Текст книги "Здесь издалека (сборник)"

Праздрой: воспоминание о будущем

Пирожковая на углу Жданова и Варсонофьевского была тесновата, и место за столиком в ней находилось не сразу. Но когда от раздаточной стойки отошли эти двое в безупречных полушерстяных костюмах, младший на полшага позади старшего, они уже знали, куда поставить свои тарелки – вон на тот столик у окна, подальше от остальных. Там что-то еще дожевывал один ханурик, он поднял глаза и готовился, видно, завести свою привычную песнь про «мужики, копеек двадцать бы, а, чисто чтоб поправиться», но встретился со старшим взглядом и просто отошел в сторонку. Вот этому взгляду надо от него научиться, подумал младший.

Старший неторопливо повесил на специальный крючок под столиком свой кожаный портфель, расстегнул его, наощупь извлек две бутылки пльзеньского праздроя.

– А пиво все-таки должно быть хорошим, – резюмировал он, да и кто бы спорил, – Помногу не могу, печень слегка пошаливает, но уж тогда только хорошее. Впрочем, ты там у себя, наверное, тоже времени даром не терял?

– Не терял, – усмехнулся младший, – но по гастштетам особенно некогда было рассиживаться, работа.

– Да ладно, ладно, не на комиссии. Даже поправился вон, как я погляжу.

– Есть немного, – признался младший, – но вот начал бегать трусцой, два кг уже сбросил.

– Мда, мне вот тоже беготня предстоит… Теща ремонт затеяла, достань ей того-этого. Унитаз так непременно розовый, иначе она не сядет.

– Сочувствую.

– А вот скажи-ка, Володя, пива сколько там сортов?

– Я лично около двадцати попробовал, да еще парочку бундесовского.

– А у бундесов сколько?

– Не считал…

Старший лихо отправил в рот еще горячий пирожок с мясом, жареный, с хрустящей корочкой. Тот ханурик все еще стоял за столиком, но уже у самого входа, и осторожно косился на эту пару. В самом деле, кто такие? Кто чешское пиво пьет, тот в пирожковую не ходит. Но эти двое уже не смотрели в его сторону. А за другими столами торопливые сотрудники московских контор поглощали свой перекус, и потихоньку выпивали, и травили байки, и дела им особого до тех двоих не было.

– И не считай лучше. Ну…

Старший достал из глубин пиджака швейцарский складной нож, оттопырил открывалку, сковырнул крышки, разлил по стаканам.

– Чтоб у нас столько же было, – резюмировал он вместо тоста, и слегка сдвинул стаканы, – веришь, что будет?

– Будет, Аркадий Игнатьевич, – уверенно ответил младший, – обязательно.

– Ну да, ну да, – усмехнулся старший, – останкинское полутемное и пшеничное нефильтрованное жигулевское. А еще будет вишневое, какое в Бельгии варят, с завода Степана Разина. Володя, ты же не на комиссии, в самом деле.

– Ну, тогда не будет, – растерянно и несколько облегченно отозвался младший.

– Вот это правильный ответ, хотя бы честный. И оба мы знаем почему.

Младший сосредоточено и выжидательно жевал свой пирожок, тоже с мясом, но печеный. Он не доверял шкворчащему маслу, в которое опускали порцию за порцией. Наверняка одни канцерогены.

– И я думаю, – продолжил старший, – что лирику про временные трудности и тяжкое наследие мы оставим товарищу Косых. А я с тобой хочу поговорить как с человеком.

Младший по-прежнему молчал.

– Видишь, и место подходящее. С народом, так сказать, наравне. С народом, который пьет уж какое есть… потому что не будет у нас нормального пива, и точка. И джинсов не будет. Чугуна на душу населения – завались, электроэнергии – тоже, про танки я уж промолчу. А пива не будет, и мы оба это знаем, и они знают, – он обвел взглядом соседние столики, – и завидуют и моему праздрою, и твоему гастштету, а главное, бундесу с его ста двадцатью, или сколько их там, сортами пива в свободной продаже. И вот что делать с этим, я и хочу с тобой обсудить.

