Текст книги "Империя Четырех Сторон"

– Себастьян, ты как? – слегка встряхнув товарища, спросил Вадим.

– А как машина? – вопросом на вопрос ответил комиссар.

– Ей, похоже, кранты, – не стал скрывать истинного положения вещей пилот.

– Ну, тогда мне значительно лучше, чем ей, – улыбнулся Эспиноза. Боли он не чувствовал, но при этом явно балансировал на грани потери сознания.

– Себастьян, послушай, – Вадим взял руку штурмана в свою ладонь. – У нас есть два варианта. Первый: оставаться возле машины. И ждать, пока врачи долетят до нас на «медэваке».

– Девятнадцать минут?

– Нет, дружище. Значительно дольше. Иритрак и навигатор вышли из строя. Спутниковый телефон не могу найти. Мобильный не работает.

– Понятно, – без тени эмоций сказал комиссар. Их спасение теперь напоминало лотерею, в которой главным призом была жизнь.

Они немного помолчали. Потом гонщик продолжил:

– Второй вариант. Я оставляю тебя здесь, а сам поднимаюсь наверх. Возможно, там будет ехать кто-то из наших конкурентов. Возможно, кто-нибудь остановится и заберет нас отсюда. И уж наверняка сообщит в штаб-квартиру гонки. И тогда за нами обязательно прилетят.

– То есть до спасения осталась целая вечность плюс девятнадцать минут? – скривился Эспиноза.

– Но это лучше, чем просто вечность, правда? – и Вадим пожал руку штурмана, хотя понимал, что тот, скорее всего, не почувствует рукопожатия.

Перед тем, как оставить Себастьяна одного, Вадим должен был решить еще одну жизненно важную задачу. А именно разделить на двоих полтора литра воды. Решение усложнялось тем, что относительно пригодной для хранения была всего одна канистра. И то установленная в таком положении, чтобы вода находилась ниже случайной пробоины. Вадим порылся в запчастях и нашел пластиковую бутылку на поллитра. Она была грязной и пустой. За то, что в машине остается мусор, Вадим обычно наказывал механиков. Машину укомплектовывал Бубенчик, и в другое время ему наверняка влетело бы за забытую бутылку. Но сейчас пилот был искренне благодарен ему за невнимательность и нерадивость. Когда Вадим наполнил бутылку доверху, большая часть воды оставалась в бачке. Он хотел было отпить немного, ведь, даже исходя из братских отношений экипажа, Вадим имел право еще на двести грамм спасительной жидкости. Но пилот подумал и решил не пить воду. «Полным-полно воды осталось в радиаторе», – подумал он.

Но радиатор оказался пробит. Почти вся вода оттуда вытекла. Вадим отрезал кусок пластика от смятого бачка в водительской двери и подставил его под радиатор. Оттуда капала горячая и серая, как чай в студенческой столовой, вода. Всего грамм двести, не больше, но пилот был и этому рад. Он не думал о металлическом вкусе воды из радиатора и том, сколько не совсем полезных химических элементов заливает внутрь себя вместе с этой жидкостью. Выхода не было. Плюс сорок пять слишком опасная температура, особенно когда вокруг нет ни деревца, ни пещеры, ни чего-нибудь еще, что могло бы дать хоть немного тени и укрыть человека от безжалостных солнечных лучей. Нужно было пить, чтобы спастись от теплового удара и обезвоживания. Причем, пить много.

Он подтянул неподвижного Себастьяна к машине.

– Послушай, примерно через полчаса тень окажется с этой стороны. Подними-ка правую руку.

Себастьян попробовал еще раз пошевелить рукой. Получилось лучше, чем в первый раз. Вадим удовлетворенно кивнул головой.

– Дальше вот что, – продолжал он. – Я поставлю рядом с тобой эту канистру. В ней примерно литр питьевой воды. Канистра пробита, но я поставлю ее так, чтобы она не вытекла. А тебе придется все время придерживать трубку, чтобы контролировать воду. Сможешь?

