Текст книги "Философия психологии. Новая методология"

Вспомните свою поездку в метро: электричка более-менее равномерно движется по тоннелю, вы стоите или сидите, можете пройтись по вагону, словно он стоит на месте, вместе с тем электричка совершает достаточно большое количество поворотов, опускаясь то вверх, то вниз, объезжая плавуны и т. п. Ее движение – это аналог экстернального процесса, о котором мы ничего не знаем, кроме того, что он есть. Вы думаете: «Пора выходить», – встаете и идете по определенной траектории к двери, но вот электричка резко тормозит, вы падаете, ваша траектория значимо меняется – экстернальный процесс дал о себе знать, нарушив размеренную работу интернальной закономерности. Если бы вы не знали, что существует некий экстернальный процесс, вы были бы озадачены своим падением, а потому объяснили бы его каким-то неврологическим расстройством, например абсансом.

Хотя мы и говорим здесь, что наличие экстернального процесса очевидно, в обыденной жизни, да и для служителей науки это не всегда так. Об этом или не знают, или забывают, ссылаясь на относительность и не понимая, что лежит за этим понятием, чем вызвано то, что не все, что «должно работать», – «работает». Мы подчас подобны человеку из приведенного выше примера с падением в вагоне, объясняющего это интернальными причинами, которыми раскрыть экстернальное воздействие невозможно в принципе. Примечательным кажется само слово – «недоразумение». Вдумаемся – «не-до-разум-ение», то есть событие, которое не может быть осмыслено, но вместе с тем мы ведь почти спокойно соглашаемся с возможностью недоразумения (!) и, более того, ошибочно полагаем его укорененным в нашей (интернальной) системе. Знает ли человек, что находится за пределами Вселенной? А если что-то произойдет, что никак с позиций нашего, как мы полагаем, «объективного» взгляда на Вселенную не сможет быть объяснено? Например, народится ни с того ни с сего сто новых планет в Солнечной системе и нигде при этом, что называется, не «убудет». Что вы скажете? «Недоразумение какое-то…» Так любое событие, причинно укорененное вне системы, принятой познающим субсубъектом за «все», представится ему, субсубъекту, «недоразумением».

Закономерности интернального процесса нельзя назвать «объективными» – они «объективны» только для нашей «матрешки», но действительно «объективное» не может быть относительно. Поэтому мы называем эти знания не «объективными», а объективизированными закономерностями, а вот по-настоящему «объективные» знания должны быть полноценны в любой из этих систем, в любой матрешке, поскольку отражают собственно отношения объектов, а не «взгляд со стороны». Собственно «объективное» может быть познано только в непосредственном отношении с тем или иным объектом, в роли такого же объекта, но тогда возможно ли говорить о «познании» в привычном для нас понимании? Поэтому результаты познания субсубъекта – это всегда объективизированное, а не «объективное» знание, что вовсе не означает, что оно хуже («объективное» знание вообще иллюзорно с позиций принципа неотграниченности). Для определения неправомерной интернальной трактовки изменений, продиктованных экстернальным процессом, в русском языке нашлось замечательное слово: «от-себя-тина».

Каким это ни покажется парадоксальным, но геоцентрическая модель мира, согласно которой Земля неподвижна и является центром мироздания, а вокруг нее вращаются Солнце, Луна, звезды, – самая естественная для субсубъекта. Недаром она появилась на свет первой и нашла свое отражение не только в религиозных воззрениях, но и в работах Платона и Аристотеля и до XV века (имеется в виду предположение Николая Кузанского) ни у кого не вызывала сомнения! Более того, костры инквизиции под учеными, выдвигавшими гелиоцентрическую модель, были исполнены действительно «праведного гнева», поскольку они – эти «еретики» – предлагали «очевидную» бессмысленность. Кто-то возразит: «Позвольте, вы говорите, что это свойство субъекта, при вашей терминологической трактовке этого понятия с этим можно согласиться, но человек, по всей видимости, относится к субсубъекту, а это значит, что он может быть „третьим“ и, так сказать, со стороны оценивать происходящее, абстрагироваться, и тогда ваше положение о естественности геоцентричности применительно к человеку бессмысленно».

