Ну что же, надо поддерживать лестный, тяжелым трудом заработанный имидж. Б.Б., – обратился я к Илюхе, – ты перед Маней самый незапятнанный, ты и будешь ее уводить. Снимай пиджак, будем тебя сильно гримировать. Чтобы она тебя не распознала.

И Илюха поспешно принялся раздеваться.

– Так, – сказал я, – окидывая его мужскую стать взглядом придирчивого модельера. – Во-первых, тебе надо голову чем-нибудь замотать и скрыть шевелюру и лоб. Потому что они уж больно тебя выдают.

– Может, бинтом, – предложил находчивый Инфант. – Бинтом, обильно пропитанным кровью. Он на сегодня раненым будет.

– А где ж мы кровь возьмем? – наивно спросил я, но у Инфанта имелся ответ.

– Так прольем, – сказал он, примериваясь к Илюхиному лбу.

– Не надо бинта и крови, – отклонил я вариант. Хотя идея ранения мне в принципе понравилась. – Нет, стариканер, ты лучше будешь бойцом из горячих точек. Наемником, миссионером удачи. Бойцы из горячих точек заслуживают доверия даже у убежденных феминисток.

– Из каких конкретно точек? – спросил конкретный Инфант.

– Из многих горячих точек, – решил не уточнять я. – Их знаешь сколько по миру сейчас разбросано?

Потом мой взгляд упал на девушку, которая так с самого начала и не отходила от нас. Что-то надо было с нее снять и надеть на Илюху. Потому что переодевание, особенно в грубое, феминистическое, есть самая лучшая маскировка. Но что? И тут я понял.

– Снимай платочек, – властно попросил я ее, указывая на блекло-красный платочек, по-мужски повязанный вокруг ее совершенно немужской шеи. И она послушалась и сняла.

Я взял его в руки, сложил треугольником и повязал вокруг Илюхиной головы, надежно скрывая верхнюю ее часть.

– Все-таки крови не хватает, – посетовал упорный Инфант.

– Прикол, – восторгнулась девушка. – Прям вылитый корсар.

– Корсар – это здравая мысль, – подхватил я с лета начинание. – Корсар – это правильно. Б.Б., позволь, пожалуйста, твой галстук. – И я сдернул с Илюхной шеи его строгий черный бизнес-галстук, распрямил, разгладил и проверил на прочность удавку.

– Неужели мы его сейчас вздернем на рее, как разбойника и пирата? Кто реей будет? – тут же оживился Инфант.

Но я лишь покачал отрицательно головой.

– Ты будешь, Б.Б., одноглазым корсаром. Как из той книжки, – вспомнил я о приключенческой литературе.

– Из какой книжки? – спросил жадный до книжных знаний Инфант.

Но я ему не ответил. Я был занят, я накидывал петлю галстука поверх Илюхиного зарумянившегося лица. А потом какое-то время расправлял ее и приноравливал, чтобы ровненько перекинуть черную материю через левый БелоБородов глаз. И еще долго запихивал кончик самого галстука под обратный ход петли на Илюхином затылке.

Затем я отошел в сторону, прищурился, оценил, потом зашел под другим углом. В общем, получалось, что большая часть головы была теперь прикрыта. А как узнать человека, если у него прикрыта большая часть головы? Особенно если он никогда не был слишком близок тебе лично?

И хотя Илюха бывал близок некоторым женщинам, но те никогда не состояли в феминистских организациях. Скорее наоборот.

Конечно, сильно портил второй, все еще открытый глаз. Больно много жизни из него вытекало наружу. Я уж было стал подумывать, а не подпустить ли Инфанта поближе к Илюхиному лицу? Но подпускать Инфанта к чему-либо слишком близко всегда было непредсказуемо.

И я оставил глаз, каким он был от природы. Ну подумаешь, блестящий жизнью глаз… И не такое бывает среди бойцов из очень горячих точек.

– Надо бы разорвать ворот рубашки. Так, чтобы верхние пуговицы с мясом отлетели до середины груди, – продолжал искать я в Илюхе достоверный образ бойца, отрывая пуговицы. – Да и рубашка должна быть навыпуск. Как вы думаете?

– Все же он должен быть раненым корсаром, – продолжал упрямо гнуть свою линию Инфант. – Давай его раним.