– Смогу, – с легким сомнением подтвердил Эспиноза.

– Захочешь пить, тогда потянешь воду в себя, как мы это делаем в дороге, – и Вадим протянул штурману свободный конец трубки.

– Буэно, понял, – подтвердил Себастьян.

– Я постараюсь вернуться быстро. Впрочем, дружище, это не от меня зависит.

Но Себастьян и так все понял. Он заметил, что Вадим взял себе меньше воды, чем оставил в канистре, но ничего не сказал товарищу: догадался, что пилот ни за что не согласится, даже если боливиец отдаст ему лишнюю часть своей порции.

– Ну, все, vamos! – подбодрил себя Вадим и двинулся вверх по склону, даже не посмотрев на Себастьяна. На долгие прощания не было времени. Каждая минута бездействия могла стоить жизни им обоим. Склон казался бесконечным, но преодолеть его – это было еще полдела. А вторая половина – найти способ взобраться на отвесную стену каньона.

Чем выше вверх, тем тяжелее идти. Было жарко. Через час после начала восхождения губы Вадима покрылись сухой коркой, а затем растрескались. Он время от времени проводил по ним языком, но язык тоже пересох, и каждое прикосновение к трещинам только добавляло неприятных ощущений. Пилот решил, что пришло время попить воды. Ему хватило воли уговорить себя всего лишь смочить губы и сделать один глоток. Воду нужно было беречь.

Вадим расстегнул комбинезон и снял футболку, подставив свой торс под лучи солнца. Это было рискованно, но Вадим понадеялся, что коричневый загар избавит от солнечных ожогов. Действительно, когда сухой ветер прошелся по открытой коже, стало немного прохладнее. Рукава гонщик завязал на поясе, а футболку пристроил на голове так, что она стала напоминать арабский тюрбан. Шея оставалась открытой. Вадим выпустил край футболки, и он прикрыл шею и плечи. Теперь можно было идти дальше.

Сверху машина казалась небольшой точкой, но у пилота всегда с собой был маленький «цейсовский» бинокль, и Вадим периодически смотрел на болид. Правда, даже в бинокль не было видно, шевелится ли Себастьян или же лежит без сознания. В любом случае, надо было торопиться.

Вдруг откуда-то сверху донеслось хищное жужжание. «Не хватало еще местных насекомых», – разозлился украинец. Но жужжание становилось сильнее, и Вадим понял, что это двигатель. «Вертолет!» – догадался он и обрадовался. Гонщик хотел было закричать, но сил было мало. Сухое горло оказалось неспособным издавать мощные звуки. Тогда Вадим достал свой бинокль и стал искать вертолет в монохромной синеве неба.

Это был небольшой двухместный «Алуэтт» синего цвета, как у организаторов гонки. Правда, когда Вадим рассмотрел винтокрылую машину, его удивило отсутствие опознавательных знаков. Ни логотипа, ни номера, ни красного креста. Впрочем, могло быть и так, что для спасения пришлось нанимать частный вертолет.

– Но как они собираются грузить раненых в двухместный «Алуэтт»? – пробормотал Вадим и, не отрывая глаз от бинокля, медленно развернулся, чтобы спуститься вниз.

Из вертолета вышли двое. Оба индейской внешности. Один среднего возраста, другой – помоложе. Что-то знакомое было у него в лице. Вадим остановился, чтобы внимательнее разглядеть этого человека, И очень удивился. Он узнал его. Это был тот самый официант из столовой, который забирал подносы с объедками. Но почему он здесь? Неужели у работников столовой есть личные вертолеты?

Это было очень подозрительно. Кто же второй? Вадим, на всякий случай, остановился и присел, чтобы стать менее заметным на практически открытом склоне.

С большого расстояния не было слышно, о чем говорят люди, прилетевшие на этом вертолете.

 
«Прилетит вдруг волшебник,
В голубом вертолете,
И бесплатно покажет кино…»
 

– вспомнил гонщик старую детскую песенку и вполголоса напел ее.

