Текст книги "Духов день"

Господин Визнер в большой задумчивости наблюдал за сыном с балкона. Тот выглядел небывало счастливым, даже траву стриг аккуратно, как никогда, и был при этом очень внимателен. Господин Визнер ушел в дом и в полном удивлении рассказал своей жене о внезапном преображении их сына… От забора ему размахивал руками сосед N, Визнер выключил газонокосилку и подошел к N. Тот стал сетовать, заявив, что в такой великий праздник грех работать. Это правда, сказал Визнер, он как-то не подумал. Он не подумал, какое бесстыдство, а если каждый будет так поступать, сказал N и, возмущенный, удалился. Визнер постоял там еще какое-то время с отсутствующим видом, поглядел на газон и ушел в свою комнату, бросив газонокосилку на траве. Через некоторое время из его комнаты донеслись непонятные звуки. Один раз Визнер спустился вниз в кухню и взял там из ящика синий пластиковый мешок для мусора. Чем ты занят, удивленно спросила мать. Он убирается, ответил он. Что ты делаешь, спросила мать, придя в изумление. Я убираюсь, привожу в порядок свою комнату. Почему она об этом спрашивает? Просто так, сказала пораженная фрау Визнер, она спрашивает просто так. А обедать он останется? Визнер застыл на месте и сильно задумался на какой-то момент. Да. То есть нет. Нет, в обед его здесь не будет. Он только быстро приберется в своей комнате. Что за причина такая, что нужно убираться в комнате именно сейчас. Он что, ожидает гостей? Может, Ута придет? Нет, сказал Визнер, он только потому убирается, что там жуткий беспорядок. И опять ушел к себе в комнату. Мать покачала головой. Что все это значит, подумала она. Тут в кухню спустился господин Визнер и спросил, а где его сын? Он не скосил до конца траву. Дошел до середины, бросил все и ушел. Мать: он в своей комнате, убирается там. Что он делает, спросил господин Визнер. Мать: да-да, он не ослышался, убирается в своей комнате. Господин Визнер: я больше ничего не понимаю. Мать: когда Антон последний разубирался в комнате, это было в четыре часа утра. Просто так. Он поссорился до того с Утой, а когда ссора улеглась и все опять наладилось, он принялся убираться. Ей, матери, это и раньше не раз бросалось в глаза. Когда Антон чем-то очень доволен или даже счастлив, он убирается. Господин Визнер уставился на свою супругу непонимающим взглядом. Ты хочешь сказать, что каждый раз, когда у него все в порядке, он убирается в комнате? Но это же ненормально. Его жена беспомощно пожала плечами и снова принялась за готовку. А господин Визнер направился в комнату сына. Он постучал в дверь, и уже через две секунды Антон вышел из комнаты. Что это он стучит, дверь не заперта. Господин Визнер задумчиво поглядел на сына и подумал в этот момент следующее: сколько раз между ними разгорался спор из-за того, что он не постучал в дверь! И вдруг Антон как ни в чем не бывало спрашивает его, почему он стучит. Быть такого не может! Визнер снова вошел в комнату, отец за ним. Визнер как раз вытащил из-под своего письменного стола всякий сваленный там хлам, бросив общий взгляд, не разбирая ничего в отдельности, он сгреб все в кучу и сунул в пластиковый пакет. Господин Визнер спросил, не собирается ли Антон докосить газон, или ему придется сделать это самому. Нет, сказал Антон, сегодня великий праздник. Господин Визнер: не хочет ли он этим сказать, что сегодня косить нельзя? Наш сосед напротив, господин Штамм, косил сегодня уже с восьми утра. Ну, если каждый будет так поступать, сказал Антон Визнер отсутствующим голосом, полностью занятый своим мусором. Господин Визнер: что это значит, если каждый будет так поступать? Это же никому не мешает. И, кроме того, не каждый это сегодня делает. С каких это пор вообще его заботит великий праздник? Этот парень доведет меня до инфаркта, сказал господин Визнер и вышел из комнаты. Сам Визнер ни капельки не замечал странностей в своем поведении или того, как действовали его слова на окружающих. Прежде всего, он выбросил все старые астрономические сводки, чертежи, а также старые школьные тетрадки и номера журнала «Плейбой», потому что после ночной встречи с Катей Мор Визнер испытывал некоторое беспокойство, что вся его прежняя жизнь выглядела по меньшей мере странно. Его дальнейший путь представлялся ему в виде ровного чистого поля, без особой конкретики, но как нечто совершенно прекрасное. И все эти географические карты, брошюры и проспекты, которые он собирал, планируя свое путешествие, казались ему теперь чем-то далеким и чуждым, он вбрасывал их без всякого сожаления. Правда, глядя на них, он испытывал в душе некоторую меланхолию. Чистой и просторной, как воображаемое поле, хотел он видеть и свою комнату, все жилое пространство, окружавшее его. Поэтому он подошел к полкам и начал там тоже все выгребать. Но через какое-то время он бросил это занятие, оставив синий пластиковый мешок стоять посреди комнаты заполненным наполовину, а сам вышел из дома и направился в «Липу», где в это время уже сидел Шустер.