– Аркадий Игнатьевич…

– Вопрос понял, – усмехнулся старший, – если ты на меня пишешь докладную, то я отчитываюсь, что провел беседу с целью выяснить настроение молодых сотрудников. Да и не поверят тебе. Вот тот разве подтвердит, – он кивнул на ханурика, – только вряд ли он чего услышал и понял. А если на тебя докладную, то я просто не напишу. Зачем ты мне?

– Незачем.

– Ну вот, – старший снова содвинул стаканы, отхлебнул и взялся за второй пирожок, – ты честный и умный офицер, Володя, мы не первый год работаем вместе, я уж людей вижу. Поэтому я все это тебе и говорю, и не тебе одному, кстати. А главное, ты молодой. Ты доживешь, да и я доживу, но уже отставным. А ты будешь в том возрасте, когда мужчине и только и решать судьбу своей страны, понимаешь? Ты и твои друзья. Вот я и хочу спокойно встретить старость. Может, что из вас и получится.

– Вы о чем? До чего именно доживем?

– До полного праздроя.

Старший хлебнул широко, закончил второй мясной пирожок и перешел к третьему, с капустой. Младший немного отставал, но и он уже заканчивал свой второй.

– Ты посмотри сам. Вон тот, в водолазочке, жадно ест. Из соседнего НИИ наверняка, через дорогу. На работу приходит анекдоты потравить, да оно и к лучшему, такого работничка лучше б сразу да на пенсию. Пишет диссертацию о руководящей роли МПЛА в ангольской революции, или о китайских уклонистах-маоистах и их перегибах. Будет кандидатом философских или исторических… А по вечерам Галича под гитару, ксерокс Солженицына под подушкой. И ничего, совесть не мучает. Справа, подальше – пролетарий. С утра уже взямши, а теперь добавимши. Зато гегемон. Со стройки, полагаю. Что себе не скоммуниздит, то просто прогребет. А мы ему побольше чугуна на душу, мать! Станет бундес-прораб такому премию выписывать?

– Не станет, – с готовностью отозвался младший.

– А у нас он на доске почета. Вот у них и пиво. На танки у нас пока еще хватает, а вот на пиво… Да и то недолго это, танки. Не сорок пятый, это вояки всегда к прошлой войне готовятся. А мы должны к будущей, Володя, потому что настоящую мы, полагаю не выиграем. Проще говоря, просираем мы ее потихонечку.

Младший хлебнул пива, но не торопился отвечать.

– Потому что война эта – информационная, Володя. И если придется в самом деле бросок к Ла-Маншу, или там к Тонкинскому заливу, сам понимаешь, не числом танков, и даже не умением, а технологией.

– Так с этим вроде у нас в порядке?

– Пока. Но все же отстаем. По темпам так точно. С тех пор, как Сталин кибернетику в лженауки произвел, да и еще того раньше… Видишь, тут не просто склепать-спаять, тут идеи нужны. А идеи сами знаешь, кто у нас визирует. Это у них бытие определяет сознание, а у нас идеология давно всю материю под себя подмяла. НТР сегодня – это свободное распространение информации, а этого нам как раз по идеологии не положено.

– Секретность и у них есть, – возразил младший.

– Секретность, а не идиотизм, хотя и у них его хватает. Наш какой принцип? Знай только то, что тебе положено. Вроде правильно, вроде удобно, а работает плохо. Сидит такой Косых в каждом НИИ, в каждом конструкторском бюро, да визирует, что положено копировать, что не положено. Мне тут рассказали, шумерскую клинопись умудрились в спецхран отправить, на предмет антисоветчины!

– Перестарались, конечно.

– Нет, сбой системный. Шумеры ладно, а мне тут доложили: капитана-ракетчика арестовать не успели, застрелился из табельного. Там у него солдатик уборку делал, чертеж выкинул, потом другой солдатик на помойке подобрал, в спецчасть принес. Первому долбогребу штрафбат, второму отпуск, капитан себе пулю. А в Штатах эти чертежи опубликованы в журнале техническом пять лет назад, Володя, пять! В открытом журнале, я сам смотрел.

– Жалко служивого, – поддакнул младший.

