Текст книги "Голубая Дивизия, военнопленные и интернированные испанцы в СССР"

Военнопленные о себе

Существенный интерес представляют воспоминания дивизионеров о русском плене, весьма отличающиеся содержательно и эмоционально друг от друга, как это будет видно из приводимых П. Сансом отрывков, и дополняющие то, что известно из книги Моисеса Пуэнте о прапорщике Оканьясе[87]87
  Puente M. Yo, muerte en Rusia (Memorias del alferes Ocanas.. Madrid, 1954. Подробнее см. в нашей депонированной рукописи Испаноязычные источники о России первой половины ХХ века. Источниковедческие очерки. М., 1998. Деп. в ИНИОН РАН 7.12.98. № 54099.


[Закрыть].

Капитан Теодоро Паласиос Куэто после своего возвращения из России на «Семирамисе» в 1954 г. продиктовал свои мемуары Торквато Луке де ла Тена, которые и были изданы под двумя именами[88]88
  Palacios Cueto, Teodoro; Luca de Tena, Torcuato. Embajador en el infierno. Memorias del capitan Palacios. Once anos de cautiverio en Rusia. Madrid, 1955.


[Закрыть]. Цитата из книги посвящена лагерю под Харьковом:

«Харьков! Если есть на земле ад, он называется именно так. По окончании войны, казнив в Нюрнберге иерархов наци, используя ратифицированную в Потсдаме политическую победу, Россия, руководимая дьяволом, полностью сбросила с себя маску, показав, что она представляет собой на деле. Не было возможной пытки для человека, которая не была бы там представлена, не было унижения, которому он не был бы подвергнут, не было жестокого наказания, которое не применялось бы к военнопленному. После четырех лет жизни в России, в Харькове и в Череповце, работать уже не могли. Из лагеря удалось бежать аликантинцу Антонио Фабра, но он был пойман и направлен в другой лагерь, где и умер. Там простились с жизнью – а это было то же, что обрести мир, – Паулино Гарсия из Сатры, Х. Монтаньес из Кордовы, Анхель Лопес из Мадрида, – все от голода или болезней, вызванных голодом: анемии, туберкулеза, авитаминоза или полного разрушения организма. Там умер и наш добрый товарищ лейтенант Молеро, которого отказались госпитализировать, поскольку не признавали больным до последней минуты. Когда наконец его доставили в госпиталь, он умер.

В течение двенадцати или тринадцати часов принудительной работы на заводе молотилок, называемом «Серп и молот», военнопленные не получали никакого хлебного пайка. Только по возвращении и на рассвете им давали еду. После изматывающей работы они возвращались в лагерь, и не один, а несколько раз солдаты, полностью истощенные, умирали там, по пути назад, падая в снег. На следующий день, если работа была там же, на дороге можно было видеть замерзшее тело товарища на том самом месте, где он упал. Поскольку температура была очень низкой, тела не разлагались и сохранялись такими же (с одним только изменением – ночь за ночью они становились всё более оголенными из-за кражи одежды); всё это из-за того, что начальнику лагеря было выгодно получать в течение этих дней паек умерших. Не раз эти тела оказывались на рассвете с глазами, вывалившимися из орбит, с обкусанными крысами конечностями. Мне тяжело писать это, но нельзя забыть ни одной детали, потому что еще есть люди, которые при нашем возвращении скептически улыбались, думая, что мы спали одиннадцать лет на ложе из роз. Здесь, в Харькове, повторились уже начавшиеся в Череповце и вызванные несъедобными продуктами заболевания дизентерией…» (С. 438).

Другой участник Голубой Дивизии, Эусебио Калавио Бельосильо, провел в плену и в заключении тринадцать лет; был освобожден только в 1956 г. и вернулся в Испанию. В его книге также описываются условия жизни и работы в лагерях, в том числе и в лагере Харькова[89]89
  Calavia BellosiUo, Eusebio; Alvarez Cosmen, Francisco. Enterrados en Rusia. Madrid, 1956.


[Закрыть]:

«23 января 1947 г. мы прибыли в Харьков и со станции были препровождены в лагерь. На территории большой фабрики по переработке сельскохозяйственных продуктов были построены бараки для военнопленных. К нашему прибытию там было уже около четырехсот немцев. Для нас отвели второй этаж (С. 443) барака. […] В течение десяти дней мы не работали, ожидая отправки в Одессу, как нам ранее сказали. Организация всего была очень плохая и шум фабричных машин, работавших двадцать четыре часа в сутки, не давал возможности отдохнуть. Разница в языке между людьми способствовала увеличению беспорядка. Кроме того, душевное состояние военнопленных становилось все тяжелее, так как обещанной репатриации не происходило.