Все правильно, человек может быть «третьим», но в той ситуации, где дело касается его самого, он почему-то, даже иногда без всякой выгоды и нужды для себя, занимает не эту «благородную позицию объективной непредвзятости», а свое собственное место в этой системе, считая вместе с тем, что все его предположения обладают свойствами «благородной позиции объективной непредвзятости». Плохо это или хорошо? И то и другое, но хорошего, как это ни парадоксально, – больше, поскольку это естественно, неестественны только гордыня и самоуверенность относительно приведенных эпитетов. Психотерапевтический опыт подсказывает, что чем более сознательно и целенаправленно пытается человек построить свои отношения с другими людьми, исходя из позиции: «так всем будет лучше», «надо поступать таким образом, это правильно и справедливо» (что часто называют стереотипами поведения), тем глубже будут его проблемы и тем сложнее будет их решать.

Собственно «объективное» знание субсубъекту получить невозможно. Но гордыня многих исследователей действительно «неограниченна» (недаром философов, которые утверждали, что созданные ими системы абсолютны, кажется даже больше, чем самих философов). Откуда это? По причине головокружительного восторга, который вызывает понятие «абстрактность». Современный исследователь (за весьма не частым исключением) злоупотребляет своей способностью к, как он считает, абстрактному анализу. Абстракция представляется высшим достижением научного познания. Но попробуем во всем этом разобраться.

Что считается естественным для абстрактного познания? В первую очередь необходимо говорить о независимости от «субъективной точки зрения». Но возможно ли это? Не является ли это совершенной проформой? Попробуем предположить, что это возможно. Тогда все факты бытия для осуществления этого познания должны предстать перед исследователем, что называется, на одинаковых «правах». Его отношение ко всем фактам должно быть одинаковым. Итак, все факты в определенном смысле равнозначны и исследователь может изучать их «непредвзято». Однако есть одно «но» – это сам исследователь. Является ли он сам фактом, а если является, то может ли он увидеть непредвзято себя самого? Более того, тут включается языковая игра: «исследователь исследует» – и, таким образом, сам выпадает из сферы познания. Отсюда очевидно, что, если система не полна, познание несистемно или имеет значимые перекосы, равнозначность фактов пропадает сама собой.

Практически же нам не всегда доступно не только экстернальное, но и собственно интернальное знание. Факты, наполняющие познаваемую систему, будут (хотя бы чисто пространственно) находиться на разном удалении от наблюдателя, «загораживать» друг друга и т. д. и т. п. Сказать, что мы можем абстрагироваться от этих трудностей и взглянуть на все «незамутненным взглядом», было бы верхом безответственности и самонадеянности.

О том, как овеществлен принцип центра в сфере познания, говорилось уже не раз – это та самая точка обзора. Если исследователь сумеет добиться использования ее именно как овеществленного принципа, то есть определять наличие ситуативно значимого центра (что, например, делает роджеровская клиент-центрированная терапия) и далее наделять его познавательными свойствами точки обзора, то он добьется замечательных результатов. Правда, познать точку обзора как феномен можно лишь через познание ее сути, что дается не без труда. Но именно точка обзора, принятая как центр, позволяет преодолеть то, что вызывает практические сложности в процессе интернального познания. Точка обзора – это начало и конец любого познания, поскольку если представить процесс познания пространственно, то он есть не что иное, как движение по радиусам сферы – от центра к периферии и обратно (центробежное и центростремительное познания соответственно). И только точка обзора обеспечивает истинную целостность и открытость системного познания.

Очевидно, что в какой-то своей ипостаси человек может выступать как субъект процесса познания, но данная его эманация, по всей видимости, не так существенна, как это могло бы показаться. С другой стороны, человек, безусловно, является еще и субсубъектом, поскольку устанавливает причинно-следственные закономерности, ориентируется на критерий целесообразности, пользуется возможностями абстрактного познания. Вместе с тем, если подходить строго методологически, даже обычному дворовому псу невозможно отказать в праве считаться субсубъектом. Может, правда, возникнуть опасение, что у собаки имеются трудности с «абстрактным познанием», но если опять же оставаться в рамках методологии, то трудно не принять за вариант абстрактного познания пищевую реакцию павловской собаки на «условную» лампочку или звонок. Таким образом, если мы полагаем, что не только между живым и неживым существует значимое отличие в познавательных способностях (статусе познающего), но и между всеми живыми существами, с одной стороны, и человеком, с другой, наличествует некое существенное структурное отличие, определяющее специфичность процесса познания человека, то нам следует в этом и определиться.

