Текст книги "Империя Четырех Сторон"

Dieciséis. El Arte de Enmascaramiento

Разделив добычу между собой, рядовые конкистадоры думали, что война закончилась и что нужно подумать о возвращении домой. Но дон Франсиско объявил, что настало время позаботиться о более важных вещах, чем богатство:

– Перед нами, братья, стоит великая задача распространения законов и норм нашей просвещенной страны в этом диком краю. Поэтому я повелеваю, – нет! не так – прошу всех вас оставаться в состоянии повышенной боеготовности для отражения возможных атак, для совершения контратак и перехода в наступление. Но нашим арьергардом будет человек без оружия. Монах Висенте Вальверде, которого я отправляю нести слово и закон в дальние пределы и дебри этой страны. Собственно, я это уже сделал, и брат Висенте уже в дороге.

Конкистадоры удивились столь изысканному слогу, с помощью которого командор доносил свои мысли. Никогда раньше он еще не говорил так красиво. А священники зароптали. Как это так? Писарро, конечно, был лидером конкисты, но принимать решение, не испросив благословения святых отцов, – это было не слишком почтительно. Впрочем, возмущение в стане черных клобуков продолжалось недолго. Брат Висенте всегда держался обособленно и ни с кем из остальных братьев не заводил приятельских отношений. Соответственно, никто из святых отцов и не стремился к дружбе с ним. К тому же всем было известно, что он отказался от своей части добычи, а это звучало как вызов всей католической церкви. Тем самым Висенте упрекал остальных священников в алчности и сребролюбии, а значит, хорошо, что такой желчный человек будет далеко от лагеря испанских солдат. Но высказать свое возмущение было необходимо, все больше для порядка. Чтобы этот выскочка и неуч Писарро впредь не задирал нос и не думал, что он здесь один распоряжается подданными испанской короны.

– А куда он держит путь, командор? – спросил одноглазый де Альмагро.

У дона Писарро уже был заранее приготовлен ответ.

– Брат Висенте отправится в Куско, столицу Атауальпы. Он должен провести переговоры с тамошними грандами. И я надеюсь, они будут успешными. Такими же успешными, как те, что он провел здесь, в Кахамарке.

Все рассмеялись этой последней фразе командора. Каждый из воинов хорошо помнил, что именно разговор Висенте с туземным императором усыпил бдительность Атауальпы и одновременно дал повод к внезапной атаке на дикарей.

А в это время человек в монашеской одежде шел вперед, на юго-восток, через горы. Он был один, без сопровождения. И это говорило о его смелости либо глупости. В стране шла война, и далеко не везде испанцы чувствовали себя хозяевами или долгожданными, зваными гостями. В горах монашеская одежда могла вызвать раздражение. Но, видно, чужаком этот человек себя не чувствовал. На его ногах были надеты сандалии, сшитые из кожи ламы и утепленные шерстью, а легкая походка говорила о том, что он не испытывает сорочи – разновидности горной болезни, которую, поднявшись столь высоко, обычно испытывают люди Солнца в блестящих шлемах. У тех в горах болит голова, наступает тошнота, появляется раздражение, от которого они сходят с ума и вместо ответа на вопрос более выносливых товарищей, что же случилось, размахивают мечами и яростно брызжут вонючей слюной. А этот человек слюной вовсе не брызгал и мечом не размахивал. При нем, правда, был набор острых бронзовых ножей, который скорее походил на хирургические инструменты, чем на вооружение. Но все равно ясно было, что пешеход умеет и любит сражаться. Возможно, потому, что он напевал песню о бравом герое древности, полководце Ольянтае, а ее мелодия напоминала военный марш:

 
«Весь народ тобой гордится,
Правишь андской ты страною,
И короной поделиться
Инка сам готов с тобою!»[2]2
  Отрывок из народной драмы кечуа «Апу-Ольянтай» (перевод на русский Ю. Зубрицкого).


