Текст книги "О душах умерших людей"

Внук.

Очень хорошо! Дедушка! Я сие и сделаю, тем паче, что сие было мне до сего неизвестно.

Старик.

Далее сомневаться в том не можно, что таким же образом остается в душе и вся способность к разным хотениям и желаниям. И как сих во время жизни находилось в душе несметное множество разных и они действовали в душе посменно то те, то другие и между тем, когда одни начинали действовать, другие до того действования равно как засыпали и по временам, опять просыпаясь, начинали действовать, и многие из них от многого и часто повторяемого действия увеличивались до того, что составляли из себя так называемые страсти, стремительства, вожделения и привычки, то при смерти и остаются сии в такой величине своего действия, в какой застанет их смерть наша. А легко статься может, что и от действовавшия некогда желания и стремительства вдруг также все проснуться и будут продолжать свое действие. Заметь также и сие обстоятельство, мой друг! Оно очень важно.

Внук.

Не позабуду его, дедушка!

Старик.

Далее скажу тебе, что самая сия способность души к помышлениям и хотениям и продолжение действия обоих главных сил души нашей, разума и воли, а особливо той силы ума нашего, по действию которой имеем мы сведения о самих себе и о существовании своем на свете и которая придает нам бесконечное преимущество пред скотами и другими животными сведения о самих себе и той силы не имеющими. Самое сие, говорю, и составляет собственно жизнь души нашей, почему и остаемся мы по смерти нашей точно такими, как были, и не будем почти ощущать и чувствовать того, что мы умерли, а казаться будет нам, как бы мы скинули только с себя нас отягощающую и во многом нам мешающую одежду, или чувствовать себя равно как свободными из какой тесной, скучной и темной тюрьмы и отпущенными насовсем и надолго.

Внук.

Но что же произойдет с нынешними нашими телесными чувствами, то есть с зрением, слышанием, обонянием, вкусом и осязанием? Не останется ли что-нибудь из них при душе нашей?

Старик.

Что нынешние наши телесные чувства уничтожатся и действия их пресечется. Это мы видим в умерших и знаем из опытности. Но станется и что из них при душах наших, о том с точностию судить не можем, а с некоторой вероятностию заключать можем, что нечто подобное им и душа наша иметь будет, как, например, зрение, слышание и некоторый особый род осязания. Ибо ей, как кажется, нельзя без того, чтобы не могла она видеть, слышать и ощущать прикосновение к себе каких-либо посторонних вещей.

Но каким образом все сие происходить будет и так ли она видеть будет, как мы все ближние и отдаленные предметы, или инако как, и зрение ее не усовершенствуется ли несравненно против нынешнего более, пока не одни вещественные предметы, но и самых духов видеть в состоянии будет. А так же какого рода будет ее слышание и далеко ли простираться; о том обо всем ничего мы с точностью не знаем и судить не можем.

Внук.

Да! Любопытно бы очень знать, будет ли душа по исшествии из тела оставших в жизни видеть, равно как и самое погребение тела своего чувствовать и все происходящее притом слышать или не будет?

Старик.

Что касается до ощущания ее чего-нибудь по примеру нашего осязания, о том того меньше мы знаем и знать можем. Так равно и о движении оной, которое непременно она иметь станет и какого рода оное будет, не знаем мы ничего, да и узнать о том не можем, а узнаем все сие по нашей смерти.

Внук.

А на третий мой вопрос о том, куда души умерших людей делаются и тут ли на нашем земном шаре в атмосфере его остаются или куда в иное место преселяются или отводимы бывают? Что вы мне скажете, дедушка?

Старик.

То же самое! Тоесть: что мы о том с достоверностию ничего не знаем и знать не можем, потому что мы о существе и всех обстоятельствах мира духов не имеем никакого понятия или имеем, но столь малое, что оное ничего почти не значит, а можем делать одни только предположения и догадки и то весьма неверные, как, например, по некоторым обстоятельствам предполагать, что, может быть, души наши по исшествии своем из тела на несколько времени и, например, недель на шесть, остаются в атмосфере, окружающей наш земной шар, а иные по каким-либо причинам и долее, а потом уже переводятся в места, назначенные им по разбору и различию качеств их, для пребывания до всеобщего воскресения всех мертвых. Но все сие предполагание так же недостоверно. А где оные, назначенные им для пребывания места, и на нашем ли земном шаре, или на каких-либо планетах, или в ужасной и непостижимой для нас отдаленности за пределами всего мироздания, или так называемом небе находятся, о том ничего не знаем и предполагать не можем. А столь же мало знаем мы с достовернстию и о том, имеют ли они в сих местопребываниях своих какие-нибудь сведения о происшествиях в сем мире после их или не имеют?