Я снова подумал, прикинул. По всему выходило, что Инфант был не так уж не прав.

– Действительно, старикашка, может, похромаешь немного. Представь, что у тебя осколок в бедре.

– Осколок чего? – задал законный вопрос Илюха, и мы все задумались. Потому что каких только осколков не бывает в современных арсеналах. И любой из них может при случае залететь в бедро.

– Шрапнели, – предложила девушка, которая вот так, запросто становилась соучастницей нашей незамысловатой инсценировки. То есть прямо на глазах изменяла своей феминистской партии. А значит, я со спокойной совестью мог задействовать ее в инсценировке.

– Подставь плечо, – попросил я ее.

И она его мне подставила. У нее оказалось небольшое, приятное, но крепкое плечико надежной по жизни женщины. На такое плечо вообще приятно опираться, тем более с мыслью, что оно не подведет.

– Б.Б., – передал я плечо Илюхе, – попробуй опору. Костыля ведь у нас нет, вот тебя и выведет на сцену твоя боевая подруга.

– Я что, тоже из горячей точки? – поинтересовалась девушка, с ходу входя в роль.

– Ты из прифронтовой полосы, – напутствовал ее я.

– И куда нам вдвоем идти? На сцену, что ли? – попытался сориентироваться в зале Илюха.

Тут я развел руками: мол, куда же еще? Мол, извини, друг, но больше тебе идти некуда.

– Там ведь Маня в президиуме, вот и увлеки ее огневой речью.

– Речью? – повторил за мной Илюха. – Вообще-то я не готовился сегодня выступать. Хотя, – он задумался на секунду, – мне всегда есть чем поделиться с заполненной аудиторией, особенно с такой внимательной. Может быть, не очень огненно, но как раз по теме.

– Главное, не вступай в дискуссию, – напутствовал я его перед стартом. – Главное, Маню уведи за собой. И помни, ты из горячих точек, вот и веди себя соответственно, с достоинством. И не разменивайся по пустякам.

– Старикашка, как говорили древние индусы: доверяй тому, кому доверил, – зачем-то вспомнил про индусов Илюха. – И вообще, по-польски тебе скажу: не бжи, матрос ребенка не обидит. Слушай, – сменил он тему, – а Маня меня точно не узнает?

– Не волнуйся, – заверил я его. – Ты сильно загримирован, и вообще, человека, как известно, по одежде встречают. Вон Золушку даже ее родная мачеха на балу не узнала, а там вся разница лишь в хрустальных туфельках была. А ты по сравнению с Золушкой просто мастер камуфляжа.

– Да-да, – согласился Инфант, – ты просто сливаешься с окружающей средой.

– Ну и ладненько, – удовлетворился Илюха. – Давай, прифронтовая подруга, подставляй свое надежное тело под мое изуродованное шрапнелью бедро. Пойдем твою Маню уводить от несчастной рассудком Жеки. Тебя не смущает, что ты еще и Манина прифронтовая подруга?

– Это-то как раз нормально. Даже прикольно. Я вот только не уверена, что ты ее уведешь. Ты сам-то что думаешь? Справишься? – спросила девушка, пристраиваясь плечом под Илюхино тело.

– Ха, – самоуверенно подтвердил Илюха. – Ты же слышала, что про нас тут со сцены говорили.

– А придумал уже, про что твоя речь будет? – протянул наполненный стаканчик раненому бойцу Инфант.

Но Б.Бородов с ответом не спешил. Сначала он зарядился несколькими глотками и лишь потом поднял на нас свой единственный, поразительно светлый глаз.

– Да само польется, – уверенно вымолвил он и хлопнул нас с Инфантом по плечам.

Я лишь кивнул в ответ, благословляя. Потому что если я и был в ком-нибудь когда-нибудь уверен, кроме себя, так это в подпитом БелоБородове. Парень в правильном алкогольном состоянии чудеса мог творить.

И они пошли – сильно хромающий бедром Илюха и поддерживающая его телом верная боевая подруга. Они неспешно двигались по проходу, оставляя ряд за рядом позади себя, и ряды замирали и, замеревшие, провожали их повлажневшими взглядами.

