Текст книги "Женщина с мужчиной и снова с женщиной"

Сначала мне показалось, но Инфант прав, что я действительно не осилю. Потому что я своей сонной башкой сначала подумал про светлую жизнь с чистыми идеалами, о которой Инфант только что эмоционально рассуждал. Я подумал, что это она накрутилась на Инфанта одним из своих чистых идеальных концов. Но как жизнь может накрутиться? Чем? Этого я понять не мог.

– Чего-чего? – уточнил я.

– Накручивается! – снова победоносно подтвердил Инфант.

И я снова не осилил.

– Кто на кого? – решился я на еще один вопрос.

– Она на меня, – прорвалась трубка ответом. – Как никто на тебя, бедного, ничтожного пигмея, не накручивался! Так что тебе никогда не суждено понять! Не суждено ни оценить, ни осмыслить! – попытался снова сбить меня Инфант с панталыку. Но на сей раз ему не удалось.

Потому что сразу в моем мозгу выстрелило и отсветило имя: «Маня». А вслед за именем ее, Манин, образ. И получилось так, что я разом все понял: и про смысл жизни, и про прозрение. Вот только про пигмеев оставалось по-прежнему неразборчиво.

– По часовой стрелке или против? – поинтересовался я с нарастающим искренним интересом.

– Пигмей – он везде пигмей, – оценил мой вопрос Инфант. – А ты со своей упрощенной моделью мира даже не пигмей, а так – пигмейчик. В твоем одномерном представлении только правило буравчика и существует!

– А как она еще накручиваться может, если не по правилу буравчика? Чего, еще один вид накрутки существует? А я и не знал. Потому что даже магнитное поле, – вспомнил я из школы, – по правилу буравчика работает. Не говоря уже о…

– Я же говорю, пигмейчик, – продолжал стращать меня Инфант непонятным для себя словом. – Что ты можешь оценить? Во что ты можешь проникнуть? Я же говорю: кто не испытал такого, тот не поймет! Так что желаю тебе дремать благополучно в твоем слепом невежестве!

– Так в каком все же направлении, если не по стрелке? – попробовал я еще раз докопаться до истины.

– А!.. – опять завизжало Инфантовым голосом из трубки, а потом из нее сразу полезли тонкие извивающиеся гудки.

Я пожал плечами в веселом недоумении и взбил подушку, намереваясь тут же примять ее и доспать воскресное ранее утро. Но, видимо, не суждено мне было доспать. Потому что тут же снова зазвонил телефон.

– Ну что, и ты тоже пигмейчик? – спросил меня Илюха.

– И я тоже, – согласился я.

– И тоже про жизнь ничего не понимаешь?

– Не-а, не понимаю.

– И не накручивался на тебя никто так?

– Он сказал, что нет.

– А про направление накрутки ты спросил?

– Ну конечно. Интересно же – по часовой или против.

– А валерьянку ты ему посоветовал попить? Прямо из бутылочки, не разбавляя, концентрат.

– Нет, не успел, он слишком быстро оборвал разговор, – посетовал я.

– Вот здесь между нами различие, я-то как раз успел. А все остальное совпадает. Ну и как, какой диагноз? – начал консилиум Илюха.

– Знаешь, Б.Б., может, нам не следует все отметать так сгоряча, – предположил я вслух. – Может, ведь кто его знает, там и есть какой-нибудь такой неожиданный круток. Ну, который меняет все и который особенно редкий в исполнении.

Я задумался, ища сравнение. И нашел его:

– Вон в фигурном катании сколько прыжков и подкруток наработано. А что фигурное катание по сравнению с жизнью? Ни по длительности существования, ни по количеству участников ему с ней не сравняться.

– Нет никакого крутка, – уверенно не согласился Илюха. – Ни тройного тулупа, ни тем более ридберга. Кораблик, может, и есть, ласточка, наверняка подскоки случаются, хотя и редко, поддержки всякие… Но не волнуйся, ничего ты в жизни не пропустил – все крутки столетиями опробованы, и ничего нового изобретено быть не может.

Тут я облегченно вздохнул. Хорошо все же понимать, что твоя жизнь не впустую прожита.

