Текст книги "Империя Четырех Сторон"

Вадим протянул ее Себастьяну, и тот в несколько глотков осушил ее до половины. Когда газ вышел из комиссара свежей отрыжкой, он сказал:

– Спасибо! – и тут же заметил: – Если бы я вас подозревал, то не сидел бы за этим столом. Я хочу одного. А именно найти Нормана.

– Я тоже хочу, – произнес гонщик.

– Тогда взгляните на это, – и перед Вадимом оказалось любительское фото.

Небольших размеров, примерно девять на двенадцать сантиметров, карточка с пожелтевшими краями, обрезанными специальным ножом, который оставляет край в виде узорчатой линии. Снимки с такой веселой каемкой имелись в каждом себя уважающем семействе после свадеб, выпускных вечеров и корпоративных посиделок в те далекие времена, когда еще не знали, что такое цифровая фотография. Но изображения на этой фотографии имели мало общего с посиделками или свадьбами. Точнее, на фото сидел человек, одетый в роскошный костюм вождя инков, расшитый блестящими металлическими нитями. Голову человека украшал обруч, декорированный массивными искусственными, скорее всего металлическими, перьями, из-за чего вся конструкция напоминала корону, а в руках была настоящая булава с тяжелым шаром на длинной рукоятке.

Что-то она напомнила Вадиму. То ли картинка из школьного детства вдруг проступила в памяти и снова ушла в подсознание. То ли очень важное слово, произнесенное малознакомым человеком, которое не можешь вспомнить до тех пор, пока не вспомнишь имя собеседника.

Булава в руках вождя на картинке была не из этой истории. Как будто участник карнавала решил нарушить стиль своего костюма и, подшучивая над компаньоном по вечеринке, с легкостью выхватил у него из рук предмет, принадлежавший другой эпохе. Но вряд ли это был карнавал. У человека на фотографии было очень серьезное выражение лица.

– Что вы можете сказать об этом? – спросил комиссар.

– Ну, во-первых, то, что он индеец. Или же метис, – оценил Вадим портрет.

– Я это и сам вижу, – проворчал комиссар. – Я не для того взял отпуск на целый месяц, чтобы услышать то, что и сам без вас знаю.

У Вадима это старческое брюзжание вызвало легкий смешок:

– А что вы хотите, Себастьян, от меня услышать?

– Ну, например, знаком ли вам этот парень.

Гонщик слегка кивнул головой. Человек на фото удивительным образом напоминал кого-то знакомого. Но кого? Вадим внимательней присмотрелся. Нечто общее с Норманом заметил он в чертах индейца в костюме вождя. Но нет, скорее всего, это не Норман. Овал лица совсем другой. Ну, конечно, это брат индейца. Старший брат.

– Я думаю, это местный карнавал. Человек надел все это облачение для того, чтобы сделать снимок на память. Знаете, боливийцы любят делать фото в карнавальных костюмах, при этом сохраняя серьезное выражение лица.

– А почему вы решили, что этот парень боливиец?

«Действительно, почему?» – подумал Вадим. Сложно сказать, что именно говорило о национальной принадлежности фотогероя, но гонщик без тени сомнения в голосе сообщил комиссару:

– Не знаю откуда, но я уверен, что этот человек из Боливии.

– Я тоже уверен, – улыбнулся Себастьян, – и вот почему.

Он расправил фотографию на столе и положил на нее ладони таким образом, чтобы прикрыть пальцами головной убор вождя и золотые кружева на царском облачении.

– Ничего себе, – вырвалось у Вадима.

На него с черно-белой фотографии внимательным взглядом смотрел Норман.

– Это Норман! – сообщил Вадим очевидную новость. С такой интонацией, вероятно, марсовый на каравелле Колумба крикнул своим спутникам: «Земля!»

– Но почему он в этой одежде?

– А что? – переспросил комиссар.

– Да ничего. Только Норман не любит все то, что связано с Империей Инков. И он никогда не стал бы надевать такой карнавальный костюм.

– Правда? – неподдельно удивился комиссар. – Ну, к делу это не имеет отношения. Тем более, что это не Норман.

– А кто же?

– Взгляните, Вадим, на дату.

Вадим перевернул карточку и едва заметил маленькую надпись на обороте. Дата. Год, число, месяц, ничего больше. Судя по надписи, фотоснимку было пятьдесят пять лет. Человек в костюме Великого Инки вполне мог быть отцом Нормана, но Вадим знал старого Мигеля Паниагуа, и конечно же на карточке был совсем другой человек. В то же время Вадим не мог не признать, что этот человек действительно был очень похож на его боливийского друга. Как говорится, просто одно лицо.