Скоро туда подошел Буцериус, а потом появился и Бенно Гёц, и между ними завязался разговор, при этом необычайно разговорчивый сегодня Визнер рассказал множество самых разнообразных вещей. Между прочим, они поговорили и о том, как лучше познакомиться с девушкой. Этой темы они коснулись чисто случайно. Визнер с энтузиазмом принял участие в обсуждении. Буцериус защищал точку зрения, что с девушкой стоит знакомиться, только если чувствуешь, что она тебе полностью подходит. Ведь как все в жизни устроено – одни подходят друг другу, а другие нет. Южак-гессенец спросил, что это значит – подходят друг другу. Ну, когда оба – родственные души, то есть настроены на одну волну, сказал Буцериус. Когда одни и те же интересы или находишь удовольствие в одном и том же, любишь слушать ту же музыку, имеешь общих друзей, занимаешься одним видом спорта или сходишься еще по каким-то параметрам, что тоже в порядке вещей. То есть это значит, сказал южак-гессенец, если оба – родственные души, то в компании, где они оказались вместе, их словно притягивает друг к другу как бы автоматически, он это имеет в виду? Да, сказал Буцериус, он думает, это именно так. Южак сделал из сказанного вывод: значит, это вовсе не зависит от волевого решения или намерения одного человека, а происходит так, само собой? Да, сказал Буцериус. Визнер: неужели он никогда не влюблялся неудачно? Нет, почему же, сказал Буцериус, ему это знакомо, по крайней мере один раз с ним такое уже случалось. А с кем этого не случалось? Визнер: если он был влюблен несчастливо, то не следует ли это понимать так, что он чувствовал, как его влечет к девушке, а девушка ответного чувства не испытывала. Буцериус: факт, а что же еще. Девушка даже знать его не хотела. Визнер: а тогда, значит, они не были настроены на одну волну. Следовательно, родственность душ еще не причина, почему он добивается той или иной девушки. Такой вывод неотвратимо напрашивается сам собой. Quod erat demonstrandum.[15]15
  Что и требовалось доказать (лат.)


[Закрыть] Буцериус удивленно взглянул на своего дружка. Причина, почему он заговорил о причине? Это ему и самому прекрасно известно, бывает, увидишь девушку – и все, ты уже сам не свой, это происходит мгновенно. Визнер был в восторге от собственных умозаключений и просто рвался в бой, чтобы продолжить силлогистические рассуждения, которые все, так ему казалось, были отмечены печатью учености и мудрости. Итак, сказал он, как же это все-таки делают, как знакомятся с девушкой, когда хотят с ней познакомиться? Как с ней познакомиться, сказал Буцериус, он понятия не имеет, никогда об этом не думал. Визнер: в это он никогда не поверит. Он наверняка тысячу раз думал об этом, потому что каждый об этом думает. Буцериус: ну, если хочешь познакомиться с девушкой, следует вести себя любезно и приветливо по отношению к ней. Угадывать любое ее желание, считывать с губ. Посылать сигналы о том, как она тебе нравится. Южак с интересом слушал Буцериуса, но смеялся. Нет, сказал Визнер, это как раз самое ошибочное из всего, что только может быть. Нужно пробудить интерес в девушке, а свой собственный не показывать. Буцериус: как так? Я не понимаю. Ну, представь себе, сказал Визнер, девушка чего-то ждет от тебя, а ты как не видишь. И тогда она начинает постоянно показывать тебе, что любит. Она будет тебе звонить, говорить, как она тебя любит etcetera. Вскоре у тебя сложится впечатление, что она за тобой бегает. Буцериус: он терпеть не может девушек, которые бегают за ним. Для него нет ничего более противного, чем это. Такая девушка ему более чем несимпатична. Да