[Закрыть]
 

Заснеженные вершины, как бравые воины на параде, встречали солнце. Оно поднималось вверх – «тяжелый огненный шар, дарующий жизнь и забирающий ее. Небольшое озеро, мимо которого шагал путник, блестело, как расплавленный металл, а стадо лам у кромки воды, заслышав песню путника, как по команде, повернуло головы в его сторону. Эхо многократно усилило и без того громкие звуки песни. Они тоже казались здесь своими, придающими завершающий штрих совершенной картине горного рассвета. Путник пел на кечуа, местном языке.

За день, пропев всю историю великого генерала до конца, пешком он преодолел расстояние, на которое у испанских всадников уходило двое суток. Путника гостеприимно встретили в малонаселенной деревне, зажатой между двумя остроконечными скалами. Ему постелили в пустой опочивальне с глиняными стенами, но он не стал ложиться, а сел рядом с двумя мужчинами в простой одежде, гревшимися у костра перед хибарой. Они долго беседовали, время от времени доставая горячие клубни картофеля из широкого листа, свернутого в зеленый мешок, над которым поднимался сизый парок. Запивали еду кисловатым напитком из листьев коки. Усталость постепенно отступала. Вместо нее появилась ясность мысли. И понимание, что делать дальше.

Человек в монашеской одежде вытащил из-под плаща руку и сделал на ней надрез бронзовым ножом с орнаментом из хищных птиц. Из раны потекла кровь. Он подставил под нее деревянный стакан с питьем, и красные капли щупальцами расползлись по всей поверхности мате из коки. Потом человек в черном плаще протянул нож и чашу соседу слева. Тот, слегка помешкав, проделал то же самое со своей рукой, что и гость. Затем чаша перекочевала к третьему собеседнику. Когда мате стало не только красным, но и густым от крови, люди у костра по очереди сделали несколько глотков из чаши. Первый, ясное дело, достался гостю. Он отхлебнул полный глоток жидкости и передал чашу гостеприимным хозяевам. От напитка исходил тяжелый запах свежей крови, от которого мутнеет в глазах, и старые зарубцевавшиеся шрамы начинают напоминать о себе тупой фантомной болью. Зато на вкус кровяной чай был одновременно и сладковатым, и соленым, его хотелось пить вновь и вновь, и те, с кем ты его пил, превращались из случайных спутников в самых главных людей на твоем пути. Вот почему все трое обнялись и, сомкнувшись головами, выкрикнули боевой лозунг северных полков имперской армии.

А наутро, когда человек в одежде монаха, пряча перевязанную руку под плащом, покинул селение, вслед двинулись и те, кто накануне делил с ним место у костра. Они вышли из деревни не вместе с монахом, а чуть погодя и, как видно, не собирались сокращать расстояние между собой и вечерним гостем. Примерно через полдня пути они увидели, что каменная дорога, ведущая на юго-восток, пересекается с более узкой тропинкой. Не сговариваясь и не прощаясь, один из пешеходов свернул налево, по направлению к великому океану, лежавшему за хребтами гор. Другой быстро повернулся к товарищу спиной и зашагал строго на восток. Стоит ли говорить, что у каждого из путников был одинаковый набор ножей со странным орнаментом из миниатюрных обезьян, змей и других животных, похожих на зубастых крокодилов?

Вечерняя трапеза с кровопусканием повторилась еще дважды. Один раз, когда первый из путников спустился с прохладного хребта в теплую сельву и был встречен в селении, где люди вместо домов жили под навесами, растянутыми на четырех опорах, и носили только обмотанные вокруг чресел широкие повязки. Другое чаепитие состояло в старой хижине с дырявой крышей на краю великого плоскогорья, до которого сумел дойти второй путник. Оба они переночевали в пунктах назначения, чтобы вслед за ними шли новые и новые гонцы. Это был сигнал к сбору, но непосвященный никогда бы не сумел понять, что за призыв несут в себе молчаливые люди.

