Текст книги "Видео Иисус"

– Дело не в отступлении.

– Может, раздобыть тебе что-нибудь поесть? Сварить кофе? Мы могли бы прогуляться на свежем воздухе, а дверь пока оставить открытой, чтобы проветрилось, а потом с новыми силами вернулись бы к работе…

– Нет, Стивен, дело не в этом, – Иешуа со стуком опустил крышку мусорного ведра и с удручённой миной облокотился о стол с вмонтированной в него раковиной. – Я так уповал на то, что это окажется на первом листке. Правда. Дело не в том, что я не могу продолжать – просто не получится.

***

Петер Эйзенхардт встрепенулся и проснулся. Вот оно! Вот она, мысль, которая смутной догадкой преследовала его уже несколько дней, не обретая конкретных черт. Важная мысль. Тревожная мысль. Наконец-то он её поймал.

Он быстро включил свет, сунул ноги в комнатные туфли, набросил халат и поспешил в переговорную комнату, из которой всё ещё не выветрился запах пота и спора. Он вытянул из флип-чата большие листы бумаги, взял фломастеры, разложил всё это на столе и уставился на них. Да. И как он до сих пор не додумался до этого? Взаимосвязь лежала прямо на ладони, и логика её была прямо-таки сокрушительной.

Но Кауну она не понравится.

Взгляд его пробегал по ключевым словам, стрелкам и символам, которыми он отмечал все предыдущие рассуждения, и не встречал в них ни противоречия, ни спасения, ни окольного пути.

Каун не смог бы показать это видео по телевизору.

Что бы ни случилось.

Писатель почувствовал, как его сердце учащённо забилось. Оттого, что кто-то отправился в прошлое, стало возможно предсказать будущее. Стало неотвратимым то, что должно произойти.

Жуть какая.

Его привлёк шум снаружи. Звук закрываемой дверцы автомобиля на парковочной площадке. Эйзенхардт подошёл к окну, отодвинул шторку и выглянул.

То был Райан, он шёл от парковки, засунув руки в карманы, и в ярости пинал попадавшиеся под ноги камни. Он заметил щёлочку света, падающую из окна домика писателя, и метнул в его сторону убийственной силы взгляд. Эйзенхардт быстро опустил штору, убрал все свои бумаги, выключил свет и снова лёг в постель.

***

Стивен моргал и непонимающе смотрел на Иешуа:

– Что значит не получится?

– Собственно, я всё это время собирался сказать. Я экспериментировал со вторым листком перед тем, как вам приехать, но шрифт там так и не проявился. Не воспринял раствор. Понятия не имею, почему.

– Шрифт не проявился? Не воспринял раствор? – глупо повторил Стивен. Лаборатория, столы, полки, ультрафиолетовая лампа – всё это вдруг медленно завертелось тёмным водоворотом. – Значит ли это…

– Да.

– Ты уверен?

Иешуа оттолкнулся от раковины и широкими шагами двинулся к своему столу.

– Разумеется, я уверен. А ты как думаешь?

– Но как это может быть? Я хочу сказать, ведь на первом листке всё прекрасно сработало. Почему же не подействовало на втором?

– Понятия не имею, – прорычал Иешуа и затянул плёнкой ванночку, чтобы её содержимое не высыхало. – Может, другая бумага. Может, другие чернила. Может, причина в том, что второй лист лежал снаружи, когда они были сложены, и входил в соприкосновение с пластиковым конвертом инструкции. Я только знаю, что шрифт на втором листе не проявляется.

– Ну ничего себе, – воскликнул Стивен, воздел руки и снова бессильно их опустил. – Что же теперь делать?

– Идти спать, – Юдифь вдруг оказалась с ним рядом и нежно удержала его. – Утро вечера мудрёнее.

Иешуа потёр глаза.

– Сейчас у меня нет никаких идей. Мне надо порыться в библиотеке. Навести кое-какие справки, поспрашивать кое-каких людей. Обследовать эту бумагу. Может, что-то и придёт мне в голову.

– Послушай, – выдохнул Стивен. – Это уму непостижимо. Быть так близко к разгадке и…

Ему было приятно чувствовать на своём плече руки Юдифи.