о чем тут вообще говорить, Визнер и сам все это знает, они уже много раз беседовали на эту тему. У него нет проблем с девушками. Стоит ли об этом так задумываться? Визнер: он противоречит сам себе. Сначала утверждает, девушке надо сказать, что находишь ее симпатичной, а потом заявляет, что не любит девушек, которые бегают за ним и говорят ему, каким симпатичным они находят его. Буцериус взглянул на южака. Тот ответил, что ничего не может сказать по данному вопросу. Он абсолютно не способен познакомиться с девушкой, Визнер закатил глаза. Но вдруг выражение его лица резко изменилось. Он умолк, вскочил и нервно забегал туда-сюда. Буцериус и Бенно Гёц многозначительно переглянулись. Что случилось, спросил Буцериус. Через некоторое время Визнер снова сел и спросил, с чего это вдруг они заговорили на эту тему, это так противно, он не хочет иметь ничего общего с такими разговорами, они бессмысленны. Бессмысленны и противны. Все трое сидели за столом какое-то время молча. Буцериус заказал на всех водки. Минут через десять к Визнеру опять вернулось хорошее настроение, он стал даже веселее, чем прежде. Они принялись обсуждать вопрос, действительно ли дельфины обладают интеллектом и, может, даже умнее людей, разгорелся такой жаркий спор, что все, кто был в «Липе», включая Шустера, с большим энтузиазмом включились в него. Визнер был счастлив, что больше ни слова не произносится о любви, и наслаждался тем, что, с одной стороны, в заветном и тайном уголочке своей души мог тихонечко лелеять желанные мысли и образ, а с другой, разглагольствовать в обществе на любые отвлеченные темы. За очень короткое время они выпили довольно много вина.

Южак вскоре ушел. Чуть позже появился кузен Визнера Георг и пригласил всех присутствующих на пикник. А Визнера он попросил заступить в половине шестого на вахту за грилем. Визнер с восторгом согласился. Это произвело на Георга более чем странное впечатление, поскольку никак не сочеталось с Визнером, в обычном состоянии всегда уклонявшимся от подобных просьб. Кузен к тому же не забыл, как прошлый год Визнер покинул пикник в полном бешенстве, обозвав всю гулянку мещанским убожеством. Сейчас же Визнер воспринял его предложение буквально с восторгом. Он просто горит желанием встать к грилю, сказал он, это как раз то, что ему нужно. И восторг его объяснялся, конечно, его эйфорическим настроением, когда все, что ему ни предложи, вызвало бы у него один восторг. Кузен пригласил также Шустера и хозяина «Липы», после чего ушел. В этот момент в трактир возвратились Харальд Мор и госпожа Адомайт. Госпожа Адомайт была, очевидно, совершенно вне себя, с трудом сдерживаясь, она обрушила па Харальда Мора поток гневных слов. После этого она быстро поднялась по лестнице, чтобы скрыться в своей комнате. Хальберштадт! Хальберштадт! – послышался еще ее голос сверху, но, не получив ответа, она с силой захлопнула свою дверь. Харальд Мор постоял совершенно потерянный какое-то время посреди трактира, потом обратил внимание на компанию за столом и был очень напуган тем, что они разом все замолчали и с удивлением глядели на него. Извините, простите великодушно, ах, какая досада, как неприятно, бормотал он себе под нос. Что так… что за обращение… немыслимо. Даже не укладывается… возмутительно, сказал Мор, хотя никто ничего толком не понял. С недоумевающим видом Мор покинул трактир. Госпожа Адомайт, переодевшись, спустилась вскоре вниз (до того она носила траур) и, все еще рассерженная, тоже вышла из трактира. Нотариус Вайнётер рассказывал позднее, что этим утром ему нанесли давно ожидаемый им визит