– А про фигурное катание я тебе так скажу, – продолжал Илюха. – Им ведь профессионалы занимаются. Программы разрабатывают, музыку выбирают, хореографию, да потом и отрабатывают каждое движение на тренировках годами. И только с одним, заметь, партнером. А это, согласись, в жизни совершенно невозможно. Потому что жизнь у нас у всех абсолютно любительская, и никто для нее хореографа нанимать не будет. Да и хореографов на всех не напасешься.

– Может, Маня как раз из профессионалов? Может, ее тренировали и оттачивали долго?

– Ты не понял, – снова возразил Б.Бородов. – Жизнь – она не зрелище, не перед зрителями ведь выступаем. В ней нет профессионалов. Вернее, наоборот – мы все в ней профессионалы, раз худо-бедно, но продолжаем в ней участвовать. К тому же ридбергер без фигурных коньков и не исполнишь.

– Может, Маня в коньках была? И на Инфанте, может, тоже зашнуровала. Ты посмотри, в каком он трансе оказался. Может, как раз из-за коньков?

– Да зачем ей коньки, у Инфанта ведь в комнате пол не залит? То есть залить-то он, конечно, мог, когда мы ушли, но вот только подмерзнуть бы не успело.

– А чего он тогда такой возбужденный оказался? – снова не понял я.

– Что с Инфанта возьмешь? – разумно заметил Илюха. – Знаешь, если очень оголодавший человек вдруг на еду безостановочно навалится, у него вполне завороток кишок может случиться. Вот и у Инфанта завороток случился, только не кишок. Ты чего – не видел, он, как одинокий слон, весь слезами обливался последнее время. Ты про слезы одиноких слонов знаешь?

– Знаю, – признался я. – Сам тебе о них рассказывал.

– Возможно, – не стал спорить БелоБородов.

– Слушай, так ты думаешь, надолго у него этот приступ? Когда он оклемается?

– Да оклемается. Недельку понакручиваются они так друг на друга, а потом все вернется на круги своя. Стариканыч, мы-то знаем: натуру можно лишь на время обмануть, а потом она все равно своего затребует. И одолеет.

– Ты уверен? А то неохота Инфанта терять. Люблю я его, да и как без Инфанта, кто чудить-то будет?

– Да не волнуйся ты, куда он денется, Инфант этот? – философски пообещал Илюха и легко успокоил меня.

Так как я все еще хотел спать. Хотя и повыбивали меня телефонные звонки из утреннего теплого удовольствия.

Глава 9
За 49 страниц до кульминации

Впрочем, и на Илюху бывает проруха. Прошел день-два, потом снова наступили выходные, а Инфант все не приходил в себя. Потом пошла вторая неделя, за ней третья, а эти двое, Маня с Инфантом, на какой-то Ямской-Тверской, видимо, все так же продолжали накручиваться, и им, похоже, не надоедало. Хотя пора было уже и надоесть.

Инфант, правда, пару раз объявлялся, то в моем телефоне, то в Илюхином. Мне он звонил, как правило, издевательски по утрам. А Илюхе как раз наоборот, когда тот заседал на каких-то ответственных заседаниях с такими же ответственными, как и сам Илюха, командармами российской экономики.

И в тот момент, когда, либо я спросонья, либо Илюха сдуру, отвечали на звонок, тут же раздавался ехидный Инфантов голос:

– Ну что, пигмейчик, все так же ворошишь листву? Мусоришь под себя? Так ничего и не понял про жизнь? Пигмеешь помаленьку в кругу своих пигмеечек.

– Да, господин министр. Конечно, буду. Конечно, перезвоню, – не нарушая конспирации перед лицом ответственных коллег, проговаривал доктор Белобородов и вешал трубку. Но так никогда и не перезванивал.

А вот я прощал Инфанту его злорадство, потому что я не гордый, а наоборот, жадный до новых знаний. И для меня куда как важнее личного тщеславия – желание понять близкого мне человека. Может, с ним что-то важное происходит? Может, он какие-то новые механизмы освоил? Может, подключит меня к механизмам? Или хотя бы оповестит?

– Инфантик, резьба не сломалась? – задавал я снова и снова крайне любознательный вопрос.