– А мне не жалко – офицер, чай, не институтка, эмоциями владеть должен. Жизнь за Родину отдают, не за истерику. Я вот про что. Вот сидит инженер-электронщик толковый, даже, допустим, старшекурсник очкастый – вот ему бы эти журналы выписать со всего мира, он бы, глядишь, и придумал чего интересного. Ему тогда миллион гонорара, государству – десять миллионов экономии, а вероятному противнику – полные штаны изумления. Вот они, они – так и работают. А у нас его по партсобраниям затаскают, чертежи даже свои по спецхранам запрячут, а к чужим журналам вообще не допустят, если троюродный прадедушка на оккупированной территории был. И зарплата у него сто сорок, будь ты Кулибин, будь портянка. Ну, путевку ему от профкома, ну, премию за внедрение рацухи. И все. Чувствуешь, Володя, откуда отставание по темпам?

– Есть такое. Только… – но не договорил.

– Современная наука, она на информации основана. Вот и общество у них – конгениально. У них «Голос Москвы» не глушат, заметь. И вот читает человек, слушает, сравнивает… Не в нашу пользу, по тому же пиву. Ну вот, к примеру, если завтра война. Технология – ведь это номер раз. А есть еще и боевой дух. И за власть советов никто уже в бой не пойдет, даже и товарищ Косых. Сам знаешь. За пиво, пожалуй, тоже. А вот за мечту о пиве, о такой стране, в которой его сто двадцать сортов, хоть залейся… в бой – не в бой, а вот дезертировать можно. Тут одного прихватили, говорил: жаль, Гитлера не пустили, сидели бы мы сейчас, пили баварское, закусывали сосисками. Им уже не за что умирать, Володя, а вот за что убивать нас – это они уже четко знают.

– А за что же?

– Да не за что, а от чего. От злости, от зависти. Я помню, Володя, как в сорок пятом стали у нас кино показывать «трофейное», все больше американское. Вот с тех пор и смотрят, в два глаза: одним сюжет, а другим – обстановку. Комнаты в тех фильмах у всех отдельные, одежда неслучайная, у каждого – машина. А домой из кино пришел, так слушай себе по радио, как у нас неуклонно встает, а у них – неуклонно падает, загнивает и обостряется… Тогда, кто с войны вернулся, понавезли с собой тех же трофеев. Помню, отец рассказывал, у них в Житомире гарнизонные дамы в театр ходили в немецких пеньюарах – не могли поверить, что роскошь эта шелковая для спанья, не для выхода. Вот за то и хотят нас давить, что нет у них всего этого, и не будет, а у нас, якобы, есть. Классовое чутье, проходил?

А у стойки тем временем разгорелся мелкий скандальчик…

– Да я ща милицию вызову! – надрывно голосила раздатчица, – пшел, пьянчуга проклятый, кто платить за тебя будет? Мужики тута есть или нет, выведите его, что ль?

Старший тихонько кивнул, младший шагнул к обезлюдевшей в момент стойке – и сизый бич с недожеванным пирожком во рту как-то сам собой поплыл к выходу, сопровождаемый сзади незаметной фигурой.

– Пусти, начальник! – выл он сквозь пирожок – прав не имеешь! я им рупь когда еще дал! пусти, гад, руку!

– Вот так тебе! – верещала раздатчица, – хоть один мужик нашелся-то!

– Так его! – осмелел пролетарий, раскрыл перед бичом дверь и изловчился пнуть его ногой в зад – неловко, символически, чтобы только поучаствовать.

– А пиво у нас, кстати, кончилось, – резюмировал старший, когда младший вернулся на место.

– Видал, как я его?! – хвалился тем временем пролетарий соседу в водолазке.

– Вот примерно так, – резюмировал старший, – когда праздроем все накроется, он орать и будет: как я их! То есть это нас с тобой.

– Что ж так мрачно, Аркадий Игнатьевич?

– Ну, оптимизм я тебе с трибуны покажу, когда надо будет. А куда страна катится, – старший отправил в рот остатки последнего пирожка – сладкого, с яблоком – ты и сам и знаешь, и видишь, и даже без сводок. Вот, опроси хоть этих, каждого из них: что у них на работе, что дома, как они политику партии понимают. Они тебе ответят.

– Да ведь и руководство знает… – младший все еще задумчиво дожевывал свой десертный пирожок, словно рот им занять хотел подольше.