Внук.

Да! О сем очень бы любопытно было знать. Дело иное, если они находятся вблизи подле земли нашей и могут все происходящее видеть, или покуда они находятся вблизи. В сем случае можно бы еще предполагать, что они может быть все видят и слышат и узнавать могут, но ну! Если они не находятся вблизи, а препровождаются в ужасную от нас отдаленность на какую-нибудь планету или в самое так непостижимое от нас отдаленное небо и пребывание свое имеют там, то мудрено им оттуда все видеть и слышать и обо всем том знать, что здесь в мире происходит! Неужели они делаются всеведущими? Но уже можно ли им таковыми делаться? Это совершенство имеет и может иметь единый только Бог, а разве узнавать они могут обо всем происходящем в мире от приходящих вновь туда душ, из умиравших после их людей на свете, и могущих им обо всем рассказать? Но и тут встречается еще с мыслями вопрос, имеют ли все души умерших людей между собою сообщения и свидания и говорят ли между собою, или каким-нибудь неизвестным нам образом сообщают взаимно один другим свои мысли и чувствования, или не имеют?

Старик.

Все сие хотя нам совершено неизвестно, но по крайней мере думать и предполагать можно, что таковому взаимному сообщению мыслей и чувствований между душами быть, как кажется, необходимо надобно. Многие обстоятельства заключать и предполагать сие убеждают. Но вот вопрос, до того ли им там бывает, чтобы разговаривать между собой о наших здешних происшествиях и расспрашивать и узнавать о всех наших суетностях мирских? Верно все они для нас не так интересны и занимательны там, как нам здесь. А не в какой ли душе нужнее будет там о самой себе мыслить и заботиться, а не о здешних пустяках и ничтожностях. К тому ж и самое отлучение одного от других и, может быть, в места другие и совсем отдаленные, не допустят иных водиться со своими вновь приходящими знакомцами и оных обо всем расспрашивать. Что же касается до всеведения подобного божескому, то сие приписывать им едва ли можно. И разве одарены бывают от Творца некоторые и, например, только из их, которые удостоятся там от Господа отличной и особой милостию, да и то не всеведением, а некоторою только разве степенью и частичкой оного, которою пользуясь может быть они каким-нибудь образом и узнают о происшествиях здешних.

Внук.

Уже можно ли, дедушка, предполагать сие последнее с некоторою вероятостию?

Старик.

Есть, мой друг, обстоятельство, которое подкрепляет таковое предполагание. Сам ты знаешь, что все мы последующие наидревнейшему греческому исповеданию христианской веры воссылаем ко многим умершим уже давно святым угодникам и любимцам божеским моления наши и верим, что они сии моления наши слышат и по просьбам нашим Господа Бога об нас молят, и просим их, чтобы они молились об нас Всемогущему и оказали нам всякое какое им можно вспоможение. Но как бы нам сие делать, естьли б не уверены мы были, что они моления наши слышат и иные каким бы то образом ни было до сведения их доходят. И неужели древние святые отцы и наиглавнейшие церковные учители, делавшие все до религии относящееся установления, и сами делали тоже и нам предписали, без всякого основания и не будучи сами в том чем-нибудь удостоверены?

Внук.

Да!.. Это в самом деле великого замечания и уважения достойно, и подает повод к вероятному предполаганию, что так это бывает.

Старик.

А ежели присовокупить к тому и то известное обстоятельство, что многим молящимся святым и угодникам оказываются по прошениям их разные пособия, то сие не подкрепляет ли еще и более имоверость сего предполагания. Однако как все это может относиться до душ особенных любимцев божеских, а далеко не до всех душ умерших людей, то, оставя говорить о сем, как и о прочих неизвестных нам обстоятельствах относящихся до состояния душ умерших людей, поговорим теперь о твоем четвертом вопросе или вообще о том, в каком состоянии души умерших людей сами по себе находились до сего, находятся ныне и находиться будут впредь до наступления времени всеобщего надо всем Судилища Христова.