У нас не было кухни, и мы должны были получать еду у немцев; суп приносили в больших чанах, уже полностью холодным.

Чистота не поддерживалась так регулярно, как в других лагерях, потому что бань не хватало, и поскольку у нас не было сменного белья, очень скоро мы начали страдать от вшей.

Через десять дней нас разбили на рабочие бригады. Это полностью лишило нас всяких надежд на скорое возвращение в Испанию. Шефом нашей бригады был назначен Сесар Астор, который всё время призывал нас к выходу на работу. Фабрика имела большое значение для экономики страны, и на ней работало шесть тысяч русских граждан, мужчин и женщин. Иногда мы смешивались с ними, подчиняясь их режиму и трудовым нормам. Я был назначен на машину для нарезания определенным образом металлических пластин – заготовок для других изделий. Это была тяжелая работа, а угнетающее присутствие русского подмастерья делало ее еще более тяжелой, так как нехватка этого материала для других рабочих не оставляла мне ни мгновения передышки.

Установленная норма была очень высокой, а военнопленные, которые не выполняли ее, как всегда, получали сокращенный паек, недостаточный для выживания» (С. 444).

Херардо Орокета Арбиоль (р. в 1917), фалангист, воевавший в гражданскую войну на стороне Франко, в 1942 г. добровольцем вступил в Голубую Дивизию и попал в плен у Красного бора; репатриировался на «Семирамисе». Вместе с Сесаром Гарсией Санчесом он написал книгу о плене[90]90
  Oroquieta Arbiol, Jerardo; Garcia Sanchez, Cesar. De Leningrado a Odesa. Barcelona, 1958.


[Закрыть]. В ней также описывается лагерная жизнь, начиная с марша в Колпино, с пешего марша под ударами и тумаками. Описывается ужасная картина лагеря в Колпино с горами трупов и отрядами раненых русских солдат. Он пишет, что не казалось странным, что русские оставляли безнадежно раненых, не способных идти самостоятельно, чтобы не создавать бесполезных помех.

«Советский цинизм в своем пренебрежении к людям достигал таких размеров, что слова «У нас много людей» повторялись беспрестанно. Чего же было удивляться, что наши конвойные делали то же самое с нами? Если пленный отставал на марше или хотел отдохнуть, садясь на землю, неизбежно можно было перекреститься, потому что автоматная очередь безжалостно прекращала его жизнь. В России хватит людей! Эти ненавистные марши с «Давай!», где пленных гнали вперед, как животных в стаде. Любопытно единодушие, с которым пленные различных национальностей называли эти марши: итальянцы, которые пересекали дикие степи, немцы, венгры и румыны, все их называли одинаково – «Марши Давай!» (С. 448).

Хуан Негро Кастро (ум. в 1983 г.), военнопленный, вернувшийся на «Семирамисе», тоже записал свои впечатления о плене[91]91
  Negro Castro, Juan. Espanoles en la URSS. Madrid, 1959.


[Закрыть]; в них, в частности, описывается перевоз в феврале 1943 г. через Ладожское озеро (С. 450 – 451).

И, наконец, последняя аннотация П. Санса посвящена книге Хасинто Покета Гвардиолы[92]92
  Poquet Guardiola, Joaquin. Memorias. 4045 dias cautivo en Rusia 1943–1954. Valencia, 1987.


[Закрыть], значительно отличающейся от предыдущих описаний лагерной жизни. Автор ее попал в плен 10 февраля 1943 г. у Красного бора. Был признан умершим и об этом было сообщено семье, как это случилось и с другим дивизионером, Хуаном Негро Касадо. Вернулся в Испанию на «Семирамисе». Цитата из его книги рисует жизнь в лагере Красково в районе Тулы:

«Фактически, здесь был не концентрационный лагерь, а (С. 459) большая конюшня, за несколько дней до нашего прибытия приспособленная под барак для военнопленных, с установленными проволочными заграждениями и сторожевыми будками.

Гарнизон был сформирован из отряда солдат под командованием старшины Толстикова. Нас, пленных, было примерно сто сорок человек, затем добавилось сорок «бессарабцев» (румын, которые после падения режима Антонеску стали русскими гражданами). Эта экспедиция в Красково объяснялась нехваткой рабочих рук для уборки урожая. Председатель колхоза просил помощи.