Мы имеем безусловно специфичный феномен человека, однако же попытка определить, в чем принципиальное отличие его от всего остального в живой природе, не увенчалась пока убедительной победой научного знания. Расхожее определение «птица без перьев» преследует человека со времен античности. Частный подход предоставил массу фактов и положений для доказательства специфичности человеческого феномена, он ссылался на социальную активность, на мораль, эстетику, религию и проч., и проч., но присяжные «по делу», будь такое организовано, вероятнее всего большинством голосов смогли бы признать лишь то, что – да, действительно, человек как феномен имеет место быть. Таким образом, мы постоянно возвращаемся в исходное, к тому, с чего начали.

Но все-таки, хотя бы в самом общем виде, что отличает человека от иных представителей животного царства? Неужели же кто-то усомнится в том, что это отличие – совершенно особое познание? Что такое социальная активность, мораль и эстетика в ситуации «собачьих» способностей к познанию? Философия испокон веков пытается ответить на вопрос «Что такое человек?» и по большому счету занимается только двумя сферами: первая – гносеологическая, вторая – мировоззренческая (спорят о первичности). Очевидно, что вторая без первой – нелепость, так что опять мы остаемся с глазу на глаз с познанием. Все-таки остается ощущение некого допущения.

А что по этому поводу имеет сказать новая методология? Что ж, она вопрошает: человек входит в отношения с сущим, от того, каким образом он это делает, – зависит ли то, каким он будет? Фактически только от этого и зависит, ведь отношения сущего с человеком предполагают процесс овеществления последнего (и первого для последнего). А как он это делает? Познанием, а для пущей убедительности можно припомнить наши измышления об информации. Итак, новая методология позволяет нам перейти к научному помышлению о человеческом познании как о факторе, непосредственным образом определяющем человека; что ж, не преминем воспользоваться этой возможностью. Но сначала небольшая «историческая» справка, касающаяся эволюции познания. Отметим, что поскольку эволюция познания как такового – это такой же процесс, как и любой другой, то и в нем, с необходимостью, существуют четыре последовательных уровня, или этапа его развития.

Мы уже говорили о первом уровне развития познавательного процесса, его участниками были субъект и объект. Причем мы оговаривали, что между ними на этом этапе нет никакой существенной разницы; все отличие заключается только в том, где локализована точка обзора. Мы делали предположение, что, вероятно, таким способом познания обладает, например, электрон. Трактовка имеющих место изменений основывается на этом уровне познания, исходя исключительно из интернальных и максимально узких установок. «Представьте себе, – пишет Б. Спиноза, – что камень, продолжая свое движение, мыслит и сознает, что он изо всех сил стремится не прекращать этого движения. Этот камень… будет думать, что он в высшей степени свободен и продолжает движение не по какой иной причине, кроме той, что он этого желает».[153]153
  Спиноза Б. Избранные произведения в 2-х т. T. 2. – М., 1957. С. 592.


[Закрыть] Проще говоря, и субъект, и объект «предполагают» существование только самих себя и никого более, и поэтому если происходит некий обмен информацией, то он воспринимается как некое «не-до-разумение», укорененное в самом субъекте.

Второй уровень познания ознаменован явлением на свет субсубъекта, величайшим завоеванием которого является способность в процессе познания «положиться на самого себя» и увидеть причинно-следственные связи. «Границы» интернальности значительно расширились и выходят теперь за пределы самого субъекта – его восприятию оказались доступны связи с окружающим миром и другими субсубъектами. Возникает ряд механизмов, как-то: аффекты, модальностная, интенсивностные и другие оценки, позволяющие несколько отстраненно наблюдать за процессом жизни, хотя субсубъект ни на секунду не выключается из него; так, например, мать-лиса в солнечный день лежит на лесной поляне и спокойно наблюдает за тем, как играют ее малыши, но вместе с тем она постоянно отслеживает ситуацию и находится в известном напряжении, каждую секунду готовая к защите своего потомства. По сути этот уровень познания относится как раз-таки к животному царству и представляет собой некий условный (а в определенном смысле и безусловный) рефлекс. Но тут необходимо оговорить одну очень важную особенность, которая подчас не замечается, а это приводит к ложным суждениям.