Вид у Иешуа был совершенно несчастный.

– И это ещё не всё.

– Да? Что же ещё? Давай, добивай.

– Профессор Уилфорд-Смит с завтрашнего полудня зарезервировал лабораторию для себя. Он хочет изучить скелет и инструкцию.

22

Отправитель: [email protected]

Получатель: [email protected]

Сообщение Id:

Тема: Переговоры в Мельбурне, СРОЧНО

Mime Version: 1.0

Content Type:text/plain; charset=iso-8859-l

Джон, мне неприятно Вас беспокоить, но переговоры под угрозой! Группа Мёрдок, как я слышал, сделала им новое предложение. Мне больше нечем их удерживать. ПОЖАЛУЙСТА, позвоните мне!

Дон

Было холодно. Холодно и сыро, неприятно, как ни крути. И затылок ломит, невозможно выдержать. Но по крайней мере было уже светло, значит, наступило утро… Стивен резко сел и осмотрелся. Он сидел в своей машине. Почему он сидел в машине? И Юдифь лежала рядом с ним, скрючившись в немыслимой позе на разложенном пассажирском сиденье. Постепенно он всё припомнил – их обратная дорога в ночи… как у него слипались глаза… как Юдифь заснула сидя… Кончилось тем, что он остановился на первой попавшейся площадке для отдыха, разложил сиденья и тоже блаженно заснул.

Теперь затылок его так свело, что позвонки заскрипели, когда он попытался пошевелить шеей. Омерзительное ощущение. Он разминал себе плечо рукой, а другой вытирал запотевшее стекло. Чтобы стёкла запотевали ночью в этой жаркой пустынной стране? Но ночью было холодно, поэтому он так замёрз.

Он посмотрел на часы. Половина седьмого. Когда же они уехали из лаборатории? Наверное, около четырёх. Значит, они проспали около двух с половиной часов. Ну, так он и чувствовал себя. И череп у него гудел от химических испарений в лаборатории.

Юдифь лишь пробормотала что-то во сне, когда он открыл дверцу и вышел, а в машину ворвался свежий воздух тёплого утра и разогнал влажное удушье, заполнявшее её, как мокрая вата. Кажется, она не хотела просыпаться.

Лучше всего, если он сейчас продолжит путь в лагерь. И там – немедленно на походные кровати.

Только немного освежиться. Подвигать руками, размять ноги. Движение на дороге уже очень оживлённое, хотя ещё совсем рано. Воскресное утро. Но здесь Израиль, и воскресенье у них – рабочий день.

И ему надо наконец обдумать, что делать дальше. Какие у них, собственно, есть зацепки. Сегодня Каун хотел начать исследование скелета и инструкции по эксплуатации. Это была гонка, и пока что они шли ноздря в ноздрю. Чувствовать, что твой череп набит стекловатой – не очень хорошая предпосылка для гонки.

Итак, спать. Он снова сел в машину, завёл мотор. Юдифь встрепенулась, приподнялась, но снова скрючилась и заснула, посапывая, когда он тронулся.

***

Папа вставал обычно в пять часов утра и после утреннего туалета полчаса молился в своей личной капелле. После этого он полностью одевался – с недавних лет с помощью одного молодого монаха, – прежде чем приступить к завтраку, который он проводил обычно с двумя-тремя кардиналами в маленькой столовой с розовыми обоями за простым деревянным столом. Разговор, по большей части, шёл о служебных делах; на личное времени не оставалось, да и личного уже ничего не было. С годами частная персона, которой Папа был когда-то, перестала существовать.

Скарфаро, естественно, хорошо знал весь распорядок дня Папы. Сам не любитель вставать рано, он всё же незадолго до семи часов уже явился к личному секретарю, который вёл календарь встреч главы церкви, чтобы получить аудиенцию. Секретарём был нелюдимый француз с редкими волосами, лет пятидесяти. Он не знал, какую, собственно, должность занимает Скарфаро. Единственное, что он знал – это то, что Святой Отец велел ему пускать к себе сицилийца в любое время.