Я заметил, что вначале из-за советской пропаганды сельское население приняло нас очень холодно – мы были первые военнопленные, которых они видели, и смотрели на нас с опасением, считая нас преступниками и убийцами. Также и солдаты первоначально очень строго следовали правилам охраны. Но через несколько дней, поскольку мы работали вместе с крестьянами и крестьянками, выкапывая картофель, свеклу, морковь, скашивая пшеницу, овес, ячмень и собирая подсолнух, горох и т. д., они очень скоро увидели, что мы «люди», люди побежденные и еще способные любить и помогать. Униженно, с большим стыдом, в первые дни нашего пребывания мы ели тайком картошку, свеклу или морковь, выкапывая их, сырыми.

Этот простой народ через несколько дней пребывания с нами, разговаривая и понимая нас, полностью изменил свою позицию, и очень скоро возникла тесная дружба вплоть до того, что нас начали называть по имени: «Товарищ Покет, иди сюда». Также и гарнизон, солдаты и сам старшина [Толстиков] изменили строгость «открытого штыка» на ружье «дулом вниз».

Помню, что меня выбрали бригадиром испанско-бессарабской бригады и сам Толстиков меня позвал и сказал: «Товарищ Покет, предупреждаю, что я взял на себя большую ответственность, ты меня не подведешь?».

Так незаметно прошло время, мы были довольны. Работали и ели, дружелюбно общались как с русскими, со стариками, так и с солдатами. Мы заводили дружбу, почти не отдавая себе в этом отчета! И однажды случилось так, что кухня лагеря в Красково перестала функционировать, поскольку большинство из нас уже питалось в домах русских крестьян.

Я близко познакомился с семьей сельского плотника, был принят им, его женой и дочерью Соней (С. 460).

Я близко узнал также Толстикова и его жену. Толстиков был русским фронтовиком, то есть сражался с нами, – и был отцом большой семьи с пятью детьми. Его военное жалованье было небольшим, и я понимал его положение, поскольку иногда приходила его жена, и рискуя своей военной карьерой, он вынужден был красть продукты для семьи… Не желая оскорбить его, я в дипломатичной форме сказал, чтобы его жена приходила в мою бригаду: я ей приготовил мешок с картофелем, пшеницей, горохом и др. Он понял меня! И так потом мне говорил: «Покет, завтра придет моя жена» Мой ответ был ясен: приготовить хороший мешок. Его ответом на следующий день было объятие и хороший стакан водки: «Прошу, товарищ Покет».

16 августа 1945 г. в Красково было большое событие: официально объявили, что война полностью закончилась 14-го числа, – после подписания Японией «безоговорочной капитуляции». Еще в Череповце, за несколько дней до выезда в эту маленькую деревню, майор Тимошенко собрал нас, всех военнопленных лагеря, чтобы сообщить, что 9 мая разгромлена немецкая армия и капитулировал Берлин, последний бастион сопротивления наци. А теперь война закончилась окончательно!» (С. 461).

6. Лагеря для военнопленных и положение в них

Эстебан-Инфантес в своей книге кратко очерчивает путь испанских военнопленных по советским лагерям, что в общих чертах соответствует и описанию М. Пуэнте по воспоминаниям прапорщика Оканьяса (о них ниже). Первым местом их концентрации был Череповец, откуда они были распределены по разным местам, в том числе в лагерь № 27 в окрестностях Москвы (С. 279). Группа офицеров и солдат до июля 1946 г. находилась в лагере № 6 в Суздале, где произошли первые инциденты из-за отказа испанцев выходить на работы.

В регионе Тулы – в старом монастыре Оранском[93]93
  Так в источнике – ред.


[Закрыть] и в Потьме много испанцев было в конце 1946 и весь 1947 год. «В Оранском встретились, – пишет генерал, – в неожиданной ситуации несколько красных испанцев, сначала бежавших во Францию, а затем интернированных в Россию через Берлин, куда они спешили, чтобы быть принятыми в объятия победителей. Они странствовали несколько месяцев из лагеря в лагерь, грязные, со своими измученными женами и голодными детьми. Наши военнопленные их утешали и помогали чем могли как добрые христиане» (С. 280). Как мы знаем, это действительно соответствовало истине. Он сообщает, что в начале 1946 г. капитан Паласиос был переведен в Харьков, а лейтенант Молеро умер от истощения (С. 281). В 1949 г. большинство испанцев было сконцентрировано в Боровичах в лагере № 3 (С. 283).