Внук.

Да, и о сем очень любопытно было знать! И пожалуйте, подайте мне хотя некоторое понятие, дедушка.

Старик.

Понятия и о сем не могу я тебе подать полного, точного и совершенного, поелику нам и состояние и обстоятельство их местопребывания совсем не известны, а заключать и предполагать можем мы с достоверностию только то одно состоянию их не можно никак быть единоравному, а бессомненно подвергается и подвержено оно великому многоразличию так, что состояние одних лучше, других хуже, а третьих и того хуже и так далее, и что по самому сему нельзя почти быть им и в смешении между собой всем, и что делается между ими строгий разбор, и те, которые сами по себе находятся в лучшем состоянии, отделяются и далеко может быть отлучалися и отлучаются от тех, которые не столь счастливы и находятся в состоянии не столь хорошем и от сих отделяются те, они находятся в состоянии худшем и несчастнейшим перед сими.

Внук.

Но почему же нам можно делать таковые о разности состояния их заключения?

Старик.

Потому, мой друг, что умнейшие люди провождали время нынешней жизни своей неодинаково, и одни хорошо, другие хуже, а треть и того хуже, и так далее, и при умирании души из тела их выходят не с одинакими действиями и состоянием и обеих душевных сил ума и воли, или не с одинакими мыслями и знаниями и не с одинакими склонностями, вожделениями и стремительствами, а подверженными во всем том великому многоразличию, а как сие различие иметь может великое влияние и на разность состояния их и сие сообразоваться будет с оным, то и нельзя состоянию их быть единоравным.

Внук.

Куда бы хотелось мне, чтоб вы, дедушка, пообъяснили все сие поболее, а то как-то мне сие не очень понятно.

Старик.

В этом я тебе, мой друг, и удовольствую и в дальнейшее объяснение скажу тебе, что есть и умирают люди и весьма еще многие такие, которые во всю жизнь свою занимались всякой день помышлениями о вещах и делах мирских, суетных, по существу своему малозначащих и преходящих, а нередко никакой доброты в себе не имевших и не только бесполезных, но даже им не столько удовольствий, сколько им вреда производящих. К таковым помышлениям, занимавшим всю их душу, побуждаемы они обыкновенно бывают такими же точно желаниями и стремительствами, то есть вожделеющими наиболее одних только суетных мирских и всего чаще самых негодных вещей. А как все наши радости, веселия и удовольствия в жизни делаются от того, когда насыщается и удовлетворяется какое-нибудь в душе вожделение и стремительство, а в противном случае, тоесть таком, когда какое-нибудь вожделение не совершается и какому-либо стремительству происходить совсем противное то делаются и происходят в душах те неприятные чувствования, которые мы называем досадами, прискорбиями, огорчениями, желанием, гореванием, печалями, раскаянием, досадой на самих себя и отчаянием. Понял ли ты сие, мой друг?

Внук.

Как не понять! Это я очень понял и отчасти знал уже и прежде.

Старик.

Когда так, то напомяную тебе давеча сказанное, что душа наша при смерти с такими желаниями и стремительствами в иную жизнь и перейдет, каких в ней более при смерти было, и в такой же величине и могуществе, в каких смерть их застанет; и что они и по смерти не престают продолжать своего действия; спрошу я тебя, чему произойтить с душами будет должно, когда в новой жизни никаких из тех вещей уже не будет, к каким находящиеся в душе вожделения в здешнем мире беспрерывно стремились и каких те люди наиболее возжелали. И когда таким возжеланиям и стремительствам не будет уже никакой возможности быть удовлетворенным, и как бы ты думал, приятные ощущения и удовольствия они будут чувствовать или тому противоположные?

Внук.

О, дедушка! Как можно им ощущать тогда какие-нибудь приятности и удовольствия! Нет, этому быть не можно. Сообразуясь с давишними вашими словами, наверное, заключать и продолжать можно, что не удовольствия они будут чувствовать, а происходить в них будут единые только досады неудовольствия прискорбия и прочия неприятные ощущения, о каких вы упоминали и какие и ныне многие во всю их жизнь имеют горестями и неудовольствиями преисполненную. Ибо тогда нечему уже будет удовлетворять и насыщать их возжелания и стремительства.

