Текст книги "Адмирал Колчак. Жизнь, подвиг, память"

«Общий» (фактически – мирного времени) порядок управления, который Колчак стремился установить на Дальнем Востоке, нашел отражение и в решении Верховного Правителя сформировать в Приморской, Амурской и Забайкальской областях и полосе отчуждения (Заамурском округе) Пограничную стражу, подчиненную, как было и в Российской Империи, министру финансов; формированием должен был руководить генерал С.Н.Люпов.

Автономией обладали также казачьи области, относительно которых грамотой Российского Правительства от 1 мая 1919 года гарантировалось «сохранение установившихся на землях казачьих войск основ войскового самоуправления», а также «неприкосновенность занимаемых казачьими войсками земель и прав их на владение и распоряжение этими землями». При этом Правительство подтверждало, что «считает незыблемым» и «образ служения» казаков, чем как будто обуславливалась сословная специфика казачества, связывающая предоставляемые права с более тяжелой, чем у остального населения, формой воинской повинности.

Правда, представители казачьих войск, объединенные в «конференцию», как будто не чувствовали себя удовлетворенными этой декларацией Правительства и претендовали на более важную роль в общегосударственном масштабе. В конце августа они представили Колчаку записку о «реорганизации власти», намечавшую как расширение состава кабинета за счет министров без портфеля для «связи правительства с представителями общественности», так и преобразование Экономического Совещания в нечто более напоминавшее парламент в полном смысле слова. Планировалось даже сделать премьер-министра (а значит, и весь кабинет) «ответственным перед особым законосовещательным органом управления». Однако Александр Васильевич подобным реорганизациям в военное время не сочувствовал, да и с вопросом автономии казачьих областей и административной структурой освобожденной части России эти проекты никак не были связаны.

Будучи провозглашенным Верховным Правителем России, адмирал должен был задуматься и о выстраивании отношений с теми областями, которые вели самостоятельную борьбу против Советской власти. Вопрос «признания Колчака» стоял весьма остро, поскольку без него любые «всероссийские» титулы были не более чем фикцией.

На первых порах могло даже показаться, что здесь неизбежны конфликты, – и действительно, вскоре за ноябрьскими событиями последовал протест со стороны социалиста Н.В.Чайковского, возглавлявшего Временное Правительство Северной области и заочно избранного в состав Уфимской Директории. «Отказываюсь подчиняться диктаторской власти», – телеграфировал он в середине декабря Колчаку, Вологодскому и представителям союзников. Чайковский требовал «немедленно сложить власть, восстановить Директорию, спасти Россию от позора, клятвопреступности, политического младенчества» – и казалось, что демарш его представляет немалую опасность: помимо разрушения единства антибольшевицкого фронта перед союзниками, можно было ожидать, что военное имущество, завезенное последними на Русский Север, теперь окажется потерянным для войск Верховного Правителя. Однако вскоре Чайковский отказался от своей непримиримой позиции, а прибывший в Архангельск в январе 1919 года и принявший должность генерал-губернатора генерал Е.К.Миллер с самого начала проявил лояльность Колчаку.

Такую же лояльность проявил и генерал Н.Н.Юденич, собиравший силы для борьбы на Петроградском направлении. В своей телеграмме Колчаку от 21 января 1919 года он нарисовал широкие перспективы: «Около меня объединились все партии от кадет и правых. Представители торгово-промышленного класса, находящиеся[86]86
  В публикации – «находящегося».


[Закрыть] в Финляндии, обещали финансовую поддержку… Необходимо воздействие союзников на Финляндию, дабы она не препятствовала нашим начинаниям и вновь открыла границу для русских беженцев, главным образом офицеров. То же – в отношении Эстляндии и Латвии. Необходима помощь в достаточном количестве вооружением, снаряжением, техническими средствами, особенно нужны танки и аэропланы, финансами, продовольствием». Это еще не было формальным признанием – просьба «благоволите поддержать мое ходатайство перед Антантой» скорее соответствует тону разговора равного с равным, – но одновременно Юденич писал на Юг генералу Деникину: «Если моя личность не угодна Адмиралу Колчаку, Вам или союзникам, сообщите, и я отойду в сторону…» – до известной степени признавая тем самым свою подчиненность.