Покои Папы были покои средневекового князя. Стены, потолки, полы – всё было предельно роскошным и вычурным. Роскоши было столько, сколько могло вместиться. Бесценные художественные полотна на стенах, дорогая инкрустация на полу, причудливая лепнина на потолке, картины в массивных золочёных рамах, гобелены, люстры, огромная кровать с барочным пологом – и всюду распятия всех размеров, цветов и форм. Ничто из этих предметов не принадлежало человеку, который занимал этот пост, и ничто не носило на себе отпечаток его личности; всё это он унаследовал от своего предшественника и передаст дальше своему преемнику, и если кто-то имел возможность освоиться в этом великолепии, которое поначалу просто оглушало, то человек чувствовал себя здесь скорее как в обжитом музее, чем в уютном доме. Хотя Скарфаро знал, что здесь, само собой разумеется, регулярно и основательно убирали, ему всегда мерещился запах пыли.

Папа сидел в высоком кресле посреди своего рабочего кабинета, у одного из высоких окон так, что свет раннего солнца падал на него. На столике рядом с ним стоял стакан чая, а на коленях покоилась папка с газетными вырезками, которые все были фотокопированы в увеличенном виде, чтобы ему легче было их прочесть.

Он испуганно вздрогнул, когда Скарфаро вошёл. Видимо, он задремал.

– Завтрак утомляет меня всё больше и больше, – тихо сказал Папа, когда Скарфаро преклонил перед ним колена и поцеловал его перстень с печаткой. – Каждое утро я молю у Господа сил, чтобы продержаться до вечера, но каждый день чувствую, что силы всё больше оставляют меня.

Скарфаро внимательно посмотрел на человека в белой сутане. Он видел его отмеченное возрастом лицо, на котором уже просматривалась близкая смерть. Он видел его руки, которые тряслись всё сильнее по мере развития болезни Паркинсона, от которой страдал глава Ватикана.

Папа слабым движением указал на стул неподалёку, и Скарфаро быстро подвинул его поближе.

– Что привело тебя ко мне, Луиджи?

– Ваше Святейшество, ведутся раскопки, – начал своё сообщение Скарфаро, – в Израиле…

Он говорил тихо, находясь на расстоянии не больше десяти сантиметров от уха Папы. Он точно изложил все детали и в заключение добавил своё собственное толкование событий. Затем он смолк и дал главе церкви время всё обдумать.

Папа думал долго. Сложив руки одна на другую, он смотрел из окна на открывавшийся вид сияющего Рима и при этом не переставая тряс головой – так легко, что нельзя было сказать, то ли это «Паркинсон», то ли задумчивое кивание.

– Я думаю, ты заблуждаешься, Луиджи, – наконец сказал он, и его голос снова зазвучал твёрдо и уверенно, как раньше. – Я думаю, этот Джон Каун действительно хотел продать нам свою находку. Поэтому он и обратился к нашим финансистам.

– Но ведь её у него ещё нет. Если вообще когда-нибудь будет.

Папа вздохнул.

– Как я хотел бы, чтобы Бог призвал меня к себе и чтобы на моё место заступил более молодой, у которого ещё достаточно сил. Но что есть, то есть. Луиджи, поезжай в Израиль. Сделай, что потребуется, во благо Церкви.

Скарфаро ошеломлённо вздохнул, но тут же склонил голову, и в это время мысли его уже обрели самостоятельность и принялись организовывать всё, что необходимо было организовать.

– Луиджи… – Папа взял его руку и удерживал её своими холодными пальцами, настойчиво глядя ему в глаза: – Слушай меня внимательно…

И Луиджи Баттисто Скарфаро слушал.

***

Стивен от усталости валился с ног. Он проводил Юдифь до её палатки, которая была уже наполовину пуста, потому что соседка уже уехала, и Юдифь, не говоря ни слова, не раздеваясь и не укрываясь, просто рухнула на свою кровать и продолжала спать. Но ему ещё предстояло кое-что выяснить. Пока что было не до сна.

