Текст книги "О душах умерших людей"

О душах умерших людей. Разговоры у старика со внуком

Разговор 1
О бессмертии душ

Внук.

Как теперь у нас свободное время, то не можно ли, дедушка, вам одолжить меня и поговорить со мной что-нибудь о душах умерших людей и удовлетворить в том мое любопытство?

Старик.

Хорошо, мой друг! Я сие удовольствие тебе и сделаю, благо нам никто теперь не мешает. Итак, садись-ка, мой друг, и скажи мне, что же такое тебе об них наиболе знать хотелось?

Внук.

Извольте, дедушка! Я расскажу вам все, что хотелось бы мне об них знать и о чем у вас порасспросить.

Во-первых: хотелось бы мне знать: подлинно ли они бессмертны и не умирают вместе с телом, так как многие из нашей братьи думают? И будь в самом деле бессмертны, то чем бы сие неверующим доказать и их в том переуверить было можно?

Во-вторых: в случае бессмертия оной, в каком образ, виде и состоянии они при умирании людей из тела их выходят?

В-третъих: куда они деваются? В мире ли здешнем подле нас остаются или куда в иное место переходят, переносятся или препровождаемы бывают?

В-четвертых: подлинно ли некогда будет воскресение мертвых, и буде подлинно будет, то что с ними до того времени происходит, покуда они при общем воскресении всех мертвых соединятся они с прежними телами своими?

В-пятых: не бывает ли с состоянием их в течение сего времени каких-либо перемен или не бывает?

В-шестых: что с ними воспоследует при воскресении мертвых и после оного?

В-седьмых: чем судьба и участь каждой из них, наконец, кончится?

Старик.

О мой друг! Ты обо многом меня вдруг спрашивать собираешься: и если все твои вопросы удовлетворять, то придется нам употребить к тому разве несколько вечеров – а в один пересказать всего не можно.

Внук.

Ну! Что за беда, дедушка, за нами никто не гонит! И мы хотя несколько вечеров к тому употребим, а была бы только ваша милость и вы удовлетворили бы во всем мое любопытство.

Старик.

Но ну! Если в рассуждении некоторых из них учинить того я буду не в состоянии? Ибо скажу тебе предварительно, мой друг, что на множайшие из них не могу я отвечать тебе с полным удостоверением и совершенно удовлетворить твое любопытство! Однако я расскажу тебе, по крайней мере, все, что только относительно до каждого твоего вопроса с некоторою имоверностию мыслить, заключать и предполагать можно.

Внук.

Я и тем буду очень доволен.

Старик.

Итак, начнем с первого. Тебе хочется знать, подлинно ли душа человеческая бессмертна и продолжает ли жить и существовать после смерти нашей, и не уничтожаются ли души наши в самом деле, как многие сумасброды думают?

Внук.

Точно так, дедушка!

Старик.

На сие скажу тебе, мой друг, и уверяю наитвердейшим образом, что все неверующие бессмертию души истинно сумасбродничают и что все то, что они ни вымышляют о смертности душ и на чем мнения свои и утверждают, суть не что иное, как сущие бредни, которые недостойны ни малейшего уважения, и что все доказательства бессмертию душ человеческих утверждается на таких твердых и непоколебимых основаниях, что их никак и ничем опровергнуть не можно.

Внук.

Хорошо, дедушка! Этому я верю, и нимало в том не сомневаюсь: но любопытно бы знать: с чего же они такие нелепые заключения берут и что их к тому побуждает?

Старик.

