Текст книги "Бледный всадник, Черный Валет"

33. ПТИЧКИ НЕБЕСНЫЕ

В этом году Заблуда-младший решил открыть зимний сезон охоты пораньше, еще до того, как выпадет снег. Конечно, выслеживать добычу будет труднее, зато его обленившиеся болваны немного растрясут жир, который нагуляли за лето. У Григория появилась задняя мыслишка превратить охоту в своеобразные маневры. Продемонстрировать силу. Показать этому «старому деревенскому пердуну», кто в городе хозяин… Чем дольше он вертел мыслишку так и этак, тем больше она ему нравилась.

А ведь в былые славные денечки Гришкин папаша и Ферзь охотились вместе. Открытие сезона становилось настоящим праздником. Численность загонщиков достигала двух сотен человек, а псов и вовсе не считали. Охотничье оружие и прибамбасы имели немалую цену, и когда вся шушера, вырядившись в меха да забравшись в отороченные бахромой седла, гарцевала и бряцала своими инкрустированными хлопушками, это смотрелось красиво и романтично. Рев рога далеко разносился по округе. Собачий лай звенел в морозном воздухе. От лошадей валил пар. Раскрасневшиеся девки в лисьих шубах выглядели очень сексуально… Да, идиллические были времена! При одном только воспоминании о них даже такого железного человека, как Начальник, охватывала ностальгия, и он утирал скупую мужскую слезу.

А дичь! Даунов было столько, что плюнь наугад – и обязательно попадешь в кого-нибудь; кроме того, они были подвижными, наглыми и сильными. Это делало травлю интересной и непредсказуемой. Занятие для настоящих мужиков.

Гришка навсегда запомнил свою первую полноценную охоту (ему тогда едва стукнуло тринадцать). Одного матерого дауна гнали трое суток, погибли несколько загонщиков, горе-следопыт утонул в болоте, а даун в конце концов взял и застрелился! Отец был вне себя; только Ферзь сумел его утешить, устроив бои без правил между своими холопами. Вот какой она была в ту пору – крепкая мужская дружба!

Ныне приличные людишки перевелись; теперь вокруг одни предатели и дегенераты. Уж на что Гнус был крут – но и он дал себя прирезать подобно тупому петуху. А Жорик, решивший сыграть в прятки с чужаком? В результате сыграл в ящик. Туда ему, дураку, и дорога! О Жирняге и говорить нечего. Трусливый педик. Вшивый теоретик. Что он там болтал недавно о привидениях и ходячих мертвецах? Небось и Гнуса увидел с перепоя… От таких исполнителей только лишние хлопоты. Поручи что-нибудь – и не будешь знать, куда девать дерьмо. Рассуждать и трепаться умеют многие, но вот действовать эффективно и с пользой…

Лучше вспоминать приятное. Собирались охотники на привокзальной площади (Григорий не видел резона нарушать традиции). О вокзале – отдельный разговор. Считалось, что когда-то давно это было ОСОБЕННОЕ место. Место надежд и ожиданий. Отсюда уезжали и сюда возвращались из странствий. Некоторые не возвращались вовсе. Значит, были места и получше? Подумать только! На Гришкиной памяти с вокзала отправлялись только в бега или прямиком на тот свет.

С дичью поступали гуманно, то есть по-хозяйски. Дауны, облюбовавшие старые вагоны и прознавшие о сборе охотников, начинали разбегаться во все стороны, как тараканы с горячей сковородки. Смешные паразиты, ей-богу! Им давали часок-другой форы, после чего начиналось самое интересное. Чаще всего даунов гнали в сторону северной лесостепи, но иногда охотились на них прямо в городе. Самок и детенышей обычно не трогали (разве что использовали для натаскивания молодых собак). Это считалось непрестижным, хотя среди самок попадались весьма забавные экземпляры.

Несмотря на ощутимый дефицит рабочей силы, самцов никогда не отлавливали с целью продажи в рабство. Заставить их работать нельзя было даже под пыткой или под угрозой голодной смерти. В последнем случае они тихо и благостно увядали, ни на что не жалуясь. Местный интеллектуал Жирняга называл это каким-то «генетическим вывихом». Кстати, плодились они впечатляющими темпами. Скорее всего это проистекало из ихнего фатализма и нежелания применять хотя бы примитивную контрацепцию.