госпожа Адомайт и господин Мор. Родственнички умерших всегда так поступают. К великому счастью, его экономка была на месте и доложила ему о том, что они пришли и хотят его видеть. Нотариус отдал распоряжение проводить их в его кабинет и предложить им чай или кофе. Экономка сказала обоим визитерам, что господин Вайнётер сейчас спустится к ним, он просит их немного подождать. Что вы желаете? Чай или кофе? Харальд Мор сказал, им ничего не надо, кофе они только что пили. Но госпожа Адомайт возразила ему. Конечно, они выпьют по чашечке кофе, это очень любезно. Экономка поставила после этого кипятить воду, потому что кофе сегодня она еще не варила. Она знала, как ей себя вести в таких ситуациях, с одной стороны, вежливо и предупредительно, с другой, без всякой спешки. Визитеров такого рода всегда полагается заставить ждать, это их немного выматывает. Вайнётер появляется в подобных случаях всякий раз не раньше чем через четверть часа, а сегодня, сказал он себе, будет даже лучше выйти к ним только через полчаса. Так что экономка не спеша сварила кофе, потом сервировала поднос, расставив на нем кофейные чашки, искусно выложив на тарелочке немного крекера и наполнив сахарницу кусочками рафинада, потом она поискала щипцы для сахара и так далее, и тому подобное, примерно через четверть часа она внесла поднос с кофейником в нотариальную контору, где ждали оба визитера. Госпожа Адомайт нервно бегала взад и вперед, но тут же вступила с экономкой в разговор и даже несколько бурно поблагодарила ее за кофе. Этот нотариус, как она, госпожа Адомайт, слышала, очень уважаемый человек в городе, однажды он даже председательствовал на заседании местного совета, так говорят. Экономка: раньше он время от времени вел там заседания, это правда… Не хотите ли еще кофе? Господину Вайнётеру, если она этого еще не сказала, надо закончить наверху кое-какие дела. А что он там делает, спросил Мор. Они ждут уже больше четверти часа. Экономка: у него длинный телефонный разговор. Длинный телефонный разговор, повторила госпожа Адомайт. Экономка сказала, речь идет об очень важном телефонном разговоре. Она прекрасно знала, что нотариус вообще ни по какому телефону не разговаривает, это была обычная отговорка. Мор своей теще: он все время думает, а почему сын Адомайта не явился вчера на похороны. Он этого не понимает. Госпожа Адомайт: конечно, тебе этого не понять. Мор: пусть отношения между Адомайтом и его сыном Клаусом и были натянутые, но практически у всех отношения чем-то да отягощены. С невесткой у него отношения были получше, но и она не пришла на похороны. Она: Клаус потому не пришел, что она его об этом попросила. Да-да, он все правильно понял. Она потопила Клаусу и попросила его, несмотря ни на что, приехать во Флорштадт, но не на похороны и не на поминки в Нижнем Церковном переулке. Мор: но почему? Она: да все потому. Сам подумай! Мор: сколько бы он ни думал, он не видит причины. Как это она могла запретить родному сыну прийти на похороны отца! Она: из предосторожности. Достаточно будет того, если он явится в день оглашения завещания. Впрочем, она ему вовсе не запрещала. Она ему только прозрачно намекнула. Для нее важнее всего семья. Ее брат беспокоился только о себе, а она, в противоположность ему, всегда думает только о семье. Она прожила тяжелую жизнь, а он нет. Ему не надо было ни о чем заботиться, он блаженствовал в насиженном гнездышке, он, Мор, видел вчера вечером собственными глазами, ее брат не приобрел в родительский дом ничего нового, даже из обстановки. Было заметно, что госпожа Адомайт разволновалась по-настоящему.