Нелепые мысли и заключения такие имеют происхождение свое от того, что все такие умники или паче глупцы никогда пристально обо всем том не помышляли и не помышляют, что ты вскоре услышишь, и им всего того и на ум не приходит: а побуждают их к тому две важные причины. Во-первых то, что им охотно бы хотелось, чтобы они уничтожились совокупно и телом и душою, и чтоб не было никакой будущей жизни, и в оной никакого ни за добрые и за худые дела воздаяния; и хотелось бы для того, что они ведут дурную и столь многими беззакониями преисполненную жизнь, что никакого добра и блаженства в будущей жизни им желать и льститься тем по своим делам не можно. И потому они будущей жизни страшатся и охотно хотели бы, чтобы ей не было. Во-вторых, как сомневаться в том не можно, побуждаются они к тому злоковарными хитростями злых духов, таящихся повсюду в множестве и ищущих везде себе добычи, и старавшихся их в том уверить, дабы тем надежнее можно было им притащить в адское сообщество и сделать их на всю вечность злосчастными: ибо в том находили они всегда и находят и поныне величайшее свое одно удовольствие, чтоб отвлекать людей всеми возможностями от веры в Христа и от верования самому Богу, ибо в сем случае уверены они, что не верящие бессмертию души человеческой предаются в жизни своей без всякого спасения и боязни всем беззакониям и порокам и живут иногда хуже самых бессмысленных скотов, а для них такие люди и надобны и приятны, поелику, как ты после услышишь, они никогда соделаются их сотоварищами, а сие самое и побуждает их доводить людей до неверия бессмертия душ человеческих, и они охотно б хотели, что б и все люди тому, так же и собственному их существованию в свете не верили, а почитали все сие выдумками и бреднями.

Внук.

Да, дедушка! Все это легко статься может: и не от того множество людей, не стерпя каких-нибудь досад и неудовольствий жизни, сами себя разными образами лишат жизни, и души свои дают дьяволам без задержания тащить в челюсти ада?

Старик.

А сие доказывает, какие плоды проистекают от сего неверия и до какой погибели оное людей доводит, а особливо в нашем простом и глупом народе.

Внук.

Ну, хорошо это! И в рассуждении сих вывели вы меня из недоумения, но теперь покорно прошу сказать мне что-нибудь и о доказательствах бессмертия душ и на чем более оснуется верование оному?

Старик.

Доказательств сих, мой друг, много, и было бы почти излишним делом, есть ли бы хотеть все их тебе пересказывать: а коснусь я только до наиважнейших, или тех, которых ничем оспорить не можно. Во-первых, скажу тебе, что все сии доказательства наиглавнейшие суть двух или паче трех родов. И одни оснуются на одних только заключениях ума и здравого рассудка нашего. Другие – на откровенном нам Слове Божием – а третьи на некоторых исторических событиях и случаях бывших в мире.

Внук.

Какие же первого рода? Расскажите мне об оных, дедушка.

Старик.

К числу сих принадлежат, во-первых, оснующиеся на свойствах и совершенствах божеских, на том, что Богу, как имеющему в себе всевозможнейшие совершенства, и, напротив того, не имевшему в себе ничего такого, что несовершенным или каким-нибудь недостаточным почесться может. Нельзя было создать человеков для единой только нынешней и такой кратковременной жизни, и вродить во все души человеков неутушимое желание к беспрерывной жизни, и оставить желание сие без всякого удовлетворения оного. Ибо в сем случае произвел бы он тщетное, безрассудное и всем божественным его свойствам и совершенствам несообразное дело, и какое ему производить никак нельзя, понимаешь ли ты это?

Внук.

Как не понять! Понимаю, сударь! Однако почему же бы можно было признавать делание таковое врожденным от Бога? И не происходит ли оно и не рождается ли во время жизни, так вы мне изволили сказывать: что в душе человеческой многие желания родятся уже во время их жизни?

Старик.

Потому, мой друг, что с самого начала света даже до нынешнего времени не было никакого народа в свете и в оном ни одного человека, который бы не любил жизни и не чувствовал бы в себе желания жить беспрерывно. А сие всеобщее желание у всех человеков не доказывает ли само по себе, что оное с ними родится и что вложено в них оное самим Богом уже до рождения их. А как оное всеобщее у всех желание в нынешней жизни не удовлетворяется и все люди и умирают с сим желанием, то не доказывает ли само собой, что надобно быть будущей жизни, в которой си желание удовлетворится и что Бог не по пустому и не безрассудно в человеков вродил оное, а с великим и святейшим намерением.