– Где вы нашли это фото? – спросил Вадим, передавая карточку комиссару. Тот пожал плечами:

– Среди прочих вещей. В его ателье было много разных интересных фотографий.

– Много интересных, – буркнул украинец. – Но, тем не менее, вас заинтересовала именно эта.

– Ну, в общем, да, – согласился комиссар и, взглянув на Вадима исподлобья, предложил: – А знаете что? Посмотрите на этот снимок с другой стороны.

Вадим выхватил фотографию из рук Себастьяна и нарочито, для комичности эффекта, повернул ее тыльной стороной и поднес к самым глазам, которые постарался выпучить как можно сильнее.

– Слушайте, не валяйте дурака! – раздраженно заметил Эспиноза.

– Я в точности выполняю вашу просьбу, сеньор комиссар.

– Да бросьте… Скажите-ка мне, может быть, хоть что-нибудь на фотографии покажется вам знакомым? Не обязательно в связи с Норманом, его семьей. Забудьте свой латиноамериканский опыт и постарайтесь взглянуть на картинку эдак легко… Беззаботно.

– То есть open-minded, как говорят ваши друзья американцы?

– Norteamericanos! – жестко поправил его Эспиноза, сделав неопределенный жест ладонью, словно отмахивал надоедливых мошек. – Североамериканцы. Да вы глядите, глядите.

И пухлая ладонь комиссара нетерпеливо показала Вадиму, что фотографию необходимо перевернуть.

Вадим еще раз посмотрел на человека в старинном облачении инкского императора. Индеец очень строго и серьезно вперился в точку перед собой. Видно, тот, кто делал этот снимок, попросил его не двигаться несколько секунд. На лице фотогероя Вадим заметил то, чего не было у Нормана, а именно тонкие морщины, лежавшие мелкой сетью на его щеках. Сразу стало ясно, что жизнь человека в карнавальном костюме была нелегкой и, возможно, невеселой. Но разве в этом было что-то необычное, из ряда вон выходящее? И взгляд Вадима продолжил свое быстрое путешествие по черно-белому портрету. Плотный декор украшений закрывал шею. Что там дальше? Тяжелая накидка, дорого и некрасиво расшитая золотой ниткой. Или серебряной. Так сразу, по картинке, не определишь. Все очень дорого, но, в целом, ничего интересного.

Булава была атрибутом верховной власти при гетмане Богдане Хмельницком. Для украинского казачества это оружие являлось также символом достоинства и свободы. В Тавантинсуйу верховный правитель также появлялся перед своим народом с булавой, или маканой, в руках. Она была сделана из золота

Постойте-ка! А этот предмет в руках вождя? К чему он здесь?

Огромная булава с тяжелым шаром на конце. Символическое оружие украинцев. Обычно булаву вручали гетманам, после того, как войско передавало им верховную власть над берегами Днепра. «Кажется, с такой вот булавой старинные миниатюры изображали Богдана Хмельницкого», – смутно припоминал Вадим. Да, абсолютно точно. Карнавальный индеец держал в руках гетманскую булаву. Но почему здесь, в Латинской Америке? Это было, по меньшей мере, странно. Усталый старик Хмельницкий, в высокой дорогой шапке с павлиньими перьями, под которой всегда была оловянная миска, ибо гетман вполне справедливо боялся, что его сподвижники могут ударить его чем-нибудь тяжелым по голове и отобрать власть вместе с булавой. И человек, изображавший Великого Императора Тавантинсуйу. Они же были персонажами разных историй. Героями разных сказок для взрослых, без ясного начала и убедительного конца. И пусть драматургией прошлого занимаются историки, эти современные сказочники с учеными степенями. Что между вождями общего, кроме перьев на шапках? Пожалуй, только булава.

– Ну, что, заметили что-нибудь?

– Откуда у него булава?

Себастьян покрутил в руках фотографию и сказал:

– Это не булава, это макана. Главное оружие воинов кечуа.

– Странно. Эта макана очень напоминает наш национальный символ, – заметил Вадим.