Уже 2 февраля омский «Правительственный Вестник» сообщил о полученной телеграмме и о том, что «Правительство ответило Юденичу обещанием всемерной поддержки. Министерство Финансов открыло ему кредит. Правительство просит союзников помочь Юденичу продовольствием». А к лету определилась и административная структура освобожденной части России: указом Верховного Правителя от 10 июня генерал Миллер был назначен «Главнокомандующим всеми сухопутными и морскими вооруженными силами России, действующими против большевиков на Северном фронте», а генерал Юденич – на аналогичную должность на Северо-Западном фронте. Таким образом, Колчак, организуя общегосударственный центр на Востоке, для прочих регионов, оказавшихся относительно него периферийными, считал необходимым устанавливать не местные правительства, а «военно-походную» систему управления. Забегая вперед, добавим, что 20 июня управление всеми силами, находившимися в непосредственном подчинении Верховного («Восточный фронт») было так же объединено в руках генерала Дитерихса «на правах Главнокомандующего фронтом», и военно-административная система оказалась унифицированной, хотя вряд ли именно унификация составляла цель Колчака.

Правда, даже скромному и лояльному солдату – генералу Юденичу не удалось избежать создания регионального «Северо-Западного Правительства», сотрудники же генерала Миллера вообще проявляли повышенную активность и беспокойство. Так, 4 июня, в чаянии «оставления Петрограда большевиками», они «находили желаемым» «включение Петрограда и всей освобожденной вокруг него области в орбиту полной компетенции Временного правительства Северной области» (в ответ из Омска сообщили о полномочиях Юденича). А утвержденное Колчаком постановление Совета министров от 26 августа, учредившее должность Главного Начальника Северного края и назначившее на этот пост Миллера, и вовсе было встречено в Архангельске в штыки: местные политики предложили на выбор «коллегиальный принцип управления» (то есть, очевидно, генерал-губернатор и краевое правительство) либо… «предоставление Начальнику Северного края прав Верховного Правителя». Впрочем, обсуждение этого вопроса в Архангельске затянулось и утратило актуальность.

Методы и схема подчиненности Юденича или Миллера омскому центру оказывались неприменимыми к Вооруженным Силам Юга России, возглавляемым генералом Деникиным. Сражавшийся с конца 1917 года Деникин вряд ли мог быть «назначен» приказом Колчака – это было бы явной бестактностью, – и здесь отношения первоначально принимали едва ли не дипломатический характер. 3 декабря 1918 года Лебедев передавал из Омска, что временно исполняет обязанности начальника штаба, и запрашивал у Деникина «указаний», явно запутывая всю картину подчиненности. 19 декабря Колчак телеграфировал, что считает необходимым «согласовать наши действия», вполне разумно отказавшись от начальственного тона. Далее последовал обмен письмами, написанными одновременно и независимо друг от друга.

«Нисколько не сомневаюсь, что, когда волею Божьей соединятся наши территории, полное государственное объединение их и всех русских армий завершится легко и просто, на основе истинной пользы Русской Державы, и отметая всякие личные интересы», – благожелательно, но не без осторожности пишет Деникин. «Насколько могу судить, Вы, Антон Иванович, на Юге России приняли на себя приблизительно те же функции, что и я… – рассуждает Колчак. – Необходимо полное согласование наших действий и соблюдение принципа Единства Верховной власти и неотделимого теперь от нее Верховного Командования… Я не сомневаюсь в том, что Вы вместе со мной решите эти вопросы независимо от личностей, руководствуясь одним благом Родины нашей и государственными соображениями о ее выгодах и интересах». Оба военачальника говорили, в сущности, одно и то же, особенно подчеркивая отсутствие «личных интересов».

Политическое окружение Деникина не сочувствовало идее его подчинения Колчаку и уповало на некую паритетную схему «единого Национального Правительства». Однако генерал привык обдумывать и принимать решения самостоятельно – и во имя установления единого фронта перед лицом как врагов, так и западных союзников, 12 июня (30 мая по старому стилю) отдал приказ по Вооруженным Силам Юга России:

«… Спасение нашей Родины заключается в единой Верховной Власти и нераздельном с нею едином Верховном Командовании.