Очень подробная картина советских лагерей для военнопленных и заключенных представлена в книге Моисеса Пуэнте, написанной в форме воспоминаний бывшего в плену участника Голубой Дивизии, а затем эсэсовца прапорщика Оканьяса. Он приводит названия лагерей, указывает их местоположение, иногда и номера. Он косвенно подтверждает наличие антифашистов среди испанских военнопленных: «Наша жизнь на Чайке была терпима, если бы не допросы со стороны испанских коммунистов и сержанта Пульгара, которые были невыносимы» (С. 108).

Он утверждает, что в 1948 г. для предполагаемой репатриации две группы испанских военнопленных были переведены в Одессу, еще одна группа – в Караганду, а четвертая оставалась в Бобровском лагере (С. 118). «Распределение испанцев в лагерях Одессы было примерно таким: первая и вторая экспедиции были в лагере № 3, остальные в лагерях №№ 4, 5, 1. (Речь идет о лагерных отделениях Одесского лагеря № 159 – А. Е) Мы встретили испанцев, которые были возвращены из Караганды, так же, как группа интернированных молодых испанцев, которые во время нашей войны были посланы в СССР, чтобы пройти курс пилотажа в академии в Харькове, и моряки торгового судна «San Agustin». Наше удивление было огромным, мы не могли поверить, что эти испанцы могли быть отправлены, как и мы, в концентрационные лагеря» (С. 120).

По данным Оканьяса, в 1950 г. в Бобровском лагере было примерно 300 испанцев (С. 140). В числе военнопленных, осужденных на 10 лет ИТЛ, он называет лейтенанта Онорио Мартина, капрала Анхеля

Морено (С. 149), сержанта Антонио Эчеваррия, капрала Энрике Гарсия, солдат Германа Куберо, Энрике Хименеса, Никанора Гутьерреса, Сантьяго Андреса (С. 153), – на вопросе об осуждении военнопленных мы остановимся ниже. О том, что прапорщик Лоренсо Оканьяс – не выдуманная фигура, свидетельствует наличие этого имени в списке выехавших на «Семирамисе» и в ряде других архивных списков военнопленных.

Обратимся теперь к архивным источникам, характеризующим положение военнопленных (и интернированных) испанцев, находившихся в лагерях вплоть до их репатриации.

В РГВА имеется большой комплекс фондов Главного управления по делам военнопленных и интернированных (ГУПВИ) НКВД-МВД СССР, а также управления уполномоченного СНК-СМ СССР по делам репатриации, всесторонне освещающий проблему жизни военнопленных в СССР. Однако поиск в этом комплексе сведений о военнопленных-испанцах едва ли легче поиска иголки в стоге сена, тем более что значительная часть архивных материалов, в которых содержатся те или иные сведения о них, еще не рассекречена. Хорошим ориентиром для нас явились сведения из книг М. Пуэнте и Э. Эстебан-Инфантеса о тех лагерях, в которых были испанцы, что лишний раз подтвердило старую истину, что к архивам следует обращаться лишь после основательного изучения опубликованных источников.

Можно с уверенностью говорить о том, что среди испанских военнопленных велась антифашистская работа. В списке от 18 февраля 1942 г. среди лиц, выделенных Коминтерном для работы в лагерях с военнопленными испанцами, значится Хусто Родригес Суанья, 1916 года рождения, мадридец, член КПИ с 1935 г., тогда находившийся в Уфе. Он же упомянут в письме от апреля 1942 г., отправленном Г Димитровым начальнику ГУПВИ Сопруненко, в котором предлагается направить его в числе других в Караганду на временную работу среди испанцев. В марте 1942 г. Хусто Родригеса должны были направить в Оранский лагерь с той же целью[94]94
  РГВА. ГУПВИ. Ф. 3. Оп. 4. Д. 1. Л. 11, 16, 26.


[Закрыть]. Нам известно из других источников, что Хусто Родригес Суанья – участник ВОВ, партизан, политрук; был в отряде Медведева и погиб в марте 1943 г. на Кавказе.

Помимо Хусто Родригеса Суаньи в рукописном недатированном списке работников, рекомендованных ИККИ для работы в лагере

НКВД, значится также Яков Ицкович Краснов, член Компартии Палестины с 1932 г. и член КПИ с 1936 г.[95]95
  РГВА. ГУПВИ. Ф. 3. Оп. 4. Д. 1. Л. 287–288.