Внук.

Да! Это доказательство трудно поколебать и едва ли можно оспорить.

Старик.

Далее доказывает существование будущей жизни много что: что все народы издревле и поныне имели и имеют помышления о будущей жизни, хотя иные и странные и нелепые об ней имеют мысли, но все наверное полагают, что она будет. И нет никакого идолопоклонного народа, который бы при всем своем сумасбродстве не воображал бы себе какой бы то ни было жизни после смерти.

Внук.

Да! И это уже многое доказывает и заставляет думать, что и самые мысли о том едва ли также не врождены Богом в души при создании оных.

Старик.

Некоторого замечания достойно и то, что человек как бы в жизни своей ни был счастлив и доволен, но чувствует всегда, что ему чего-то не достает, пока еще чего-то он желает. А сие так же некоторым образом доказывает, что желание его имеет целью своей не что иное, как жизнь будущую: и сама натура равно как вещает, что сие неведомое даже самим людям делание может удовлетворяться только в будущей жизни.

Внук.

И это в самом деле нечто особливое доказывает.

Старик.

Далее, несообразно также с бесконечной божеской премудростию и его благостию любовию и милосердием, чтоб тварей, одаренных такими превосходными свойствами и силами, каковы человеки, могущих мыслями своими летать не только по всей Вселенной, но воспарять даже за пределы всех созданных вещей, а действия воли своей простирать даже на отсутственные и за несколько тысяч верст отдаленные вещи и дела, создать ему единственно для такой кратковременной жизни, какова наша, да и той преисполненной более только трудами, заботами, беспокойствами, болезнями, несчастиями, горестями и всякого рода прискорбиями и неудовольствиями, нежели приятными и веселыми днями и часами! А что того еще удивительнее, то из всех родящихся, когда не более так целая третья доля умирает во младенчестве и не пользуясь еще приятностями от жизни. А такожде часть умирает в наилучшем своем возрасте и не дожив далеко до старости обыкновенной? Принимая же все сие в рассуждение, можно подумать, чтоб благий Бог произвел людей для единой только сей малозначущей и такой жизни, которую более несчастной, нежели счастливой назвать можно. И не доказывает ли и сие уже обстоятельство, что созданы и назначены люди не для сей, а для иной и долговременнейшей и лучшей жизни?

Внук.

Кажется, что так этому быть должно.

Старик.

Но сего еще не довольно, а есть и еще одно обстоятельство, по которому заключать наверное можно, что надобно быть по смерти иной жизни, именно: известное то дело, что из всех живших и живущих на свете людей была всегда и находится и ныне самая малая часть таких, которые бы вели жизнь добрую и более или менее богоугодную, а несравненно большая часть бывала и ныне состоит из таких, которые ведут жизнь совсем богонеугодную и производят такие дела, которыми они мерзят и гнушаются, и кои живут по делам своим даже во всегдашней вражде с ним, а иные даже в такое нечестие погружены, что даже не верят бытию Бога и всему откровенному нам слову Божию, и не только не уважают нимало веру христианскую, но ей смеются, ее поношают и не совестятся и не стыдятся оказывать себя явными врагами Христу: умалчивая уже о слепотствующих идолопоклонниках и о прельщенных Магометом. За сим известно далее и самая опытность доказывает, что в жизни сей далеко не все люди за добрые свои дела и хорошее поведение награждаются и получают достойное воздаяние, а из беспокойных и нечестивых не подвергаются достойному за злые дела их наказанию, но остаются и умирают не наказанными. А когда все сие неоспоримо, то можно ли, судя по свойствам Божеским, и помыслить о том, что б дело на том и оставилось, и все, делавшие добро не получали от правосудного Бога никакого воздаяния, а делавшие зло оставались без всякого наказания, и особливо самые явныя враги Божия и порицатели его святаго закона и веры христианской и сообразно ли с здравым разумом то, чтоб всемогущий, величайший и правосуднейший Бог мог терпеть и оставлять без наказания таких ничтожных тварей, каковы суть человеки, дерзавшия в жизнь свою самого Его отвергать и порицать, и дал бы им волю шутить даже над собой как им угодно. Ну, подумай, мой друг, сам. Можно ли сему быть и можно ли сие и думать.