Исходя из этого глубокого убеждения, отдавая свою жизнь служению горячо любимой Родине и ставя превыше всего ее счастье, я подчиняюсь адмиралу Колчаку как Верховному Правителю Русского Государства и Верховному Главнокомандующему Русских армий.

Да благословит Господь его крестный путь и да дарует спасение России».

В ответ последовали теплые и искренние телеграммы из Омска – «Совет Министров горячо приветствует Вас, Генерал, принявшего в ответственный момент ответственное и глубоко патриотическое решение… Храни Господь единую Российскую армию и ее доблестных вождей-патриотов» (Вологодский); «С чувством глубокого волнения приветствую Ваше патриотическое решение, продиктованное Вам истинной государственной мудростью… В великом подвиге служения Вашего России да поможет Вам Бог» (Колчак). А за два дня до отправки телеграммы Верховного Правителя, 24 июня, было принято постановление Совета министров «об учреждении должности Заместителя Верховного Главнокомандующего» – «для обеспечения непрерывности и преемственности Верховного командования»:

«1) Заместитель Верховного Главнокомандующего назначается Указом Верховного Правителя и состоит в непосредственном подчинении Верховного Главнокомандующего.

2) В случае болезни или смерти Верховного Главнокомандующего Заместитель его незамедлительно вступает в исполнение обязанностей Верховного Главнокомандующего.

3) Если в момент наступления условий, указанных в статье 2, Заместитель Верховного Главнокомандующего отсутствует из того места, где имеет пребывание Верховный Главнокомандующий, то Председатель Совета Министров обязан немедленно вызвать Заместителя Верховного Главнокомандующего, до прибытия же его действует порядок, установленный статьею 47 Положения о Полевом Управлении войск в военное время (то есть в исполнение обязанностей Верховного вступает начальник его штаба. – А.К.), если Заместитель не найдет необходимым поручить до своего прибытия временное исполнение обязанностей Верховного Главнокомандующего другому лицу».

Столь подробно описанный механизм преемственности заставляет предположить, что документ изначально составлялся для кандидата, достаточно удаленного от Омска, – и действительно, в тот же день указ, упомянутый в статье 1-й, был подписан: Заместителем Верховного стал генерал Деникин «с оставлением в должности Главнокомандующего вооруженными силами на Юге России» (последние таким образом приобретали статус фронта, аналогичного Северному и Северо-Западному). Курьезно, что М.Волошин увидел в назначении Колчаком себе заместителя не более и не менее, чем… «усыновление» императором своего преемника по образцу позднего Рима: «Этот порядок престолонаследия применялся в Византии, он был теоретически намечен и у нас Петром Великим, так что он вполне может быть связан с традициями нашей государственной власти. И сейчас мы уже имеем ожидаемого единодержца в лице Колчака, явившегося, к нашему счастью, не по выборам, а нормально – явочным порядком, как вообще приходят исторические деятели и государственные люди, и он последним своим приказом о назначении генерала Деникина своим преемником и заместителем намечает именно тот порядок престолонаследия, о котором я говорил». К сожалению, поэт не читал русского полевого устава и не знал, что назначение заместителя старшего начальника является непременным элементом всякого оперативного приказа, будь то приказ на бой, походное движение или отдых…

А общая обстановка в 1919 году была, разумеется, боевой, – и дело тут не только в частых поездках Александра Васильевича на фронт, где он посещал передовые позиции и рисковал жизнью. Не был адмирал в безопасности и в своей столице, тем более что, даже став Верховным, он некоторое время продолжал жить «в маленькой проходной комнате, в частной квартире», пока не перебрался в особняк на берегу Иртыша. Но и на новом месте Колчак не был застрахован от неприятных неожиданностей вроде взрыва ящиков с ручными гранатами его конвоя, в котором ротмистр Князев видит «злоумышленность» (хотя скептик Гинс придерживается официальной версии, что «взрыв произошел вследствие неосторожного обращения с гранатами»); адмирал не пострадал, поскольку задержался, возвращаясь с фронта. Не менее характерным кажется нам и такой рассказ прибывшего с Юга России офицера, представлявшегося Верховному Правителю:

«При моем приближении адмирал встал, принял мой рапорт, сел и резким жестом посадил меня. Он казался совсем маленьким в громадном кресле. Я много слышал о крайней нервности адмирала Колчака, но все же его лицо и жесты удивили меня. Он, не глядя на меня, громадным складным ножом резал ручку кресла и молчал. Молчал и я, не зная, что подумать.