Что-то много было воспоминаний из детства в этот совсем не по-детски тяжелый день. То, что он вскоре увидел в бинокль, действительно напоминало кино. Отснятое в жанре фильма ужасов.

Второй человек, прилетевший на вертолете, появился из-за перевернутой машины. Вадим все еще не мог рассмотреть его лицо. Человек яростно жестикулировал: он, видимо, о чем-то спорил с индейцем-официантом. С того места, где находился Вадим, разговора не было слышно. Слишком большое расстояние отделяло гонщика от его автомобиля. Но он все мог видеть. Бинокль был достаточно мощным, чтобы позволить разглядеть детали.

Двое пришельцев, похоже, говорили между собой на повышенных тонах. Тот, который вышел из машины, оживленно размахивал руками и вышагивал быстрыми и широкими шагами вокруг товарища, официанта из походной столовой. Вадим заметил, что этот подозрительный официант лишь слегка открывает рот и время от времени разводит руками. «Явно оправдывается, – догадался Вадим. – Значит, другой в этой паре старший». Он так и назвал его про себя – Предводитель.

Вадим перебросил бинокль чуть правее, чтобы увидеть, что делает Эспиноза. Комиссар по-прежнему лежал на том самом месте, где его оставил пилот. Себастьян тянул вверх свою единственную действующую руку, как будто собирался поздороваться с гостями. Или же хотел от них защититься.

Те продолжали спорить и словно не замечали лежащего на земле человека. Но потом нервный предводитель этой загадочной пары подскочил к Себастьяну и схватил его за руку. Он долго тряс ее, потом бросил. Спасатели так себя не ведут. Человек встал в полный рост, приложив руку ко лбу козырьком. Он явно разыскивал кого-то. «Меня», – понял Вадим и на всякий случай лег плашмя на землю. Надо сказать, вовремя, потому что официант протянул своему боссу бинокль.

В линзах блеснуло солнце. Оно светило как раз в глаза наблюдателям. Прямо в линзы. Загар, практически в тон каменного склона, а также невыгодный для наблюдателей ракурс позволили Вадиму остаться незамеченным. Предводитель этой парочки продолжал безуспешно водить своим биноклем из стороны в сторону. А Вадим на минуту отложил в сторону свою оптику. Когда он взглянул в нее вновь, то увидел, как двое перетягивают грузного Себастьяна на выступ одинокой скалы, о которую машина ударилась лобовым стеклом. Сердце Вадима тревожно забилось. Включились древние страхи и инстинкты. Что-то должно сейчас произойти, почувствовал он. Но инстинкты – это бессловесные советчики. Когда они управляют телом, разум замолкает. «Лежи и смотри», – успел Вадим отдать приказ самому себе. Двое внизу уже не обращали внимания на осыпавшийся склон каньона. Наверное, Эспинозе было очень больно, но он не шевелился, если не считать редкие жесты правой руки. А может быть, у него был перебит спинной нерв, и он вообще не чувствовал ничего. Почти ничего.

Эспиноза уже лежал на камне. Предводитель резким движением попробовал разорвать у него на груди комбинезон. Тот не захотел поддаваться. Тогда другой, Официант, расстегнул змейку, деловито поправляя складки на животе комиссара. Они мешали Эспинозе одеваться и точно так же не давали раздеть комиссара, махавшего правой рукой. Когда индеец справился с комбинезоном, он сорвал с беспомощного человека футболку. Вадим заметил, как, отлетая в сторону, она мелькнула надписью «We never stop». А дальше…