Он промыл себе глаза тёплой водой из умывальника, но не почувствовал себя свежее. Майка прилипала к телу. Пот, высохший за ночь на его коже, вызывал зуд. Трусы тоже влажно липли и натирали кожу при каждом шаге. Ему срочно нужен был душ, несколько часов сна и свежее бельё. Именно в этой последовательности. Он с тревогой посмотрел, что душевые кабинки готовят для погрузки в машины. Но одну, кажется, решили пока оставить.

Утреннее солнце поднималось всё выше над ландшафтом, который сегодня более, чем когда-либо, напоминал лунный, который кто-то когда-то попытался озеленить. Тысячи лет назад. Становилось всё жарче, трудно вообще заснуть в такой зной.

Но уже одно то, что он прошёлся и продышался, подействовало на него благотворно. Неприятное ватное ощущение в голове рассосалось. Во всём виноваты эти химикаты, что же ещё? В конце концов, это у него не первая бессонная ночь, но таким разбитым он не чувствовал себя ещё никогда. А ведь ему приходилось писать экзаменационные работы после ночных кутежей и получать за них не худшие оценки.

В конце концов он разыскал профессора в палатке, в которой в больших железных шкафах хранились фотографии и книги раскопок. Уилфорд-Смит был занят тем, что раскладывал бумаги, напоминавшие персональные анкеты.

Обычно Стивену не составляло труда читать надписи вверх ногами или в зеркальном отражении, но только не сегодня. Сегодня они его не интересовали.

– Да? – спросил руководитель раскопок, бегло взглянув поверх своих очков.

– Я всего лишь хотел вам сказать, – спокойно начал Стивен, – что улетаю домой в следующую пятницу.

– Хорошо.

– А могу ли я всё это время оставаться в лагере?

– Да, конечно. В вашем распоряжении ещё неделя.

– Хорошо.

Стивен ждал. Но профессор снова углубился в свои бумаги. Он не сказал ничего вроде: «Ах, Стивен, как хорошо, что вы зашли…сегодня я хочу начать исследование этой странной находки из четырнадцатого ареала, не поможете ли вы мне её поднять?» Вместо этого он через некоторое время перестал ворошить свои бумага и снова посмотрел поверх очков:

– Что-нибудь ещё?

– Эм-м, я хотел… я хотел спросить, что там со всем этим вышло.

– Что вышло? В отношении чего?

– Ну, со всем этим шпионажем. Или что уж там было. Ну, я про находку в четырнадцатом ареале, вы помните.

– Ах да, конечно. Пока что нет ничего нового, она исследуется.

Стивен почувствовал, как будто на его груди застегнули ремень и каждую минуту затягивают его ещё на одну дырочку. Он смотрел на профессора, который со всей очевидностью считал разговор законченным, и решил не уходить отсюда несолоно хлебавши.

Он быстро шагнул поближе и нагнулся через стол, за которым сидел руководитель раскопок.

– Профессор, могу я вам задать ещё один вопрос?

Уилфорд-Смит удивлённо взглянул на него.

– Почему вы тогда заставили меня молчать, когда я показал вам сумку с инструкцией для видеокамеры? Что вы тогда подумали, с чем мы столкнулись?

– Я счёл это за лучшее, – медленно ответил профессор. Потом посмотрел мимо Стивена в пустоту и задумчиво добавил, как будто рассеянно беседовал сам с собой: – Я счёл за лучшее поставить в известность мистера Кауна. Теперь я думаю, что это была моя ошибка. – Он размеренно покивал головой: – Это была ошибка.

Казалось, он забыл о присутствии Стивена. Он вздохнул и снова принялся за свои бумаги.

***

Джон Каун возвратился в лагерь Бет-Хамеш в половине одиннадцатого. После беспокойной ночи, полной кошмаров, и после мучительного утра он чувствовал себя отвратительно и, хотя вчера вечером сумел взять себя в руки, сегодня больше не в силах был справиться со своим дурным расположением духа. Он ненавидел неудачи, а это была неудача.

И здесь за время его отсутствия не произошло ничего утешительного. Студент и его подружка обвели Райана вокруг пальца, как какого-нибудь зелёного новичка. И уж Каун нашёл, как отреагировать на это. Хорошо, что стены мобильного домика имели звукоизоляцию.