Внук.

Да, дедушка, конечно же можно! А посему и выходит что все, делавшие дела добрые и богоугодные, получат мзду и воздаяние в жизни будущей, а злыя получат в оной свое наказание, и что жизни сей и в оной награждениям и наказаниям быть непременно должно. А иначе Бог был бы неправосуден: а такому Богу быть никак не можно.

Старик.

Точно так! И заключение твое справедливо и основательно. А всех сих доказательств, оснующихся на заключениях здравого рассудка, не довольно ли уж к уверению нас. Что души наши никак не умрут вместе с телом, а оставшись живыми перейдут только в жизнь новую и иного уже рода?

Внук.

Как же не так, дедушка! А теперь скажите же мне и о доказательствах, основанных на откровенном нам слове Божием.

Старик.

Под сим разумею я все так называемое Священное или Святое Писание Ветхаго и Новаго Завета, и все написанное в оном по внушению самого Святаго духа пророками и другим благочестивыми писателями, а паче всего евангелистами и апостолами, и все упоминаемое ими о бывших в свете верных происшествиях, относящихся до веры и закона христианского. Все они наполнены бесчисленными свидетельствами и уверениями, что души наши будут существовать и иметь жизнь и по смерти нашей. А из всех упоминаний о том наивернейшими почитаемы быть должны слова самого Христа, Спасителя нашего, уверявшего ясно, что некогда он паки придет и будет судить живых и мертвых и что всем добрым назначена жизнь вечная и блаженная, а злым вечное наказание. А из сего и следует само собой, что всем неверующим бессмертию души надобно наперед опровергнуть все исторические события и доказать, что ни Христа ни Еврейского народа, и ничего того не бывало и что о всех происшествиях с оными в книгах Священнаго Писания упоминается, коего они со всеми напряжениями своих умов учинить никак не в состоянии находятся, и не могут, и если б и вздумали опровергать и почитать все по словам их баснями и выдумками, так существующие поныне еще и в том точно положении находящийся еврейской или жидовской народ, какое предсказано в книгах Священного Писания, заградили бы им уста и против хотения молчать заставили.

Внук.

В самом деле, дедушка, это кажется так! И поэтому еврейской народ служит истинам упоминаемым в Священном Писании, неоспоримым и непреоборимым доказательством.

Старик.

И так! Когда им никак не можно того оспорить, что Христос был, то таким образом не могут они никак оспорить и того, что он был, напротив, и не обыкновенный человек, а по всем отношениям происходивший во всем обыкновенную человеческую натуру, производивший чрезвычайные чудеса, повелевавший даже самой натурой, а при всем том наимудрейший, добродетельнейший, никакой лжи и неправды не говоривший и никакого зла не сделавший, но беспримерную любовь во всем человекам оказывавший и, наконец, самопроизвольно передавши себя нечестивцам, страдал и умерщвлен был и, наконец, воскресши из мертвых вознесшийся при всех учениках своих и многих других на небо, словом был не простой, а богочеловек, которого сам всемогущий Творец несколько раз называл своим возлюбленным и единородным сыном, и что ученики его видевшие самолично его страдание и смерть и по воскресении опять живым с ним говорившим и потом вознесшимся на небо, были во всем том так удостоверены, что уверяя в том всех людей, запечатлели сии уверения сим собственною своею страдальческою смертию, и учениями произвели то, что бесчисленное множество иных людей тому верить стали, и столь твердо в том удостоверены были, что наивысочайшие претерпеваемые ими мучения и страдания не могли их преклонять к отречению от веры во Христа, и они истину оной охотно запечатлевали своею кровию и смертию, и чрез самое то произвели, что многие народы обратились в веру христианскую, существующую и поныне и столь твердо укоренившуюся, что сколько Сатана со всеми своими прислужниками и любимцами не старался и не старается ее уничтожить и подкопать, но учинить того не в состоянии был и будет. Итак, число всех бывших до сего и ныне существующих христиан простирается до несметнаго количества, и все они, без сомненно, верят бессмертию душ и будущей жизни, в надежде на которую столь многие тысячи мучеников подвергали себя смерти. Ты подумай, мой друг! Неужели все сии несметные тысячи людей были все сумасброды и глупее нынешних господ умников, или прямее сказать, сущих безумцев и глупцов, не верящих бессмертию души и будущей жизни? И неужели все они верили, и верят мечтам и небылицам, и верование их не имело никакого основания?