– Ну, что же? – бросил адмирал.

– Ваше высокопревосходительство, – начал я и сунул руку в карман за своими бумагами.

Подняв глаза, я перехватил взгляд адмирала, с странным выражением настороженной готовности следящего за моей рукой. Я подал бумаги, адмирал прочел их и сразу изменился, бросил в сторону нож и опять протянул мне руку».

Удивленный посетитель вечером того же дня узнал, что «в контрразведках ставки имелись сведения о готовящемся покушении на верховного правителя со стороны офицера, который должен прибыть из-за границы…» На первый взгляд, приведенный рассказ является лишь дополнительным свидетельством о повышенной нервности Колчака, – однако обратим внимание: располагая сведениями, которым он доверял, Александр Васильевич не усомнился принять наедине вероятного террориста без каких-либо специальных мер предосторожности. А.В.Тимирева вспоминала много лет спустя, как поддерживало ее перенятое у Колчака правило – «если что-нибудь страшно, надо идти ему навстречу – тогда не так страшно», – и сам адмирал действительно следовал ему всегда, в полярных странствиях, в войне, в политике – во всем.

Глава 13
Дела иностранные

Кроме руководителей борьбы на других фронтах, существовала и еще одна категория должностных лиц, признание которыми Верховного Правителя до некоторой степени кажется актом доброй воли, – российские дипломатические представители заграницей. Впрочем, здесь адмирал Колчак не встретил противодействия, и в русских послах, военных и морских агентах он нашел вполне лояльных сотрудников. Так, от имени «всех находившихся в его ведении» генералов и офицеров заявил о признании Колчака военный агент в Великобритании генерал Н.С.Ермолов, в дальнейшем активно содействовавший отправке в Россию желающих сражаться офицеров, и даже военный агент во Франции генерал граф А.А.Игнатьев (известный тем, что в начале 1920-х годов перешел на советскую службу) «приветствовал подвиг» принявшего верховную власть Колчака и через посла в Париже В.А.Маклакова запрашивал «принципиальных указаний» относительно «использования для русского военного дела годной части офицеров и солдат, составляющих контингент русского отряда во Франции, и особенно наших пленных, передаваемых ныне германцами французам», а также «использования у Вас или Деникина русских военных материалов, оставшихся здесь». Для координации действий военных миссий заграницей Колчак пошел навстречу генералу Д.Г.Щербачеву, который писал ему 14 апреля 1919 года: «Только здесь ясна общая картина частных усилий, возможно стройное сочетание их для достижения общей цели [и] производства соответствующего давления на союзников и наблюдение за своевременным выполнением оказываемой ими помощи»; Щербачев и был назначен «Военным уполномоченным Верховного Правителя и Верховного Главнокомандующего во Франции, Англии и Италии».

Мы уже не в первый раз затрагиваем здесь тему взаимоотношений с иностранными державами. Вопрос этот, бывший в те дни одним из наиболее животрепещущих, и до сих пор продолжает вызывать многочисленные споры и нарекания в адрес адмирала Колчака, причем в вину Верховному Правителю парадоксальным образом ставятся противоположные друг другу тенденции, которые критики и обвинители предпочитают усматривать в политике его кабинета. С одной стороны, эта политика подается как недостаточно гибкая, неспособная к уступкам (прежде всего – образовавшимся на развалинах Российской Империи окраинным государствам), отталкивающая потенциальных союзников; с другой – в ней видят чрезмерную услужливость по отношению к иностранцам, преувеличенную готовность следовать их указаниям и, в сущности, предательство национальных интересов. А потому и нам невозможно обойти внешнеполитические вопросы молчанием.