А потом многие другие:

– Все-таки по стрелке навинт происходит или против? Как накрутка повлияла на представление о жизни, на общей кругозор? Какое мнение насчет мировых запасов нефти? А насчет глобального потепления? А о ближневосточной проблеме? А об одиноких слонах в африканской саванне? Как их уберечь от браконьеров?

Ну а потом я плавно подходил к самому главному вопросу:

– Помнишь, как ты отчитывал меня давеча, мол: «Дело надо делать, господа, дело надо делать». Так вот, я до сих пор гадаю: откуда ты все-таки цитатой разжился? Кто тебя на нее навел? Кто тебе про доктора Чехова А.П. рассказал? Или ты сам, что ли, за книги взялся? Ну и как твоя первая книга называется? Букварь? Как она тебе – нравится, интересно? Давай докладывай, не утаивай ничего от старого боевого товарища. Ведь мы были дружны когда-то.

Но Инфант лишь злобно скалил зубы в телефонную трубку, манкируя всеми моими доброжелательными увещеваниями. И ничего у меня не выходило, не мог я вызволить Инфанта из его забвенного сна с его пряного острова Лотоса. Который, как известно со слов древнегреческого сказателя Гомера, лишал памяти тех несчастных, которые на него попадали. А раз памяти – значит, и рассудка.

Где-то на четвертой неделе мы с Илюхой немного забеспокоились. Похоже, Инфантово забытье принимало клинические формы. И мы почувствовали ответственность: не могли же мы оставить когда-то родного Инфантика за порогом реальности, не выдерживала наша относительно чистая совесть такого нечистоплотно расползающегося по ней пятна.

– Мудила-то он, конечно, мудила, – высказал наше общее мнение Илюха. – Но именно они, мудилы, и создают то взрыхленное удобрение, без которого человеческие отношения сохнут и вянут. И вообще, природа мудра, если она кого ухитрилась создать таким, то наверняка неспроста.

Мы кивнули, я и Жека, соглашаясь. Потому что опять была дневная суббота, и опять мы сидели в небольшом кафе за своими омлетами и кофеями – за завтраком, одним словом. А вот Инфант с нами не сидел, и непривычно нам сделалось от этого диссонанса – завтрак, а без Инфанта.

– Да вы же знаете, – пожала плечами Жека, – как я к нему, к Инфанту вашему… Чего там говорить, не могу я о нем без критики. Но если быть до конца честной, то надо признать, что жизнь без него оскудела, стала блеклой, скупее как-то. Да и жалко его, конечно, засосала баба парня. А я уж знаю, как мы умеем засасывать.

Тут мы с Илюхой переглянулись, не знаю даже почему, но переглянулись.

– К тому же не может он принадлежать только самому себе. Не имеет права, – дополнил я общее мнение. – Ведь мало того, что он уникален в своем мудизме, он еще и королевских кровей. (Читай «Попытки любви в быту и на природе».) А значит, как и любой монарх, должен принадлежать народу. В смысле – нам. Как там было в песенке: «Не могут короли жениться по любви», – исполнил я песенку. – Хотя, конечно, какая здесь любовь – одна сплошная фобия, мания и экзальтация.

– Да, надо выручать Инфанта, – подвела общую черту Жека. – Пока он так не накрутился, что его уже не скрутить назад. Пока он не зачах совсем, прикрученный.

И мы все согласились: мол, надо выручать.

Решено было пойти вечером к Инфанту, в самое его логово, на какую-то Ямскую-Тверскую, и извлечь его наружу из его ненатурального, бутафорского мира. Чтобы убедился он, что реальный мир по-прежнему светит вокруг – прекрасный, полный разных открытий, и рано его менять на пусть и приятные, но все равно однобокие, ограниченные радости.

– Ну хорошо, – пошла на компромисс Жека. – Пусть и двубокие, но все равно ограниченные.

Мы уже подходили к Инфантову дому, когда всей нашей общей интуицией почувствовали, что что-то здесь не так. То ли мостовая слишком громко отзывалась в ушах от стука Жекиных каблучков, то ли ветерок носил по земле слишком много газетных обрезков.