Комиссар пропустил ремарку Вадима мимо ушей и продолжал рассказывать:

– У каждого воина была макана. Даже проштрафившиеся солдаты, которых в знак наказания лишали чести носить с собой оружие, имели право оставить при себе такую вот макану, только с каменным наконечником. А у командиров тяжелая верхушка была сделана из серебра или золота. Булава Великого Инки, скорее всего, была символом власти и передавалась от одного императора другому правителю.

– В точности, как у нас, – улыбнулся украинец.

Siete. La proposición

Чинча, внимательно следивший за тем, как проходил суд в Кахамарке, просто не мог знать о разговорах, которые Великий Инка вел с испанцами. Он даже не мог себе представить, где содержат плененного правителя. И если бы архитектор увидел нынешнюю тюрьму вождя, то, вероятно, был бы очень удивлен. Но еще больше поразило бы его то, как Великий Инка решил купить себе свободу. А дело было так.

Атауальпа окинул взглядом комнату, в которой он проводил бессонные ночи своего плена. Ничего необычного, простое помещение с толстыми стенами, поставленными с небольшим наклоном кверху. Так строили дома по всей империи, пытаясь добиться максимальной прочности и устойчивости. На хорошо утрамбованной поверхности пола стояла невысокая кровать. Впрочем, кроватью наспех сколоченную из неровных деревяшек конструкцию можно было назвать только потому, что на ней лежало цветастое покрывало, сшитое из лоскутков. Оно напоминало разноцветное знамя Тавантинсуйу. Великий вождь Атауальпа не отличался любовью к символике и теперь, от нечего делать, припоминал, что же означает разнообразие цветов имперского стяга. Но, как только пленник начинал задумываться об империи, все пространство его воображения заполняла нечеловеческая досада, грусть о навсегда потерянном престоле. Какой красивый и сильный взлет и какое неожиданное падение! Неужели он теперь никто, и это лоскутное одеяло – все то, что осталось ему от империи? Инка понимал, что ему уже поздно бороться за власть. Слишком много его воинов перебили люди Солнца, а те, кто уцелел, позорно бежали из Кахамарки. Тысячи отборных солдат бежали от двух сотен чужаков. Они пережили страшный позор и признали собственную трусость. Но это еще не самое страшное для Великого Инки. Император хорошо разбирался в людях и понимал, что всю вину за собственное бегство солдаты переложили на него. Власть убегала, как убегает песок из ладони сквозь растопыренные пальцы. Нужно постараться сжать их, чтобы удержать в кулаке остатки могущества. Ведь речь идет о чем-то большем, чем власть. Он знает, что воины в блестящих шлемах не хотят отпускать его. Они постараются уничтожить его при первой возможности. Они бы могли зайти сейчас в эту комнату и выпустить в правителя смертоносный огонь, которым умеют плеваться длинные трубки пришельцев. Но они не делают этого вот уже который день. Мало того, они продолжают судить императора своим судом при большом стечении народа. Значит, они боятся разгневать людей. Они, эти чужаки, хотят стать новыми хозяевами Тавантинсуйу и пытаются завоевать доверие народа Империи Четырех Сторон. А это означает, что сейчас ею по-прежнему владеет император. Великий Инка. Атауальпа. Значит, не все еще потеряно, и ворота на свободу могут открыться в любой момент. Нужно только предложить узурпаторам что-то взамен за ключ от этой двери. Они алчны, их глаза блестят, как желтый металл, который они любят.

Комната была не очень большой. Примерно восемь шагов в длину, шесть в ширину. Высота в полтора роста самого высокого воина, так что до потолка из плотной соломы рукой не дотянуться. Это помещение, до того, как его превратили в тюрьму, служило складом для долговременного хранения зерна в одной из деревенских общин – айлью. Люди хранили здесь самое дорогое, от чего зависело их выживание в сложных условиях среди негостеприимных гор. «Это может получиться!» – мысленно воскликнул Атауальпа. Его хитрый ум, кажется, придумал выход из ситуации.

Несмотря на ранний час, Великий Инка попросил привести его к Писарро, но охранник не осмелился идти к командору вместе с пленником и отправился в резиденцию сам. Дверь в тюрьму осталась открытой, и через небольшую щель в нее прокрался утренний прохладный ветерок. Он бодрил и шептал на ухо азартные слова надежды: «Будь спокоен, словно колосок маиса, случайно проросший у подножия Храма Солнца! У тебя все получится».