В этот самый момент наконец-то появился нотариус. Он сердечно поприветствовал обоих визитеров, к сожалению, его задержал один очень важный телефонный звонок, но теперь он полностью в их распоряжении, он просит потерпеть буквально еще одну минуту. И снова вышел. Госпожа Адомайт чуть не взорвалась. Но не произнесла ни слова, села на стул, закинув ногy на ногу и нетерпеливо покачивая носком. Через несколько минут нотариус появился в дверях. У него было приветливое, но очень усталое выражение лица. (Естественно, это утро было у Вайнетера абсолютно свободным, он все время просидел у себя на втором этаже, ровно ничего не делая и глядя в окно в сад на цветущие пионы, распустившиеся, как обычно, на Троицу). Госпожа Адомайт крепко вцепилась в свой ридикюль и терзала его, словно это была комнатная собачка. Итак, чем он может им служить, спросил Вайнётер и шумно опустился в кресло за письменным столом напротив посетителей. С госпожой Адомайт произошли вдруг изменения. Она какой-то миг смотрела себе в колени, собираясь с мыслями. Ее зовут, начала она наконец, Адомайт, Жанет Адомайт. Она сестра умершего. Он приносит ей свои самые искренние соболезнования, сказал Вайнётер сочувственно, она понесла тяжелую утрату. Тяжелая утрата, да, повторила, как эхо, госпожа Адомайт. Да, это тяжелая утрата. Ее брат всегда был для нее очень близким человеком. По сути, и не было никого ближе, чем брат Себастьян. Нотариусу ведь известно, что у ее брата не было семьи. В течение всей жизни они поддерживали друг с другом самые доверительные отношения. Он очень хорошо все это понимает, сказал Вайнётер, ему часто приходится сопереживать в подобных случаях. Но по какому, собственно, делу она пришла к нему? Ее брат, продолжила дама, к сожалению, часто бывал непредсказуем в своих действиях, она сама порой совершенно не понимала его. К тому же он неохотно говорил о своих родных, но это объясняется его стеснительностью, он был на редкость застенчивый человек. Вайнётер: вы так находите? Она: она абсолютно в этом уверена. Ну посудите сами, он, например, как часто про него говорят, производил на людей малоприятное впечатление, но был при этом человеком мягким, открытым и сердечным. Ведь так, Харальд, так оно и есть, он был человеком открытым и сердечным. Харальд Мор подтвердил: Адомайт был открытым и сердечным человеком. Правда, он лично Адомайта не знал. Ну хорошо, сказал нотариус и встал, он может, конечно, все это понять, но вы наверняка пришли ко мне не за тем, чтобы все это мне рассказывать? О чем идет речь конкретно? Госпожа Адомайт еще раз повторила, Себастьян был открытым человеком, но, как она уже сказала, его действия часто трудно было понять, а иногда и просто невозможно. С одной стороны, он был открытым человеком, с другой, очень даже замкнутым… И при этой своей замкнутости, проявил нетерпение Вайнётер, он, очевидно, что-то совершил, что никак не совмещается с открытостью Себастьяна Адомайта. Госпожа Адомайт удивленно посмотрела на нотариуса. Так оно и есть. Она не смогла бы выразить это точнее. Она видит, что ему, нотариусу, это тоже известно. Конечно, ему известны такие случаи, сказал Вайнётер, он достаточно часто оказывается в подобных ситуациях. Госпожа Адомайт: иногда мы даже думали, надо все-таки немного больше уделять внимания тому, что Себастьян так всё… как бы это сказать… В некоторых вопросах у него просто не было достаточного опыта. Возьмите, например, дом, ведь Себастьян владел домом, да, домом по Нижнему Церковному переулку, № 15. Так, сказал Вайнётер, ему это известно. Вайнётер покопался в кое-каких бумагах, взял одну в руки и поглядел на нее. Но у него, между прочим, был сын. Госпожа Адомайт: да, конечно, она знает, что есть сын. Очень милый молодой человек, работает в АО «Энерго» в Верхнем Гессене. Вайнётер: но до этого вы утверждали, что у него не было членов семьи. Госпожа Адомайт: это чистое недоразумение. Конечно, они у него были. Но они никогда не были ему близкими людьми. Они даже, наоборот, все время его использовали. И его жена тоже только его использовала. Вайнётер смотрел на госпожу Адомайт с большим удивлением. Она все больше запутывалась. Она: он иногда делал вещи, лишенные всякого основания, это касалось и его недвижимости. Особенно что касалось его недвижимости! Ведь он владел целым домом! Это же нужно понимать. Вайнётер: он