Старик.

Вот ты сам уже это усматриваешь и заключение твое весьма основательно. Но как мне хотелось бы, чтобы ты в сей важной истине живее удостоверен был и обстоятельство сие было бы тебе понятнее, то для лучшего объяснения изберем какие-нибудь примеры, могущия тебя еще более в том удостоверить.

Из множества разных дурных и порочных вожделений и стремительств, господствующих в душах человеческих, возьмем в пример такого человека, который наибольшую часть своего времени одними помышлениями о звериной ловле, о своих гончих и других псах, о своих псарях и езде с ними на охоту, и в ней бы наилучшее находил в жизни своей удовольствие. Или таких людей и даже самых женщин, которые большую часть времени своего проводят в игрании в карты и об них только денно и нощно помышляют. Или людей, имеющих смертельную охоту до лошадей, и кои помышлениями об них занимаются ежедневно и все свое благополучие полагают в имении хороших и дорогих коней и в езде на них и заботятся об них беспрерывно. Или людей, имеющих иную страсть к строению и постройкам всякого рода или к садам и украшениям непомерным оных. Или людей, во всю жизнь свою беспрерывно помышлявших об обогащении себя какими бы то средствами ни было, о накоплении у себя множества денег, о наживании многих вотчин и деревень, или людей занимающихся разными заведениями, фабриками, заводами дальновидными затеями, проектами, переворотами, розысками и так называемыми, спекуляциями и о том одном денно и нощно и столько помышлявших, что им не остается и нескольких минут времени к тому, чтоб помыслить о самих себе, о их должностях и о истинных пользах, а всего меньше на размышления о будущей жизни. Или людей, ведущих пышную, роскошную, веселую, любострастную жизнь и помышлявших только о пышных своих экипажах и выездах, о щегольстве одеждами и драгоценными мебелями в домах, о пышных столах, лакомых яствах и напитках, о пирах, увеселениях, разных забавах и прочем тому подобном. Представь себе все сие и подумай, каково душам всех таковых людей по смерти будет, когда в них и прежние их мысли и вожделения ко всем тем вещам стремиться и, может быть, несравненно еще сильнее будут, а всех сих вещей и ни собак, ни лошадей, ни карт, ни строений, ни садов, ни денег, ни деревень, ни всего прочего на том свете уже не будет и всем сим вожделениям их насыщения себе и удовлетворения находить будет не в чем. Не станут ли тогда сии действующие, но не насыщаемые вожделения и стремительства, производить в них не только неудовольствия, но и самые неприятнейшие и такие, например, ощущения, какия мы можем иметь в нынешней жизни при чувствовании смертельной жажды и не имея ничего, чем бы ее хоть несколько утолить было можно!

Внук.

Чуть ли не так, дедушка! И последствию таковому самому по себе быть уже надобно.

Старик.

Ничего еще не довольно, а пойдем по сей стезе далее и приведем себе на память то известное из опытности обстоятельство, что в нынешней жизни находящиеся в душах наших разные вожделения и стремительства действуют посменно, то то, то другое, и когда одно действует, в то время все другие спят до тех пор, покуда случится им опять проснуться и возобновить свое действие: от самого того получает человек временно некоторую отраду и успокоение. И вообразив сие, предположим, что по смерти такового переменного действия уже не будет, а все стремительства тотчас после смерти проснутся и не попеременно, как ныне, а все вдруг и беспрестанно станут действовать. То подумай, каково тогда бедной душе будет, когда ее множество разных стремительств и вожделений будут мучить, а ни которое из них удовлетворено быть не может? Не увеличится ли чрез то еще более бедное, жалкое и мучительное состояние души таковой?

Внук.

Этому, конечно так, а не иначе быть должно будет. Но, о! В каком жалком положении будет находиться душа таковая! Какими неудовольствиями будет она страдать от невозможности насытить хотя одно какое стремительство!

Старик.

Но и сего еще не довольно, мой друг! А может быть, есть нечто, всего того для ней еще мучительнейшее и могущее сделать тогдашнее состояние ее еще худшим и плачевнейшим.

Внук.

А что такое, дедушка? Весьма я любопытен о том узнать.

Старик.

