Текст книги "Дневник читателя. Русская литература в 2007 году"

Место встречи Остера и Шнура

Открылась Международная ярмарка интеллектуальной литературы non/fiction

Ярмарка non/fiction захватила почти все пространство Центрального дома художника. Все начинается с вешалки – экспонаты ярмарочного топ-листа демонстрируются прямо напротив гардероба. Всевозможные выставки (тематические, фотографий, иллюстраций – в частности, «Русская книжная графика ХХ века из частных собраний») и спецпроекты рассредоточены по трем этажам – антресольному, второму и третьему. На третьем – ярмарка антикварная, ставшая спутником non/fiction в позапрошлом году; 1 декабря в ее рамках пройдет аукцион «Редкие и ценные издания XVIII–XX веков». Объяснил бы мне кто-нибудь, чем издания «редкие» отличаются от «ценных». Впрочем, стилистическое мастерство пиарщиков non/fiction сказывается не только здесь. К примеру, среди «специальных мероприятий» (остальные, выходит, «так себе») детской программы значится «Творческая встреча Григория Остера и Сергея Шнурова». Грамматика подсказывает – друг с другом (а не с читателями); жаль мужиков – другого места для беседы найти не смогли.

Меж тем детская программа – главная фишка non/fiction № 9. Пышное развертывание этой программы (выставки! Спецпроекты! – зачастую оказывающиеся теми же выставками) и привело к пространственной экспансии ярмарки. Кроме того, можно, надув щеки, рассуждать о «специфике» нынешнего салона, козыряя визитами мэтров (словно презентаций детских книг на прежних ярмарках не было). Вольно, конечно, варьировать названия мероприятий, нарекая «мастер-классами» встречи с авторами славных книг (например, с Леонидом Тишковым, уже объяснившим печатно, «как стать гениальным художником, не имея ни капли таланта», – теперь он о том же расскажет устно), но стоит понимать: семинар специалистов («Как продавать книги для детей») останется семинаром, а неумная завлекаловка – неумной завлекаловкой. Обещают, к примеру, мастер-класс для подростков «Стань литературным критиком». Захотелось тут же объявить свой: «Не ходите, дети, в Африку гулять».

Чадолюбие – дело хорошее (и в плане имиджа выигрышное). На деле же никакой специфики у девятой non/fiction нет. Как не было у восьми предыдущих, какую бы страну не нарекали почетным гостем. В этом году без оного решили обойтись, хотя примерно те же, что и прежде, издательства из двух десятков государств в Москву приехали. Если вдуматься, хороша non/fiction как раз предсказуемостью. Знают не вовсе отвыкшие читать москвичи, что на границе осени и зимы они могут вояжем в ЦДХ компенсировать годичное небрежение книжными магазинами – и слава богу.

Действительно, большую часть пристойной литературы последних лет на non/fiction купить можно. За тем и ярмарка. Не захламленная (в отличие от официозной ММКВЯ и неведомо зачем функционирующих «Книг России») агитками политических структур и ширпотребом от главных игроков книжного рынка и фирм, специализирующихся на буклетах с открытками. Но и оставшаяся без качественных книг, которые все же выпускают иные из брезгающих non/fiction «монстров». (Впрочем их-то товар всегда доступен.) А о том, что в ЦДХ уютнее, чем в ангарах ВВЦ, писать надоело – право, похвала не большая.

Поскольку на ярмарку люди ходят не ради семинаров, круглых столов, презентаций и прочих (порой приятных и осмысленных) посиделок, а ради книг, то стоит назвать несколько новинок. Или «почти новинок», уже, но недавно появившихся в трех-четырех больших магазинах и «Фаланстере», последнем реальном оплоте качественной литературы. Список заведомо не полный и, как водится, субъективный.