вес же был бы очень признателен, если бы она наконец перешла к главному пункту, его время не бесконечно. Госпожа Адомайт: ну хорошо. Себастьян ведь оформлял все юридические сделки у него, не так ли? Вайнётер: все может быть. Но по этому поводу он ничего конкретного сказать не может, на то он и нотариус. Неужели они пришли именно за этим? Она: почему он ничего не может сказать? Ведь, в конце концов, речь идет о ее брате. Значит, это и ее касается. Он: нет, ему очень жаль, но в его компетенцию входит соблюдение служебной тайны. Обращаясь к обоим: вы же не думаете серьезно, что можете вот так запросто заглянуть в документы. Вы даже не узнаете от меня, есть ли такие документы, любезная госпожа Адомайт. Если вы не имели доступа к рукописным вариантам, содержащим сведения, не подлежащие разглашению, значит, предположительно эти документы не имеют к вам никакого отношения. Совсем никакого, спросила госпожа Адомайт. По-вашему, меня это никак не касается? Мой собственный брат, вообще целый родительский дом никак меня не касается? Меня, меня… вскричала госпожа Адомайт. Но тут же вдруг и умолкла. Не прошло и двух минут, как она уже была на улице и села в разгневанном состоянии в грузовичок, чтобы вернуться в трактир…

Визнер был после полудня в таком возбуждении, можно сказать, эйфории, что в беспокойстве бегал туда-сюда по улице. Его охватило странное чувство ожидания чего-то. Он почти наверняка был уверен, что что-то должно произойти, правда, не мог сказать, что именно. Он чувствовал себя так, будто должна резко смениться погода или, может, как раньше перед летними каникулами. Неожиданно ему повстречалась Ута. Несмотря на то что она очень спешила, он завел с ней разговор, очень приветливо и даже в какой-то мере ласково. Слова так и слетали с его уст, свободно и непринужденно. Он рассказал ей, как они целую ночь праздновали во дворе у Буцериуса, о костре и людях вокруг него, о тех, кто приходил и уходил, обо всех, кроме Кати Мор и Гюнес, не упомянув обеих ни словом. А что это ты в таком восторженном настроении, спросила Ута. Почему восторженном, спросил он, ни в каком он не в восторженном, а просто так. Хотя, конечно, может, и в восторженном, все дело в том, что не может же он вечно предаваться мрачным мыслям, а насколько ей известно, все последние дни его одолевали только мрачные мысли, но теперь это все в прошлом, он, впрочем, все время хотел позвонить ей, но как-то не получилось. Она: а зачем ты хотел позвонить мне? Он: а почему бы и нет? Хотел позвонить, и все тут, что в этом такого? Ута посмотрела на него очень недоверчиво. Он еще раз заверил ее, что действительно хотел позвонить, но зачем, точно объяснить не может. Ута сказала, она его не понимает. Ничего удивительного, подхватил Визнер и как-то странно рассмеялся, он и сам себя не понимает, а сегодня еще меньше, чем когда-либо. Ута сказала, ей непонятно, что это означает. Тут Визнер заметил, что для нее он действительно разговаривает странно и непонятно, и был рад, что Ута спешила и бессмысленный разговор можно было прервать. Ей надо идти, она условилась о встрече, сказала она. Да-да, это он вполне понимает, сказал Визнер, условленная встреча. Он не станет ее задерживать. Она недоуменно посмотрела на него. В этот момент она была особенно неприятно поражена. Визнер нашел это более чем странным. Что это с ней? Вроде ведь не произошло ничего особенного? Или я чего-то не заметил? Нет, сказал он себе, я действительно не давал ей никакого повода для волнений, на сей раз действительно нет. Но Ута посмотрела на него и только покачала головой, словно он только что свалился с другой планеты. Она ждала, что он еще что-нибудь скажет, но он больше ничего не сказал, и прежде всего, по той причине, что сказать ему было нечего. Ута молча резко развернулась и ушла. Он постоял какой-то момент, словно громом пораженный, но потом тут же забыл о случившемся, и его вновь заполнили романтические ожидания, усиливавшиеся с каждой минутой, но никак не связанные с Утой Бертольд. Потом он вдруг обнаружил, что его бывшая подружка все еще тут. Она отошла от него всего на несколько шагов и, стоя на тротуаре, наблюдала за ним. Он улыбнулся. Потом он увидел в ее глазах слезы. Она снова подошла к нему и взяла его за руку. Ее рука показалась ему абсолютно чужой, такого прежде никогда не было. Даже к своей