[Закрыть]

Из других документов ГУПВИ видно, что в начале 1946 г. в лагере № 158 для военнопленных в г. Череповце работал политинструктором испанец-политэмигрант Хосе Севиль, которого 1 февраля 1946 г. ЦК ВКП(б) просил откомандировать в свое распоряжение, что и было сделано 12 марта того же года, а затем, как мы знаем из других документов, он был направлен за рубеж[96]96
  РГВА. ГУПВИ. Ф. 4-П. Оп. 5. Д… 26. Л. 222–227. Д. 27. Л. 219–222. РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 130, Д 6, 16.


[Закрыть].

В том же лагере с марта 1944 г. по июль 1946 г. работал в должности политического инструктора антифашистской работы другой испанский эмигрант Фелипе Пульгар, который «за период своей деятельности показал себя дисциплинированным и исполнительным, к порученному участку работы относится честно и добросовестно, требователен к подчиненным, желает повышать свой политический и общеобразовательный уровень, но это ему удается слабо, ввиду того, что почти не владеет русским языком». О Пульгаре также запрашивал ЦК ВКП(б) в июле 1946 г.[97]97
  РГВА. ГУПВИ. Ф. 4-П. Оп. 6. Д. 3. Л. 214–219.


[Закрыть] О нем недобрым словом вспоминает и Моисес Пуэнте в указанных выше воспоминаниях прапорщика Оканьяса. В цитируемых Д. Арасой воспоминаниях Сесара Астора утверждается, что плохое обращение с военнопленными было не со стороны советских, а со стороны испанцев-эмигрантов, в частности со стороны Феликса [так в тексте – А.Е] Пульгара, направленного на работу с военнопленными руководством КПИ; со стороны лейтенанта Севиля, выполнявшего те же функции, обращение было лучше.

Об антифашистской работе среди испанских военнопленных и о том, что среди них были коммунисты, свидетельствуют следующие документы.

В сентябре 1942 г. УПВИ были направлены в ИККИ Димитрову заявления содержащихся в лагере № 270 троих испанцев – Гонсало Б.Б., Лонеса Л.Р. и Ольмоса Х.Э., которые просили о зачислении их в армию[98]98
  РГВА. ГУПВИ. Ф. 3. Оп. 4. Д. 1 Л. 193.


[Закрыть]. 28 июля 1943 г. в Коминтерн из лагеря № 150 было направлено на имя Долорес Ибаррури непереведенное письмо военнопленного Торквато[99]99
  РГВА. ГУПВИ. Ф. 13 а. Оп. 6. д. 6. Л. 4.


[Закрыть]. 27 октября 1944 г. начальник управления лагеря № 158 представил начальнику УПВИ список военнопленных испанцев-членов Компартии Испании, содержащихся в этом лагере. Это были:

1. Карнисеро Феликс, 1918 г. р., солдат, партстаж с 1937 г.

2. Аларио Викториано, 1917 г. р., солдат, партстаж с 1936 г.

3. Торквато Рафаэль Франсиско, 1918 г. р., ефрейтор, партстаж с 1936 г.

4. Хименес Хулио Хосе, 1919 г. р., солдат, партстаж с 1937 г.

5. Масия Хуан Франсиско, 1918 г. р., солдат, партстаж с 1936 года[100]100
  РГВА. ГУПВИ. Ф. 13 а. Оп. 7. д. 12. Л. 174 – 175.


[Закрыть]. 28 июля 1944 г. начальник управления лагеря № 158 представил начальнику УПВИ 84 заявления испанских военнопленных о желании вступить в добровольческие формирования в СССР (список военнопленных прилагался)[101]101
  РГВА. ГУПВИ. Ф. 13 а. Оп. 7. д. 12. Л. 127–128 об.


[Закрыть].

Об антифашистской работе среди военнопленных, в том числе испанцев, свидетельствуют отчеты лагерей. Так, в отчете лагеря для военнопленных № 158 за 9 месяцев 1944 г. указывается, что военнопленными выпускались стенгазеты, в том числе и на испанском языке. Из общего количества антифашистов испанские военнопленные составляли 180 человек, из них в актив входило 14 человек. За 9 месяцев с ними было проведено 62 собрания, 34 конференции, 109 докладов и лекций, 6 митингов, 857 политбесед. Среди испанцев действовало 9 антифашистских кружков, которые провели 73 занятия. Статей и заметок в стенгазеты испанцы написали 89 (для сравнения: немцы – 116, финны – 114). Индивидуальных заявлений о вступлении в добровольческие формирования испанцы подали 92 (немцы – 699, финны – 118). Существовал также испанский кружок художественной самодеятельности[102]102
  РГВА. ГУПВИ. Ф. 1 – П, Оп. 11 а. Д. 9. Л. 54 – 57.