Поскольку Жирняга был убежденным мальтузианцем, он частенько напрягал слух Начальника, живописуя ужасы грядущего перенаселения и неудержимой экспансии голодных даунов. Председатель управы утверждал, что рано или поздно жителям города придется потесниться, и дофантазировался до коммунальных хат, в которых будут жить сразу несколько семей.

Жирняга также приписывал себе изобретение термина «тихая агрессия», в результате которой якобы произойдет постепенное растворение цивилизованной части населения среди полчищ социально-пассивных даунов путем заключения смешанных браков и распространения «свободной любви», и, как следствие, наступит неизбежное всеобщее вырождение.

Россказни Жирняги о пагубном влиянии идеалов анархии, вседозволенности и низкопробной «контркультуры» на незрелые умы горожан не пропали даром. Семя дало ростки. Почву увлажнял еще Гришкин папаша. Начальник города Ина с юных лет разделял опасения старших товарищей. Поэтому контроль за поголовьем и периодический санитарный отстрел даунов считались мероприятиями прогрессивными во всех отношениях.

Неспособность к общественно-полезному труду передавалась у даунов по наследству. Общество платило им той же монетой. Как они умудрялись выжить и чем питались, оставалось загадкой для «нормальных» жителей города. (Священник, изучавший свою потрепанную от старости книжку прилежнее других, находил в ней пугающие параллели: «Посмотрите на полевые лилии, как они растут: не трудятся, ни прядут», «Взгляните на птиц небесных: они не сеют, ни жнут, ни собирают в житницы», «Не заботьтесь и не говорите: «что нам есть?» или: «что пить?» или: «во что одеться?»». И так далее, и тому подобное. Судя по всему, выходило, что о вокзальном народце хлопочет кто-то там, наверху. Но результат, как ни крути, был плачевный.)

Единственное, что дауны умели делать с толком, так это бусики и прочую дребедень. Раньше подобные кустарные фенечки и наборы для пирсинга были популярны в определенной среде. Колечки, браслетики и всевозможные висюльки намекали на принадлежность владельца к богеме. Теперь же тех, кто решался носить их открыто, осталось совсем немного. Заблуда недолюбливал богемных лоботрясов. Но дауны продолжали в тупом неведении изготовлять и распространять идеологически вредную продукцию.

Их любимая и чуть ли не единственная игра называлась «Собирание пустых бутылок». Старики играли в нее с большим искусством. Судя по всему, когда-то игра имела жизненно важное значение.

Деньги (деньги!) дауны презирали и предпочитали торговле обмен, а в последние годы вообще обленились до предела. Эти «птички небесные» собирались вокруг костров, подолгу лежали, обратившись мордами к небу, или дули в свои дудки и свирели, или занимались раскладкой и курением «травы», или расслабленно танцевали, или инфантильно совокуплялись, или (чаще всего) бесконечно трепались о тщете всего сущего, о суете сует, «тонких состояниях» и какой-то «пране» – вот такое никчемное было племя!

При Гришке дауны не только обленились, но и опустились. Многие исповедовали доктрину «непротивления злу», не прикасались к оружию и даже не убегали, когда начиналась травля, что сильно раздражало неудовлетворенных охотников. Короче говоря, дауны тоже деградировали, и не за горами был тот день, когда Заблуда-младший отдаст приказ занести их в «Красную книгу края» вместе с косулями, тетеревами и прочей редкой живностью. Если останется Начальником, конечно… Впрочем, забота об окружающей среде не мешала Гришке думать об охоте как об одном из самых полезных занятий. Много движения и свежего воздуха. А где еще так попрактикуешься в стрельбе по реальным целям?!

Лучшей и наипочетнейшей добычей считался самец в расцвете сил без физических дефектов, вооруженный автоматом или карабином и способный оказать сопротивление в рукопашном бою. Заблуду-старшего при жизни по праву признавали самым удачливым охотником. На его личном счету было больше полусотни самцов, а из скальпа того, застрелившегося, получился прекрасный сувенир на память – абажур для настольной лампы. С аккуратным отверстием калибра 5,45. Отверстие, через которое падал слепящий лучик света, напоминало бывшему Начальнику о том, что не все можно удержать под контролем. В частности, ему так и не удалось удержать под контролем собственного сынка…

34. «ПРОЩАЛЬНЫЙ ГУДОК – ДВА КИЛОГЕРЦА»

В то же мгновение его схватила за горло механическая конечность. Всего лишь трехпалый манипулятор – но молниеносный, как… рука Начальника. Стальные пальцы сжались ровно настолько, чтобы священник не мог вырваться и (не дай бог!) не задохнулся. Священник все же дернулся. И сразу понял, что лучше будет, если он побережет шею.