Писарро не стал ждать, пока охранник приведет к нему Атауальпу, и, набросив камзол, сам пошел к каменному строению на холме, где держали вождя сломанной – но не сломленной – империи. Конкистадор широким жестом открыл дверь и вошел внутрь. Атауальпа даже не встал с постели, чтобы поприветствовать наместника испанского короля. Франсиско посмотрел на Великого Инку и задумчиво намотал на палец острый локон на своей густой бороде. За командором водилась такая привычка – в особо волнительные моменты теребить растительность на лице.

– Вы хотите богатство моей страны, – сказал Инка, сидя в своем углу на постели. На его лице лежала тень, и Писарро просто не мог видеть, как шевелятся губы собеседника. Из-за этого, казалось, голос звучал сам по себе, отражаясь от каменных стен.

– Я дам вам столько золота, сколько ни один из вас не видел в жизни. Очень много золота.

– Сколько? – спросил конкистадор, не в силах скрыть алчность.

– Я могу заполнить золотом всю эту комнату. На высоту поднятой руки.

И Атауальпа поднял для наглядности правую руку вверх. Инка был невысокого роста. Писарро был явно выше императора. Он посмотрел на пленника и поднял вверх свою руку. Кончики пальцев Инки не доставали командору даже до середины запястья.

– А если так, то хватит ли у тебя золота?

– Хватит! – не задумываясь, ответил Инка.

Франсиско Писарро покинул место, где содержали Инку, но вскоре вернулся в сопровождении одного из воинов. Его недобрый рот был постоянно искривлен в щербатой ухмылке, а на месте левого глаза, потерянного в стычке в перуанских лесах, красовалась грязная повязка. Солдата звали Диего де Альмагро. Вместе с этим человеком командор отправился в первую свою экспедицию. Альмагро был смелым и жадным, как и все конкистадоры. Он отличался особой жестокостью в обращении с местным населением, но при этом был достаточно умен, чтобы проявлять ее только тогда, когда речь шла о выживании в негостеприимных условиях Империи Четырех Сторон. При этом старый солдат был честен по отношению к товарищам, что вместе с его жадностью являло поразительное сочетание человеческих качеств. Альмагро ни разу не дал своему командору повода заподозрить его в трусости или предательстве, и Писарро не скрывал, что доверял этому человеку больше, чем себе.

Писарро уже сообщил Диего о предложении Великого Инки, и тот, войдя внутрь хранилища, с порога задал вождю вопрос:

– А что есть у тебя, кроме золота?

Инка улыбнулся и пожал плечами:

– Есть серебро.

– Ну, серебро стоит куда дешевле! – скривил губы Альмагро и, брызгая слюной сквозь щели, оставшиеся на месте потерянных зубов, закричал: – Я хочу, чтобы мне за это заплатили по подобающей цене!

И он приподнял повязку над зияющей на месте левого глаза дырой.

– Никто ведь не говорит, что вам надо отказаться от золота, – спокойно заметил пленный император.

– Садитесь, сеньоры, – торжественно и одновременно примирительно сказал Писарро и указал на постель Инки. – И вы, Ваше величество, тоже.

В первый раз за все время пленения захватчик столь уважительно обратился к поверженному правителю. Все трое сели, и начался торг, возможно, самый большой, который только знала история. Речь шла о сокровищах, оценить которые в масштабах Испании было невозможно. Да что там Испании? Если собрать все достояние европейских монархов, то вряд ли его могло хватить хотя бы для того, чтобы сравнить с выкупом, который Инка предложил за свою свободу.

– Итак, – налегал Писарро, – все золото, которое мы получим, должно уместиться в этой комнате, заполнив ее от пола и до самого верха на высоту вытянутой руки. Моей. Так?

– Так, – подтвердил вождь.

– Но, – поднял палец конкистадор, – изделия из золота бывают разные, и разной формы. Значит, все, что мы получим, нужно переплавить в слитки, и уже потом закладывать ими эту комнату, как кирпичами. Согласен?

– Согласен, – император сохранял невозмутимое выражение лица, чем вызывал легкое раздражение у Альмагро.

– А теперь о серебре, – продолжал командор. – Я хочу видеть три комнаты, заполненные серебряными слитками. Три! Я достаточно ясно выражаюсь?

Великий Инка снова кивнул головой:

– Я готов повторить.

– Хорошо, повторяй, – нервно бросил Диего.

Инка набрал полные легкие воздуха, медленно выдохнул и сказал:

– За свою свободу я предлагаю вам столько золотых слитков, сколько хватит заполнить эту комнату на высоту руки…

– …командора Писарро! – вставил де Альмагро важное уточнение.