На четвертые сутки после того, как разошлись в разные стороны жители одного поселения, количество разбавивших коку собственной кровью было шестнадцать, и всякий раз, когда наступал новый вечер, оно удваивалось. Пившие свою кровь разбегались в разные стороны, искали только им одним известные тропы, находили проходы в скалах и прятали бронзовые лезвия в перевязанных руках. И внезапно, когда число посвященных в таинственный ритуал перевалило за сотню, они перестали искать новые поселки. Возможно, для достижения неизвестной цели было достаточно сотни мобилизованных. И если бы их поймали и стали пытать – хоть сторонники Великого Инки, а хотя бы и сами испанцы, – обладатели острых ножей не проронили бы ни слова. Они не собирались врать. Этого не позволял кодекс чести. Они собирались молчать. Ведь для хорошей маскировки охотнику достаточно просто молчать, чтобы подманить свою дичь. Молчавшие были лучшими из охотников.

Каждый из этих тихих индейцев знал, чтó за дичь ему надо поймать. У каждого в арсенале была тысяча уловок, как это сделать. Но для начала нужно было разузнать как можно подробнее, где следует искать добычу, которая все еще уверена, что никто не идет по ее горячим следам.

Через месяц, когда сеть шпионов охватила всю центральную часть империи, человек в черном плаще снова встретился с людьми, которые пили его кровь в самую первую ночь большой охоты. Они снова сидели возле костра, у подножия холодных гор на Юге. И они не были столь гостеприимными, как селения в центре империи.

– Что ты знаешь, Змей? – спросил старшего лазутчика загадочный индеец в испанском плаще.

– Знаю немного пока. Два человека, мужчина и женщина. И, возможно, третий. Он воин. Он очень мало знает, но многое умеет. Поэтому довольно опасен. Но эти двое еще более опасны. Они обладают знанием. У них есть цель.

– Цель. Я хочу больше узнать о цели, – сказал человек в одежде монаха.

– Я не знаю точно, – с сомнением произнес его собеседник. – Думаю, это то, что мы ищем.

– Хорошо. А что принес мне ты? – обратился человек к другому лазутчику.

Тот улыбнулся.

– Я не знаю, кто эта женщина. Но я узнал имя мужчины.

– Назови мне его.

– Чинча. Его имя Чинча.

– Хорошее имя. Главное, редкое. Так называется целая провинция империи.

Лазутчик согласился:

– Да, там у них всех так называют. Чтобы долго не думать.

– Кто этот Чинча?

– Архитектор. Строил храмы в новом городе на востоке.

Монах, говоривший на кечуа, задумался:

– «Восток»… «строил город»… А скажи мне, если он архитектор, то почему свое смешное имя он не поменял на более благородное?

– Возможно, он собирался. Может быть, именно для этого вызывал его в Кориканчу ее главный служитель, Верховный жрец Солнца.

– Вильяк Ума? – оживился человек, все время задававший вопросы.

– Да. Этот Чинча сумел сделать нечто замечательное в одном из храмов. Он сложил из квадратных камней полукруглый свод…

– Вот как? Интересно. Продолжай.

– …а в этом своде ловко проделал отверстие, через которое в помещение попадал солнечный свет, причем, совершенно необычным образом.

Рассказывая об этом, лазутчик делал паузы. Он хотел, чтобы каждое его слово воспринималось с ожиданием и восхищением. Но человек в плаще прекрасно понимал, что именно чувствует его агент. И поэтому терпеливо ждал, не давая тщеславию лазутчика вырасти до непомерных размеров. И дождался.

– Когда наступает особый день в году, солнечный свет, проходя через отверстие в куполе, проливался внутрь помещения, как золотой дождь. Любому, кто становился в луч света, казалось, что поток небесного золота выливается прямо на него.

Человек в плаще хитро улыбнулся:

– А где находится этот храм?

– Теперь уже нигде.

– То есть как?

Лазутчик вздохнул и пожал плечами.

– Говорят, что люди чанка разрушили его. Им в этом помогали люди Солнца.

Объяснение выглядело странным, поскольку индейцев чанка давным-давно уничтожили войска императора. И человек в плаще не преминул это заметить. Но лазутчик уточнил:

– Я же не сказал, что это сделали люди чанка. Я сказал «говорят, что это сделали люди чанка». Я рассказал то, о чем узнал. Во всяком случае, храм золотого дождя разрушен. Это известно достоверно.