[Закрыть]. В «Истории лагеря МВД № 158 для военнопленных, г. Череповец, за 1942–1948 гг.», где находилось больше всего испанцев, также содержатся сведения об антифашистской работе среди них. Указывается, что за июнь 1943 г. было проведено с ними бесед и докладов – 4, производственных совещаний с бригадирами – 3, вечеров самодеятельности – 2; отмечается рост числа военнопленных испанцев, солидаризирующихся с антифашистским движением (в январе таких было 17 – 7 %, в октябре – 180, т. е. 90 %). Цитируется испанец Кано, который о медицинском обслуживании военнопленных писал: «Мой отец – богатый человек, но он не позволил бы себе отпустить без платы такие ценные медикаменты своему соседу испанцу или отдать их своему бывшему врагу»[103]103
  РГВА. ГУПВИ. Ф. 1 – а. Оп. 35. Д. 26. Л.46, 48, 49, 73.


[Закрыть].

Коротко говорит об антифашистской работе и Ю.Е. Рыбалкин. Он также называет цифру испанцев-антифашистов – 180 человек и приводит такие данные: проведено 62 собрания, 34 конференции, прочитано 109 лекций и 857 политбесед. Активно работал кружок испанской художественной самодеятельности. Он же утверждает, что за весь период существования лагеря № 158 было 29 случаев побега (все с объектов работы)[104]104
  Рыбалкин Ю.Е. Испанские военнопленные второй мировой войны в СССР. // Проблемы военного плена: история и современность. Материалы Международной научно практической конференции 23–25 октября 1997 г. Вологда, часть 2. Вологда, 1997. С. 250.


[Закрыть].

28 ноября 1944 г. в УПВИ было представлено заявление 38 испанских военнопленных солдат 250-й дивизии и обращение к руководителям Верховной хунты национального единения Испании, подписанное 199 военнопленными. В заявлении говорилось, что ознакомившись со зверствами нацистских оккупантов в г. Пушкине, раскрытых Чрезвычайной государственной комиссией, они считают, что этот документ возлагает ответственность на командиров 250– й испанской Голубой Дивизии Муньоса Грандеса и Инфантеса. В заявлении содержались следующие конкретные обвинения: «Капитан Гильермо Надар из 1-й роты и лейтенант Муро крали государственные и частные рояли и, продержав их несколько дней у себя, топили ими затем печи… С ведома командиров дивизии немцы забирали статуи, картины и украшения со стен Екатерининского дворца, уничтожали, упаковывали и увозили книги… Испанские солдаты и офицеры забирали из домов иконы, зеркала и другие предметы, они крали иконы и другие вещи большой ценности… 2-я артгруппа увезла с собой царские парадные кареты… Капитан Паласиос, в настоящее время военнопленный, забирал мебель из домов в Красном бору, обставил ею публичный дом…». В обращении к руководителям Верховной хунты, в частности, утверждалось, что все, подписавшие его, вступили в дивизию, чтобы перейти на сторону Красной Армии[105]105
  РГВА. ГУПВИ. Ф. 13 а. Оп. 7. д. 12. Л. 200–201.


[Закрыть]

Видимо, всё же не следует все эти данные целиком принимать за чистую монету. Среди названных лиц многие впоследствии были судимы и перешли в категорию осужденных; значительная часть вернулась на родину на «Семирамисе». Не все испанцы, подписавшие эти заявления и обращения, были искренними – надо принять во внимание и пропаганду, которая велась среди них, и естественное стремление как-то облегчить условия своего нелегкого существования в плену. Во всяком случае, из числящихся в вышеприведенном списке членов КПИ на «Семирамисе» отбыли Хулио Хосе Хименес и Хуан Франсиско Масия; всего же из 84 человек, подписавших упомянутое выше заявление, на «Семирамисе» выехало 44 человека. Среди них был и Рикардо

Хосе Альварес, написавший в марте 1951 г. в спецгоспитале № 5351 на имя министра внутренних дел заявление с просьбой не отправлять его в Испанию, а оставить в СССР и дать российское подданство. Это заявление (подлинник, написанный от руки), «врученное во время очередного обхода спецгоспиталя», было представлено заместителю начальника ГУПВИ генерал-лейтенанту А.З. Кобулову начальником УМВД по Ростовской области и, как видно из пометы на письме, «оставлено без последствий». Поскольку таких документов немного, приведем его практически полностью, сохраняя большинство грамматических ошибок:

«Министру Внутренних дел Союза СССР [так! – А.Е.] Заявление.