Как и большинство антибольшевицких русских правительств, режим адмирала Колчака решительно избрал позицию верности старому союзу, заключенному Императором Николаем II. При этом заявления о сохранении союзнических отношений далеко не всегда были формальными. Скажем, в декларации Российского Правительства от 21 ноября 1918 года, подписанной Верховным, премьер-министром и членами кабинета, за словами о том, как большевики «пытались наложить на весь народ несмываемое пятно позора, аннулировав все договоры и обязательства, принятые на себя в разное время нашим народом», следовал вполне практический вывод: «к непременному исполнению по мере восстановления целокупной России» принимались возложенные на казну денежные обязательства – «платеж процентов и погашений по внутренним и внешним государственным займам, платежи по договорам, содержание служащих, пенсии и всякого рода иные платежи, следуемые кому-либо из казны по закону, по договору или по другим законным основаниям». Несмотря на то, что декларация трактовала и о сугубо внутренних вопросах (те же пенсии), сама преамбула документа смещала акценты на проблему внешних займов, бывших впоследствии предметом многочисленных и крикливых спекуляций советских авторов. Так зачем и насколько было нужно Колчаку принятие на себя старого долга?

Не будем сосредотачиваться на моральной и юридической стороне дела. Если у русского государства были долги, то, восстанавливая это государство, безусловно следовало эти долги признать. Однако применительно к внешней политике слишком часто и слишком громко звучит проповедь цинизма и выгоды, а противоположная точка зрения презрительно объявляется «донкихотской». Поэтому посмотрим на проблему через призму «реальной политики».

Признание верности старому союзу и подкрепляющее его признание старых долгов, при благожелательной реакции остальных государств Антанты, переводило Россию в разряд держав-победительниц со всеми вытекающими отсюда последствиями, в том числе и материальными. Признав долги союзникам-победителям, Россия тем самым приобретала право требовать своей доли в плодах победы и вознаграждения за счет Германии, Австрии и Турции за жертвы, причиненные Великой войной. Конечно, в униженном положении, в которое Россию поставили большевики, несерьезно было мечтать о Константинополе (хотя и такие мечты бродили в горячке мировой победы!), – но на получение репараций, казалось, можно было рассчитывать. Более того – та же декларация от 21 ноября объявляла «все финансовые акты низвергаемой Советской власти незаконными и не подлежащими выполнению как акты, изданные мятежниками», – а это уже, распространяясь на Брест-Литовский договор и дополнительные к нему соглашения, позволяло ставить вопрос о возвращении русского золота, переданного большевиками Германии. Определенные надежды отразились в правительственной декларации от 7 декабря: «С глубоким удовлетворением видит Россия, что не забыты великие усилия, приложенные ею к общему делу, не забыты ее бесчисленные кровавые жертвы. Союзные державы принудили Германию отказаться от Брестского мира, обязали ее очистить русские земли и прекратить расхищение русского народного достояния».

Насколько прекраснодушными были эти надежды? Не забудем, что даже в Версальском договоре 28 июня 1919 года, вообще по отношению к России оскорбительном (о чем ниже), была не только подтверждена отмена «Брест-Литовских Договоров, а также всяких иных Договоров, соглашений или конвенций», заключенных Германией с большевиками, и пресечены любые покушения Германии на аннексию российских территорий, – но и содержалось следующее принципиально важное положение: «Союзные и Объединившиеся Державы[87]87
  Другой вариант перевода – «Союзные и Соучаствующие Державы».


[Закрыть] формально оговаривают права России на получение с Германии всяких реституций и репараций, основанных на принципах настоящего Договора». Кроме того, признавались отмененными «все договоры, конвенции и соглашения», заключенные Германией «с Россией или с каким-либо Государством или Правительством, территория которых ранее составляла часть России», а это аннулировало, например, соглашения немцев с любым из украинских или прибалтийских правительств. Однако на пути к реальному достижению этих выгод сами же союзники не замедлили воздвигнуть многочисленные преграды.