Потому что феминистки, они, может быть, и тверды сердцем, но все равно – бабы. И как их может не тронуть прифронтовая верность женщины? Пусть и по отношению к мужчине.

– Можно слово сказать? – скромно попросил раненый у президиума, осматривая при этом каждую заседающую в нем женщину своим пронзительно живым вторым, пока еще не выбитым, глазом. Фокусируя его острее всего на Мане.

Ну как президиум мог отказать бойцу из очевидной горячей точки? И он не отказал.

Потом этот боец долго влезал на пьедестал, уж очень мешало поврежденное шрапнелью бедро. Хотя мужественная подруга и помогала вовсю, не щадя своего плеча.

Наконец Илюха возвысился над трибуной, окинул взглядом неутомимого глаза зал, задерживаясь на отдельных, особенно миловидных женственных лицах. Затем он с явным усилием перенес упор своего тела с девушки на трибуну и отстранил девушку. Мол, иди, отдохни от прифронтовой полосы, спасибо за все.

Та тоже мельком осмотрела помещение, хотя, в отличие от бойца, ничего не выискивала в нем, ничего не отделяла. Видимо, если она и вправду интересовалась феминизмом – то только феминизмом. Лесбиянством в ней и не пахло.

«Надо будет ей все же дозвониться», – подумал я в очередной раз.

– Друзья, подруги, – проговорил, оставшись один на сцене, боец Б.Б. – Я только что вернулся из горячих точек. Не буду сейчас об этом, скажу только, что там действительно горячо. В смысле, жарко. Так жарко, что даже губы сохнут и пить хочется постоянно.

В зале раздался вздох сочувствия, даже Инфант присоединился к нему своим громким тяжелым дыханием.

– Но сейчас я про другое. Я хочу передать привет вашей прогрессивной организации сексуального меньшинства от нашей прогрессивной организации сексуального большинства. От дружественной организации, братской, которая направила меня, чтобы выразить солидарность с вашими, понятными нашему сердцу, чаяниями.

Зал наполнился потрясающей тишиной. Что скажет еще этот мужественный человек с перевязанным галстуком глазом? Какие найдет слова поддержки? Какими поделится знаниями?

А жизненный опыт, в конце концов?

– Там, откуда я, там часто женщин не хватает, там вообще жарко и сильно хочется пить. И поэтому мы все вдвойне ценим женскую свободу и право женщины на выбор и самоопределение. Потому что угнетенная женщина хотя тоже порой хороша, но уже не так. А вот свободная телом женщина свободна и духом, и ее выбор тогда ценится вдвойне. Так как независимая женщина – она и любит независимо. И нету для ее любви никакой другой причины, кроме самой любви.

Здесь я интенсивно захлопал, так как был полностью согласен. И Инфант подхватил, а за ним и вконец растроганный зал.

– Я не человек слов, я человек дела, горячего дела, и длинные речи мне чужды. Я не умею красиво да витиевато, как некоторые. Я могу только просто и только конкретно. И вот я хочу рассказать вам историю, которая произошла со мной и с нашими ребятами. Которые и сейчас там, – он махнул рукой в сторону, – где часто бывает горячо. Только вот пить очень хочется, нельзя ли графинчик? – попросил оратор. И графинчик сразу передали из президиума.

А потом зал с замиранием наблюдал, как жадно движется мощный кадык полностью выветренного жаждой бойца. Когда же он закончил пить и вытер рукавом губы, кто-то в зале даже не сдержался и захлопал.

– Движемся мы как-то цепью. Ночь, даже ветер неподвижен, у нас на глазах очки такие специальные, устройствами ночного видения называются. И все равно – не видно ни зги, лишь сухой песок хрустит под зубами…

– Кто такая «зга»? – дернул меня за рукав Инфант, но я не стал отвлекаться, меня тоже заворожил рассказ очевидца.

– А мы знаем, что враг рядом и что можем налететь на него в любую минуту. Лютый враг, безжалостный, и нет у нас права на ошибку. Хоть и не все из нас саперы. Но противник все же нас обхитрил, взял в кольцо, и началась мясорубка. Мы все ребята тертые, конечно, повидавшие, забрасываем их гранатами, стреляем веером, короткими очередями. Только видны вспышки разрывов да траектории трассирующих линий. А они все бегут на нас, невзирая на свои падающие на бегу тела. И кто-то добегает даже и бросается сверху в наши наспех вырытые траншеи, и бой переходит врукопашную. Мы им карате, они нам тоже чего-то свое из японских искусств. Мы им подсечку и зафиксировать норовим, а они валятся на нас грудью и валятся. И все пытаются придавить.