– Это все, что вам удалось узнать?! – разозлился вдруг человек в монашеском одеянии. – Целый месяц сотни лучших гонцов часка шатались по империи, чтобы рассказать мне то, что я и так мог узнать, не покидая пределы Кахамарки?!

Он вдруг стал похож на людей Солнца. Это только они, потеряв терпение и давая волю ярости, могли утратить на мгновение человеческое обличье и предстать в истинном виде – в подобии дикого зверя. Ярость делала человека страшным для окружающих и, в то же время, она открывала его никчемность и ничтожество. Но человеку в плаще нельзя было терять лицо, и он вовремя взял себя в руки: его гнев напугал собеседников, в то время как бессилие ярости еще успело дать им повод к внутренней насмешке над начальником.

Лазутчик, которого назвали Змеем, дождался, пока его начальник успокоится. Потом сказал:

– Я, кажется, знаю, как зовут второго мужчину. Опасного. Судя по тому, как он дрался с нашим кипукамайоком и его охраной, он солдат. Или дезертир. Они говорили, что дрался он, «как ягуар». И это была цитата.

– Дрался, как оторонко, – задумчивым эхом прозвучал голос человека в плаще. – Значит, ищем ягуара.

– А ягуар ищет добычу.

К беседе этих троих присоединился и четвертый. Эту короткую фразу произнес именно он, сев рядом с костром. На человеке была надета простая холщовая накидка крестьянина. Но крестьянином, судя по выговору, он не был. Да уж так ли это важно? В эти дни все перемешалось в Тавантинсуйу, а привычный порядок вещей сменился хаосом и обманом.

– Никогда не убегай от ягуара, я всегда это говорил. Побеждает тот, кто идет за ним по каплям крови, стекающим с его клыков, пока он несет добычу в пасти.

– Ты всегда отличался поэтичностью, Кооча!

Тот, кого назвали Кооча, вальяжно расположился рядом с лазутчиками. Он и сам был из их породы, незаметный человек-тень, знавший много, а говоривший мало. Впрочем, сейчас избыток знания сделал его болтливым. Имя «Кооча» означало «Горное озеро», и по характеру новый гость очень напоминал воду, иногда спокойную и ровную, а иногда журчащую бурным нескончаемым потоком тщеславного сознания, вырвавшегося из плена заведенного порядка.

– Говори! – приказал тот, кто заставил лазутчиков рыскать по империи в поисках информации.

Спокойное озеро превратилось в говорливый ручей:

– Вы помните, повелитель, что любого кипукамайока за утерянное сообщение ожидает смертная казнь. И несмотря на то, что люди Солнца утвердили у нас свои правила, старые законы продолжали действовать. Я нашел единственного кипукамайока, которого суд оправдал даже после потери очень важного послания.

– Что это за послание?

– Об этом позже. Сначала о том, что случилось. Кипукамайока сопровождал испанец на коне и группа наших солдат. Внезапно они наткнулись на дезертира. Никто не должен был знать о дружбе некоторых наших важных особ с испанцами. Дезертир – это лишние глаза. Значит, он должен был умереть. Но человек не хотел умирать и решил принять бой с посланцами. И знаете, что было самым удивительным? Он победил. В одиночку победил десяток человек. И выхватил напоследок кипу с посланием из рук секретного гонца. Дезертира звали Оторонко. Ягуар.

– Откуда это известно?

– Среди солдат был его брат. Вот как причудливо складываются обстоятельства. Брата, конечно, пришлось отправить к предкам. Но перед тем у него выпытали имя нападавшего. Его звали Оторонко.

– Оторонко… – задумался начальник шпионов. – Он мало знает, но многое умеет. Итак, у нас есть два имени – Чинча и Оторонко. И есть два человека – умный простак и простоватый воин.

– И вот что, мой повелитель, – добавил Кооча, – я знаю, что было в послании. Но скажу это я только вам.