Дело в том, что наше с вами понимание причинно-следственной связи несколько разнится со «взглядами» субсубъекта на этот вопрос. Для него эта связь жестко детерминирована, он не совершает «выбора» в нашем с вами понимании. Фактически речь здесь идет о «необходимости»: причина необходимо перетекает в свое следствие. Для человека же совершенно очевидно не необходимое, а лишь «вероятностное» сосуществование причины и следствия: «Что же касается отношения между причиной и следствием, – пишет С. Кьеркегор, – то и тут, если не ошибаюсь, что-то неладно. То громадная причина имеет самые ничтожные последствия, а то и вовсе никаких – какая-нибудь вздорная ничтожная причина ведет к колоссальным последствиям».[154]154
  Кьеркегор С. Наслаждение и долг. – Киев, 1994. С. 32.


[Закрыть] Для субсубъекта же существует только жесткая детерминация – причина неминуемо перетекает в единственно возможное следствие. Можно сказать, что тот латентный период, в течение которого человек осуществляет самый настоящий выбор с «борьбой мотивов» (извлекая «причину» из сферы собственного опыта и оценивая ее значимость также по критериям, актуальным только для него самого), собака просто набирает «критическую массу причины» – внюхивается, вслушивается и т. п., достигнув же ее, причина с необходимостью перейдет в свое, какое-то весьма определенное следствие.

Так мы незаметно подошли к третьему уровню филогенетического развития познавательной способности. Теперь нам необходимо определить точное различие между тем, что было познающим на втором и стало на третьем уровне развития познания, поскольку субсубъект по ряду пунктов действительно весьма напоминает нам человека (например, причинностью в познании), но и отличия весьма очевидны. Итак, мы говорим о том, что субсубъект фактически перемещается из состояния в состояние, каждое из которых «в момент пребывания в нем» является гомогенной полипотентной возможностью, но, детерминируясь неограниченным числом условий, он переходит в следующее состояние одним-единственным, специфическим для данного конкретного состояния путем, не устраивая при этом никаких «свободных выборов». Мы же с вами продолжаем лелеять надежду на то, что кто-кто, а человек осуществляет выбор и сам детерминирует свое поведение, свою активность.

Но это, к счастью, является лишь досадным недоразумением. Да, человек действительно выбирает, и он действительно свободен в выборе, но как он это делает? Полагаясь на самого себя? Сам себя и детерминирует? Когда мы выбираем, мы сами являемся непременным условием своего выбора, непременным условием, которое на равных правах с другими условиями определит, как и в случае с субсубъектом, тот единственный путь, который переместит нас из состояния нынешнего в состояние будущее. Наше решение – это условие, которое, как и любое другое, определяет наше с вами действие (содержательную сторону активности), более того, само оно таким же точно образом детерминировано – частично нашей волей, которая, конечно, не рождается на пустом месте, а частично относительно внешними условиями.

То, что вы решили, что сегодня холодно, а теперь трактуете как действо вашей свободной воли выбор идти на улицу или нет, – также не является в абсолютном смысле вашим свободным решением, поскольку рецепторы, расположенные в вашей коже, не были вами, условно говоря, выбраны и т. д. Не были вами выбраны и типичные, стереотипные, условнорефлекторные реакции на холодную погоду, сформировавшиеся в течение предыдущей жизненной истории. А то, что ваши решения более подвижны и изменчивы, нежели, например, погодный фактор, в сути дела относительно детерминированности действия ничего не меняет.