Тут Илюха поправил свое бедро поудобнее, снова налил себе из графинчика и пригубил. И снова вытер губы рукавом. И вернулся в воспоминание.

– Ну, а как сцепились, как покатились мы по земле, понимаем, что что-то не то: не мужская хватка нас подламывает. Тоже цепкая и умелая, но не мужская. Слишком горячая, а некоторым ребятам даже страстной она показалась. Тут мы через устройства нашего ночного видения приглядываемся и понимаем, что противники наши – стопроцентные женщины. Целый такой женский батальон. И тоже, кстати, совершенно без патронов, как многие женские батальоны в истории рукопашных схваток.

На этих словах Илюха прервал себя тихой, добродушной улыбкой. И зал тут же расслабился и вслед за ним заулыбался своими общими, коллективными, тоже расслабленными губами. И даже подернулся отдельными, раздавшимися то тут, то там смешками.

– Да и вообще, они совсем не милитаризованными были. Просто у них все мужики на заработках – кто в Бельгии, кто в Германии, кто у нас, в Москве. Но особенно, конечно, в Германии. Давно уже, не первый год. Вот и одичали они совсем без мужиков, вот и бросились яростно на нас, невзирая на вспышки трассирующих линий. Ведь невыносимо жаркий у них климат, а значит, и женщины получаются жаркие, огненные. А тут, после такого долгого перерыва, возникла у них жгучая тяга – просто болезнь какая-то, просто эпидемия. А все оттого, что ихние народные традиции никакого лесбиянства им не позволяют. Вот и возникла тяга, которая сильнее опасности оказалась, сильнее пуль.

Тут зал еще больше взбодрился и зашуршал смешками да улыбками. Как в филармонии, подумал я, между классическими музыкальными номерами, когда все расслабляются и разом начинают покашливать и ерзать попами на жестких сиденьях.

Илюха выдержал паузу, дал залу угомониться и продолжал:

– И побратались мы с ними все вместе, как братаются порой солдаты чужих армий на войне. Прямо там, в наспех вырытых траншеях. И лишь редкие сигнальные ракеты, зависающие в воздухе краткосрочными звездами, освещали своим скудным светом наш священный ритуал. Там я, кстати, бедро и повредил невзначай. Потому что хоть и полегло их, бедолаг, немало на подходе к нам, но все равно количеством они превышали нас во много раз. Вот и повредились многие ребята от нагрузки. Кто чем – я вот бедром как-то неудачно приложился. А потом еще очень долго хотелось пить, все горло ссохлось. Вот до сих пор не отопьюсь.

И с этими словами Илюха опорожнил еще один граненый стаканчик воды. А зал снова следил за каждым колебанием его кадыка, за звучным сглатыванием и даже не пошевелился ни разу.

Потому что так живо представилось всем: ночь, песок скрепит на зубах, взвод в полной выкладке на марше. Лица бойцов в приборах ночного видения. И много очумелых женщин из всего лишь одной горячей точки. А сколько их таких по всему миру?!

– Вот потому такие точки горячими и называются, – закончил глотание воды Илюха. – Потому что нешуточно жарко там иногда бывает.

Тут он еще раз напоследок обвел зал взглядом своего единственного неумеренного глаза.

– Так вот, что я хотел сказать… От имени всех ребят, кто остался там, кто продолжает свой нелегкий ратный труд. От их имени я говорю: экспериментируйте, девушки, мы вас только поддержим! Идите до конца, пройдите весь путь – и пройдите его насквозь. Чтобы выйти с обратной стороны снова к нам навстречу. Потому что, когда мы возвратимся из наших походов, мы встретим вас там, с заднего входа, откуда вы только что вышли.

– Чего он имеет в виду? – снова дернул меня Инфант, но я не знал. С самого начала речи не знал.