А может быть, просто непривычное обилие дорогих автомобилей пристроилось на неширокой Инфантовой улице. Или вот еще звуки, вылетающие из распахнутого окна его квартиры. Хоть и сдержанные, приглушенные, но все равно полные красноречивой торжественности.

Но самое странное было то, что у обычного московского подъезда присутствовал необычный швейцар, хоть и без ливреи, но все равно с породистым выглаженным лицом.

А когда он нам приоткрыл дверь и мы проникли внутрь, подъезд тоже отличался от того, который мы знали прежде. Во-первых, он был подозрительно свежеокрашен и чисто вымыт, а во-вторых, в нем тоже толпились люди – мужчины, но прежде всего – женщины. Которые, под стать подъезду, тоже отличались и тоже были чисто вымыты и свежеокрашенны. В общем, все было очень подозрительно.

– Похоже, Инфанта повязали, – предположил я, указывая на уравновешенных, крепких мужчин в темных костюмах, расположившихся по-хозяйски вдоль всей лестничной клетки. Я таких в киносериалах пачками навидался.

– Нет, больше походит на заседание в верхах. Прием иностранных делегаций, – предположил привычное для себя Илюха, указывая на нескольких господ иностранного происхождения в накашемиренных и накрепдешиненных костюмах.

– Да какое там… – покачала головой Жека, не соглашаясь. – Бомонд! – определила она сборище одним презрительным словом.

– А чего они тут все делают? – стал недоумевать я и обратился за разъяснением к молодому юркому человечку, рьяно дежурившему у входа в Инфантову коммуналку.

– А вы, простите, кто? – ответил тот вежливым вопросом на мой невежливый. – Вы в списках?

Я посмотрел на Илюху, спрашивая взглядом: мол, Б.Б., ты в списках состоишь?

– Кое в каких, иногда, – пожал плечами Илюха.

– У меня в детстве был привод в милицию, – неожиданно призналась Жека. – Они меня тогда, там, в милиции, в какие-то списки точно прописали.

– За что? – удивились мы разом, не ожидая такого от Жекиного детства.

– Хвостиком, что ли, слишком неосторожно крутанула? Набедокурила? – тут же предположил я.

– Нет, – уклонилась она от прямого ответа. – За нарушение общественного порядка.

– Ну, это со всеми бывает, – махнули мы рукой.

– Может, здесь секретное собрание масонов? Может, Инфант теперь гроссмейстер тайного ордена? Может, он и нас в него записал? – спросила Жека, все еще имея в виду списки.

– Ладно тебе, – усмехнулся я. – Какие из нас «свободные каменщики», мы и кирпичную кладку как следует положить не умеем. Мне вон даже столик инкрустированный и тот не поддался.

– Молодой человек, а про что списки? – поинтересовался я у человека, который активно старался казаться молодым.

– Списки приглашенных, – пояснил тот, удивляясь вопросу.

– Приглашенных куда? – удивила его Жека еще одним.

– Как куда? На творческий вечер Инфанта Маневича, – пожал плечами молодой.

Тут мы все втроем удивленно переглянулись. Да нет, не удивленно, скорее – изумленно, даже ошарашенно.

– Так ведь еще не вечер совсем… – выразила наше общее изумление Жека.

– Ничего, придет вечер, – оптимистично пообещал парнишка у дверей. – Мы ведь только начинаем. Так вы в списках или нет?

– А вы проверьте, – первым пришел в себя привычный на бомонд Илюха. – Проверьте, проверьте. На Белобородова, пожалуйста.

Чувак при дверях ловко прошел кончиком карандаша по четырем плотно исписанным страницам.

– Нет такого в списках, – вежливо улыбнулся он Илюхе отказом.

– Списки инквизиции, – зло прошипела Жека. Но в сторону прошипела.

Тут я заметил, что задняя часть ее свободных штанов мелко подергивается, что означало, что Жека либо не на шутку весела, либо не на шутку возмущена. В данном случае – она была возмущена.

– Чего это у тебя хвостик заходил? – попытался я успокоить ее. – Уйми, а то заметно слишком.

– Как я его уйму? – еще больше возмутилась Жека. – Он не всегда мне подотчетен, я не всегда могу его контролировать. У каждого ведь есть свои неподконтрольные зоны. Вот ты всего себя можешь контролировать?