– Наше руководство – знает, несомненно. А выше – сам понимаешь, лечебный режим у них, волноваться нельзя… Так что, пожалуй, только они одни в стране в программу «Время» и верят, старички наши заслуженные. Информацию, ее ведь еще и переваривать надо уметь. А их как всю дорогу учили отчитываться? Что начальство закажет, то подавай. Ну, а теперь они сами – главное начальство. Как в сорок первом, сводки-то Сталину поступали, а толку…

– Порядок пора наводить! – твердо заявил младший, утирая губы носовым платком.

– Ну да, ну да… А вот давай, Володя, сейчас и начнем. Вот с этой вот пирожковой. Давай попробуем, а? Корочки достанем, перепишем народ – кто на рабочем месте должен сейчас быть. Половина наберется, полагаю. Сообщим им по месту службы. Да и еще водку изымем, не положено тут приносить-распивать. Контрольную закупку, кстати, сделаем, взвесим содержание мяса в пирожке.

– Мы не ОБХСС, – в голосе младшего звучала все та же сталь.

– Вот. Верно излагаешь. А с этого и начнется, этим и закончится весь твой порядок. Потому что по-настоящему развернуться… ну как в тридцатые… Володя, вот ты мне скажи, – старший широким взмахом ладони отодвинул в сторону пустые тарелки, – вот ты лично готов к лимитам «по первой категории – десять тысяч человек на область»? Выполнять их готов?

– Нет, – голос младшего не дрогнул, но сталь ощутимо стала накаляться.

– Вот и я не готов. И никто не готов. Хотя бы потому, что все теперь понимают, чем это пахнет. Ты начнешь, тобой закончат. Нет, Володя, большая чистка – это трюк одноразовый, второй раз не получится. А без этих категорий – какая при социализме дисциплина? Ну, уволим мы тысячу человек за прогулы, ну, водку запретим продавать раньше двух дня. Толку-то? Что ли, гегемон от этого качественно работать начнет? Или тот, в водолазке, перестанет хренотенью в своем НИИ заниматься? Не метод это, Володя, хотя, допускаю, и за него скоро возьмутся, когда… ну, ты понял. А врачи говорят, уж скоро.

– Согласен, – тихо сказал младший, глядя в тарелку, – а что делать?

– Да не волнуйся, залп Авроры я тебе предлагать не буду… Да и пошли, что ли, на улицу, погода вроде как ничего.

– Я извиняюсь, граждане-товарищи, – тот самый ханурик неожиданно выскочил, как из-под земли, приторно-вежливый – вот уходите, а бутылочки сдавать не будете?

– Твоё, – отрезал младший, ведь старшему не по чину такими делами заниматься.

И оба, пройдя сквозь реденькую толпу, толкнула дверь, исчезли на улице, и младший по-прежнему на полшага отставал от старшего.

На улице они неторопливо двинулись по улице Жданова к бульварам, а вечерний поток суетливо обтекал их, спеша по своим мелким, частным делам, не имеющим никакого отношения к судьбам страны и мира.

– Делать что, говоришь? – возобновил разговор старший, – а все то же самое. Родине служить, обязанности свои исполнять. Но и головы не терять, примечать, что происходит, кто куда движется. В общем, что мне тебя учить. Я вот тебе другое хочу сказать… Ты сам-то как думаешь, как оно дальше пойдет?

– Не знаю, Аркадий Игнатьевич, – отозвался младший, – честно, не знаю, да и трудно мне делать выводы такого масштаба. Сейчас все стабильно, думаю, примерно так оно и будет продолжаться лет двадцать минимум. Войны не жду.

– Зачем же горячая война в век ядерных боеголовок и компьютеров. По-другому они действуют, по-другому. Ну а что, Амальрик прав, или нет?

– Насчет «просуществует ли СССР»? – удивленно переспросил младший, – указанные им сроки уже подходят, но никуда наш Союз не девается. Конечно, Союз – это на века. Проблем много, что говорить, но такая страна…

– Чем аргументируешь?

Младший на время замолчал, а потом нашелся:

– Ну уж это Амальрик должен аргументировать. Статус кво – по умолчанию.