– И вот тогда мы не бросим, мы подсобим, мы подставим уцелевшие наши бедра, не сомневайтесь. Даже раненые – все равно подставим. А вы с вашими прошлыми экспериментами, вашим умудренным опытом только ценней и дороже будете нам. И еще родней. Так что давайте двигаться навстречу, вы – через свое открытие самих себя с помощью самих себя. А мы, пока горячие точки не остыли… мы еще в походе! – закончил Илюха.

И зал восторженно взорвался. Потому что и вправду в его словах струилась искренняя поддержка и нешуточная забота. А от искренности – кто не взорвется?

– Вы не поможете мне добраться до выхода? А то у меня бедро еще пошаливает малость, – обратился замаскированный Илюха в президиум, недвусмысленно подразумевая из всего президиума одну лишь Маню.

И та поддалась, откликнулась и подошла, и теперь уже ее плечо упиралась в Илюхину подмышку. А потом они долго шли меж рядами, и Илюха все говорил и говорил, шевеля губами, а Маня все слушала и слушала, кивая податливо головой. Так они и приближались к нам.

А по мере их приближения Инфант прямо на глазах нервным становился. Видимо, все же живо зрело в нем еще Манино воспоминание, и мозолило его, и мутило. Я хотел было его предостеречь, мол, не ерзай и не юли нервами, но не успел.

– Лесбиянки всех стран, объединяйтесь! – неудержимо бурным криком выплеснулись из Инфанта муть, нервы и отчаяние. А нервы и отчаяние – они всегда плохие советчики.

Вот и сейчас в них заметно выпячивала бессильная злоба. А еще желание поддеть приближающуюся Маню в ее теперешних экспериментальных чувствах. И та заметила нашего Инфанта и действительно, похоже, не на шутку «подделась» в своих чувствах.

Впрочем, ей хватило выдержки не бросить виляющего бедром корсара, а довести его до ближайшей стенки и сохранно прислонить его к ней. И лишь затем Маня позволила себе дать волю эмоциям – накинулась, навалилась отчаянно на Инфанта. Хотя была и значительно меньше его ростом.

– А, это ты… – процедила она, с трудом сдерживая распирающую злость. – Ты здесь, примитивист вшивый, Пиросмани долбаный. Как ты еще не побоялся сюда заявиться? Я все про тебя теперь знаю, ты все инспирировал, прикидывался, ты обманывал меня. Да и вообще, я из-за тебя в мужчинах разуверилась. Потому что сам ты – не мужчина, а… А… – попыталась она найти сравнение. – А… – не смогла она сразу. – А… – сделала она еще одну попытку. – А дерьмо и меланхолик! – удалось ей наконец весьма смачно.

В зале нависла мертвая тишина, можно было бы услышать полет шмеля. Но шмели здесь не летали.

– Тебе лишь бы накручиваться круглые сутки. Да и то только в одну сторону. Потому что в другую тебе, видите ли, больно. А мне настоящий мужик нужен. С твердыми, заскорузлыми руками, со знанием и умением жизни, с такой же заскорузлой силой воли. Который не юлит и не виляет, а прокладывает дорогу и ведет по ней, не оглядываясь. На которого можно положиться душой и телом, всерьез, основательно и надолго…

Тут она посмотрела с призывом на Илюху, и я понял, что наш план удачно завершен – Маня уведена, а Жека, соответственно, спасена. Хотя теперь снова угрожающе нависло над Инфантом, на этот раз уже Маниной физической расправой.

Но Манину физическую расправу мы умели отвести в сторону.

Я красноречиво посмотрел на Илюху, тот красноречиво моргнул мне в ответ единственным глазом. Тем, который под галстуком, – он, наверное, тоже моргнул, но я этого видеть не мог.

– Кто это такой? Что за чудик? – спросил заскорузлый боец Илюха, подваливая к нам прихрамывающей походкой.

– Да Инфант Маневич, – в тяжелых сердцах пояснила Маня.

– Никакой я не Маневич, – попробовал было отбрыкнуться Инфант. Но тут же заткнулся от жесткого взгляда одноглазого наймита.

– У тебя, Мань, чего, с ним было что-то? – предположил наемник.

– Да так… – не стала обманывать Маня.