Если человек признает это положение, ничто не повредит его высокому статусу, но сделает понятным то странное несоответствие между выбором лечь спать этим вечером и смертью днем, которая, понятное дело, не позволит этого сделать в запланированной форме. Разумеется, он не выбирал смерть под колесами автотранспорта, но он выбрал пойти туда, где, кроме всего прочего, ходят машины, и этот его выбор – не что иное, как условие, которое определяет возможность дорожно-транспортного происшествия. Конечно, одного этого условия для такого происшествия недостаточно, но вот, например, то, что он замечтался, когда переходил дорогу, вместо того чтобы смотреть на светофор, – это тоже условие, и несоблюдение им правил перехода через улицу – тоже условие, выбор, разумеется, произошел не без его участия. Но тогда получается, что это он сам и выбрал умереть сегодня днем, а как быть с выбором лечь спать этим вечером? Но он ведь не просто так куда-то пошел – появилось еще одно условие, определившее один из его выборов, который и привел к данному исходу, и не просто так он замечтался, а о чем-то или о ком-то, а это еще одно условие, и правила дорожного движения он нарушает не просто так, а потому что считает их ненужными, а это его идейная установка, которую он подхватил, например, у Бакунина. Таким образом, Бакунин фактически – одно из условий того, что сто лет спустя некто «по досадной случайности» погиб в результате дорожно-транспортного происшествия… Так работает принцип отношения – все относится ко всему, и все, что есть, – рождено в отношениях.

Чтобы не впадать в гордыню «свободного выбора» и не делать досадных методологических ошибок, поместите точку обзора в себя, в свое действие (вы (оно) окажетесь центром) и задавайте вопросы относительно причин того, что вы сейчас читаете эту книгу. Этим вы сделаете явными огромные системы обычно не замечаемых нами отношений, которые определили тот простой факт, что вы держите эту книгу в своих руках. Если вы скажете, что вам просто интересно читать, – это не значит, что на этом «поиск закончен». Спросите себя: «Почему мне интересно?», а далее: почему имеет место быть то, что делает интересным… И если через пару минут вы почувствуете, что то, что вы сейчас читаете книгу, – фактический центр Вселенной, то вы все делаете правильно и в скором времени познаете смысл этого вашего действия. А кроме этого откровения узнаете еще и то, что вы сейчас читаете книгу не по вашему непосредственному выбору, а в результате взаимодействия всего в этой Вселенной.

Как же так получается, что все мы в обыденной жизни существуем и не знаем того, что это не мы выбрали сейчас, например, поесть, а это голод сделал за нас, а голод, в свою очередь, выбрала эволюция, а Ч. Дарвин начал ее излагать закономерностно и что тут без чувства голода также не обошлось, поскольку… Отвечая так и дальше, мы поймем, откуда, собственно, появился человек в этой системе, где все проистекает одно из другого; человек, который полагает, что все «проистекает» («диалектически»), а он – нет, что он-де «свободно выбирает».

Как без человека идет познание? Познающий субубъект имеет дело с вещью, которая видится им в причинно-следственной взаимосвязи, то есть он фактически начинает с вещи – некой материальной субстанции, например с солнца, а потом обращается к закономерности: солнце – действие (причем солнце не является символом этого действия, а является символом самого себя). Фактически речь идет о неких знаках и образах, но они не «вторичны» («плюс-ткань»), а напрямую обозначают видимое, являясь символами самих себя. Само солнце (не слово – «солнце»!), как его воспринимает субсубъект, является по сути в таком виде для этого субсубъекта «именем собственным». Что ж, с субсубъектом понятно, и мы переходим к знаковой системе человека, не углубляясь, впрочем, сейчас во все тонкости, чему посвящена другая наша работа.[155]155
  Курпатов А.В. Tractatus psychosophicus. – в печати.


[Закрыть]

Со времен А.А. Потебни под словом понимается звук, внутренняя форма (образ, представление) и значение; это представление в свое время поддержал и Л.С. Выготский, но такой по сути описательный подход не может раскрыть эволюционной значимости языка. Поэтому позже Л.С. Выготский усложняет систему, вводя понятие «понятия», что позволило ему наконец методологически раз-отождествить образ слова и его значение, чего доселе не замечали. «Обобщение» – вот новый компонент, правомерно введенный Л.С. Выготским в психологию языка и мышления. Это несомненно раздвигает границы и представляет новые перспективы. Не случайно сам Лев Семенович после своего открытия семимильными шагами двигался по пути исследования развития процесса мышления – в онтогенезе. Но нас интересует здесь эволюционная значимость языка, грубо говоря, в филогенезе, а одного «обобщения» для этого явно недостаточно.