Услыхав эти слова, Змей и еще один лазутчик встали и отошли от костра в плотную, теплую и липкую, как маисовая каша, темноту. Когда они вернулись, человек в монашеском плаще объявил:

– Мы ищем любые следы, которые оставили Чинча и Оторонко. Эти следы приведут нас к главной цели. Я разрешаю использовать любые методы дознания. Но если носитель информации откажется поделиться своим знанием… то, как предписывают наши правила и традиции, вы должны сделать так, чтобы его плоть стала вашей.

Трое лазутчиков поклонились. Они ожидали, что их повелитель произнесет нечто в этом роде. Но то, что они услышали потом, прозвучало вполне неожиданно:

– Если мы не найдем в этой жизни ни этих людей, ни их следов, то поиски должны продолжить наши потомки. Или потомки наших потомков. Только так мы дадим шанс империи возродиться. И не важно, какое имя примет ее следующий император. Слишком высокую цену имеет цель наших поисков.

Когда настало утро, хозяин хижины, в которую попросились на ночлег странные путники, обнаружил лишь теплые угли. Это было все, что осталось от ночного костра.

Diecisiete. El fuego y la cúpula

Окльо не знала, да и не могла знать, что такое карта. Но, тем не менее, она безошибочно вела двух мужчин на запад. Постоянно сверяя узелковые знаки с тем, что было написано на золотой апикайкипу, она заставляла свой маленький отряд идти вперед. Мужчины, у которых нет цели, часто бывают слабее женщин, если у тех есть цель. Окльо видела, что ее спутники теряют силы, и тогда она поднимала им дух уговорами, а когда спокойные слова не помогали, прибегала к помощи своего гипнотического голоса – то есть брала их криком. Кроме того, она научилась манипулировать любовью. Когда она пускала в дело свои женские чары, Чинча, начинавший было роптать от усталости, переходил на ее сторону, и тогда Оторонко оставался в меньшинстве.

От воина зависело многое. Он был главным добытчиком пищи для отряда. О воде он тоже сумел позаботиться, сшив из кожи ламы объемистый курдюк, который удобно висел на его плече во время передвижения.

В глубине души он считал Чинчу бесполезным балластом. Горы сменились джунглями. Архитектор не умел охотиться в лесу, да и определить месторасположение группы он тоже не мог. Особой физической силой не отличался и не мог взять на себя столько провианта, сколько нес Оторонко. Апикайкипу, которым архитектор размахивал в первый день их знакомства, теперь всецело был в распоряжении Окльо, так что без лишних разговоров стало ясно, кто же среди них главный.

Но Окльо зачем-то берегла своего мужчину днем, разделяя с ним ложе ночью. Оторонко ее боялся и, поскольку других женщин рядом не наблюдалось, испытывал желание обладать ею. Окльо не замечала этого. Ее любовь была средством, а не целью. А цель – найти Пайкикин – подчинила все ее естество.

– Найти и защитить! – повторяла она про себя, и ритм этой фразы заставлял ее ноги шагать в нужном направлении.

– Вот так всегда бывает в жизни, – ворчал вполголоса Чинча, – думает голова, а устают ноги.

Усталость часто казалась нечеловеческой. Незнакомые леса грозили неизвестными напастями на каждом шагу. Он уставал с этой женщиной днем, но отдыхал с ней ночью. А у его товарища, Оторонко, не было даже такой возможности. Он сам не знал, чего хотел.

Деревья закрывали от него свет солнца. Крики обезьян и прочей лесной живности раздражали отсутствием смысла. Вода в ручьях, бежавших в сторону Великой Реки, пахла водорослями. Негостеприимные западные леса не жаловали гостей. Однажды утром Окльо сказала:

– Сегодня нужно, чтобы ты, Чинча, выкопал уатья – земляную печь. А ты, Оторонко, принеси побольше добычи.

На привале, не дожидаясь темноты, Чинча принялся за строительство печи. Казалось бы, оно не требовало особого умения: копай себе яму да обкладывай ее камнями и вулканической пемзой. Но на деле строительство уатья требовало знаний особого рода. В центре ямы нужно сложить круг из камней, в центре которого развести костер. Вокруг очага уложить завернутое в листья мясо, кувшины с размоченным маисом, бобы и перец. А потом воздвигнуть над ямой каменную пирамиду или купол. Когда огонь разгорится и раскалит докрасна валуны, купол нужно обрушить так, чтобы яма заполнилась камнями. Через несколько часов после этого, когда камни, наконец, остывают, из уатья можно доставать пропитавшиеся ароматом листьев яства. И начинается трапеза. Пока Чинча строил уатья, его женщина старалась обойтись без лишних советов. Мужчина, занятый своим делом, не любит, когда его поучают.