«Новое издательство» открыло серию «Свободный человек» двумя замечательными (и на редкость своевременными) мемуарными книгами советских диссидентов – «И возвращается ветер» Владимира Буковского (повторю то, что говорил – шепотом – когда само имя Буковского было под запретом, а потом и в пору свободы: эту книгу должен прочесть всякий сколько-нибудь думающий о судьбе нашей страны человек) и «Полдень. Дело о демонстрации на Красной площади 25 августа 1968 года» Натальи Горбаневской.

Из свежей мемуаристики достойна внимания «Точка возврата» известного артиста Игоря Кваши («НЛО» не поскупилось на фотоиллюстрации). «Русский язык на грани нервного срыва», то есть в его сегодняшнем состоянии, остроумно анализирует, адресуясь отнюдь не к своим коллегам-лингвистам, а к обычному просвещенному читателю, Максим Кронгауз («Языки славянской культуры»).

Раздел «наследие» в ваших библиотеках имеет смысл пополнить первым представительным изданием стихов и прозы Леонида Семенова, удивительного человека, которого дарил дружбой Лев Толстой (М.: Наука, серия «Литературные памятники»; об этой превосходно подготовленной В. С. Баевским книге надеюсь рассказать подробно), очередным – 23-м – томом сочинений Василия Розанова («Республика»), «Стихотворениями и поэмами» Павла Васильева в большой серии «Новой библиотеки поэта». (Книга выпущена не привычным «Академическим проектом», а издательством с загадочным именем «ДНК»; это единственное за год приращение большой серии; в серии малой вышел томик и без того достаточно растиражированного Даниила Хармса, – грустно, господа.)

По части заграничной примечательны новый роман Милана Кундеры «Жизнь не здесь» («Азбука»), сочинение многославного фотографа Анри Картье-Брессона «Воображаемая реальность» («Лимбус Пресс»), сборник американского эссеиста Элиота Уайнбергера «Бумажные тигры» (Издательство Ивана Лимбаха).

Что же до современной российской словесности, то… Отрадно, что в Иркутске вышел четырехтомник Валентина Распутина в подарочном оформлении («Сапронов»), но, появись параллельно тот же свод в более скромном виде (думаю, в две книги бы вместился), я бы его точно купил и тем, у кого Распутин в домашней библиотеке представлен выборочно (или не представлен вовсе), настоятельно посоветовал. А платить ли за отменную бумагу и роскошные переплеты тысячу рублей, еще подумаю. «Вагриус» издал пятитомник Александра Кабакова, прежде выпустив все его сочинения по отдельности. Кажется, ныне издательство это озабочено одной проблемой – загрузить работой художников, изобретающих все новые и новые обложки для считаного числа переиздаваемых авторов. Наряду с Кабаковым это Ольга Славникова, Дмитрий Быков и Михаил Шишкин. Растут ли от перманентной смены одежек их тиражи, – не знаю. И меланхолично вспоминаю времена, когда «Вагриус» серьезно делал ставку на сегодняшнюю прозу, являя публике ее реальное многоцветье. Сейчас такую позицию занимает «Время», прозаическую коллекцию которого в преддверье non/fiction пополнили сборники очень интересного, хотя обидно мало примечаемого сейчас Владимира Курносенко («Жена монаха») и первого букеровского лауреата Марка Харитонова («Ловец облаков»). Кстати, из шести книг, что претендуют на Букера (до финала осталась неделя) две – «Бухта радости» Андрея Дмитриева и «Матисс» Александра Иличевского – изданы тем же «Временем».

Ярмарка, изукрашенная положенным количеством презентаций, семинаров, пресс-конференций и премиальных раздач, продлится до воскресенья.

29 ноября

Декабрь

Радикалы, вперед!