Тревожным сигналом стали амбиции, с которыми 13 декабря 1918 года в Омск прибыл союзный военный представитель, французский генерал М.Жанен. Прием, оказанный ему, можно было считать довольно холодным, поскольку на вокзале высокого гостя встречали из русских только генерал Матковский и «представитель (даже не названный в газетном отчете! – А.К.) Министерства Иностранных Дел», но не Вологодский, не Лебедев и не кто-либо из министров; почетный караул был наряжен также не от хозяев, а от находившегося в Омске незначительного французского контингента, игравшего скорее символическую роль. Быть может, в этом следовало видеть сознательную реакцию Российского Правительства на полномочия француза… взять под свое верховное командование сражающиеся на этом фронте войска!

«Он обращается к нам с бурными многословными и разнообразными возражениями сантиментального характера, – иронизирует Жанен в рассказе о переговорах с Колчаком 15 декабря. – Он стал у власти при помощи военного переворота, и поэтому главное командование не может быть отделено от диктаторской власти без того, чтобы она не потеряла под собой почву. “Общественное мнение не поймет этого и будет оскорблено. Армия питает ко мне доверие; она потеряет это доверие, если только будет отдана в руки союзников. Она была создана и боролась без них. Чем объяснить теперь эти требования, это вмешательство? Я нуждаюсь только в сапогах, теплой одежде, военных припасах и амуниции. Если в этом нам откажут, то пусть совершенно оставят нас в покое. Мы сами сумеем достать это, возьмем у неприятеля. Это война гражданская, а не обычная. Иностранец не будет в состоянии руководить ею. Для того, чтобы после победы обеспечить прочность правительству, командование должно оставаться русским в течение всей борьбы”.

… Проводим с осторожностью, которая необходима в беседе с человеком, находящимся в состоянии нервного возбуждения, все аргументы в пользу этого дела: союзники намерены оказать помощь – это видно из их желания иметь здесь своего человека, они корыстно не заинтересованы в этом вопросе, мое назначение будет продолжаться только до тех пор, пока положение не изменится к лучшему, требование об оказании помощи будет еще больше обосновано, если они будут непосредственно втянуты в военные действия, свою заботливость союзники показали и в назначении человека, находящегося в курсе русских событий и даже окончившего русскую военную академию[88]88
  В 1910–1911 годах Жанен находился при Императорской Николаевской Военной Академии, но, конечно, не «окончил» ее в том смысле, какое имело это слово для русских офицеров.


[Закрыть]. Я прибавил лично от себя, что, как дисциплинированный солдат, буду настаивать на выполнении отданного распоряжения».

Все же Колчак настоял на своем, какие бы критические комментарии ни вызывало это у Жанена, писавшего: «Протесты адмирала дают основания догадаться, что он претендует на компетентность в военном деле, что, однако, не облегчает положения вещей, ибо очень спорна его компетентность в вопросах пехотной тактики». Вряд ли стоит переоценивать воинские таланты и опыт самого Жанена, не поднявшегося на войне выше командира бригады, основную же службу несшего в штабах, а с весны 1916 года – военно-дипломатическим представителем при русской Ставке; но в любом случае назначение француза на должность главнокомандующего явно компрометировало бы Российское Правительство. Ни европейцы, ни американцы упорно не желали этого понимать, еще 8 января 1919 года полагая, что «все союзные войска в Сибири, как русские, так и иностранные, располагающиеся к западу от оз[ера] Байкал, впредь будут контролироваться ген[ералом] Жаненом». И потому достигнутый компромисс, отразившийся в официальном сообщении от 18 января, представляется актом государственной мудрости Верховного Правителя и его кабинета:

«Прибывший по поручению Союзных Правительств генерал Жанен – представитель высшего междусоюзного командования [ – ] вступает в исполнение своих обязанностей в качестве Главнокомандующего войсками союзных с Россией Государств, действующими на востоке России и в Западной Сибири. Для достижения единства действий на фронте высшее русское командование, осуществляемое Верховным Главнокомандующим – Адмиралом Колчак – будет согласо[вы]вать с генералом Жанен общие оперативные директивы, о чем Верховным Главнокомандующим даны соответствующие указания Начальнику Штаба.