Рассматривая же отношение языка и познания, слово определяется не просто как знак или обобщение, оно представляется настоящим самостоятельным третьим, само слово оказывается для человека не просто пассивным обобщением, а «свернутой закономерностью». Что это такое? Мы смотрим на ручку и при ее описании прежде всего начинаем с ее функции, само название «ручка» семантически несет в себе прежде всего функциональный аспект: «ею можно писать на бумаге» и т. д., причем это касается не только взрослых, но и детей, фактически это свойство человеческого слова, оно имманентно принадлежит ему. Для нас нет ручки самой по себе, скорее есть действие само по себе, которое мы обозначаем некими вещами, но последние – символы этого действия, а не самих себя, как мы оговаривали это на уровне субсубъекта.

Еще более тонкий пример, правда не в этой связи, приводит М.Г. Ярошевский: «Некогда люди называли словом „чернила“ черного цвета жидкость для письма, впоследствии же без всякого насилия над мыслью стали говорить о красных, синих и другого цвета жидкостях, используемых в тех же целях. Из слова „чернила“ образ черного цвета исчез, – пишет далее М.Г. Ярошевский. – Остались звук (внешняя форма) и значение (понятие об обозначаемом предмете)».[156]156
  Ярошевский М.Г., Л.С.Выготский: в поисках новой психологии. – СПб., 1993. С. 126.


[Закрыть] Что ж, с ним нельзя не согласиться, «имя собственное» как таковое ушло из языка, можно сказать, что оно трансформировалось в «нарицательное», но нельзя и не заметить того, что в слове осталось не столько «значение», сколько «предназначение».

Теперь мы возвращаемся к гносеологической модели мира. В соответствии с ней слово находится на третьем уровне, уровне закономерностей, а собственно «ручка» и «чернила» на втором (мир вещей). Но первоначально слово должно было быть именно там, где и обозначаемое. Является ли это контекстуальным противоречием или противоречием вообще? Нет, напротив, но у нас «прибавление»: теперь речь должна идти об идеальном! Действительно, если слово – это не просто «имя собственное» вещи, а свернутая закономерность, то это уже новая вещь (идеальная, порожденная сознанием), поскольку, по определению, вещью является все в сущем, и не имеет значения происхождение вещи – материальное оно или идеальное (что вряд ли можно считать допущением, поскольку нет критериев, отделяющих идеальное от материального).

Но таким образом получается, что часть вещей второго уровня «поднялась» из мира свободной сущности (возможностного уровня), а другая «спустилась» с третьего – мира закономерности. Более того, их теперь практически невозможно отличить друг от друга: и то и другое теперь – носитель некоего субстрата. Причем вещи как свернутые закономерности (особенно «вещи идеальные») не закончили на этом. Например, что такое класс классов? Идеальное создало свой мини-круговорот на гносеологических уровнях мира: какая-то материальная вещь из уровня вещей поднимается на уровень закономерностей, благодаря чему возникает вещь идеальная, далее она оказывается в мире вещей и снова поднимается оттуда в мир закономерностей, и возникает еще одна идеальная вещь, которая опять спускается в мир вещей и т. д. Постоянно происходит «пассаж идеальности», которая все дальше и дальше по содержанию удаляется от мира материальных вещей и наконец становится совершенно самостоятельной.

Но возникает вопрос равнозначности вещи-идеальной и вещи-материальной. Мы строим закономерности, исходя из мира вещей, а вещи эти, как мы уже поняли, подобны игрушкам у ребенка-непоседы – они перепутались. Вот, например, математики договорились о «типовых игрушках» с одной «фабрики» и «играют» себе потихонечку. А что же человек вообще? Фактически ситуация мало чем отличается, но отличие все-таки есть, и оно вот в чем: математики работают только с вещами-идеальными, но каждая из них прошла свой более-менее понятный, контролируемый, проверяемый путь идеального пассажа, в результате математика поражает действительной способностью находить верное решение.

С человеком же намного сложнее, у него больше «игрушек» и они с разных «фабрик», поэтому кроме необходимой вероятности, ориентирующей его в мире, он заручился еще и «мечом», способным разрубить гордиевы узлы – это понятие и механизм «выбора».