На ярмарке интеллектуальной книги non/fiction, по неизменному ее обычаю, были названы лауреаты премии Андрея Белого – старейшей андеграундно-авангардно-актуальной литературной награды. В поэтической номинации легендарный и символический комплект призера (рубль, бутылка водки, яблоко) стяжал Алексей Цветков за сборники «Эдем и другие» (М.: ОГИ) и «Имена любви» (М.: Новое издательство; там же, кстати, только что выпущена книга эссеистики Цветкова «Атлантический дневник»). Среди прозаиков победителем стал Александр Ильянен, автор романа «Бутик Vanity» (Тверь: Kolonna Publications). Лучшим гуманитарным исследованием признана книга философа Олега Арансона «Коммуникативный образ: Кино. Литература. Философия» (М.: Новое литературное обозрение). «За заслуги перед литературой» премирован поэт Всеволод Некрасов. Хотя в три шорт-листа попали и другие примечательные книги (например, сборники стихов Николая Байтова и Петра Чейгина, «Приложение к фотоальбому» Владислава Отрошенко, «Побег куманики» Лены Элтанг, «Винета» Олега Юрьева, свод статей о современной поэзии Владислава Кулакова «Постфактум», совместное исследование Анны Зализняк, Ирины Левонтиной и Алексея Шмелева «Ключевые идеи русской языковой картины мира»), выбор жюри удивления не вызывает – премия Андрея Белого живет по своим таинственным законам, непостижным для стороннего наблюдателя. Иначе обстоит дело с награждением Всеволода Некрасова. Поэт этот столь бесспорно и давно вошел в историю новейшей русской словесности, что, узнав о его только сегодняшнем лауреатстве, поневоле разводишь руками: Куда ж раньше-то наши продвинутые инноваторы глядели? Остается привычно повторить: Лучше поздно, чем никогда.

На ярмарке было объявлено об учреждении еще одной – радикальной, контркультурной, безбашенной – премии. Она будет носить имя скончавшегося в феврале поэта, переводчика и издателя Ильи Кормильцева и вручаться по восьми номинациям: «Контркультурная публицистика», «Трэш в литературе и non-fiction», «Литературный эксперимент», «Исламский прорыв», «Драматургия», «Поэзия», «Эзотерика», «Культуртрегер». Первое награждение должно состояться 26 сентября 2008 года – в день рождения Ильи Кормильцева.

3 декабря

Гулять так гулять

Вручена премия за лучший роман

Шестнадцатым лауреатом русской букеровской премии стал Александр Иличевский, автор романа «Матисс» («Новый мир», 2007, № 2–3, книжное издание – М.: Время). Перед тем как назвать заветное имя, председатель жюри Асар Эппель сообщил собравшейся на церемониальный обед публике (нарушая неписаные букеровские законы, они же – элементарные приличия), что основным конкурентом «Матисса» был роман Юрия Малецкого «Конец иглы». Лик почтенного арбитра изящества лучился от счастья. Он не просто одержал победу, но еще и публично унизил двух реальных претендентов на премию – Людмилу Улицкую («Даниэль Штайн, переводчик») и Андрея Дмитриева («Бухта радости»). Впрочем, ничего иного и нельзя было ждать от жюри, проигнорировавшего романы Майи Кучерской («Бог дождя»; он удостоился «студенческого Букера» – в который раз яйца учат курицу, да все выучить не могут), Владимира Маканина («Испуг»), Виктора Пелевина («Ампир V», книга мне глубоко чуждая, но безусловно значительная), Алексея Слаповского («Синдром Феникса»), то есть большую часть качественной словесности закончившегося букеровского сезона. В ножки должны мы поклониться г-ну Эппелю со товарищи за то, что не вывели они в «последний раунд» косорукого ремесленника Алекса Тарна, бесстыдно сварганившего на кровоточащей теме холокоста убогий детектив «Бог не играет в кости», и чуть более ловкого, но столь же далекого от того, что зовется искусством слова, Игоря Сахновского («Человек, который знал все»).

Когда был объявлен стыдный и абсурдный шорт-лист, я, радуясь, что хоть две стоящих книги в него попали, и надеясь на пробуждение здравого смысла в судейских головах, назвал его «шестеркой на четверку». Врать грешно и к тому же глупо. Даже если ты врешь самому себе. Дохловатым оправданием мне может служить лишь то, что, откликаясь на шорт-лист, я изделие Тарна в глаза не видел. Перелистав, уразумел: надеяться не на что.