собственной руке он и то испытал отчуждение. И очень удивился, что это все-таки его рука. Сначала он ничего не понимал, что говорила Ута. Антон, сказала она, мне непременно нужно, чтобы ты пришел на пикник, слышишь меня? Обязательно приходи на пикник к твоему отцу, мне надо что-то сказать тебе, это важно… То, что я хочу сказать тебе, очень важно, ты слышишь меня? От гнева она почти кричала, потому что видела, что Визнер совершенно отсутствует и не слышит ее. Я приду туда в пять и буду ждать тебя, но не больше часа, слышишь меня? Ты понял? Визнер сказал, конечно, он все понял, чего тут не понять, она придет попозже на садовый участок у реки и ей надо ему что-то сказать, он все прекрасно понимает. Но только он, Визнер, не понимает, что все это значит. Если ей надо ему что-то сказать, почему, спросил он, она не может сделать этого сейчас и здесь. Ута отрицательно покачала головой и оставила Визнера одного. Он удивленно поглядел ей вслед. Следующие два часа он провел вместе с Куртом Буцериусом и разными другими людьми, и при этом самым привычным образом для праздничного дня. Они перемещались из одного трактира в другой, от одной пивной стойки к следующей и выпили очень даже прилично. Без четверти пять Визнер и Буцериус появились на садовом участке, взяли по бутылке пива и уселись на легкие пластмассовые стулья. Оба они все время о чем-то шептались и каждые пять минут разражались громким смехом. Некий булочник, школьный товарищ Георга, особенно часто оказывался жертвой их язвительных насмешек, хотя немало досталось и отцу Визнера, стоявшему у гриля в нижней рубашке и спортивной кепочке на голове. Про булочника они сказали, что этот человек решил когда-то в своей жизни заделаться пекарем, решил просто так, ни с того ни с сего, и с тех пор так и встает каждый день в четыре утра и возится с тестом, а все потому, что с самого начала в нем засело желание стать пекарем, и ничего больше. Днем он стоит у себя в булочной и продает, не переставая всем улыбаться, то, что сам и напек. И оба опять закатились от смеха, найдя все это смешным и очень остроумным. Он презирает такие профессии, сказал Визнер и демонстративно откупорил еще бутылку пива. Эти люди – ничто, дальше своего ремесла они ничего не видят. Эй ты, Ничто, крикнул он вдруг булочнику (того звали Бернд Хензель). Хензель не отнес этого окрика на свой счет или просто его не слышал. Эй, Ничто, алло, снова крикнул Визнер. Хензель опять не прореагировал. Ну, собственно, это совершенно логично, сказал Визнер. Ничто и есть ничто, даже ничего не слышит. Эй, Ничто, привет, Ничто Хензель, приветствуем тебя, крикнул Визнер, и тут Хензель посмотрел в их сторону. Визнер сделал булочнику приглашающий жест рукой, в которой держал бутылку, как бы показывая ему, что тот должен подойти, выпить с ними или хотя бы чокнуться. И в самом деле булочник отделился на время от своей компании и подошел к Визнеру с Буцериусом.

Привет, Антон, сказал он очень по-дружески, как твои дела, чем ты теперь занимаешься? Я читал в газете про твою поездку и пришел в полный восторг. Что за романтическое приключение! Он, Антон, одним махом станет знаменитым на весь Веттерау. По лицу Визнера разлилась довольная ухмылка. Вот когда он вдоволь поиздевается над пекарем. О каком таком великом путешествии он говорит? Он даже не понимает, о чем тот ведет речь. Точнее, он не может понять, кто тут вообще говорит, а главное – что? И снова высокомерно рассмеялся. Буцериус уже хотел было вмешаться, чтобы избежать скандала, поскольку просек, что Визнер опять намекает на Ничто и на то, что перед ним стоит Ничто Хензель. Но Хензель ничего этого не понял, это не вызвало в нем даже замешательства, и он совершенно естественно сказал, ну как же, он говорит о его путешествии в Китай, по следам Марко Поло, как было написано в «Вестнике Веттерау». Потрясающая мысль! Такое путешествие, абсолютно самостоятельно, без всяких спонсоров, полностью финансированное доходами от рекламы. С его точки зрения, на сегодня это просто подвиг. Он никогда бы не подумал, что кто-то из флорштадтцев решится сподвигнуться на такое великое дело. У него, Хензеля, никогда бы не хватило на это мужества, да и времени тоже. Вот именно, времени, он же пекарь, сказал Визнер. Да, сказал Хензель, у пекаря нет лишнего времени. Визнер рассердился, что разговор с булочником принял