Внук.

Что о том и о сих безумцах много говорить! И одного довольно было бы к уверению их в истине сей, что Христос, говоривший столь ясно о будущей жизни, по всем его божественным свойствам никак не мог быть лжецом и сказывать неправду. И не должны ли они, будь есть в них сколько-нибудь здравого рассудка, признаться, что они по бредням своим не достойны звания христиан, которое они на себе носят, и наносят собою стыд и позор всему просвещенному обществу человеческому? Им не только собратиев своих христиан, но самых магометан и даже самых идолопоклонников, а не менее им самих себя и даже самых бесчувственных стен истинно стыдится надлежало.

Старик.

Хвалю тебя, мой друг, за твою ревность и усердие: и желал бы, чтобы ты всегда бы такого мнения о сих лжеумниках и удален бы был от подражания им.

Внук.

Этого никогда и не будет! А теперь скажите мне уже и о последнем роде доказательств бессмертия души, оснующихся на исторических событиях.

Старик.

К сим относятся только те немногие события, которые случалися изредка и на удивление в самые нынешние последние времена, и равно как бы нарочно для уверения многих не верящих бессмертию душ и существованию оных после смерти нашей. А именно, бывшие явления умерших людей их родным, друзьям и знакомым, и говоривших даже с ними и уверивших их о своем существовании и по смерти.

Внук.

Но правда ли все то, что о том говорят?

Старик.

В совершенной достоверности того, хотя ручаться я тебе и не могу, но сколько мне о том читать случалось, то кажется, что многим из сих историй не можно быть совсем выдуманным и затеянными, а особенно истории о покойном короле Августе Втором[58]58
  Август II Сильный (1670–1733) – польский король в 1697–1706 гг. и 1709–1733 гг., курфюрст саксонский (под именем – Фридрих Август I)


[Закрыть], приходившем по смерти человеческой своей к прусскому фельдмаршалу Грумкову[59]59
  Friedrich Wilhelm von Grumbkow (1678–1739), фельдмаршал, служивший во времена Августа II и Фридриха Вильгельма Прусского (1670–1733). Я благодарна профессору М. Шиппану, который помог мне идентифицировать это имя.


[Закрыть] и с ним говорившему. Так же о профессоре Вецеле, видевшем недавно и два раза умершую жену свою, приходившую к нему, по условию, бывшему у него с нею за несколько времени до ея смерти и уверявшая его, как неверовавшего бессмертию душ в подлинности, что она существует и по смерти и что ей не дурно. Но о сем равно и о нескорых других подобных тому странных и удивительных происшествиях может быть дойдет у нас впереди речь и ты услышишь о том более. А теперь окончу я соответствие мое на твой первый вопрос так: что в бессмертии душ наших и в существовании будущей иной жизни нам никак сомневаться не можно, почему советую и тебе, мой друг, быть в том совершенно уверенным и никому не верить, кто б стал тебя уверять в противном и чем бы ни старался тебе то доказать, а наверное предполагать, что всех их господ сам Сатана побуждает бессмертию души не верить, дабы так легче и удобнее было ему приклонять их, прилипать ко всем злодеям и делам их богопротивным и для них пагубным.

Внук.

О, дедушка! В этом прошу в рассуждение меня не сомневаться и быть спокойным. Никогда я бредням их не верил и впредь верить не буду, да и не усматриваю, какая бы польза и выгода могла от того неверия проистекать, и не лучше бы питать себя надеждою блаженной вечной жизни.