Одновременно вступает в исполнение своих обязанностей генерал Нокс – сотрудник генерала Жанен по вопросам тыла и снабжения, предоставляемого союзными правительствами для нужд русского фронта, вследствие чего Верховным Правителем предписано военному министру согласовать свою работу с задачами, возложенными на генерала Нокс».

Следующий удар был еще тяжелее. С недоумением и возмущением читали русские военачальники и государственные деятели радиограмму из Парижа, где начиналась мирная конференция. В ней за общими словами о желании помочь русскому народу и нежелании вмешиваться в русские дела шла сбивчивая и не до конца принятая русским радиотелеграфом резолюция, опубликованная 29 января 1919 года в таком виде: «Обращаемся к каждой группе, стоящей у власти или стремящейся к ней, или военному контролю в Сибири, или в границах Европейской России, существовавших до войны (исключая Польшу и Финляндию), чтобы они назначили представителей в числе для каждой группы. Они будут приняты представителями союзников, чтобы, заключив перемирие между партиями (пропущено). Эти представители приглашаются на совещание с представителями союзных держав, чтобы были выяснены желания всех русских партий и, если есть возможность, чтобы было достигнуто соглашение или приняты меры (пропущено). Просим немедленного ответа на это приглашение. Путь и поездка морем (в качестве места переговоров назывались Принцевы острова в Мраморном море. – А.К.) будет обеспечена всем представителям партий. Представители ожидаются 15 февраля 1919 года».

По свидетельству управляющего министерством иностранных дел Сукина, «Колчак лично никогда не рассчитывал на иностранцев и относился холодно к понятию “союзники”». Однако, как вспоминает Гинс, и адмирал при чтении парижской радиограммы не смог сдержать изумленного возгласа: «Господа, ведь это – предложение мира с большевиками!» Правда, союзные дипломатические представители вскоре уверили Верховного Правителя в сохраняющемся благорасположении, предполагая, что конференция «задумана для того, чтобы испытать большевиков и после демонстрации их непримиримости создать основание для широкой помощи в борьбе с ними», и просили «до получения подробных разъяснений из Парижа не отказываться решительно от сделанного предложения». Гинс утверждает, что адмирал обещал им вообще не отвечать на «неясную по содержанию» радиограмму, однако в действительности ответ последовал в форме правительственного сообщения, опубликованного 28 января:

«23-го сего января Совещание Мирной Конференции в составе представителей Франции, Англии, Америки, Италии и Японии приняло решение, определяющее отношение этих государств к России. Точный текст этого постановления еще не известен Русскому Правительству. Однако оно осведомлено в общих чертах о содержании указанной резолюции, в которой Державы предлагают отдельным частям и группировкам России, располагающим на местах политической или военной властью, прислать к 15-му февраля своих представителей на Совещание, где будут присутствовать также и представители великих Держав…

Во избежание возможности преждевременных толкований и неправильного понимания сущности предложений Держав, Правительство считает долгом заявить, что начатые в связи с этим переговоры с союзниками ни в какой мере не могут отразиться на борьбе, ведущейся сейчас на фронте против предателей родины, и что ответственная работа воссоздания Государства Российского, творимая сейчас в Сибири и на Востоке России, будет продолжаться Правительством с прежним напряжением».

Кто и кого испытывал, в результате так и осталось невыясненным, потому что советское правительство, несмотря на довольно благоприятное для него положение на фронтах, обеими руками ухватилось за «неясное по содержанию» предложение. Первоначально Совнарком также запросил разъяснений, но уже 4 февраля разразился самыми широкими обещаниями. Было заявлено о готовности «признать долги старого правительства»; «приступить немедленно к выплате процентов по старым займам и предоставить ряд концессий государствам или капиталистам»; воздержаться («на основе взаимности») от политической пропаганды; провозглашалось даже согласие «говорить и о территориальных уступках». Условие было только одно – «ничто не должно мешать советскому народу устраивать свою жизнь на социалистических началах». Фактически Ленин за допущение в Россию иностранного капитала, предоставление экономических выгод и проч. стремился выторговать себе свободу рук внутри контролируемой части страны (весной 1919 года он соглашался и на замораживание всех фронтов, после чего «все существующие де факто правительства» оставались бы «на занимаемых ими территориях»).