– Логика, – усмехнулся старший, – ну, да противно мне об этом свистуне Амальрике говорить, не в нем дело. Я лучше от себя предложу тебе… скажем, некий вероятностный прогноз. Модель развития.

– Интересно, Аркадий Игнатьевич. Очень интересно Вас слушать.

– Тогда слушай… – старший, не снижая скорости, кивнул какому-то своему знакомому во встречном потоке пешеходов, и тот не подошел, не поздоровался. Такой, значит, был кивок, подумал младший, и вот этому тоже надо научиться. Они уже выходили из завороченных переулков на крутой склон Рождественского бульвара, и едва пожелтевшие деревья роняли свою красоту под ноги торопливым прохожим.

– Люблю осень… лучшее время года. Золотая осень – и не жарко, и не холодно, и дышится так легко, а главное, осознаешь, как ненадолго все это. Еще немного – и слякоть, ветер, снег… Но пока живи, дыши. Пользуйся моментом.

– Тоже люблю, – отозвался младший, – но лучше все-таки весна. Май, когда снег уже давно сошел, но еще не жарко. Праздники, опять же.

– Весна – это хорошо, – с готовность подхватил старший, заворачивая вниз, к Трубной площади, – в основном, когда отпуск летом, ждешь – не дождешься. Весна, это надежда. Только не всегда они сбываются, Володя. Осень – урожай. Что есть, тем и располагаешь, и знаешь, к чему готовится. Осень у нас сейчас, золотая советская осень… Вот о чем бишь я.

– Аркадий Игнатьевич, я Вас внимательно слушаю.

– Ну, вот это место, знаешь ведь? – вдруг невпопад сказал старший.

Они как раз подошли к площадке, которой оканчивался бульвар. Там, внизу, был общественный туалет, слева и справа от него спускались дорожки, а основная часть бульвара так и переходила в невысокий обрыв.

– Вы о чем?

– Я в школе тогда еще учился, когда Сталина хоронили. Школа моя была вон там, у монастыря. Жили мы в Колокольниковом, только бульвар перейти, там дворами – и дома. Вот и понесла нелегкая, с вождем и учителем проститься. Как и весь советский народ. И пер он, доложу тебе, народ, со страшной силой. Сам знаешь, в толпу вступить легко, выбраться – невозможно. Тащит тебя, согласен – не согласен, куда все, туда и ты. Вот на этом месте, Володя, много народу погибло. Сверху напирали, а куда деваться? Люди падали, сверху другие, невысоко вроде, а задыхались под грудой тел. Потом трупы грузовиками вывозили. Вот и меня бы так…

– И что же?

– Офицер был, мальчишка совсем, в оцеплении они стояли. Сделать ничего не могли. Нас двое было, я и Витька, он нас из толпы выдернул, сперва меня, потом его, поднял над головой, командным голосом: «передавай ребенка к краю! передавай!» Так и поплыли мы над толпой. Озверелые все, орут, матерятся, не соображают ни хрена – а на крик командирский один мужик голову повернул, другой. На автопилоте команду приняли. Так и передавали меня и Витьку, до самого края, а там в парадное, и через черный ход – домой. Офицер тот, не знаю, жив ли сам остался, а мужиков тех половину растоптали, не меньше. Но нас они спасли.

– Пошли, что ли, по бульварам пройдемся, что стоим, – вдруг старший словно очнулся от воспоминаний, и они зашагали вниз, к переходу.

– Вот тогда, – продолжил он, – я и решил в военное училище поступать. Я же артиллерист по образованию, это потом уж…

– Знаю, – кивнул младший.

– Я тогда увидел, что офицер может сделать. Без оружия, без средств, одним голосом. Толпу остановить не мог, объяснить людям ничего уже не мог, уцелеть и то вряд ли, а вот двоих пацанов спас. Витька потом в летное пошел, меня не взяли по зрению.

– Где он сейчас?

– Погиб при исполнении. Орден Боевого Красного Знамени.

Младший не стал расспрашивать про детали. Захотел бы, сказал бы сам.

Трубную площадь обходить пришлось долго, по краю, на нескольких переходах ждать зеленого света, пока мимо проскакивали разноцветные москвичи и жигуленки.