Старик.

Конечно так, мой друг! Но сим приходится нам и кончить наш сегодняшний разговор и за соответствие прочих твоих вопросов приняться в завтрашний уже вечер.

Внук.

Очень хорошо, дедушка, а мне дозвольте поблагодарить вас за сегодняшний ваш труд и удовлетворение моего любопытства.

Разговор 2
О состоянии, в каком выходят души из умирающих людей

Старик.

Ну, мой друг! Теперь станем мы говорить о предметах, относящихся до второго твоего вопроса. Тебе хотелось знать о том, в каком состоянии выходят души из тел умерших людей?

Внук.

Точно так, дедушка! И желал бы очень о том знать.

Старик.

На сие скажу тебе, мой друг. Во-первых, что предметом сего вопрошания твоего может быть либо внешнее, или наружное, их состояние, либо внутреннее. Относительно до первого любопытно бы всем нам знать, в каком, например, виде, образ фигуре и величине она переходит в новую и вечную жизнь? А относительно до второго любопытно также знать, с таким ли внутренним состоянием своим душа переходит в иной мир, в каком была она в жизни нынешней, или с какою-нибудь переменою против нынешнего ея внутреннего состояния?

Внук.

Да, дедушка! И подлинно, предлежат нам два совсем особые предмета к рассмотрению, но что же скажете вы мне о первом, или внешнем, состоянии оных?

Старик.

А то, что мы об оном с точной достоверностию ничего не знаем, а можем судить о том только гадательно, оснуясь на некоторых иллюзорных предположениях.

Внук.

Но что же такое можем мы о том хотя гадательно думать и предполагать?

Старик.

А вот то, что не зная и ныне ничего о ее образе, виде и фигуре, не можем мы ничего верного предполагать и о тогдашнем о внешнем состоянии: вкоренилось только у всех, но неизвестно почему-то мнение, что выходит она в невиданном хотя нам, но в виде образа и фигуре человеческом, подобной той, какую имеет человек, умирающий от свой жизни. Но так ли это или иначе, как того верно мы не знаем. А сколько кажется, то едва ли не имеет она такого человеческого вида и фигуры. Ибо какова бы она и была, но все надобно иметь ей какой-нибудь образ и фигуру, по которой могла б она отличаться от прочих ей подобных душ, а одинаковым им всем быть и никакого отличия одним пред другими не иметь не можно, а когда сие необходимо, то не приличнее ли всего иметь ей фигуру, образ и вид самого того умершего человека, из тела которого она вышла, и удержать на себе даже все отличия, которыми один человек от всех других в жизни своей по премудрому Божескому устроению столь удивительным образом разнится и отличается. Гадательное сие предположение подкрепляет некоторым образом и то мнение некоторых людей, что души наши при создании своем и при зарождении человека обличены были в некое особое и небезызвестное нам наитончайшего устроения духовного и до непостижимой мализны сжатого тела, имевшаго уже тот образ и вид, какой должен иметь человек при совершенном своем возрасте, и что сия наитончайшего устроения фигура по зарождении человека в утробе матерней от втекавших в нее разных стихиальных частиц со дня на день и до тех пор разжимается, покуда вся она до рождения и после рождения ими наполнится. И что от самого того человека и все части и члены его не более и не длиннее вырастают как до такой только величины, какая придана и назначена ему от Творца при создании, и не инако уже и образуется, как пред назначенным уже образом. Итак, ежели мнение сие основательно, то легко статься может, что душа при умирании человека и выходит из вещественного его тела с сим природным ее и может быть неподверженным никакому разрушению духовному телом, которое никак от нее не отделяется и не разрушатся. Следовательно, может она удержать и самой тот образ, вид и фигуру, какую человек имел в жизни. А во-вторых, подкрепляет гадательное предположение сие и те явления умерших людей друзьям и родным своим, о коих носятся в мире рассказы и повествования, ибо как уверяют, то видели люди души сих умерших своих друзей и родных и знакомых точно в том виде, в котором они были живые, и так, что их тотчас узнавать было можно.