– Командора Писарро, – продолжал Великий Инка, – и три таких же комнаты, наполненных слитками серебра.

Конкистадоры кивали в такт словам Инки.

– Но… – повысил голос Инка, – как только вы получите все это, я отправлюсь к себе в Куско. Договорились?

В комнате повисла тяжелая пауза. Конкистадоры не хотели отпускать пленника. Но блеск драгоценных металлов ослеплял испанцев.

– Мы вас оставим ненадолго, – сказал Писарро и вытолкнул верного де Альмагро на свежий воздух.

Они вполголоса говорили между собой, время от времени покрикивая на солдата, охранявшего пленника. Впрочем, сейчас Инка становился уже не пленником, а заложником, за которого похитители просят выкуп.

– Договорились! – с порога выдохнул Писарро, когда оба конкистадора снова вошли в складское помещение.

Инка улыбался. Иначе и быть не могло. Слишком ярко блестели глаза людей Солнца. Так же ярко, как блестят на солнце их тяжелые шлемы.

Перед взором Атауальпы пронеслось видение битвы, случившейся в самом центре Кахамарки. Проиграв ее, Атауальпа впервые понял, что иногда надменность приводит к глупости, а уж та никогда не является спутницей победы. Правду говоря, это было самое настоящее побоище. Атауальпа вспомнил, как он появился на треугольной площади, окруженной каменными строениями с множеством входов и выходов. Его многочисленная охрана, его верные гвардейцы, покорные воле повелителя и заносчивые с простолюдинами, заполнили всю площадь. Они упирались друг в друга локтями и потеснились еще больше, когда носильщики, сгибаясь под тяжестью золотых носилок императора, оказались в центре треугольника. Император помнил, как навстречу ему вышел человек в черном облачении – вскоре Инка узнал, что означает слово «монах», – и как передал в руки Великого Императора нечто, содержавшее великое и священное знание. Атауальпа не мог поверить, что эти люди вот так, абсолютно открыто, могут раздавать знание, всегда считавшееся секретным в его империи. Он бросил символ знания на землю. И этот оскорбительный жест люди Солнца не могли оставить ненаказанным. Из черных дверей каменного треугольника посыпались воины в блестящих шлемах. Их оружие выплевывало огонь и металл, пробивая его воинов насквозь целыми шеренгами. И они, не знавшие ни страха, ни упрека на полях сражений в северном царстве Кито, здесь, в Кахамарке, в самом сердце большой империи, стали отступать и прижиматься к императорским носилкам, надеясь, что их золотой блеск, а также слава Великого Инки, заставит трепетать людей в сверкающих шлемах. Но им было все равно. И каменный треугольник Кахамарки превратился в замкнутый круг для Инки. Черные зевы домов изрыгали огненные шары. Люди, закованные в металл, управляли странными высокими животными, чьи ноги были крепче камня, – и это наверняка чувствовали те, по чьим телам топтались «лошади», так зовут этих невиданных зверей. Но спросить, каково это, умирать и проигрывать на своей земле, уже не у кого. Вся его охрана, а это тысячи воинов, вымостила своей плотью и залила своей кровью треугольник главной площади в этом городе, быстро и навсегда ставшим чужим. Люди и лошади топтались по чужим телам. А пришельцы вышли из боя целыми и невредимыми, если только не считать единственную рану, полученную Франсиско Писарро. Да и то, ранил испанца нож его солдата, когда бородатый командор пытался защитить Великого Инку от своих же собственных товарищей. Солдат привлекал блеск золотых носилок, а командор мыслил более широкими категориями. Великий Инка нужен был живым. Атауальпа не знал, о чем говорил с конкистадорами их вождь, но он прекрасно понимал это.

– Нам придется делиться со всеми, кто участвовал в битве при Кахамарке, – сказал Писарро на пути в резиденцию. – Диего, я прошу тебя составить список всех тех, кто отправился с нами в экспедицию.

– Еще посмотрим, сможет ли дикарь собрать столько золота, – проворчал де Альмагро, но, столкнувшись с сердитым взглядом командора, продолжал отвечать так, как подобает подчиненному: – Слушаюсь, мой сеньор, я подготовлю документ к завтрашнему дню.

Пока Окльо, прячась с Чинчей в храме-тайнике, открывала архитектору свои тайны, пешие караваны из разных частей Тавантинсуйу потянулись к Кахамарке. Неказистые, но выносливые, воины кечуа несли в ставку людей Солнца золото.