Нет, я не думал, что Тарн или Сахновский выскочат в победители. Такое и г-ну Эппелю слабо. Мавры призваны были создать фон, на котором хоть Иличевский, хоть Малецкий глядится Толстым. Не пугайтесь – Алексеем. Николаевичем. Вот и стал один из них чемпионом, а другой – непредусмотренным серебряным призером. Вникать в сравнительные достоинства хрена и редьки (выяснять, какой из романов шило, а какой – мыло) у меня нет ни малейшей охоты. Культурные сочинители сочинили культурные сочинения. Слогом в общем и целом владеют. Сами они (вкупе с симпатизантами, которых не так уж мало), вероятно, почитают себя стилистами. Интервью на сей счет не брал, а гипотезу выдвигаю потому, что так думают о себе все авторы, не способные худо-бедно организовать сюжет и очертить характеры. Сказать которым, в сущности, нечего. Впрочем, ничего вредного в «Матиссе» и «Конце иглы» нет. Сочинители хотят хорошего. Разумного, доброго, вечного. Еще больше хотят, чтобы в них видели писателей. Сострадающих ближним и дальним. Таинственных. Тонких. В этом оба преуспели. Книги их можно прочитать. (Мне лично было трудно, но все же справился. Впрочем, добрался ли я до конца романа Малецкого, точно не помню. Вот «Матисса» одолел целиком – все грезилось, что какой-то смысл забрезжит. Не случилось.) Можно не читать. Обсуждать нечего. От того, что Иличевский стал лауреатом, роман его не стал хуже. Лучше тоже не стал.

Были букероносные опусы слабее «Матисса»? Не знаю. Пожалуй, «Упраздненный театр» Булата Окуджавы. Впрочем, я его с 1994 года не перечитывал. Как и большинство коллег-критиков. (Не помню, чтобы кто-нибудь – после отчетов о премировании – об этих недописанных мемуарах хоть полсловечка изронил.) Да мало ли какие решения прежних букеровских жюри мне не нравились! И сейчас считаю, что «Свобода» Михаила Бутова (при изрядных достоинствах этого романа) вещь несоизмеримая с «Закрытой книгой» Дмитриева (ее тогда и в шорт-лист не ввели!) и «Андеграундом…» Владимира Маканина, «Казус Кукоцкого» Улицкой по всем статьям уступает роману Александра Чудакова «Ложится мгла на старые ступени», а «Без пути-следа» Дениса Гуцко – «Каблукову» Анатолия Наймана. Вкусы у всех разные, и, помня об этом, я пятнадцать лет старался «оправдать» (то есть проявить резоны) решений букеровских жюри. Даже когда сам входил в судейскую бригаду и вчистую проиграл коллегам (в тот раз премирован был абсолютно чуждый мне роман Михаила Шишкина «Взятие Измаила»). Но как проявлять резоны, если ими и не пахнет? Награждая «Упраздненный театр», жюри хотело почтить Окуджаву за неоспоримые прежние свершения (и заодно «опустить» всю новую прозу начала 90-х). Премируя Улицкую – потрафить широкой публике. Венчая лавром стопроцентный не-роман Андрея Сергеева «Альбом для марок» – заявить о своей актуальности-продвинутости. Вознося на пьедестал Бутова и Гуцко – выдать аванс «молодым». Хороши были месседжи, посланные теми судейскими коллегиями, или дурны, насколько они соответствуют духу и букве Букера – разговор отдельный и длинный. Важно, что в тех решениях был смысл. В нынешнем его ровно столько же, сколько в романе Иличевского. Лауреат наш ведь не классик, не кумир читающей России, не рушащий каноны авангардист. А числить Иличевского в «молодых», что нуждаются в авансе, после того как он получил «казаковку» за действительно хороший рассказ, стал казовым автором «Нового мира» и напечатал подряд два романа, несколько смешно.