Я подумал.

– Ну почти всего, почти всегда, – признался я.

– Вот и я почти, – кивнула Жека.

Да и то, разве непонятно, почему она занервничала пуще нас с Илюхой? Мы-то уже давно приучены к отказам, у нас с подросткового возраста, можно сказать, на них тренировка началась. Вот и выработался иммунитет.

А женщинам, особенно тем, которым не отказывал никто, особенно те, которые и не просили ни у кого никогда, – у них отказ может сильнейший внутренний шок вызывать. И они тогда значительно активнее начинают хотеть именно туда, куда им отказали только что. Вот и Жека, видимо, оказалась из числа подобных женщин.

– Да и к тому же у вас одежда не соответствует требованиям вечера, – продолжал отказывать нам человек при дверях. – В соответствии с этикетом – форма одежды полностью исключает джинсы. А мужчины обязательно должны быть в пиджаках.

Мы оглядели друг друга и убедились, что ни на ком из нас пиджаков не было – одни джинсы.

– Послушайте, вы… – начала было раскручивать Жека скандал в непосредственной близости от Инфантова дворецкого. Но тут нас оттеснили.

– Третий звонок, господа, попрошу в зал, – звонко заголосил мальчик у дверей. И топчущийся в вестибюле бомонд резво засеменил внутрь, оттирая нас в сторону многими обнаженными плечами и крупами бедер. А потом долго, кланяясь и улыбаясь друг другу, проходил в зал. В смысле – в Инфантову коммуналку.

В результате мы последние остались в вестибюле, то есть на лестничной площадке.

– Б.Б., – обратился я к БелоБородову, – ты же вхож в верха, ну, повлияй как-нибудь. Издай звонок, в Министерство культуры, например.

– Сегодня суббота, – напомнил Илюха. – Министерство на выходные прикрыто. Шабат у них, понимаешь. Лучше самому Маневичу позвонить.

В ответ я только покачал головой, не уверен я был в современном Маневиче. Взамен я снова приблизился к хлыщу, сторожащему ворота Инфантовой квартиры.

– Молодой человек, – сказал я доверительно, – утрясите проблему. – И вложил в его потную ладошку несколько невесомых купюр.

Но он вложил их мне обратно.

– Мы тут мзду не берем, – заявил он с профессиональной гордостью, и мне сразу пришлось его зауважать. Потому что к тем, кто честно и бескорыстно несет свой долг, я всегда с повышенным уважением относился.

– А чего ты берешь? – снова прошипела Жека. А джинсы у нее просто заходили ходуном, особенно сзади, как будто у нее там пропеллер был установлен.

Хотя никакого пропеллера у нее там не было, а был только хвостик, который вообще-то мог крутануться на несколько оборотов не хуже иного пропеллера. Правда, только одной лопастью. И именно из-за того, что всего одной, Жеке никак не удавалось взлететь, хотя она и пыталась не раз. Я сам неоднократно наблюдал ее дерзкие попытки нарушить закон земного тяготения.

– А каких-нибудь других списков у вас нет? – зашел с другой стороны Илюха.

В принципе мы запросто могли завалить этого молокососа, втроем-то. Особенно с Жекиной агрессивной энергией. Вот поэтому, подумал я, Илюха и заходит с другой стороны. И я тоже приготовился к завалу. А вот Жеке готовиться было ни к чему, она всегда была готова к здоровой рукопашной конфронтации.

– Есть у меня другой список, – вздохнул на надоедливого БелоБородова распорядитель. – Но он лично Инфантом Маневичем составлен, так что я не думаю… – он еще раз оглядел нас, всех троих, и в его взгляде не читалось уважения, – …что вы там присутствуете.

При словах «лично Инфантом Маневичем» мы все подтянулись ближе и обступили мальчугана плотным кольцом.

– Проверьте, проверьте, – посоветовала Жека, потирая свои колкие кулачки.

– Как, вы сказали, вас зовут? Белошеев? – обратился мальчуган к Илюхе.