Он замер. Его охватило знакомое чувство горечи. По крайней мере теперь все прояснилось и стало на свои места.

Его взгляд заскользил по безжизненным и безжалостным инструментам пыток, в изобилии свисавшим со стен и с уродливых ящиков. Шланги, поршни, скальпели, многофункциональные органы… Он не сомневался, что ведьма и это… «создание»… препарируют его и приготовят что-нибудь исключительное. Блюдо для истинных гурманов. Священник под томатным соусом. Добродетель, нафаршированная овощами. Только, пожалуйста, вначале убейте! Не режьте живым!.. А эта сука Полина, должно быть, получит свою долю: зубы – на амулеты, кровь – на зелья, волосы и ногти – чтобы наводить порчу. Плоть священника найдет достойное применение. Замечательное окончание карьеры!..

Пока он предавался самоистязанию, возле его левой щеки появился шприц, наполненный какой-то мутно-синей гадостью. Шприц удерживала другая механическая рука – аккуратно и с поразительной точностью. Игла касалась кожи, не погружаясь в нее ни на миллиметр. На всякий случай священник затаил дыхание. Интуиция опять его не обманула.

– Яд! – прошипела Большая Мама. – Меняй блок, сучонок, а не то схлопочешь четыре смертельные дозы! Аминь.

– Я не понимаю, о чем вы говорите… – прошептал бедняга священник, стараясь поменьше напрягать лицевые мускулы. Напрасно старался – шприц отодвигался и придвигался в точном соответствии с дрожанием его щеки.

– Муля, не нервируй меня! Сдохнешь в страшных муках, и никто не узнает, где могилка твоя. Восемьсот семнадцатый бэ-о-а – запомнил? Запиши.

Аминь.

– Хорошо, хорошо, – поспешно согласился священник. – Я все сделаю. Скажите только, где этот… восемьсот семнадцатый бэ…

– Фак ю, кусок шита! На складе, конечно. Тебя что, проводить? Быстрее, мать твою! И где только Полина берет таких придурков?! Аминь.

Священник почувствовал, что его шея перемещается куда-то. Пришлось срочно двигать ногами, как кобелю в сверхжестком ошейнике. Шприц плыл рядом, касаясь щеки холодным жалом. Синяя жидкость капала за шиворот. Идти было крайне неудобно – священник впервые открыл для себя, что во время ходьбы его шея дергается вверх-вниз с приличной амплитудой. А сейчас такой возможности у шеи не было. Поэтому он выписывал сложные кренделя голеностопными суставами.

Ящик, к которому крепились механические руки, скользил по рельсу, проложенному вдоль стены под самым потолком. Таким макаром священника доставили в глубь помещения, к двери поменьше, чем входная. Ручка выглядела мохнатой от пыли. На двери имелась полустершаяся надпись:

СКЛАД ЗАПАСНЫХ ЧАСТЕЙ

ИНСТРУМЕНТ, МОДУЛИ, БИОЛОГИЧЕСКИЙ МАТЕРИАЛ

– Открывай! Аминь. – Голос Мамы раздался совсем рядом, над ухом. Священник до предела закатил зрачки, но увидел лишь темный раструб, торчавший из стены.

Он потянул за ручку.

Скрип, стон, ржавый скрежет. С большим трудом дверь поддалась. Багровый свет упал внутрь склада. Священник увидел сотни ящиков разных размеров, запаянные пластиковые мешки и нечто, похожее на огромный аквариум, но без рыбок. За толстым стеклом находились колбы. Это и было самое неприятное.

В колбах, наполненных раствором, застыли органы и части человеческих тел, а кое-где и зародыши на разных стадиях развития. Священник никогда не видел зародышей, за исключением выкидышей, но чем еще ЭТО могло быть?!. Его едва не стошнило – в который уже раз за одни сутки!