А дальше в руках Предводителя вдруг показался предмет, напоминавший штык или шило, только гораздо большего размера, почти как меч. Он взял его за рукоятку обеими руками и, что было сил, вонзил страшное оружие в обнаженную грудь Эспинозы. Вверх брызнул фонтан крови. Рука Себастьяна задергалась в конвульсиях, а потом безжизненно, как плеть, упала вниз. Кровь долго не останавливалась, но Предводитель даже не старался уклониться от красного потока. Он возился возле убитого комиссара, но что именно делал убийца, Вадим так и не рассмотрел, поскольку тот повернулся к гонщику спиной. Официант подбежал к вертолету и вскоре извлек из кабины нечто, отдаленно напоминавшее контейнер. Судя по серому блеску, он был сделан из металла. Помощник услужливо, как и подобает обслуживающему персоналу, открыл металлическую крышку и посмотрел на своего шефа. Предводитель развернулся и высоко вскинул правую руку. В его ладони лежал бесформенный красный кусок плоти, с которого стекала кровь. Это было сердце Эспинозы. Алые ручьи текли вниз по запястью и одежде человека с ножом. Он поднимал вырванное сердце вверх, а его губы бормотали неизвестные слова. Ассистент упал на колени. Все это напоминало какой-то ужасный кровавый ритуал. Наконец Вадим сумел рассмотреть лицо Предводителя. И ужаснулся. Невозможно было поверить! Человек с чужим сердцем в руке – Норман! Широкие скулы и слегка раскосые глаза на коричневом лице. Обычно они светились добрым и умным блеском, но сейчас в них была только злоба и ненависть. Да, это Норман! Шокированный Вадим чуть было не выронил бинокль. Когда он снова взглянул в него, попробовал взять себя в руки.

– Сон разума рождает чудовищ! – пробормотал гонщик самому себе. Он хотел сохранить присутствие разума, чтобы разобраться в ситуации, насколько это было возможно в его случае.

Индеец был очень похож на Нормана. Но явно чуть менее упитан. Впрочем, это еще ничего не значило. С момента своего таинственного исчезновения Норман мог и похудеть. Вадим навел резкость в бинокле. А вот сетка морщин на лице убийцы комиссара говорила о солидном возрасте. Так быстро профессор не мог состариться. Вадим еще внимательнее пригляделся. Человек возле машины был крепким, в нем чувствовалась мощная физическая сила. Габариты машины позволяли оценить его рост. Он был значительно выше, чем Норман, сложение которого подтверждало теорию о том, что индейцам в Андах не нужен высокий рост. Вадим слегка успокоился. Его друг не убийца. Внизу стоял индейский вождь с фотографии, которую Эспиноза привез с собой на бивуак. Да, сомнений быть не могло. Лицо на фото принадлежало человеку, которого Вадим увидел в бинокль. Только на нем, вместо царского наряда, красовалась футболка с логотипом гонки. Вот и вся разница.

Вадим не стал долго раздумывать над этим совпадением. Иначе он бы вспомнил, что черно-белой фотографии, которую ему показывал Эспиноза, около пятидесяти лет – судя по дате, – а вождь, прилетевший в голубом вертолете, стариком не выглядел.

Вождь положил сердце в контейнер, его помощник закрыл крышку и понес его в вертолет. «Через минуту вертолет поднимется! – дошло до украинца. – Они будут меня искать. И обязательно найдут». Оплакивать друга не было времени. Для того, чтобы подумать над тем, что произошло, не было сил. Вадим принялся тихо, по-пластунски, карабкаться по склону в направлении гоночной трассы. Его могла спасти только случайность.

За спиной он слышал рокот двигателя. Свист вертолетных лопастей вызывал дрожь в спине и в мышцах. Ни с чем не перепутаешь этот звук. И если раньше Вадим думал, что он обещает спасение, то сейчас знал наверняка: так посвистывает смерть. Все ближе и ближе она подлетала к нему против солнца.

И солнце снова помогло ему остаться невидимым. Пилот – похоже, это был Предводитель – не заметил его на склоне. Голубой вертолет улетел дальше. «Он развернется. И вернется», – обреченно понял Вадим. Но когда он снова услышал этот вызывающий дрожь свист, склон оказался в тени. А потом наступили сумерки. Почти моментально, как это всегда бывает в тропиках, особенно, если солнцу помогают спрятаться высокие горы.

Уже в темноте Вадим увидел сноп огня. Он появился примерно на том месте, где лежала гоночная машина.

Надо было подождать утра на склоне. А потом идти вперед. Для того, чтобы выжить, у Вадима оставалась только бутылка воды.