Илюха посмотрел на меня, вздохнул тяжело, но сдержался. Он вообще умело владел собой и запросто ухитрялся сдерживаться в разнообразных, порой экстремальных жизненных ситуациях. Во всяком случае, передо мной он не раз этим хвастался, рассказывая.

– Просто посмотрите на Бело, – посоветовал он уравновешенным голосом.

Карандашик в пальчиках снова засуетился, но теперь уже по коротенькому листу, и тут же повис в воздухе.

– Да присутствует, Бело-бо-ро-давков, – попытался прочитать неразборчивый Инфантов почерк юный администратор. – Тут еще два имени. Весь список всего на три позиции.

– Ты сейчас в четвертой позиции окажешься, бюрократ, – пообещала Жека, не скрывая угрозы.

– Это она балетные позиции имеет в виду, – предпочел я сгладить за Жекой. – Вы балетом, кстати, не занимались?

– Занимался, – сразу обрадовался юноша, узнавая в нас не только почетных гостей фестиваля, но и знатоков не менее элитарного искусства. – Я и в пятую позицию могу встать, и в шестую. И вообще в любую, – начало тут же хвастаться молодое дарование.

– Конечно, – сказал я с пониманием.

– Оно и заметно, – процедила рядом Жека.

– Бывает, – вздохнул Илюха, который хоть и сам был не чужд разнообразия, но не до такой же степени!

– Так мы пройдем внутрь? – увел я всех от двусмысленной темы. – А то первое отделение, похоже, началось.

– Да, да, конечно, – засуетился неудавшийся премьер, элегантным прыжочком отскакивая в сторону. – Милости просим, гости Инфанта Маневича нам особенно дороги. Более того, они оказывают честь нашему вечеру.

Мы снова посмотрели друг на друга, развели руками, ничего не понимая.

– Какой вечер? – снова закачала головой Жека. – День же еще!

– Я только для вас пиджаки принесу. – Выкормыш Петипа окинул меня и Илюху взглядом. Теперь уже если не откровенно оценивающим, то заинтересованным.

– Не надо, не утруждайтесь пиджаками, – ответил снисходительно Илюха и отстранил грациозное балетное создание в сторону. Тот даже не попытался сопротивляться, а сразу встал в позицию. Возможно, что и в четвертую.

Мы вошли в квартиру. Еще в коридоре стало понятно, что всех Инфантовых коммунальных жиличек срочно эвакуировали. А было их – всего две старушенции, укрывавших своей теплой заботой безалаберного в хозяйстве Инфанта и даже нас, поздних порой гостей, встречавших приветливо, как родных.

Были они подружками еще с детства, так как выросли именно здесь, в этом древнем доме, поэтому и старость свою берегли именно здесь и наотрез отказывались покидать свои величественные дореволюционные комнаты ради отдельных малометражек где-нибудь в Выхине-Солнцеве. Да и Инфанта, который был им не хуже иного внука, бросать на произвол жестокой Инфантовой судьбы они тоже не могли.

Но на этот вечер их тем не менее эвакуировали. Куда и до какой поры? – вот это осталось за кадром. Во всяком случае, за нашим.

Квартира, однако, не пустовала, скорее наоборот – была плотно набита бомондом, хотя самого Инфанта нигде не наблюдалось. Вместо него на стенах висели тесные ряды листов из плотного картона, на каждый из которых был направлен свет из галогенных электрических осветителей, как-то хитро приспособленных под потолком. Через всю комнату, тоже под потолком, был растянут транспарант абсолютно типографского качества:

«Обнаженный Портрет!» – гласил транспарант. – «Творческая выставка работ Инфанта Маневича».

Так мы поняли, что перед нами выставка. А на листах картона, перед которыми, кстати, толпились ценители, – творчество.

И вообще, в комнате, из которой все лишние предметы были эвакуированы вслед за старушками-коммуналками, тоже нависала атмосфера праздничного творчества – мелким шепотком часто звучали слова «находка» и «образ», а кроме того, слово «видение». А еще атмосфера нависала шуршанием мужских ботинок по натертому паркету и женских вечерних платьев по плечам и спинам их владелец. Не говоря уже про их талии.

Мы тоже обошли комнату по периметру, осмотрели картонки.