– Вот в те годы, – продолжил старший, – другой я помню Трубную. Да и ты мог видеть в кинохронике, неважно, Трубную, Горького, Садовое, лет тридцать назад. Троллейбусы, грузовики, а легковушек раз-два и обчелся. Машина тогда была – государственная. Или по государственному делу едет, или дана государством, на сталинскую премию куплена писателем, или там академиком, боевым генералом. А сейчас – посмотри!

– Ну что же, растет благосостояние, – удовлетворенно поддакнул младший.

– Ну да, растет, как в сказке. Инженер, со ста сорока рублями – тоже в очереди стоит. А злятся все: инженер, что очередь длинная, и его сосед, что тот денег не пойми откуда взял. И все они – что нельзя каждому нормально заработать, пойти да купить себе жигули, а еще лучше – иностранную, чтобы потом с ключами под ней по полдня не лежать.

Они уже поднимались по Петровскому бульвару, и три молоденькие мамаши с колясками, женский клуб, с вялым интересом рассматривали двух интересных мужчин и решали меж собой, какой им больше нравится: который помоложе или посолиднее?

– Так вот, Володя, возвращаясь к теме, толпу ту обозленную ты еще увидишь, фигурально выражаясь. Нынешним – ну сколько осталось? Даже при успехах отечественной медицины? Года три-четыре, ну пять от силы. А потом придут к власти товарищи меня чуток постарше, посвежее, к реальной информации поближе. Прикинут хрен к носу: дальше так нельзя. Согласен?

Младший молчал недолго, скорее из вежливости, чтобы не показалось, будто поддакивает:

– Согласен. И какой видите выход?

– Выход-то простой, да не будет его сразу, вот штука какая. Идеологию нашу – побоку. Да, Володя, самое передовое учение – побоку. И думать о стране, о России, не о будущем всего человечества. Как нас тогда передавали над толпой, никто про пионерские галстуки не спрашивал. Вот об этих заботиться надо, которые в колясках, не о том, как коммунизм построить. Сам-то веришь ли, что построим?

Младший сосредоточенно молчал.

– Ну, чтобы каждому по потребностям? Пролетарию тому, и в водолазке который? При их способностях да запросах?

– Не верю, – признался младший.

– И никто не верит. Товарищ Косых и то вряд ли. В страну нашу великую – да, верят люди. В советского человека, покорителя природы – тоже. В армию, что до Берлина дошла, в нас с тобой, что на уши полмира поставить можем, в космос, наконец. В это верят. Вот про это надо людям говорить. Даже историческое наследие вспомнить не вредно, как и Сталин в сорок третьем офицерам погоны вернул, церкви открыть разрешил. Кстати, в Бога теперь очкастые снова верят, это тоже надо использовать. Православие было и во многом остается цементирующей силой нашего народа.

– Аркадий Игнатьевич… Вы что же, новую веру мне сейчас излагаете? – в голосе младшего слышалась растерянная неготовность. Подбивай он даже на мятеж – было бы хоть понятно, куда зовет, а тут…

– Ничего нового, Володя. Ты и сам в то же веришь. В простого парня Гагарина, в девчонку деревенскую с русыми косами, да в отца-ветерана. Не так разве? И народ так же, Володя. Наш, русский народ. И хватит нам по всему свету кормить любого ирода, какой серп и молот себе на пальму повесит, да и соц-сориентируется сразу, где главная кормушка дармовая.

– Совершенно согласен, – отозвался младший.

– А вот идеология не позволяет, вишь ты. Обязаны поддерживать. Точно так же обязаны сажать цеховиков, кто страну обувает-одевает, как Госплан не может, обязаны колхозы содержать, обязаны, обязаны… Вот ты смотри, какая штука. Ну не писал Маркс про электронику или телевидение, что ж мы, пользоваться ими теперь не будем? Ровно старообрядцы какие, что в тайге схоронились, электричества как черта бояться. А ведь экономика похитрее электроники будет, тут настройка особо тонкая. А нам того нельзя, этого нельзя: не по-социалистически получается!

– Как в Югославии предлагаете? – уточнил младший.