Once. El rescate

Золото само шло в руки к испанцам. Цепочки носильщиков бесконечной вереницей двигались в Кахамарку, где в ожидании своей судьбы томился Великий Инка. Каждую группу сопровождал чиновник-кипукамайок, чтобы фиксировать количество золота, поступавшее в распоряжение людей Солнца, а действия и расчеты инкского чиновника контролировал испанский солдат. Как правило, испанцы ехали вслед за группами носильщиков на лошадях, и умение подчинять себе неизвестное индейцам животное вызывало у тех священный трепет. И в самом деле, на первый взгляд, люди Солнца казались простым обитателям империи могучими волшебниками, хотя вскоре всем стало ясно, что испанцы такие же люди, как и подданные Великого Инки: слабые перед природой и вышестоящим начальством. Все, что им приказывал бородатый старик в блестящем шлеме, они торопились исполнять без промедления. Они звали старика Писарро. Конечно, его настоящий возраст еще не позволял назвать его старым, но время, проведенное им в колониях Испании, к северу от Тавантинсуйу, не могло не сказаться на его внешности. Седина и морщины говорили о том, что у Писарро оставалось слишком мало времени на подвиги и он экономно использовал его, каждый новый день наполняя делами.

Носильщики далеко не всегда приносили много золота, но они никогда не приходили в Кахамарку с пустыми руками. Они с удивлением наблюдали за своими надсмотрщиками, сидевшими в высоких седлах. Индейцы не могли понять, почему те так внимательно разглядывают их руки в тот момент, когда из походных мешков вынималось золотое содержимое перед тем, как оказаться на чаше мерных весов. А потом всадники спускались на землю и, не успев освободить ноги из стремян, принимались осматривать одежду носильщиков. Жители Тавантинсуйу не знали, что такое воровство и что такое уклонение от налогов. Все, чем приказано им было делиться, появлялось перед глазами сборщиков без утайки. Индейцы и не думали прятать на себе золото, и внимательные обыски только удивляли их. Испанские солдаты, тщательно, но тщетно разглядывая складки хитонов, начинали злиться. Носильщики примирительно улыбались. Солдатам казалось, что те издевательски посмеиваются над ними. В некоторых случаях индейцам крепко доставалось от надсмотрщиков, причем, совершенно зря, ибо те не могли знать закона «Не воруй, не лги, не ленись», благодаря которому веками жила страна. Ситуация накалялась. Писарро это заметил первым и спросил Атауальпу, почему его подданные все время глупо улыбаются.

– Они не могут вас, испанцев, понять. Что вы ищете?

– Золото. Украденное золото, – пояснил конкистадор.

– Украденное? – засмеялся Атауальпа. – У нас не воруют. У нас не знают воровства.

Захваченное в Тавантинсуйу золото было переплавлено конкистадорами в слитки. Редкие предметы, избежавшие этой участи, свидетельствуют о таланте и фантазии ювелиров доколумбовой Америки. Есть версия, что большая часть золота инков была спрятана в секретных хранилищах, которые не найдены до сих пор

– Везде воруют, – уверенно возразил Писарро. – И в Европе, и в Новом Свете. Я знаю, например, одного правителя, который украл у брата целую страну.

– Да, – вздохнул Великий Инка. – И, наверное, поэтому однажды ему пришлось отдать ее еще более вороватым пришельцам.

Слова Инки разозлили Писарро не на шутку. Он вышел из кельи, в которой держали вождя, при этом хлопнув дверью так, что охранник едва не выронил из рук алебарду. Но, побродив около импровизированной тюрьмы, вскоре вернулся к Атауальпе.

– Могу обещать, что обыски носильщиков прекратятся, а своим людям я передам о том, что в Тавантинсуйу нет воровства.

Золотых изделий становилось все больше. Какова их реальная стоимость в Старом Свете, в Кахамарке понимали только двое – сам Писарро и его ближайший друг, Диего де Альмагро. Чем больше блестели глаза у Диего, тем больше это беспокоило Писарро. Он понимал, что алчность друга рискует превратиться в болезнь. А может, де Альмагро уже был безнадежно болен?