Ну что сказать – на каждой из них был нарисован домик с окошком, дверью и трубой, из которой абсолютно везде вился извилистый дымок. Впрочем, творчество автора выходило за рамки функциональных стен и крыш.

Действительно, каждый домик отличался от другого чем-то уникально своим. На одном – прямоугольное окно было замазано густо-синим, на другом – ядовито-оранжевым. Но и не только окно, двери часто тоже были замазаны, и тоже разными яркими, бросающимися в глаза цветами.

– А что, – объединил наше общее заключение Илюха, – дверь – она тоже прямоугольная. А прямоугольник – он тот же квадрат, только с неравными сторонами.

– Ну как же, одно слово – Маневич, – перешла на личности Жека.

Потом мы стали приглядываться к табличкам под картинами. Говорил ли я, что там имелись таблички под каждой картонкой и на них было что-то написано? Оказалось, судя по названиям, что разрисованные домики, все, абсолютно поголовно, были обнаженными портретами.

Большинство домиков определенно описывали главный предмет Инфантова вдохновения – девушку Маню. Как правило, окна и двери здесь были разукрашены в яркие, жизнеутверждающие цвета. Хотя фантазия автора двинулась еще глубже, и некоторые окошки поражали гитарообразной плавностью форм – иногда овальных, иногда округлых, – чем напоминали морские иллюминаторы. Впрочем, тоже старательно выкрашенные.

Но не только Манины обнаженные портреты привлекли наши неискушенные взгляды. Вскоре мы прочитали на табличке две заглавные «Б» и точку между ними. Что однозначно намекало на известного нам БелоБородова.

– Да, стариканчик, – посочувствовал я Илюхе, – черного на тебя не пожалели. Ни на дверь, ни на окно. Одна сплошная чернуха. Что тут поделаешь, если этот Маневич тебя так видит.

– А чего… – Жека отошла на шаг назад, чтобы с расстояния лучше охватить всю объемность произведения. – Что-то есть общее с живым оригиналом. Самому догадаться, конечно, тяжело, но если Б.Бородова рядом поставить в виде образца, то можно и сходство уловить.

– Я Бело-бородов, – заупрямился Илюха, – а не Черно-бородов.

– Но это же обнаженные портреты, – заметил я уклончиво. – К тому же не отказывай художнику в праве на самовыражение.

– Да какой он худо-жник! Разве что от слова «худо», – махнул рукой раздосадованный Илюха, а потом предложил: – Пойдем, Розик, посмотрим, как он тебя самовыражает.

И мы пошли посмотрели.

Меня Инфант видел в крапинку. То красное проскальзывало, то желтое, то синее, то тоже черное, порой фиолетовое – все достаточно яркое и густое. Это я про двери и окно – солнышко же везде, как ему и полагается, было желтеньким, а деревья и травка перед домиками – зелененькими.

– Видишь, – прикинул я на себя домик, – я противоречивый.

– Да ладно, противоречивый, ты подпись под картонкой видел? – указал мне Илюха.

Там действительно имелась подпись. «Лапуля, наносной» – было указано ровными буквами.

– Видишь, ты наносной, – сказала Жека.

– Это хорошо или плохо? – спросил я у товарищей. И зря спросил.

– Наносной – это всегда нехорошо, – ответил за них двоих Илюха. – Наносной означает искусственный, а еще ненатуральный. Что-то с приставкой «псевдо». – А Жека только кивала и кивала, поддакивая.

– Похоже, действительно нехорошо, – согласился я разочарованно и предложил тут же: – Пошли третий искать.

Третий мы искали совсем недолго. На нем дымок вился – точь-в-точь поросячий хвостик. А дверь и окно вообще ничем не были закрашены, просто оставлены ненатурально белыми. Даже на деревья и на траву зеленой краски сильно пожалели. Надпись внизу гласила просто, без обиняков: «Ж. с хвостиком».

– Зря ты все же ему о хвостике рассказал, – в очередной раз выразила мне одну и ту же претензию Жека.

– При чем тут хвостик? – не согласился я. – Ты посмотри лучше, какая ты здесь блеклая. Незаметная совсем. Если б не надпись, я и внимания не обратил.