– Ты, Мань, бросай это. Поблядовала по молодости, и хватит, – не сдерживая лексикона, пожурил ее корсар грубоватым от заботы голосом. – Со всеми бывало, конечно, я понимаю. Но теперь хорош, забудь, теперь пора остепениться. Теперь у тебя другая доля, ты теперь при мне, а я тебя в обиду никому… Но и на тебе, Мань, запомни, ответственность. Слышала такое выражение: «надежные тылы»?

Маня посмотрела на своего мужчину, представила его надежные тылы. Потом снова посмотрела. На его голову, обмотанную женской косынкой, на глаз, прикрытый черным галстуком. И затихла покорно, не возражая.

А я подумал, что, может, и прав был Инфант. Может, и надо было добавить немного просачивающейся через повязку крови – правдивее была бы сцена. Да и колоритнее тоже.

– А ты, чудик, вали отсюда, не порть праздника и хорошего настроения людям, – посоветовал Илюха чудику Инфанту. Но дружески так посоветовал, не по злобе.

– Знаешь что, Мань, – продолжил боец, когда искусственно раздутый инцидент сдулся на наших глазах. – Мне надо отойти недалеко, горло очень пересохло, опять сильная жажда прихватила. Ты подожди меня малость, я скоро. А потом домой меня отвезешь, хочешь, ко мне, а хочешь, к себе.

И Б.Б. снова недвусмысленно моргнул мне глазом.

А значит, я потянулся за ним в сортир, там был мужской сортир, в этом памятнике архитектуры. Собственно, там их было два, один женский, но в него стояла заметная очередь. А вот мужской был совершенно пуст.

– Старикашка, зачем тебе к ней, опасно ведь, – проговорил я у писсуаров, стараясь смотреть прямо перед собой, в близкую кафельную стенку. – Ты вспомни, что она с Инфантом сотворила и с Жекой. Глядишь, и до тебя дело дойдет. Ты тоже, глядишь, забуришься куда-нибудь и пропадешь зазря. А у нас выручать тебя уже людей не осталось. Ну отвлек ее от Жеки, ну и ладно, а зачем наедине с ней в пустой квартире оставаться? Не нужно наедине. Опасно слишком.

– Да ладно, – отмахнулся Илюха, но только словами отмахнулся. Потому что руки были заняты. – Согласись, все-таки Маня примечательная девушка, совершенно неадекватная. Как я могу пройти мимо, не исследовав ее? Это все равно если бы Колумб, наткнувшись на Америку, решил бы проплыть мимо этого еще одного захолустного островка, затерянного в океане. Маня, конечно, не Америка, все же та на Северную и Южную делится, но на Австралию она тянет вполне. Но там ведь тоже своя уникальная флора и фауна.

– Тебе она нужна? Эта уникальная фауна? И тем более – флора? От нее ведь только одни раздражения бывают. Да и капитана Кука, кажется, все же съели приблизительно где-то в тех водах, – вспомнил я географию. Но Илюха на нее не купился.

– Да ты сам посмотри на Маню, какой характер перед нами, какой колорит! Да и накручивается, Инфант говорил, как-то по-особенному. Нет, не могу пройти мимо, не прощу я себе такого до старости.

– До старости еще дожить надо, – предупредил я его. – А с ней твои шансы резко уменьшаются. Хрен знает, кем ты себя почувствуешь завтра. За живопись и феминизм я не боюсь, конечно. За гомосексуализм я тоже не беспокоюсь, им тебя не проймешь. Но мало ли опасностей на свете? Вдруг ты Че Геварой каким-нибудь надумаешь стать, в Боливию захочешь двинуть, мировую революцию зачинать? Кто ее знает, эту Маню, какого Лотоса она тебе подсыплет. А ты ведь помнишь, чем Че Гевара закончил? Не дожил до старости товарищ Че.

– Да не бжи, стариканер, не действует на меня наркотня типа Лотоса. Иммунитет у меня на химию сильный. Но ты знаешь, ты так, для проверки, на всякий случай подвали все же завтра, чекани меня, все ли в порядке со мной. Ну, для подстраховки. А я тебе про накрутку объективно, в подробностях завтра и расскажу.

И мы, сойдясь именно на этой предосторожности, застегнули штаны и вышли цепочкой из писсуарной. А потом пробивались сквозь плотный строй хрупких, одетых в черное тел, так как очередь в женский туалет рядом так и не рассосалась.