совсем иной оборот, чем он первоначально того желал. Хензель сделал Визнеру и задуманному им проекту еще несколько лестных комплиментов и снова вернулся к своей компании. Чао, Ничто, крикнул Визнер ему вслед, но Хензель только приветливо улыбнулся, опять ничего не поняв, и окончательно повернулся к ним спиной. Визнер сделал мрачную мину, его так гениально задуманная идея с обращением «Привет, Ничто!» была тривиально и совсем неожиданно сведена Хензелем на нет, а кроме того, он вдруг вспомнил о своем вчерашнем разговоре с гессенцем. И тот тоже говорил о ком-то, кто сам по себе ничто, и тут Визнеру стало ясно, что эту свою затею с «Эй, Ничто!» он перенял у южака. Что там южногессенец сказал вчера вечером про ничто? Это одна из самых сложных логических задач, что-то в этом роде изрек он вчера в Нижнем Церковном переулке. Теперь я понимаю, да-да, вскричал неожиданно Визнер, конечно! Буцериус посмотрел на него вопросительно. Что ты понимаешь? Визнер рассказал, как он встретил вчера вечером южака в Нижнем Церковном переулке и как тот нес что-то несусветное, так ему казалось, а теперь он, Визнер, вдруг все понял, о чем этот тип все время говорил там, в Нижнем Церковном переулке. Ну конечно, как это он никак не мог понять, сказал Визнер и стукнул себя по голове. Это же все одно с другим связано. Визнер в глубокой задумчивости плюхнулся на пластмассовый стул и в течение пяти минут неотрывно смотрел в одну точку. Да, пробормотал он, я понимаю… кое-что я теперь понимаю… по крайней мере кое-что, сказал он. И тут же как-то очень странно засмеялся, что так и осталось для Буцериуса непонятным. В этот момент появилась Ута Бертольд. Про их уговор Визнер даже не вспомнил. Ута не стала предпринимать никаких шагов, чтобы обратить на себя его внимание, она даже не взглянула в ту сторону, где они сидели, а подошла совсем к другим людям и стала с ними разговаривать. В той компании, к которой она присоединилась, находился также и Ханспетер Грубер. Ута, как и все остальные, держала в руке бутылку пива и курила, беседуя и много смеясь. Она выглядела такой непринужденной, такой естественной. А Визнер вдруг очень занервничал и забеспокоился. Какое-то время он неподвижно сидел с выпученными глазами на одном месте, почти не в состоянии следить за разговором с Буцериусом, и неотрывно смотрел на Уту. О чем она там говорит, нервно спросил он Буцериуса. Буцериус: откуда ему знать? Почему она стоит с этими людьми, спросил Визнер, ее ничто с ними не связывает, особенно с этим Грубером, уж с ним-то у нее определенно нет ничего общего. И чего она так смеется? Буцериус: это все немного наигранно. Она делает это умышленно. Визнер: он и сам видит, что все это напоказ, не такой уж он дурак. Настроение у Визнера упало до нуля. Он барабанил пальцами по пластмассовым подлокотникам и без конца бросал взгляды на свою подружку. Вдруг выражение его лица резко изменилось. Казалось, он что-то вспомнил, причем очень важное, что было бы лучше не вспоминать, но что временами все же возникало в его голове. Он прикусил губу. Потом стряхнул с себя все эти мысли, выпил еще пива и опять повернулся к Буцериусу. В это время к гостям праздника присоединились Шоссау и Шустер. В кругу стоящих возле гриля завязался разговор, в котором самое живое участие принимали кузен Георг, отец Визнера и еще несколько мужчин сорока – пятидесяти лет. Разговор шел об Адомайте. Вилли Кун делал темные намеки на какие-то активы Адомайта. Но у Адомайта ничего не было, сказал Карл Рюль. Факт, что у него что-то было, и немало, с уверенностью заявил Вилли Кун. Ему бы очень даже интересно было узнать, чем таким владел старый Адомайт, сказал Рюль. Кун густо покраснел. Ай, откуда ему знать, воскликнул он возбужденно, я в его банковские счета не заглядывал! Но слухи были. Рюль: что за слухи? Кун: так, кое-какие. Слухи, и все тут! Рюль: от кого он их слышал? Кун: ай, понятия не имею, кто их разносил. Почему он должен знать, откуда они идут. Рюль беззвучно засмеялся и, поглядев на Куна, покрутил ему пальцем у виска. Так я вам и сказал, держите карман шире, рассердился вдруг Вилли Кун и погрозил кулаком, он точно слышал, что была какая-то история с собственностью Адомайта. Никто не знал, что сказать по поводу всех этих намеков и слухов, проще всего было посчитать их за тщеславное бахвальство Куна и пустую болтовню.