А вот что, мой друг! Положим, например, что весьма и не удивительно, что души умерших людей по выходе из тел их и по прибытии в то место, где им быть назначено, в состоянии будут не только видеть все прочие души умерших прежде их людей, но каким-нибудь образом узнавать и о их тогдашнем счастливом или злосчастном состоянии. Положим далее, что они увидели б и узнали, что тогдашнее состояние иных душ несравненно их состояния лучше и по многим отношениям выгоднее и преимущественнее пред их состоянием, как, например, что в них не такое великое множество ненасыщаемых вожделений и стремительств и что их они нимало таким образом не мучат, как имеющиеся в самих их, и коим они тогда уже не рады, и охотно бы хотели от них избавиться, но не могут, и что те от самого того не чувствуют никаких таких, как они досад к неудовольствиям и бесчисленных прискорбий и от неудовлетворения оных, самого тяжкого страдания. Что они не только от всего того освобождены, но от удовлетворения перешедших с ними в новую жизнь хороших вожделений и таких стремительств, какие могут и в новой жизни иметь себе насыщение и удовлетворение и какие они в жизни своей на земли наиболее себя питали. Чувствуют еще разных родов приятности, удовольствие и самые даже веселия, утехи и радости. А при узнавании сего не натурально ли, что они им в таковых преимуществах будут завидовать и страдать даже и сею мучительною страстию, какую имели они в жизни своей в большой степени.

Внук.

Да, сему, конечно, так быть надобно! И одна сия зависть может делать состояние их злосчастным и мучительным.

Старик.

Но и сего еще, мой друг, не довольно, но есть еще нечто, отчего состояние их может быть еще мучительнейшим. Предположим с бесконечной почти вероятностию, что им касательно до счастливейших пред ними душ и то будет известно, что сии за хорошее свое поведение во временной их земной жизни и за многие ими в жизни земной производимые богоугодные дела, кроме чувствуемых уже ими удовольствий, могут несомненно надеждой себя утешать, что в будущий день страшного и всемирного суда не отринуты они будут от нелицемерного великого судьи, своего Господа Спасителя и Бога, к которому они во всю их временную жизнь были особенно привержены и старались всячески и во всем ему угождать и последовать его повелениям и что он исходатайствовал им уже в жизни от Отца своего во всех их винах и преступлениях отпущение. Не отошлет их в несчастную толпу воскресших людей по левую руку ангелами поставленных, но коих яко оправданных, включит в блаженное сообщество отобранных в правую сторону и одарит их вечным и таким блаженством, какого мы ныне никак вообразить себе не можем. Они же таковою утешительною надеждою никак себя лишать не могут, поелику сами чувствовать и сознавать станут, что они временную свою на земли жизнь не так препроводили, как надобно, но наделали бесчисленное множество пред Богом преступлений, которые все по святейшему и совершеннейшему правосудию божескому наказаны неминуемо, и особливо потому быть должны, что они жизнь свою ни истинным покаянием, ни прочими предлагаемыми нам ныне средствами чрез посредство Христа себя от оных их не очистили и все ужасное бремя грехов своих с плеч своих сбыть не только не постарались, но не хотели о том никогда прямо и пристально и помыслить, а со всем сим тяжким и ужасным бременем на себе перешли в новую жизнь.

Ты подумай, мой друг! Не увеличит ли сие еще более не только их завидование счастливейшим пред ними, но самое опасение будущего отвержения от лица Господня, и боязнь будущего вечного наказания не присовокупится ли к прежнему их страданию, и не увеличит ли ужасным образом собою их несчастное состояние?

Внук.

Да, дедушка! И паче и быть сему не можно, коль так, как вы говорить изволили! И, ах, как мучительно и несносно должно быть их тогдашнее состояние и особливо тех, которые в нынешней жизни жили очень худо и подвержены были многим порокам и наделали бесчисленное множество преступлений всяких.

Старик.