От учёных тоже не было никаких новостей. Правда, писатель наконец снова объявился и попросил выслушать его новые соображения. Как он выразился, выслушать ход его мыслей под давлением логики.

Наверняка опять что-нибудь пораженческое. В главной редакции N.E.W. недаром говорили, что немцы – мастера международного класса в изобретении сомнений и возражений всех видов. Надо послушать. Джон Каун угрюмо кивнул писателю и откинулся на спинку кресла.

Эйзенхардт сразу заметил, что медиамагнат не в духе, и спросил себя, удачный ли момент он выбрал для того, что собирался ему сказать. Но отступать было уже поздно, а в запасе тоже не было ничего другого. Он начал потеть, несмотря на кондиционер, включённый на полную мощность.

– Это видео, – начал он со всей возможной твёрдостью, – вы не сможете показать по телевидению, это абсолютно однозначно – по крайней мере, в ближайшие три года.

Каун зарычал хищным зверем, сцепив на животе руки, словно когтистые лапы:

– Я уже говорил вам однажды, что не желаю слушать соображения такого рода.

– Неважно, нравится вам это или нет, мистер Каун, – продолжал Эйзенхардт с решимостью, которой сам в себе удивлялся. – Логика рассуждений неопровержима, и вы должны это выслушать, чтобы знать её. В конце концов, вы за это мне платите.

Глаза магната на мгновение сверкнули по-тигриному, но потом уголки губ дрогнули:

– Хорошо, – согласился он. – Это аргумент. Говорите.

– Допустим, вы найдёте видео и камеру, и тогда покажете их по телевизору. Наверняка вы сделаете это в рамках разрекламированного на весь мир специального сообщения, ведь так?

– Можете не сомневаться.

– И наверняка не один раз, а многократно.

– Разумеется. Столько раз, сколько понадобится, чтобы обеспечить максимальную аудиторию.

– Но это значит, что через три года это видео станет, так сказать, общеизвестным достоянием. Любой мало-мальски образованный человек в этом мире будет хотя бы наслышан об этом видео, но наверняка также и увидит его хотя бы раз.

– Это наша цель, совершенно верно.

Эйзенхардт сделал паузу, чтобы посмотреть, не додумается ли Каун до самостоятельного вывода. Но мультимиллионер продолжал смотреть на него вопросительно, и тогда писатель довёл мысль до конца:

– Тогда какой же молодой человек, на ваш взгляд, – с нажимом спросил он, – решит: Отправлюсь-ка я в прошлое, пожертвую своей жизнью, чтобы снять видеофильм, который вот уже три года крутят по телевизору?

Он испытал своеобразное удовлетворение, глядя, как работает мысль Кауна, как до него постепенно доходит, и как американский делец наконец свечкой выпрямляется в своём кресле.

– Будь я проклят! – вскричал он. – Вы правы. Если показать видео до того, как состоится путешествие в прошлое, то отпадёт всякая мотивация для этого!

– Точно. И тогда путешествие во времени не состоится. Но тогда не будет и видео, которое вы смогли бы показать по телевидению.

– Прекратите! – поднял руки Каун. – У меня сейчас треснет голова! Что это значит?

– Это значит, вы не покажете его по телевизору до того, как путешественник стартует.

– Но если я его найду и всё-таки покажу?

– Вы его не покажете, какова бы ни была для этого причина. Этого не произойдёт. Возможно, потому, что вы его всё же не найдёте. Я знаю, вы не хотите этого слышать. А может быть, вы его и найдёте, но продержите под замком три года. Или дольше. В любом случае путешественник должен стартовать в мире, где никому не известна эта видеозапись, которую он сделает, – или уже сделал.

Каун опять весь опал, глубоко задумавшись. Эйзенхардт терпеливо ждал. В любом случае магнат не взорвался, чего он боялся. Напротив, чем дольше он размышлял, тем веселее казался с виду.

– Но ведь это могло бы означать, – сказал он наконец, – что мне удастся найти видео и продать его католической церкви. И что она будет держать его под замком до скончания времён. Ведь так?

Эйзенхардт насторожился. До такого варианта он не додумался. Осмыслив его, он кивнул:

– Да. Это тоже могло бы служить объяснением.