Оторонко вернулся из леса с богатой добычей. У Окльо в кожаных походных сумках было припасено много маиса и перца. Все это завернули в листья и уложили в печь. Ужин обещал превратиться в настоящий пир.

Чинча приложил все свое умение, чтобы построить над уатья высокий купол. Камни настолько искусно прилегали один к одному, что невольно напоминали кладку крепостных стен в Куско. Местами изнутри конструкции через щели пробивался красноватый свет, исходивший от очага. Архитектор слегка прикрыл глаза, и ему показалось, что вокруг каждого из камней сияет ореол огня. И это сияние образует золотую сеть, наброшенную на купол.

– Жалко ломать, правда? – сказал Оторонко, завороженно глядя на печь. Он словно прочитал мысли своего товарища.

– Жалко, но придется, – промолвил архитектор.

И тут же решил задать солдату вопрос:

– Как ты думаешь, по какому камню нужно ударить, чтобы купол точно обрушился вниз?

Оторонко задумался. Он был сообразительный малый, и архитектор это знал со времен их первой встречи.

– Конечно, по тому, который удерживается слабее других…

– И какой же это камень?

– Тот, вокруг которого больше огня! Это значит, что щели между ним и соседними больше, – попробовал догадаться бывший воин.

– Тогда ударь по нему, – предложил архитектор.

Оторонко некоторое время бродил вокруг уатья, разглядывая камни. Затем ухмыльнулся и, размахнувшись деревянной дубиной, которую держал в руке, нанес удар по раскаленному камню. Валун провалился внутрь, выпустив наружу целый столп огня. Оторонко быстро отскочил в сторону, опасаясь, что пламя будет еще больше, когда рухнет вся конструкция. Но купол устоял на месте.

– Посмотри, друг, – сказал Чинча. – Знание и логика не всегда идут по одной дороге.

Он медленно обошел вокруг купола, взял из рук Оторонко тяжелую палку и показал на камень, плотно зажатый другими со всех сторон, да так, что сквозь щели почти не пробивался свет от костра. Камень этот находился очень близко от вершины купола. Чинча ткнул в него палкой, не очень сильно, но достаточно резко, и вся конструкция начала обваливаться вниз. Но не сразу, а постепенно. Сначала осыпался свод купола, потом его основание. Как только горячая зола поднималась вверх, ее тут же накрывала следующая порция камней, и, таким образом, костер становился безопасным для стоявших рядом людей. Осталось дождаться, пока камни остынут.

Окльо внимательно наблюдала за Чинчей, пока тот строил, а затем разрушал купол над очагом. Она что-то хотела сказать, но внезапно передумала. Оторонко показалось, что она пробормотала что-то вроде: «Не время».

– Что ты сказала? – спросил охотник.

– Что сказала? Сказала, что пришло время, – улыбнулась девушка. – Время ужинать.

Трапеза была обильной и сытной. Чинча и Оторонко запихивали в себя куски мяса и заливали их сверху потоками густой похлебки из бобов. Еда перед сном – это заслуженная награда за тяжелый день. И только Окльо едва прикоснулась к трапезе, съев немного маиса и запив его чистой водой из ручья.

– Почему ты не ешь? Все это надо съесть! – с набитым ртом сказал Чинча.

– Не хочется. Я лучше сложу это в сумки. Да ты не бойся, еда не пропадет, нам это еще в дороге пригодится. Ложитесь-ка лучше спать, я послежу за костром.