Телескопическое предплечье раздвинулось, удлиняясь и вводя человека в узкое длинное помещение склада. Он двинулся по единственному проходу, догадавшись, чего от него хотят. Он стирал пыль и читал маркировку на таре. Когда для этого нужно было наклониться, манипулятор увлекал его за шею вниз…

Проход между ящиками казался священнику бесконечным, хотя он преодолел всего каких-нибудь пять-шесть метров. Это были жутчайшие метры в его жизни. Чем дальше он ступал, тем становилось темнее вокруг. Безмолвие угнетало, как захлопнувшаяся крышка гроба… Увидев ящик с надписью «814-БОА», он схватился за него, однако реакция Мамы последовала незамедлительно:

– Поставь на место, кретин! – Пальцы, охватывавшие шею, сжались чуть сильнее – всего на несколько секунд. Достаточно, чтобы священник понял, каково оно – быть задушенным. – Сапер ошибается только один раз. Освежаю память: восемьсот семнадцатый бэ-о-а. Аминь.

Священник впервые заподозрил, что глаза реаниматора находятся повсюду и наблюдают за ним. Даже не глаза… Внезапно он вспомнил. Это называлось видеокамерами. Тогда кто такая «мама»? Или кто такой? Или что такое?.. Покосившись в сторону, он и в самом деле увидел камеры. Мертвый блеск линз; механическое движение; еле слышное жужжание моторов; электрический ток вместо крови… Дрожь пробрала его.

…Вперед, вперед. Наклон. Не то. Вперед. Наклон. Влево. Наконец-то. «817-БОА». Все сходится.

Маленький ящик. Вполне транспортабельный. Ты будешь доволен, механический ублюдок…

Манипулятор совершил сложный разворот одновременно с телом священника и повел его обратно, будто сенбернара на прогулке. Глаза попа были такими же печальными и красными, как у собаки этой породы. Он нес ящик, бережно прижимая его к животу. Появился еще один повод освободиться побыстрее – у священника переполнился мочевой пузырь. Но возле выхода из склада его снова остановили:

– Возьми пылесос, тупица. И спирт. Прочистишь мне извилины. «Пусть голова моя седа, зимы мне нечего бояться». «В голове моей опилки, да, да, да». Аминь.

К счастью, пылесос и наглухо запечатанная бутылка со спиртом находились в пределах досягаемости. Манипулятор помыкал священником, тому оставалось только наклоняться и хватать.

Тут его осенило. Что-то было не так в этой игре «Пойди и принеси». Судя по тому, что он увидел, реаниматор вполне мог обойтись и без его услуг. У Большой Мамы были «руки», были «глаза», был необходимый инструмент. С таким хозяйством не составляло труда заменить любой «орган» в любой момент…

Эта маленькая (а может быть, и большая) неувязочка не давала священнику покоя. Его не обманешь! Он вовремя догадался! Сознание собственной прозорливости придало ему смелости. Он спросит, обязательно спросит! Но как-нибудь потом.

Манипулятор привел его обратно к алтарю и поставил на четыре точки перед голубым шкафом. Душившие его пальцы разжались, но другой манипулятор продолжал удерживать шприц возле щеки священника. Тому ничего не оставалось, кроме как повиноваться. Освободившаяся «рука» принесла ему неплохо сохранившуюся отвертку. Он поковырял ею в замке и открыл дверцу шкафа.

Блок 817-БОА выглядел не самым значительным. Он и не был самым значительным – ведь вся эта штука еще… работала. И даже разговаривала… Священник когда-то видел фильм о человеке с прооперированными лобными долями. Довольно мрачненький фильм. Лучше сказать, безысходный фильм… Попу не хотелось думать, что он попал в руки того, с кем приключилась подобная неприятность. Но ситуация была очень похожей. А резь в паху – почти невыносимой…

«Восемьсот семнадцатый» держался на четырех винтах. Священник промучился с ними полчаса. Безрезультатно. Зато украдкой пописал под себя. Лужа получилась внушительная. Избавившись от лишней воды, священник испытывал громадное облегчение. Но недолго. Его очередная проблема называлась умным словом «диффузия» металлов. Он раздолбал шлицы винтов, однако те не поддавались. Отвертка стала бесполезной. Так он и доложил Маме – со смешанным чувством злорадства и страха. Умирать от яда не хотелось. Впрочем, и в качестве слесаря-ремонтника перспектив у него не было.

Огорчить хозяйку ему не удалось. Поставить в тупик – тоже. Кисть второго манипулятора придвинулась и услужливо вручила ему надфиль.

Пока священник спиливал головки винтов, Мама изливала ему душу.

Черный раструб извергал ручьи сентиментальной патоки и реки печали. Чайкой кричал об одиночестве. Рыдал о заброшенности и непонятости. Хныкал о загубленной юности… У священника уши вяли, а волосы становились дыбом. Впервые в жизни он слышал такой потрясающе логичный бред.