Каун расплылся в улыбке. Казалось, ещё немного – и он рассмеётся.

– Знаете, что это значит? Что вы тем самым только что доказали?

– Я только что доказал?.. – неуверенно повторил Эйзенхардт. Кажется, Каун открыл в этом деле аспект, который от писателя ускользнул. Какая досада.

– Если церковь приобретёт это видео, – с наслаждением объяснил промышленник, – и затем будет держать под замком, то это означает, что там есть что скрывать. Например, на видеозаписи будет нечто такое, что поставит под вопрос всё учение церкви – правильно?

Эйзенхардт озадаченно кивнул. Не так уж и глупо. Он вдруг заметил, что какая-то часть его сознания всё время старается найти основания для того, чтобы взглянуть на американца сверху вниз. Примерно по такому принципу: окей, он мультимиллионер, но это значит только то, что он туполобый, корыстолюбивый хищник, чьё мировоззрение ограничивается четырьмя арифметическими действиями и начислением процентов. Я же, напротив, интеллектуал, человек духовный, а ведь всё дело именно в этом. И вдруг обнаружить, что Джон Каун фактически чёрт знает как башковит, находчив и изобретателен!.. Это раздражало Эйзенхардта. Ведь тогда получалось, что Каун достоин своих миллионов.

– Но если, – тянул американец нить своих рассуждений, – видеозапись имеет такого рода щекотливое содержание, то это значит, что я могу запросить за неё почти любую цену. Всё или ничего, мистер Эйзенхардт. Понимаете ли вы это? Ваша аргументация доказывает с неопровержимой логикой, что мы либо потерпим крах – если вообще не найдём видео, – либо одержим победу по всем фронтам.

***

Перевозка находки из четырнадцатого ареала проходила самым неприметным образом. Профессор Уилфорд-Смит и Шимон Бар-Лев вместе спустились в яму, где вокруг места находки уже были выставлены несколько ящиков из грубо полированной нержавеющей стали с засыпанным на дно слоем просеянного песка в палец глубиной. Потом они надели тонкие пластиковые перчатки и уложили кости мёртвого в эти ящики. В самом конце они подняли со всей возможной осторожностью льняную сумку, в которой содержалась пересохшая до хруста брошюрка инструкции для видеокамеры, и поместили её в отдельный ящик. Потом заполнили ящики до верха шариками из химически нейтрального пенопласта и закрыли крышки.

Им уже не раз приходилось поднимать ценные находки подобным образом. Единственное отличие состояло на сей раз в том, что вся эта акция снималась на видео несколькими камерами. И что каждый ящик был закрыт на массивный висячий замок.

Ящики погрузили в машину, и спустя некоторое время весь транспортный конвой двинулся в сторону Иерусалима. Едва за ними улеглась пыль, как сняли палатку, которая целую неделю простояла над местом находки. Но и без этого некогда оживлённый лагерь выглядел покинутым и мёртвым, как будто его опустошила чума.

Каун всё ещё пребывал в дурном расположении духа, и обстоятельства не способствовали его улучшению в обозримом времени. Он смотрел на невзрачную заднюю стену Рокфеллеровского музея и бросал взгляды, полные особенного омерзения, в сторону мусорного контейнера, который стоял рядом с разгрузочной платформой и распространял вокруг себя неописуемую вонь.

– Вы мне не сказали, что музей сегодня открыт, – прорычал он профессору Уилфорду-Смиту.

– Рокфеллеровский музей открыт каждый день, – спокойно ответил профессор. – Каждый день с десяти утра до пяти вечера. За исключением пятницы, когда он закрывается уже в два часа пополудни, и субботы.

За низкой балюстрадой появилась группа подростков, которые шумно дурачились в районе главного входа. Некоторые из них прыгали на ограждение и оживлённо махали им руками.

– Вы всерьёз собираетесь исследовать наши находки в то время, как по всему зданию носятся эти люди? – Слово люди Каун произнёс так, будто собирался сказать совсем другое: эти насекомые.

– Опасности никакой нет. К лаборатории публика не попадает. Многие даже не знают, что здесь вообще есть какие-то лаборатории.