Жека замолкла, уязвленная. Да и кто из женщин не был бы уязвлен? А Жека, кстати, была женщиной в полном объеме этого слова.

– Как они на такое столько народу нагнали? – задал вопрос Илюха. Именно тот вопрос, который уже давно донимал не только его одного. – Ты б поинтересовался, проинтервьюировал народ, старикашка. Всех, конечно, не надо, ты выборочно.

Мысль, кстати, была неплохая, потому что те, кого сильно хотелось проинтервьюировать, кишели вокруг нас в изобилии. В конце концов я отобрал именно ту, которая больше всего подходила для моих инстинктивно возникающих вопросов.

Она была в подчеркнуто черном, с глубоко оголенной спиной, в стильных туфлях на высоких каблуках. И вообще, в ней, наряду со светской неприступностью, читалось что-то космическое, что-то от ночных звезд, от далеких потусторонних галактик. А глубоко обнаженная спина бледной своей, молочной кожей заставляла подумать о Млечном Пути.

– Как вам искусство? – вежливо поинтересовался я.

Она оглядела меня: сначала зафиксировала отсутствие пиджака, потом – присутствие джинсов. И то и другое отчетливо выделяло меня из публики. А выделяться из публики – всегда хорошо.

– Да, – вымолвила она, – высоко! Особенно Манины портреты. Как выразительно! Как он все же ее любит! Да и сама идея обнаженного портрета до чего же хороша, особенно эта аллегория с домиками. Ведь мы на самом деле, если разобраться, и есть строения – комнаты, подвалы, хранилища, каждый по-своему, конечно. Но как тонко Маневич нас выражает, как глубоко, какая находка! Говорят, у него недавно прошла большая выставка в Париже в Центре Помпиду. С огромным успехом, «Ле Фигаро» даже писала. – И она грациозно повела спиной, как будто сгоняя мурашки с кожи. Но никаких мурашек у нее там не было – в спину я всматривался внимательно.

– Да, да, – подтвердил я, – конечно, «Ля Помпиду», «Ле Фигаро», «Лю Маневич». А вы, кстати, хорошо Маню знаете? – поинтересовался еще раз я.

Потому как прежде, до Мани, связь Инфанта с внешним миром осуществляли в основном мы с Илюхой. А теперь, раз Маня нас подменила – значит, все приглашенные были доставлены исключительно по ее каналам. Ну, кроме нас троих.

– Нет, не очень хорошо, хотя хотелось бы. С главным редактором журнала «Деловая Тусовка» кому не хотелось бы сблизиться?

– Глянцевого журнала? – уточнил я. – Гламурного? Пафосного? Помпезного?

– Полностью глянцевого и гламурного, – подтвердила спиноголая женщина.

– Понятно, – понял я все сразу и посмотрел понимающе на Илюху с Жекой, которые к тому времени тоже подтянулись поближе.

– А папа у нее, – стала с ходу раскрывать все Манины тайны моя новая млечная знакомая, – главный продюсер группы «Накручивающиеся». Ну, знаете, есть такое женское трио.

Конечно, я знал и поэтому еще раз посмотрел на Жеку с Илюхой.

– А, так это у них семейное, – выразил вслух Илюха. – Рабочая династия, значит, получается. Папаня, дочка, да еще и девчонок с гитарами приучили. Все накручиваются, короче.

– А вы к кому имеете отношение? – в свою очередь поинтересовалась женщина. – Вы из прессы? Я смотрю, вы одеты не совсем по регламенту.

– Да нет, – ответил я честно, что со мной не так уж часто и случается. Особенно когда с женщинами. – Мы со стороны жениха. В смысле, мы творческие подельники автора.

– Вы работаете с самим Маневичем! – Мне показалось, что вот сейчас у нее действительно появятся мурашки – так она повела спиной. – Правда, вы не шутите?

– Да нет, – пожал я плечами, – мы люди серьезные, мы глупостями не занимаемся. Да вот, сами посмотрите, вон тот домик с черными дверями, это обнаженный портрет нашего товарища. – Тут я представил космической женщине БелоБородова. – Сам я пятнистый, в крапинку, вон там вишу.

– А где девушка, простите, не знаю вашего имени? – поинтересовалась женщина.