Внук.

Да! Ежели предположения, сии основательны, то легко все сие статься может. – Но о величине души что вы мне скажите?

Старик.

Достоверного также и об оной не могу я тебе ничего сказать, потому что нам верного о величине ее ничего не известно, так как и обо всем, что касается до мира духов, все понятия наши ничего не значат и мы, наверное, ничего предполагать не можем. Но какова бы душа человеческая, преходящая в мир духов и будучи сама духом ни была, но как ей быть не можно беспредельной величины, ибо таковую имеет один только Бог, как вездесущее существо, – то непременно надобно ей иметь какую-нибудь ограниченную и всегда уже одинакую или может быть переменяющуюся величину.

Внук.

Как это? И каким образом переменяющуюся?

Старик.

Я разумею под сим то, что величина ее может быть переменяющаяся, и они более или менее могут становиться, так как то мы знаем о всех эластических, или так называемых упругих вещах, из каковых весь свет составлен.

Итак, почему знать! Может быть, и духовные существа имеют таковое свойство и могут, сжимаясь, становиться меньше, а разжимаясь, расширяться, распространяться и увеличиваться до определенной и предназначенной им величины, более которой они уже увеличиться не могут. И будто сие свойство нельзя иметь самим душам по их духовному существу, то буде мнение о оболочке их эфирным тонким телом основательно, то, по крайней мере, сему приписывать сие эластическое свойство уже удобнее.

А поскольку тому и не мудрено, что души наши со времени создания своего и до того времени, как человек зачинается и оживотворяется в утробе матерней, находились с эфирными их телишечками, чрезвычайными все понятия наши превосходящим образом сжатыми, а с той минуты, как человек зачнется и оплодотворится, начнет мало-помалу раздуваться и расширяться до величины, какую имеют рождающиеся младенцы, а по рождении продолжает тоже расширяться до совершенного возраста человека. А таким же образом, может быть, и души при выходе из тел умирающих людей удерживают в себе сие свойство, и легко статься может, что даже по произволению своему могут сжиматься и уменьшаться и, наоборот, разжиматься и увеличиваться. И может быть, и очень много, что все, однако, нам нимало не известно, и ничего мы наверное полагать не можем. Таким же образом не знаем мы и того, не имеют и души наши такового природного им свойства, какое имеют ангелы, кои могут принимать на себя такой вид и фигуру, какая им когда почему-нибудь надобна и нужна, и составлять оные из веществ стихийных и натуральных: как то известно нам из Священного Писания, что они делались иногда видимыми живым людям, в образе и совершенном подобии человеческом, так что их от натуральных человеков отличить и распознать бывало не можно. И тем паче, что они с живыми людьми даже хаживали, говорили и с ними едали вместе, но с тем, однако, преимуществом, что могли в один миг делаться опять невидимыми.

Внук.

Да! Когда и наши души составляют таковые духовные существа, как и ангелы, то не мудрено иметь к приниманию на себя разных видов такую же способность, какую имеют и ангелы; а того легче может статься, что они таковым свойством и силой не одарены от Творца, а преимущество сие предоставлено одним только ангелам и то, может быть, не всем, а знаменитейшим из них, как, например, архангелам.

Старик.

Да, это вероятней! Но что имеют они способности, когда не в ином каком принятом на себя, а в своем собственном виде делаться живым людям видимыми и паки в един миг исчезать и делаться невидимыми, то гадательные о сем предположения некоторым образом подкрепляют и помянутые бывавшие в разные времена явления умерших людей живым, их друзьям и знакомым точно в таком возрасте, какое имели они, находясь еще в жизни. А при сем некоторым образом и то замечания достойное и удивительное обстоятельство, что являлись они не только очень редко, но и по каким-нибудь особенным к тому побуждениям и обстоятельствам, но не иначе как только тем одним людям, до которых имели они дело. И видеть их могли только те люди, коим они себя показать хотели, а другие люди, хотя тут же бывшие, никак их не видывали, а таким образом не слыхивали они и слов, говоренных сими душами тем, кому они себя показывали, а сии могли их явственно слышать. Что все и подало повод некоторым людям заключать, что не все люди могут видать таковые души умерших, а имеющие к тому природную способность, а они таким только и являются, и что по самому тому и бывают такие явления очень редко.