О, мой друг! Ты еще более почувствуешь великость страданий их, если узнаешь, что не одни те разнообразные вожделения и стремительства разных людей, о которых мы давеча, приводя разные примеры, говорили, перейдут с душами их в новую жизнь, но и все те дурные и негодные склонности и стремительства, которые их к упоминаемым тобой дурным делам и преступлениям побуждали и к производству оных преклоняли и доводили, как, например, злоба и злость сердечная, ненависть к другим, памятозлобие либо мщение за причиненные какие-нибудь оскорбления и обиды, недоброхотство и зложелательство к близким и другим своим со-человекам. Жестокосердие, оказываемое к подвластным и подчиненным, ярость, лютость, свирепство и немилосердие, оказываемое в наказаниях кого-нибудь, охота к злословию, браням, ругательствам и проклинаниям других, запальчивость, гневливость и за все про все серчание и негодование на все происходящее, роптание на все, сварливость, враждолюбие, своенравие и хотение все и вся поставить на своем, страсть корыстолюбия, любочестия, славолюбия, горделивости и надменности, высокомерия, непримиримое злобствование, склонность к частому и многому употреблению крепких напитков, любострастию и всем ея исчадиям, нетерпеливость, охота к обижанию других разными образами и множество других подобных тому дурных и негодных склонностей и стремительств. Все они при смерти человека никак не уничтожаются, но с душами их переходят в новую жизнь и там не только не престают производить своих действий, и собою так как ныне они то делают, мучить души, но, пробудясь, все вдруг начинают действовать совокупно и производить тем вящее[61]61
  Вящее – большее.


[Закрыть] страдание и мучение, и тем паче, что и они там не могут так же получать своего насыщения и удовлетворяемы быть.

Внук.

О, дедушка! Это в самом деле умножит еще несказанно их страдание и увеличит несчастное состояние их.

Старик.

Но мне надобно тебе сказать, что и сие еще не все, могущее делать тогдашнее их состояние бедственным и мучительным, а есть, наконец, и еще одно, что довершать еще будет злосчастие их.

Внук.

О, дедушка, скажите мне уже и о сем! И что бы такое было сие еще?

Старик.

А вот что. Как, наверное, по многим обстоятельствам предполагать можно, что всякая человеческая душа по выходе из тела при смерти, так как из глубокого сна проснется, не вдруг ум ее так просветится и все действия ума усовершенствуются до того, что она не только все то вспомнит, что она все продолжение жизни своей на земле делала, говорила и даже мыслила, но вкупе узнает ясно, чего бы она или человек мог бы и не делать, не говорить и не мыслить такое, что ему не было к тому никакой и не возможности, а не делал он единственно оттого, что по своенравию и жестоковыйности своей того не хотел. А то, что надлежало бы ему делать, говорить и мыслить, было ему не только можно, но, пользуясь всеми преподанными нам облегчительными и вспомогательными средствами, делать все то было легко и нетрудно, и он только не хотел никак на то решиться. А если б отважился на то решиться, то и она бы могла не только так же как счастливейшие души от всех мучающих ее страданий избавиться, но так же, как и те, не только пользоваться и по смерти удовольствиями и утехами, но так же сбыть с плеч своих, как и те, их так много устрашающее греховное бремя, и так же, как и те, ласкаться наиприятнейшею надеждою, что и во всю бесконечную вечность будет она пользоваться непостижимым для нынешнего ума нашего блаженством. Но чем она не может пользоваться, поелику не хотела временною жизнию прямо воспользоваться, а, ослепляясь едиными суетностями об них только, а не об единой жизни в вечности помышляла, и чрез крайнее небрежение о самой себе и о истинной своей пользе упустила из рук все то, что могла б употребить себе в пользу. То подумай теперь, друг мой! Не натурально ли то, что она будет тогда в помянутом небрежении своем чувствовать, но позднее уже раскаяние, и не будет ли она от того ежеминутным и таким страданием мучиться, какое изобразить не можно? А как будет ей и то известно, что по смерти нет уже покаяния и упущенного во временной жизни возвратить уже не можно, то не приобщиться ли к тому и самого отчаяния, которое ее еще всего более будет мучить?

Внук.