– Может, и так. Но повторяю: давайте всё упакуем и отправим в США, в частную лабораторию, где мы сможем всё держать под контролем.

Профессор немного помолчал, глядя на небо и щурясь на солнце.

– Для этого вам потребуется разрешение израильских властей на вывоз.

– Да уж разрешение я как-нибудь получу.

– Они не дураки. Вам придётся показать им находки.

Каун раздосадованно хрюкнул.

– Да, да. Ну ладно.

Он подал своим людям знак, которого они только дожидались.

Профессор с ключами пошёл вперёд, а люди со стальными ящиками следовали за ним по прохладным коридорам, стены которых были сложены из светлого кирпича, мимо железных дверей, окрашенных белой краской, и наконец добрались до просторной лаборатории с длинными столами, полными луп и микроскопов, и с длинными полками, уставленными бутылками с химикатами. Каун мрачно огляделся. На его взгляд, вся эта обстановка вызывала мало доверия. Оборудование лаборатории как будто осталось от шестидесятых годов.

Райан вдруг встал, широко расставив ноги:

– Запоры на дверях абсолютно ненадёжны, – громко заявил он и указал на стальную дверь, которая вела в лабораторию: – Этот замок я открою в мгновение ока при помощи простой иголки. Это несерьёзно. Мы непременно должны…

– Прикусите язык, Райан, – жёлчно пролаял Каун. – И лучше не попадайтесь мне на глаза, пока я в плохом настроении.

– Но, сэр, это же..

Каун чуть не заорал:

– Все, кого юнцы и недоросли могут обвести вокруг пальца, сегодня отдыхают! Вы меня поняли, Райан?

Лицо Райана осталось неподвижным. Можно было заметить лишь лёгкий прищур его глаз, если присмотреться пристально. Он больше ничего не сказал, послушно кивнул, повернулся и исчез.

Некоторое время в лаборатории царила неловкая тишина. Каун повернулся вокруг своей оси:

– В чём дело? Устанавливайте камеры и свет!

***

Иешуа проснулся, чувствуя, как набрякло его лицо. Кроме того, в комнате было слишком светло и слишком жарко. И он всё ещё был одет во вчерашние вещи. Что это с ним? Он смутно помнил, как подошёл к двери квартиры и как рухнул в кровать… Что за гул в голове! Он потащился к раковине, открыл холодную воду и подставил голову под струю. Конечно же, полотенца на крючке не оказалось. С головы текла вода, пока он ходил по квартире, открывал дверцы шкафов и выдвигал ящики и, наконец, нашёл полотенце.

Потом он сидел на краю кровати и вместо расчёски расправлял волосы и смутно думал, каким же благословенным сооружением является вентиляционная вытяжка в лаборатории, если в ней приходится работать с летучими химикалиями. Ему было дурно. Должно быть, вчера вечером они форменным образом отравились. Весь его организм чувствовал себя больным. Свежий воздух – вот в чём он сейчас нуждался больше всего. Он распахнул окно, но в комнату ввалились лишь горячие, едкие испарения знойного иерусалимского полудня.

Он смотрел на город, поблёскивающий золотом на солнце, и ему снова припомнились вчерашние события. Вчерашние невероятные и гнетущие события. Он сел к письменному столу, небрежно собрал все бумаги в стопку, отложил в сторону – поверх другой стопки – и достал с полки свой дневник.

***

– Свет! – раздалась команда. Послышались щёлкающие и искрящие шумы, затем высокие, кажущиеся шаткими сооружения лаборатории погрузились в яркий свет галогеновых софитов. На мониторах видеокамер появилась чёрно-белая картинка происходящего.

Микрофоны поймали голос профессора Уилфорда-Смита. Старый археолог говорил нетерпеливо и возбуждённо.

– Ну что, я могу начинать?

– Момент. Да, все камеры работают. Прошу вас, профессор!