Я, нижеподписахший, солдат в/п Альбаре Рикардо Хосе, испанец, подданный Испании, 1924 года рождения. Из рабочих сам механик без партийный обращаюсь к Вам со следующий просьбой.

Прошу моего освобождения из лагеря военно пленный с тем, чтобы жить и работат в СССР и прошу русские подданный.

Моя просьба мотивирована тем, что я будучи в Испании не имел никакое политическое сознание в виду экономических затруднений свой силы и с целью улучшить своего положения добровольно вступил в проклятую «голубую дивизию» и в ее составе приехал воевать против СССР попал в плен 10.02. 1943 года в районе Колпино Ленинградской областей. в лагере СССР я видел, что СССР проводит справедливую политику направленную на поддержание мира и улучшению благосостояния народа. что СССР никому не угрожает [неразборчиво] добился свою национальную независимость. Одним словом: я сегодня хорошо знаю, что хотят и как действуют фашисты и империалисты с одной стороны и что хотят и за что борется Советский народ. И я решился: хочу работать и бороться за то же, что борятся Советский люди и больше не [неразборчиво] в руках фашистов, инпералистов, поджигателей войны врагов трудящихся народов. Я рабочий и сын рабочего. По этим причинам я обращаюсь к Вам с просьбой не направлять меня в Испанию.

С высоким к Вам уважением прошу мою просьбу удовлетворить. Альбарес Рикардо. 23. Ш. 1951»[106]106
  РГВА. ГУПВИ. Ф. 1 – П. Оп. 25. Д. 11. Л. 76, 77.


[Закрыть].

Можно думать, что советские власти не очень верили подобным заявлениям, и, скорее всего, Советское правительство не было заинтересовано в увеличении числа иммигрантов, как это было и раньше. Отметим фразеологию заявления, очень соответствующую эпохе, а также нетипичность самой просьбы «не направлять в Испанию». О том, что отдельные просьбы от испанцев о получении советского гражданства поступали, свидетельствует разъяснение, данное НКИД СССР уполномоченному по делам репатриированных при СНК СССР 24 ноября 1945 г., гласившее: «испанским гражданам, находящимся на территории СССР и желающим принять советское гражданство и остаться в Советском Союзе, следует ходатайствовать об этом перед Президиумом Верховного Совета СССР через Отдел Виз и регистраций Главного Управления Милиции»[107]107
  ГАРФ. Ф. 9526. Оп. 1. Д 154. Л. 99.


[Закрыть].

Ксавьер Морено считает, что в цене, которую заплатила Испания за Голубую Дивизию, плен занимает существенное место. Несколько сотен дивизионеров пробыли в СССР от девяти до пятнадцати лет; это были люди, на долю которых выпало пережить множество превратностей судьбы и лишений и чье точное число, считает он, трудно определить. В любом случае их история – одна из многих, характеризующих ХХ век концентрационных лагерей: клоаки исключительных идеологий, где жизнь, если только ее уважали, была страданием (С. 321). Он приводит официальные испанские данные о числе военнопленных – 372 человека, из которых 115 умерло в плену, а также цифры Хосефины Итурраран из «El Pais»; и признает, что советские источники могли бы внести ясность в этот вопрос, со своей стороны считая, что число пленных колеблется между цифрой в 400 и 500 человек. В этом он совершенно прав – в нашей Базе Данных, основанной на архивных источниках, учтено 492 военнопленных, из которых 153 умерли в плену и 251 выехали в Испанию; мы также не считаем эти цифры окончательными, учитывая, что часть учтенных нами военнопленных относится к тем, кто был интернирован уже в 1945 г. и считался военнопленным в связи с подозрением в службе в Голубой Дивизии или Вермахте.