Ранним утром, когда мужчины встали, все уже было собрано. Оторонко и Чинче оставалось только взвалить на плечи кусок ткани, служивший им тентом, – он был свернут в тяжелый рулон. А сумки с едой несла Окльо. Она постоянно сверялась с узелками на веревочной связке и часто останавливалась, рассматривая знаки на золотой булаве «апикайкипу». Она говорила себе: «Правильной дорогой идем». И мужчины послушно несли свой нелегкий груз вслед за ней.

Вскоре дорогу им преградила река. Неширокий, но мощный поток лентой извивался между деревьев. Коричневая от ила вода, пенясь, текла туда, куда хотела, по дороге вымывая почву из-под мощных корней. Вековые деревья пытались зацепиться за дно. Их корни напоминали щупальца осьминога, схватившего добычу. Но в действительности добычей были они сами. И река недвусмысленно напоминала об этом, унося рухнувшие стволы в сторону восходящего солнца.

– Что будем делать? – уточнил Оторонко. – Идти вдоль реки или перебираться на тот берег?

– Ни то ни другое, – ответила девушка. – Остаемся здесь. Будем ждать.

«Чего ждать? – подумал про себя Чинча. – Или кого?» А вслух сказал:

– И сколько придется ждать?

– Не знаю, – ответила красавица. – Может, день. Может, месяц. У тех, кто придет за нами, нет понятия времени.

– Кто они?! – Оторонко инстинктивно оглянулся и принял боевую стойку.

– Сами увидите. – сказала Окльо. – Да не бойтесь вы. Оружие вам не понадобится. По крайней мере, сейчас.

Они снова разбили лагерь. Первым делом развели огонь, чтобы распугать комаров. Здесь, у реки, было невероятное количество москитов, и к тому же злых и голодных. И даже несмотря на костер, путники постоянно хлопали себя по разным частям тела, не давая комарам возможности попробовать их свежей крови. Чинча предложил было перебраться в другое место, но Окльо категорически возражала:

– Те, кого мы ждем, появятся именно здесь. Мы не должны пропустить их, они не должны пройти мимо нас. Так что остаемся здесь.

Ждали несколько недель. Оторонко сначала делал зарубки на дереве, считая дни. Но потом ему это надоело, он как бы случайно пропустил один день, другой, а потом и вовсе забросил это занятие.

Примерно через месяц, когда люди привыкли и к влажности, и к жужжанию комаров, и даже к красным волдырям после укусов, пришли те, кого они ждали.

Сначала стоявшие лагерем путники услышали отрывистый крик, заставивший дрожать листья в одном ритме. Это была команда для остальных – идти нога в ногу, не сбиваться. Потом они появились из-за деревьев. Это были люди леса. Цветом кожи и очертаниями лиц они напоминали Чинчу и его друзей. В остальном же выглядели настоящими дикарями. Кроме набедренных повязок из листьев, на них не было никакой одежды.

– Э-о! Э-о! Э-о! – командовал тот, кто был впереди остальных. И они передвигали свои босые ноги в такт восклицаниям вожака.

За собой, на длинной привязи, они тянули деревянный плот. Это было нелегко, поскольку тянуть приходилось против течения. Лесные люди никуда не торопились. Они поравнялись с лагерем беглецов и, не обращая на них внимания, двинулись дальше по низкому противоположному берегу.

– Чинча и Оторонко, – серьезно сказало Окльо, – вы должны быть очень внимательными, особенно сейчас.

– Что надо делать, госпожа? – покорно спросили мужчины. Госпожой эту женщину они назвали невольно, подчинившись спокойной и уверенной интонации ее голоса.

– Эти люди подтянут плот вверх по реке, затем запрыгнут на него и пройдут мимо нас. В тот момент, когда плот с нами поравняется еще раз, мы должны будем запрыгнуть на него. Ясно?

– Ясно, Окльо.

– И запомните, река бурная, а у нас есть только одна попытка.

– Давайте станем вдоль берега на расстоянии друг от друга, – предложил Оторонко. – Первым прыгну я, потом девушка, а последним Чинча.

Предложение выглядело вполне разумным. Все согласились, и на губах у солдата мелькнула тень недоброй улыбки.