– Диего, – спросил его Писарро, – что ты думаешь по поводу золота? Что нам делать с ним?

Вопрос был с подвохом. Франсиско уже давно решил, что бóльшую часть выкупа он отправит в Испанию, а меньшую разделит между солдатами.

– Как что? – рассмеялся Альмагро. – Теперь мы богаты. Мы так богаты, что можем купить самого короля.

– Хорошо, – продолжал Писарро без тени улыбки на лице. – А что ты будешь делать со своей долей?

Диего задумался и, запустив руку в густую бороду, почесал подбородок.

– Сначала побреюсь! – улыбнулся он. – Потом женюсь! А впрочем, зачем мне жениться? Теперь все красавицы света – и Старого, и Нового – мои.

Писарро ткнул друга эфесом меча в живот:

– Ты старый сатир, Диего! Тебе шестьдесят, а ты все о красавицах думаешь. А если вдруг не справишься? В этом деле золото не сильно помогает.

Диего слегка нахмурился. Видимо, в словах Писарро была доля правды, и они зацепили де Альмагро за живое. Годы, проведенные в Новом Свете, в сражениях и лишениях, в борьбе с дикими племенами и опасными животными, давали о себе знать.

– Тогда? Тогда я куплю себе кусок этого королевства и буду там делать все, что мне заблагорассудится. Напишу свои законы и буду карать за их невыполнение. Меня будут носить на руках до конца дней. Памятники мне украсят площади моей страны.

Писарро наморщил лоб и хмыкнул:

– Дружище Диего, сначала пойди и побрейся!

Де Альмагро постарался осклабиться так, чтобы его оскал, затерявшийся в дебрях густой бороды, был похож на доброжелательную улыбку, а не на гневную гримасу. На самом деле он разозлился на Писарро. Долгие годы странствий по неизведанным доселе просторам Нового Света словно законсервировали его разум и чувства. Впрочем, не только его. Все те, кто давно уже участвовал в конкисте и дожил в этих неласковых местах до шестидесяти, были похожи на библейских стариков, какими их изображали великие художники. Густые бороды, измученные суровые лица, глубокие морщины – и мощное, богатырское телосложение, более свойственное тридцатилетним воинам, чем престарелым авантюристам. Вот на этой тридцатилетней отметке – а может, даже и двадцатилетней, – остановилось их эмоциональное и душевное развитие. Конкистадоры оставались жестокими и непоследовательными, как дети. Они клялись друг другу в вечной дружбе, отдавая за товарищей самое дорогое – жизнь, и в то же время могли смертельно обидеться на пустяк. И не пустяк даже, а какой-либо незначительный штрих в отношениях. Неловкое движение руки, напоминающее оскорбительный жест. Или блуждающий взгляд. Ну что тут поделаешь? Не смотрит собеседник в глаза, и все тут. Но нет. За такую мелочь могли и на дуэль вызвать.

Свою бороду Диего де Альмагро решил сбрить. Всякий раз, когда зазубренное лезвие царапало кожу, он злился на Писарро и на себя. Он хотел, чтобы его друг увидел, что свои слова нужно контролировать, не теряя грани между дружеской шуткой и глупым приказом. Но когда старый конкистадор увидел свое собственное отражение в отполированном куске бронзы, он сообразил, что предводителю, в сущности, все равно, выбрит де Альмагро или нет. Выходит, сей тонкий намек, который Диего готовил со всей старательностью пожилого человека, Писарро оставит без внимания. «Ему все равно», – подумал де Альмагро и с размаху, резким отработанным движением вогнал двуручный меч в глиняный пол своего жилища. О женитьбе, честно говоря, в этих местах тоже говорить не приходилось. Ну разве что взять в жены одну из многочисленных родственниц Атауальпы, кривоногих и низкорослых, с широкими и плоскими чертами лица, по непонятно каким причинам считающимися первыми красавицами империи.