– Югославы, кстати, молодцы, у них точно не развалится, не то, что у нас. Да ведь во всем мире так: производи, торгуй, только в рамках закона, и стране платить не забывай. Наживешься – значит, варит котелок. Нет – ну, не повезло. Вот тогда и пивом бы залились. Думаешь, Маркс, он против хорошего пива был?

– Это уже прямо по Адаму Смиту, не по Марксу, – вздохнул младший.

– Ну, еще старее Маркса вытащил: Смита! Хотя, – задумался старший, – не исключаю, что так и пойдет со временем, одно старье западное на другое сменяем, социализм – на капитализм столетней давности. Только не будет этого добровольно, Володя, не будет – идеология давит. Мертвая буква. Не по-ленински это. Ты, к примеру, «Государство и революция» читал?

– Кое-что конспектировал.

– Ну да, знамо дело. А ты возьми да полностью почитай, интересное чтение, что Ильич пишет об отмирании государства после победы революции. Что же, отмерло оно у нас за шестьдесят с лишним лет? Живехонько, вон как укрепилось. Потому что не был он догматиком, не цеплялся за правоту каждого своего слова. Победила революция, изменилась обстановка, сама жизнь диктовала новые решения – он их принял. Даже, прямо скажем, противоположные, не побоялся. Вот где гибкость ума, воля к победе!

– Согласен.

– Так зачем тогда у нас человека по партсобраниям таскают, ленинские зачеты он, бедняга, сдает, отжившее конспектирует, пустую букву долдонит? Он же смеется над всем этим, почти уже и в открытую. Оставь ты его в покое, болезного, дай ему журнал поцветастей, баб посисястей, телевизор там с Пугачевой или даже Роллинг Стоунз чтоб круглые сутки. Ему тогда Солженицын сто лет не нужен будет, хоть «Архипелаг» в «Новом мире» публикуй. Думаешь, власти трудящийся захочет? На кой ему хрен… Власть у нас советская, то есть у парткомов она вся, и трудящемуся так надежнее, удобнее, что думать самому не надо, а ворчать всегда есть на кого. Ты только с него конспекты сними, дай ему на пиво заработать, развлеки его по полной – он твой. Римские императоры еще знали. Ну, и идейности сверху, но не такой же, не топорной, а так, в меру: великая страна, великий народ… Такой, в какую сам веришь.

– Разумно, – неожиданно для себя согласился младший.

– Разумно, а они не поймут, – вздохнул старший, – все будут цепляться за побрякушки… И привыкли, и перед номенклатурой страшновато: вдруг скинут? А номенклатура что, не люди? Им, что ли, нравится, что пиво им по чинам распределяют, им, что ли, собственности не хочется, да чтобы на средства производства? А у них и дача в Павшине, та тоже государственная. Номенклатура, она сама в первых рядах в капитализм побежит. По тихому только. Но крепко возьмется, не оторвешь, это я тебе гарантирую. Кроме дураков, конечно, а их там немного.

– Но если он, наверху, откажется от «побрякушек», могут ведь и сковырнуть, как Никиту, – возразил младший.

– Могут, если он, как Никита, будет мозоли им оттаптывать. Да и тут рецепт есть! Выборы. Чтобы тебя не пленум ЦК, а весь народ выбирал. Добровольно и с песней, и еще на альтернативной основе. Такого поди скинь!

– А вдруг не выберут? – удивился младший.

– Так работать надо с населением! Работать, а не речи ему толкать про надои с центнера! У нас же и агитация, как при царе Горохе, не только пиво. С выдумкой надо подойти, с фантазией. Показать, какой ты парень свой, да как за народ радеешь. По улицам походить, без бумажки с людьми поговорить.

– Здравствуйте, товарищ! – внезапно обратился старший к прохожему интеллигентного вида в легком осеннем пальто, задумчиво шедшем им навстречу.

– Здрасьте… – недоуменно отозвался тот.

– Вот мы тут с товарищем поспорили, не подскажете ли нам свое мнение?

– Ну… попробую… – прохожий явно не ожидал ничего хорошего.

– Чешское пиво лучше или жигулевское?

– Ну вы даете, – рассмеялся незнакомец, – я уж решил, чего серьезного…

– Ну, товарищ, кто же у нас о серьезном на улице разговаривает? Сами знаете, кто у нас не дремлет, настучат – не отвертишься.