Итак, человек – это герой третьего уровня развития познания. Он привнес в логику познавательного акта вероятность, это открыло ему новые фантастические рубежи, но в определенном смысле закрыло то, что лежит у него под ногами. Вероятность и выбор – сложная (особенно в психологическом плане) пара, поэтому ниже мы рассмотрим ее и некоторые ее проявления, поскольку они нарисуют нам характерный образ человека-познающего.

Чудо человеческого познания – это прогнозирование: мы, как нам кажется, «знаем» не только то, что мы будем делать там-то и там-то тогда-то и тогда-то в таких-то и таких-то условиях, но и то, что получится в результате наших действий. Поразительная самонадеянность, надо признать, а причина этого – как раз в оговоренной уже конструкции вероятностей. Нам никогда не бывают и не могут быть известны все факторы, тем более от нас скрыты экстернальные воздействия, но мы вместе с тем самоубежденно утверждаем: «Возможно, мол, это и это, но вероятнее всего будет вот это». Математика разрабатывает целую «теорию вероятности», согласно которой, по данным «вероятностям» (где «вероятность» – это числовая характеристика степени возможности появления какого-либо случайного события при тех или иных условиях) одних случайных событий находят «вероятности» других событий, связанных каким-либо образом с первыми. В результате мы говорим: «на круг» (закон больших чисел) – так-то и так-то, а в каждом отдельном случае – как получится.

Создается огромный иллюзорный мир, поскольку все это иллюзия знания и человеку неизвестно, заснет ли он сегодня в привычное для себя время или он не доживет до этого момента. Вырабатываются «общие» закономерности, все это «подогревает» «остужаемое» практикой убеждение в возможности прогнозирования событийного плана. Люди смеются над прогнозом погоды, но никто не смеется над собой, хотя ситуация совершенно равнозначна.

Псевдо-знание реального положения дел множится, человек купается в допущениях, и в этом ему «помогает» отход от чувствования процесса, абсолютизация состояния в координатах пространства и времени. Так, некая вещь для него, как ему кажется, равнозначна вне зависимости от того, имеет ли он с ней дело сейчас или же это было полвека назад. Но все изменилось за это время настолько, что и речи не может быть о единстве этой вещи сейчас с якобы этой же вещью пятьдесят лет назад.

Вместе с тем такая самонадеянность человека рождает феноменальный каркас мировоззренческой априорности иллюзии знания всего и вся. «Что нового вы можете предложить?» – спрашивает человек, даже не собираясь слушать ответ. Слова (вообще), которые человек так любит и лелеет, придумывает во множестве, потеряли для него какой бы то ни было смысл. Ослаб интерес, поскольку интерес жив только в процессе, когда вы движетесь к неизвестному, а для современного человека нет неизвестного – для него нечто или «известно», или «этого не может быть».

Априорность – фантастический феномен, порожденный человеком на стыке самоуверенности при прогнозировании и иллюзии «всеизвестности» (хроническое deja-vu). Не зря Л. Витгенштейн в середине XX века обращается к человеку с бессмысленными, кажется, вопросами: «Как вы знаете, что у вас есть рука, когда вы ее не видите и не рефлексируете, а сразу отвечаете на поставленный вопрос? Вы только что положили книгу в стол, откуда вы знаете, что она сейчас там?» Поверхностность человеческих суждений удивительна. И Витгенштейн дает нам фундаментальное противоречие, доказывающее абсурдность априоризма, присущего человеческому мышлению. В чем фундаментальность этого противоречия? Когда кому-либо зачитываешь первую его половину: «Из того, что мне – или всем – кажется, что это так, не следует, что это так и есть», всякий пожимает плечами и говорит: «Это всем известно и без Витгенштейна». Однако вторая половина этой цитаты все меняет: «Но задайся вопросом, можно ли сознательно в этом сомневаться».[157]157
  Витгенштейн Л. Философские работы. Часть 1. М.: Гнозис, 1994. C. 323.


[Закрыть] У человека нет собственно логического выхода из гносеологического тупика первой фразы, при сохранной уверенности в том, что она истинна, а это, в свою очередь, открывает дверь в гносеологический тупик.