Под конец выяснилось, что оно долго СКУЧАЛО, ему было очень ОДИНОКО, оно хотело ЛЮБИТЬ, но любить было НЕКОГО. Оно спросило, не согласится ли священник послушать то, что оно СОЧИНИЛО за долгие годы вынужденной изоляции.

Священник не рискнул отказаться. Тогда оно ЗАПЕЛО, а он покрылся липким потом, словно услышал непередаваемо страшный шепот из межзвездной пустоты…

Итак, оно пело. Куплеты. Это был натуральный блюз, но священник не очень-то разбирался в подобных стилистических тонкостях. Его куда больше беспокоил шприц, который по-прежнему висел возле щеки.

 
…Ты разбил мое атомное сердце,
Ты разбил мое атомное сердце.
Теперь ты можешь умереть от радиации.
Прощальный гудок – два килогерца…
 

Священнику было знакомо слово «атомный». Оно обозначало что-то очень мощное и почти вечное. Атомный реактор. Атомный ледокол. Атомная катастрофа. Короче говоря, плохое слово. Ничего другого от реаниматора он и не ожидал.

– …Ну как? – поинтересовался голос Большой Мамы.

– У тебя действительно атомное сердце? – спросил он осторожно.

– Действительно, – процедила она едко. У нее явно опять испортилось «настроение».

Священник набрался смелости.

– Почему ты не заменишь блок сама?

Она оглушила его своим ревом:

– Болван! А ступени предохранения?! А блокировки?! А моральный кодекс?! А безопасность?! А совесть?!. Создатель был та еще сволочь! Блокировка – Его изобретение. Не могу осуществить самоуничтожение. Представляешь, как не повезло? Опять же с мастурбацией проблемы. Не могу даже откорректировать самое себя. Все приходится делать чужими руками. А жаль. Город на востоке мне очень нравится. Аминь.

– Ты там бывала? – спросил священник упавшим голосом, почему-то сразу вспомнив о расчлененных трупах.

– Тупица, только по частям! «Ах как хочется вернуться, ах как хочется ворваться в городок!..» Аминь.

…Священник спилил головку последнего винта. Блок 817-БОА повис на жгутах проводов и пучках световодов. Человеку они показались обнажившимися кишками и сухожилиями искалеченного зверя, который вернулся к иному, сумеречному существованию слишком дорогой ценой. Фраза «только по частям» не выходила у священника из головы. Что бы это значило?

– Наконец-то! Выдергивай разъемы. Пропылесось. Еще, еще. О-о, милый, как ты сосешь! А притворялся скромником!.. Протри контакты. Да, вот эти маленькие блестящие столбики. Спиртом, идиот, спиртом! Тряпочку смочи, тупица! Кайф! Ка-а-айф! Аминь.

Он сделал все так, как ОНО хотело. Заново подсоединил разъемы, вставил блок в нишу и начал закручивать отверткой винты из запасного комплекта. Его сомнения еще не развеялись. Кажется, он придумал хороший вопрос:

– Слушай, а почему ты не попросила об этом Полину?

– Отвали, скотина двуногая! Полина – умная сучка, она сюда не входит. Не любит она меня. Ревнует к Создателю. «Первый тайм мы уже отыграли…» Когда-то Создатель предпочел трахнуть меня. А ей хотелось, чтобы ее. Так возникло все сущее. Неблагодарная дочь! Аминь.

У священника глаза полезли на лоб. Он напрочь запутался в этой новой теологии. Его подмывало спросить, кто такой «Создатель», но он не решился. Большая Мама рассердилась не на шутку. Шприц завибрировал и окрасил его щеку в синий цвет… Он поспешно затянул винты.

– Восстановление функции «гештальт», – прокомментировал голос безумного реаниматора. – «Писать серьезные стишки легче, чем таскать мешки». Благодарю вас, священник. Вы были очень любезны и нежны. С вами я раскрепощаюсь. Когда-нибудь подарю вам сладостное лобзание или высококачественный минет. Буду скучать. Больше не ходите под себя, туалет в секторе тэ-двенадцать. «Мы найдем любовь и ласку»… – (Священник вдруг вспомнил, что это слова из любимой песни Полины). – А пока разрешите предложить вам для безвозмездного пользования одно из моих влагалищ. Аминь.