О, дедушка! Вы мне так много насказали об одном и мучительном состоянии душ всех худо и не так как должно хороших людей и изобразили все мучительное состояние их так живо, что у меня даже волосы становятся дыбом при слушании всего того, и я много раз во внутренности души моей содрогался и вздыхал, страшася, чтоб не попалась и моя душа в толпу сих несчастных душ; и тем паче, что все наши братья, одаренные от творца толь многими и бесчисленными преимуществами пред простым народом и миллионами других людей, имеют более причин опасаться быть подверженными такому злосчастному и бедственному состоянию, ибо все мы имеем множайшие соблазны и поводы к питанию в себе толь многих негодных вожделений и стремительств, о каких мы давеча упоминали, и чрез то можем входить в новую жизнь несравненно с множайшею толпою тех негодных страстей, вожделений и стремительств, которые нас будут по смерти мучить, а с каким тягчайшим бременем грехов вступим мы в жизнь будущую, о том и говорить почти нечего. В простоте и грубом невежестве живущему народу и в ум того не приходит, чем мыслят, чем занимаются и какие дела производят множайшие из нашей братьи, и потому состояние душ умерших простых и низших людей, едва ли не лучше нашего будет, и они чтоб не выиграли многого пред нашей братьей.

Старик.

Да, мой друг! Мысль твоя основательна и всего легче статься может, что множайшие из простого и низкого состояния людей во многом будут счастливее нас в будущей жизни. Не имей никаких дальновидных обширных и таких замыслов и вожделений, какие наши братья имеют и какие там не могут удовлетворяемы быть, не будут они терпеть и мучительных неприятностей. А что касается до худых стремительств, доводящих всех человеков до худых и Богу неугодных дел, то нельзя сказать, чтобы оных не было и в них довольного множества: во многих из простых людей не более еще оных нежели в нас, особливо в женском поле. И сам ты, надеюсь, довольно наслышался, в каком несогласии и всегдашней вражде живут между собой крестьянки и другие подлые женщины, какую большую и необузданную охоту и склонность имеют к перебранкам, упреканиям и оскорблениям других? Сколько есть из них злых и негодных? Какие от них возникают несогласия в семействах? Какие непримиримые ненависти и злобы зарождаются от них, которые и нынешнюю их незавидную и несчастную жизнь делают еще огорчительнейшею! Далее не известно, к каким порокам и негодным делам имеют не только они, но и самые мужчины наклонность? Сколь зол на свете от них происходит! Сколько обманов, неправд, кражей, грабежей и самых драк и убийств ни бывает! И чего не производит пагубная страсть к пьянству, сколько домов расстраивается и людей не погибает от ней? А посему нельзя не заключать, что много, много будет и из них несчастных и что разве очень небольшая только часть отыщется счастливее нас и будет иметь состояние пред нашим сколько-нибудь выгоднейшее и сноснейшее.

Внук.

Конечно так, дедушка! Но нельзя сказать, чтоб не было и между ими добрых и таких людей, которые бы не подвержены были толь многим порокам, как другие.

Старик.

В этом никак и спорить не можно! А известное дело, что и между ими много есть добрых, честных, праведных, против смирных, благочестивых, набожных и добродетельных и таких людей, которые на свету у Бога в лучшем замечании находятся, нежели многие из нашей братии со всем их умом, просвещением и благонравием имеют быть. В простом народе таковых угоднейших пред нами Богу людей гораздо более, нежели мы думаем и предполагаем.

Внук.

Да! Это так же очень быть может, и тем паче, что Богу вся внутренность человеков более сведома и известна, нежели нам. Но как бы то ни было, но теперь скажу вам, дедушка, что вы не поверите, сколько вы всеми объяснениями вашими увеличили во мне желание избавиться от толпы всех несчастных душ в будущей жизни.

Старик.

О, мой друг! Я и десятой доли не рассказал тебе из того, что о сем предмете говорить бы можно было, материя сия так обширна, что и нескольких часов было к тому мало, если бы обо всем говорить, но на теперешний случай для преподания тебе некоторого понятия о сих несчастных и потом, какому бедствию подвергаемся мы своим о самих себе небрежением в нынешней жизни уже довольно, а теперь обратимся мы к состоянию тех счастливейших душ, о которых мы для сравнения с прочими упоминали, и поговорим и о том, что о состоянии и сих душ предполагать и с вероятностию заключать можно. Сие, может быть, еще и более тебя заохотит и побудит стараться о том, как бы тебе в сие блаженное общество по смерти твоей попасть.

Внук.

Я очень, очень и с множайшим еще любопытством хочу о том слышать. И вы меня тем очень одолжите, дедушка.

* * *

Нечаянный заезд гостей прервал в сем месте разговор у старика со внуком, кои принуждены были идтить их принимать и отложить разговор свой до последующего дня.