К. Морено пишет, что историография, посвященная Голубой Дивизии, предлагает три периода пребывания военнопленных испанцев в России: первая – годы голода (1941 – 1945); вторая – период между 1946 и 1948 годами, начало репатриаций иностранцев; и третья – годы сопротивления (1949 – 1954/56). На первом этапе жизнь была очень тяжелой, поскольку к голоду добавились эпидемии, которые привели к высокому уровню смертности. Начиная с 1946 г. условия постепенно улучшаются, возможно, в свете переговоров с Мадридом, считает К. Морено. Наконец, отъезд французов, итальянцев и финнов и других иностранцев определил следующую фазу – фазу голодовок и роста нарушения дисциплины, что приводило к смертным приговорам; приговоры заменялись принудительными работами на длительные сроки и массовыми пересылками в зону Боровичей для работы на угольных шахтах. Работать заставляли рядовых и унтер-офицеров, а с 1945 г. также и офицеров, в бригадах по 40 человек под командованием перебежчиков или заключенных антифашистов (С. 324). Военнопленные копали землю, строили электростанции, дороги, грузили баржи лесом.

«Но самое худшее зло исходило от компатриотов – бывших дезертиров и военнопленных, ставших на сторону советских, а также республиканских изгнанников, называемых антифашистами. Имена некоторых из них, вроде коммуниста Фелипе Пульгара и бывшего капитана республиканских карабинеров дезертира Сесара Астора, попали в черную книгу дивизии. Это были люди, по воле Москвы более близкие к свободе и занимавшие в лагерях должности начальников рабочих бригад, бараков (дивизионеры) или комиссаров (республиканцы), вовсю пользовавшиеся своей властью, что было следствием противостояния и ненависти, рожденных Гражданской Войной».

Паласиос и Орокета в своих книгах доходят до прямой брани даже при описании внешнего облика Сесара Астора (Морено приводит соответствующие цитаты – С. 325).

Морено отмечает также, что в мае 1949 г. дивизионеров соединили с 34 испанскими интернированными – 15 пилотами, 19 моряками и 4 детьми войны и до репатриации в 1954 г. их уже не разделяли (С. 326). В книгах Арасы и Морено кратко характеризуется и путь испанцев-военнопленных по лагерям: Араса пишет, что из Череповца они были перемещены в лагерь № 27 под Москвой, где условия жизни и питание были лучше; оттуда в лагерь № 160 в Суздале, там было хуже. В этом лагере уже был капитан Херардо Орокета, попавший в плену в госпиталь, а затем в Ленинград на допросы в НКВД (С. 292). Орокета возглавлял группу офицеров, отказывавшихся работать и сотрудничать с русскими, – в нее входили Паласиос, Молеро, Альтура, Кастильо и лейтенант Росалени. В этом лагере они содержались вместе с гражданскими испанцами, перемещенными из Берлина в 1945 г. В июле 1946 г. испанские военнопленные были переведены в Оранский лагерь, вблизи г. Горького, позже – в Потьму, в 5 8-й лагерь в Мордовии, а в январе 1947 г. – в Харьков.

Сведения о лагерях, в которых был Херардо Орокета Арбиоль, приведены в книге Ксавьера Молеро:

1. Госпиталь и тюрьма в Ленинграде (февраль – август 1943 г.)

2. Лагерь № 158 в Макарино под Череповцом (август – сентябрь 1943 г.)

3. Лагерь № 160 для офицеров в Суздале (сентябрь 1943 – август 1946 гг.)

4. Лагерь Оранский № 74 под Горьким (август – ноябрь 1946 г.)

5. Лагерь в Потьме № 58 (ноябрь 1946 – январь 1947 г.)

6. Лагерь в Харькове № 7.149/2 (январь 1947 – май 1949 гг.)

7. Лагерь в Киеве (май 1949 г.)

8. Лагерь Бобровский № 474 под Череповцом (май – октябрь 1949 г.)

9. 10, 11, 12 – Лагеря и тюрьмы в Боровичах (октябрь 1949 – сентябрь 1951 гг.); в апреле 1951 г. – голодная забастовка, в августе осуждение военным трибуналом.

13. Пересыльная тюрьма в Ленинграде (сентябрь 1951 г.)

14. Тюрьма в Кирове (сентябрь – октябрь 1951 г.)

15. Тюрьма в Свердловске (октябрь 1951 г.)

16. Лагерь в Дегтярке под Свердловском (октябрь 1951 – июль 1953 гг.)

17. Лагерь в Щербакове (июль 1953 – январь 1954 гг.)

18. Лагерь в Краснополье у Ворошиловграда (конец января – до 21 марта 1954 г. В этот лагерь были собраны испанцы из Ростова и с Урала для репатриации (С. 322 – 323).