Пауза. Затем профессор принялся вещать в камеру:

– Мы видим здесь скелет мужчины, которого мы считаем путешественником во времени. По крайней мере, в настоящий момент нет другой гипотезы, которая могла бы объяснить очевидные анахронизмы, которые мы обнаруживаем на скелете. В первую очередь бросается в глаза, что на челюсти, на дальних коренных зубах присутствуют три безукоризненные пломбы, тогда как остальные зубы сильно поражены или вообще отсутствуют. Это мы объясняем тем, что зубные пломбы мужчине поставили до его отправления в прошлое, тогда как кариес, возникший впоследствии, когда он жил уже в прошлом, больше не мог быть залечен адекватным образом.

Профессор начал излагать план предстоящих работ, который Шимон Бар-Лев набросал ему на листке:

– В первую очередь мы точнее проанализируем материал, из которого состоят пломбы. При оценке результатов надо будет принять во внимание, что это первые амальгамные пломбы, пролежавшие в земле две тысячи лет. Других таких мы не знаем. Возможно, состав амальгамы за это время изменился из-за диффузии содержащейся в ней ртути. Возможно, окажется, что речь идёт об определённом материале, широко используемом ныне в зубоврачебной практике.

Послышалось шуршание. Кто-то закашлял и получил укоризненный взгляд режиссёра, ведущего съёмки.

– Мы ещё раз тщательнейшим образом измерим обе челюсти. Может быть, при помощи данных о зубах нам удастся установить, кто этот мёртвый.

Каун стоял, скрестив на груди руки, на заднем плане и наблюдал за происходящим. Видеть лежащий здесь скелет и следить, как археологи его исследуют, было неприятно и тревожно. Только представить себе, что человек, телу которого принадлежит этот скелет, в эту самую минуту где-то ещё живёт, дышит, может быть, готовится к своему отважному путешествию!

Он взглянул на стоявшего поодаль Эйзенхардта. По дороге сюда он спросил его, как один и тот же скелет, так сказать, может существовать в природе дважды. Немецкий автор научной фантастики с удивлением посмотрел на него и затем сказал, как о естественнейшей на свете вещи, что в этом как раз и состоит весь фокус путешествий во времени: луч времени делает петлю.

– К тому же мы видим здесь хорошо сращённый перелом на левой голени, на большой берцовой кости, который раньше, при обнаружении скелета, мы не заметили. Эту кость мы просветим рентгеном: вдруг в ней окажется какой-нибудь крепёжный элемент или другой имплантант. Если нам повезёт, имплантант может оказаться маркированным, так что по серийному номеру мы сможем идентифицировать мёртвого.

Линия жизни человека, которая обычно начинается с рождения и заканчивается его смертью, в случае странника во времени ведёт себя иначе. Где-то в скором времени она, в момент отправления в прошлое, внезапно и бесследно оборвётся, чтобы, взявшись ниоткуда в далёком прошлом, вплестись в ткань того времени. С точки зрения истории позднейшая жизнь, старение и смерть этого неизвестного состоялись уже две тысячи лет назад, а его детства и молодости всё равно что не было. А с личной, внутренней точки зрения странника всё видится совершенно иначе. На его взгляд, он сперва совершил скачок во времени, а потом попал в древний мир, выполнил там свою миссию и прожил до конца дней. Тогда как для всего остального мира этот период был до того, как. Две тысячи лет до того, как.

– Переходим к сумке. Она состоит из внешней оболочки – видимо, из льна, но мы подвергнем волокна более точному анализу. Нас интересует также вопрос, какого цвета была ткань и окажется ли краситель из тех, что применялись в начале нашей эры. …Нельзя ли приблизить камеру и дать крупным планом? Сейчас я открою пластиковый пакет, который находится внутри льняной сумки, и выну оттуда брошюру инструкции для видеокамеры.

***

Юдифь проснулась от того, что кто-то тряс её за плечо и одновременно душил пуховой подушкой пятиметровой толщины. Она перевернулась, пытаясь ускользнуть от подушки, а кто-то ей говорил что-то про кофе и повторял: «Юдифь, эй, Юдифь!» Надо было как-то открывать глаза, и когда наконец туман и вспыхивающие звёзды исчезли из поля её зрения, она увидела Стивена, и он продолжал говорить про кофе и улыбался, будто посмеиваясь над ней.