Они заняли свои позиции и принялись ждать. Прошло полдня, прежде чем деревянный плот снова появился возле лагеря. На этот раз он резво бежал по течению, а лесные люди управляли им с помощью длинных шестов, ловко маневрируя между валунами, возле которых бурлили водовороты.

– Внимание! – скомандовал Оторонко.

Все приготовились.

Когда плот подошел к тому месту, где стоял Оторонко, воин прыгнул вниз и легко, как хищная кошка, приземлился на деревянную палубу. Плот качнулся. Полуголый экипаж помог Оторонко стать на ноги.

– Прыгай! – крикнул он девушке.

Окльо так же легко соскочила вниз, но силы толчка не хватило, и она оказалась в реке. Оторонко быстро протянул ей руку. Она схватилась за нее, и воин легким движением вытащил ее из воды на плот.

Теперь настала очередь Чинчи. Плот набирал скорость, и архитектор сообразил, что до него ему не допрыгнуть. На раздумья не было времени. Чинча разбежался и сиганул с берега как можно дальше. Он упал в воду рядом с плотом и даже успел схватиться за дерево. Но край был скользкий, и рука соскочила.

– Дай мне руку! – крикнул он солдату. Тот схватил крепкой пятерней ладонь архитектора. Их пальцы судорожно сцепились. Они посмотрели друг другу в глаза. И Чинча в зрачках своего спутника увидел злые огоньки.

Первое европейское изображение инков в «Хронике Перу», автор Педро Сьеса де Леон, 1553 год

Это была ревность. Оторонко представил себе, что без этого никчемного архитектора он сможет заявить свои права на эту прекрасную женщину, красивую, как настоящая Дева Солнца, умную, как великие жрецы, выносливую, как легендарный полководец Ольянтай. Он никогда не говорил вслух о том, что хотел обладать ею, но чем дольше эта троица бродила по джунглям, тем больше внутри воина разгоралось пламя страсти. Мужчины смотрели друг на друга всего мгновение. И в это мгновение между ними сверкнула молния противостояния двух самцов из-за самки. Древнего, а потому и жестокого. Спустя мгновение Оторонко разжал руку.

Чинча вскрикнул и попытался удержаться рядом с плотом, но пловцом он был средним, и сил бороться с течением не хватало. Его относило в сторону. Расстояние между архитектором и плотом увеличивалось. Окльо вскрикнула и со злости ударила Оторонко кулаком в плечо. И что-то моментально переключилось в сознании воина. Он выхватил у стоявшего рядом кормчего длинный шест и протянул его человеку в воде. Чинча моментально схватился за него и вмиг оказался на плоту рядом с Оторонко.

– Ты что, хотел убить меня? – спросил он, отдышавшись.

– Ага, – ехидно осклабился солдат. Он сидел на плоту, обхватив руками колени.

– За что? – удивился строитель.

– Если бы знал, за что, точно бы убил тебя. А так я тебя спас, – засмеялся Оторонко. Он чувствовал досаду и хотел это неприятное чувство спрятать за грубой шуткой. Воин попробовал представить, как бы он делил ложе с Окльо, убив архитектора. И не смог. В глубине души Оторонко ругал себя последними словами: «Никогда, никогда больше я не захочу отобрать женщину у ближнего своего!»

Неизвестно, догадался ли Чинча, о чем думает его товарищ, или же оставался в неведении о внутренних переживаниях солдата, но он открыто и по-доброму улыбнулся в ответ. И протянул раскрытую ладонь. Оторонко хлопнул по ней своей крепкой рукой, а потом крепко обнял Чинчу за плечи.

Им предстоял еще долгий путь. Лесные люди деловито управляли плотом и не вступали в разговоры с пассажирами. На борту своего утлого суденышка они словно жили в другом измерении. Иногда они приставали к берегу, чтобы поохотиться с помощью двухметровых духовых трубок. Эти трубки плевались отравленными иглами, а туземцы настолько метко умели из них стрелять, что всякий раз возвращались с добычей. Мясом диких животных они щедро делились с пассажирами. Но во время трапезы лесные люди не произносили ни слова, и, как ни пытались архитектор и солдат их вызвать на разговор, лесные моряки не нарушили обет молчания.