– И то верно, – прохожий охотно подхватил тему, – так что лучше уж я скажу: жигулевское.

– Ответ принят, – радостно улыбнулся старший, – а вот вам приз за догадливость.

Старший знакомым жестом запустил руку в портфель, вытянул бутылку пльзеньского праздроя и протянул ее прохожему.

– Вы сходите в гастроном, вон там за углом, я думаю, вам ее на жигулевское охотно обменяют.

– Спасибо, мужики, – улыбнулся прохожий, – обязательно так и сделаю. Может, вместе зайдем? Водочки возьмем, я живу недалеко, посидим…

– Да нет, друг, – старший хлопнул его по плечу, – ты извини, мы с товарищем на задании. Отлавливаем низкопоклонников перед праздроем. Награждаем патриотов жигулевского. Ты что думаешь, мы ж на самом деле при исполнении. Хошь, корочки покажу?

– Ну, юмористы, – прохожий уже смеялся в голос, – правда, пошли ко мне, настроение что-то с утра фиговое, вот посидим, поговорим.

– Спасибо, правда, заняты. Бывай!

И разошлись после крепкого рукопожатия.

– Видишь, Володя, – сказал старший, когда незнакомец скрылся из виду, а сами они уже вышли к Петровским воротам, – мы его не знаем, он нас не знает, а чуть поговорили, бутылку пива подарили – уже готов домой звать. Народ, он душевность любит, подход ценит. Так что и эти новые, которые придут, наверняка воспользуются. Я тебя уверяю, человек с головой начнет генсеком, а еще раз пять президентом всенародно переизберется.

– Не уверен, Аркадий Игнатьевич, зачем им? И так ведь у них получается, зачем утруждаться?

– Получается, да не очень, Володя. Это нынешним все равно, до них анекдоты не доходят. Человеку ведь не только сладко жрать и мягко спать хочется. Ему нужно, чтобы его уважали. И как только придут на самый верх те, кто по коридорам райкомовским анекдотов про брови вдосыть наслушался, то пойдут и людей посмотреть, и себя показать. И народ их за это полюбит, это я тебе гарантирую. Еще и драться меж собой будут, кто из них проще, демократичнее, кто к людям ближе. А нас, нас, конечно, и побаиваться будут, и ненавидеть помаленьку, как патриот этот жигулевский. Им розы, нам шипы. Такая уж у нас служба. Только ненадолго идиллия эта, Володя.

– Отчего же?

– Неустойчивая система. Тут надо либо гайки закручивать, как при Сталине было, либо совсем идеологию отменять. А они не отменят, не смогут. Тут ослабят, там ослабят, а народу мало покажется, народ, он у нас удержу не знает. Вот видишь, мужику тому пива дали, так он сразу и за водкой побежал. Так и тут. Введут альтернативные выборы профорга, так они многопартийную систему затребуют. Еще, чего доброго, про «власть советам» опять закричат.

– Ну, этого позволять нельзя.

– Позволить не позволят, а запретить тоже не смогут. Как оно подразболтается, так само и понесется. Птица-тройка, как у Гоголя.

– Был у нас и НЭП, Аркадий Игнатьевич, согласен, что сейчас к нему вернуться вполне полезно. Но партия обязательно сохранит командные высоты, как тогда!

– Партия, Володя, уже ни черта не сохранит. Потому что сохранить можно будет только как тогда – великим переломом хребтов. Даже если бы и взялись ломать – нет, время не то. Лесоповалом электронику не перешибешь. Так что будут пленумы наши топтаться, топтаться прямо по Ленину: шаг вперед, два шага назад… Вот другое дело, что партийцы многие, а особенно комсомольцы поухватистей, бодренько в капитализм побегут, и нам от них отставать негоже. Государственное – оно в частные руки начнет перетекать, сперва по факту, потом уж и юридически оформят. Когда все посыплется…

– Да что вы говорите, Аркадий Игнатьевич! Ну куда, как посыплется! – младший почти негодовал, – Если забузят, то дивизия Дзержинского, Кантемировская, наконец. Кто полезет, куда? Штурмом нас брать будут?