Писарро действительно больше ни разу не вспомнил фразу о бритье, которую он бросил от невозможности что-либо сказать другу. «Что делать дальше? – Эта мысль не покидала его. – Остановиться на указанном размере выкупа или взять еще?»

Один из его солдат, лет сорока на вид, а значит, человек, прибывший на новый континент со второй или, пожалуй, даже с третьей волной конкисты, сообщил Писарро, что часть золота уже переплавлена, и охрана собирается выкладывать остывшие слитки в камере плененного императора. Писарро поспешил к месту, где держали пленника.

Атауальпа сидел возле входа в земляную хижину, служившую ему и тюрьмой, и жилищем. У него были развязаны руки и ноги. Но шансов на побег у Инки не было. Рядом стояли полтора десятка испанцев в полном снаряжении, с алебардами и острыми палашами. У некоторых были аркебузы, с длинными стволами и прямыми прикладами. Вождь уже хорошо знал назначение этих трубок, умевших выплевывать огонь и свинец, и понимал, что пробежать ему удастся шагов пятнадцать-двадцать, не более. «Лучше выжить сидя, чем умереть стоя, – сказал он самому себе. – Золото само откроет дверь на волю». Слитки тяжело постукивали один о другой, когда люди из подвластного инкам народа аймара – о, подлые предатели! – под присмотром испанцев подвозили выкуп к хижине.

– Давай осторожнее! – крикнул солдат носильщикам по непонятной причине, ведь золотые кирпичи невозможно было разбить, уронив их с такой высоты на глинистую землю.

Слитки ложились на пол один за другим. Медленно, но уверенно, они сначала покрыли весь пол.

– Оставьте место для командора! – приказал все тот же солдат. «До чего же он нервный, этот испанец», – подумал инка про себя, но, впрочем, довольно бесстрастно. Носильщики убрали часть слитков сразу же за входом в хижину и освободили место для Писарро. Дальше они укладывали слитки с таким расчетом, чтобы командору хватило места встать и попытаться дотянуться до потолка. Вскоре золото поднялось до его щиколоток. А к вечеру его уровень достиг колен испанца. Столько сокровищ не было даже в королевской казне (Диего был прав), и вскоре их должно было стать еще больше.

– Командор, я хочу кое-что показать, – сказал Атауальпа.

Вот как, Великий Инка здесь. А ведь Писарро на некоторое время забыл о его присутствии.

– Что еще? – сердито спросил императора конкистадор.

– Много, правда? – вопросом на вопрос ответил Инка.

Высокомерный испанец ничего не сказал. Но Инка, могло показаться, и не ждал никаких слов. Писарро чувствовал уверенность пленника в том, что ему хватит золота откупиться. А Инка понимал, что Писарро это понимает. Атауальпа указал рукой на кучу мелких камней, рассыпанных рядом с хижиной. Их навалили, когда внутри выравнивали пол, подготавливая его для измерения выкупа. Куча вышла небольшая, но довольно объемная, с пологими склонами. Атауальпа поднял с земли камешек.

– Теперь, наконец, вы верите, что я заполню эту хижину золотом, а еще три – серебром? – ухмыльнулся Инка.

Писарро молча его слушал.

– Ну, тогда я скажу больше, – медленно продолжал пленный вождь. – Вот это, – он подбросил камешек на ладони, – золото в моей хижине. В вашей хижине, где вы меня держите. – А вот это, – и он с силой швырнул камень в кучу мелкого щебня, – то золото, которое у меня осталось. И которое будет принадлежать Инкам.

Камешек было не различить от остальных в огромной куче. Что Инка имеет в виду? Следует ли его слова понимать так, что у него остается в сотню, тысячу раз больше сокровищ, чем в этой хижине?

Испанцы замерли. Нервный солдат в изумлении застыл, глядя на кучу щебня. У Писарро перехватило дыхание. Лязгнула алебарда, выпав из рук у охранника. И только желтые бруски глухо стучали один о другой. Предатели аймара продолжали складывать золото.