Внук.

Сии обстоятельствы в самом деле достойны особенного замечания.

Старик.

А не менее достойны замечания и относящиеся до движения их и применения своих мест обстоятельства, о которых также в помянутых повестях о явлении душ умерших людей упоминается, а именно, что они имеют способность к чрезвычайно скорому движению и к премещению себя с одного места на другое, ибо, казалось, что они в один почти миг могли переноситься за несколько сот верст, как то из повести о помянутом польском короле Августе втором означается, которого душа по выходе из умершего тела в Варшаве в тот же самый почти миг явилась прусскому фельдмаршалу Грумкову, лежавшему тогда больным за несколько сот верст от Варшавы в замке на границе земель прусских, и сказавшему ему, что он в самую ту минуту умер в Варшаве, – это так оказалось после в самом деле. А то же самое известно и из других многих тому подобных примеров.

Внук.

Все это весьма удивительно, дедушка! И всему тому немудрено статься и неужели все такие повести совсем выдуманные и не имевшие никакого основания? Но, оставя оные, скажите мне, что по крайней мере вообще о величине душ наших и фигуре их в народе думают? И правда ли то, что мне случалось слыхать о воображении их многими в виде маленьких и равно как бы свитых[60]60
  Свивать – туго пеленать специальными пеленками.


[Закрыть] младенцев, и как изображается душа богоматери на иконах, изображающих святое ея успение?

Старик.

Что так многие себе ее воображают, с тем не спорю, скажу только, что мнение и воображение такое не имеет ни малейшего основания, и с чего вздумали так ее себе воображать и на иконах изображать, мне неизвестно А мы и того еще в полной достоверности не знаем, во всем ли она нашем теле имеет свое пребывание и все части оного собою проницает, или имеет свое пребывание в одной только голове нашей, да и в той еще не во всей, а только в одном угле мозга нашего в особом устроенном для нее месте, так как то наиболее и с довольною вероятностию предполагают господа психологи или философы, писавшие о душах человеческих. Но как бы то ни было, мне теперь кажется, что мы уже обо всем переговорили, что относится до внешнего или наружного ее состояния, а пора нам поговорить и о внутреннем состоянии оной.

Внук.

Очень хорошо, дедушка! Я охотно хочу и о том все слышать.

Старик.

Что касается до сего ея, тоесть внутреннего состояния, то об одном можем мы уже с множайшею имоверостью многое заключить и предполагать. Во-первых то, что душа при исшествии во время умирания человека из тела выходит точно в том состоянии, в каком она в рассуждении всех своих внутренних действий находилась в последние дни и время нашей временной нынешней жизни, а именно со всей способностью мыслить, рассуждать, заключать, памятовать и воображать, и со всеми бесчисленными бывшими и действовавшими в ней в жизни и на время засыпавшими мыслями, с тою только, как все с основанием и наверное полагают, разностию, что все, находившиеся когда-либо в душе и отнюдь не уничтожившиеся, а только равно как засыпавшие мысли, вдруг тогда все проснутся и будут продолжать свое действие, а самая память усовершенствуется так, что душа вспомнит тогда все, что с нею было и что она мыслила, хотела и производила в действо, и произойдет сие оттого, что мыслям и памяти не будет уже тогда ничто мешать призводить свои действия так, как то делается во время нынешней жизни от действий на нее посредством телесных чувств наружными и вещественными разными и ощущаемыми всеми ея чувствами предметы, а так же и самое тело и бывемые в нем внутренние происшествия. Чего всего тогда уже не будет. Заметь сие, мой друг, для своей памяти.