Почему же Иличевский стал лауреатом? Все просто. Дело даже не в том, что его вычурная меланхоличная проза может нравиться сноровистому переводчику Эппелю, чьи экзерсисы исполнены примерно на том же уровне. Дело в том, что Эппелю, которого добрые люди величают писателем, не может нравиться достойная проза. Он штукарь (порой не без обаяния), которому тоже (и всегда) нечего сказать. Понятно, что оба случайно попавших в шорт-лист писателя сильно перед Эппелем провинились. Есть вина общая (ее Улицкая и Дмитриев разделяют с теми живыми и сильными авторами, что были блистательно заменены Сахновским и Тарном): их проза живет большой мыслью. Улицкая, кроме того, повинна в том, что уже получила «Большую книгу», а прежде – Букера. Дмитриев – тем, что был лауреатом премии Аполлона Григорьева. Да к тому же корешится с одним злокачественным критиканом (угадайте – с кем), который только и делает, что нахваливает своих дружбанов, раздает им все возможные премии и в грош не ставит изысканные (краше Иличевского!) творения г-на Эппеля. Кумовству – бой!

Что ж, от всей души поздравляю председателя букеровского жюри с победой. Так ведь сиял, что невозможно было за него не порадоваться. До литературы ли тут, если человеку наконец-то получшало! Улицкая и Дмитриев этот конфузный сюжет переживут легко. Они, как и другие настоящие писатели, цену себе знают. Да к тому же (тьфу-тьфу, не сглазить) и зарабатывать умеют.

Но ведь не один же г-н Эппель принимал судьбоносное решение? Куда смотрели четверо остальных судей? Не знаю. Я не психоаналитик и не знаток политтехнологии, а историк литературы. Знаю только, что можно быть замечательным поэтом (Олеся Николаева), режиссером (Генриетта Яновская), прозаиком (Олег Зайончковский), эссеистом (Самуил Лурье) – и при этом никудышним членом жюри литературной премии. Потому как поганое это дело – премии распределять. Терпеть не могу. Хуже – только экзамены принимать.

7 декабря

Взыскующий истины

Леонид Семенов. Стихотворения. Проза. М.: Наука; серия «Литературные памятники»

Леонид Дмитриевич Семенов был зверски убит вечером 13 декабря 1917 года. Нет, не большевиками, а бандитами, получившими свободу – вместе с неограниченными возможностями для насилия и грабежа – в результате долгожданной и светоносной Февральской революции, ласково-лживыми сказками о которой и сейчас – после публикации великого множества ужасающих документов и мемуарных свидетельств, после издания третьего и четвертого узлов «Красного Колеса»! – продолжают тешить себя иные патентованные умники. Его убили не в Петрограде (или ином «развращенном» цивилизацией городе), а в самой что ни на есть глубине России – в рязанской губернии, близ родового имения Гремячки, где Семенов несколько лет жил на отшибе, в простой избе, чередуя крестьянский труд с работой над заветной книгой о долгих и мучительных скитаниях (в прямом и переносном смысле) автора и обретении им нравственного света. Книга эта – «Грешный грешным» – осталась неоконченной. Рукописи были изодраны и сожжены погромщиками, разнесшими избу гранатой, испоганившими все, что попалось под руку (о том, что поживиться у «полоумного» барина-бессребреника нечем, подонки прекрасно знали), а заодно уж и стрельнувшими в хозяина-работника.

Семенову выпал жизненный срок гениев – тридцать семь лет. Гением он не был, хотя в тот короткий период, когда Семенов сполна отдавался словесности, нехудшие читатели ставили его в один ряд с великими сверстниками Блоком (тесно общавшимся с Семеновым и много о нем думавшим) и Андреем Белым. «Собрание стихотворений» (1905) – единственная прижизненная книга Семенова – и сейчас кажется если не родной, то двоюродной сестрой первой книги Блока («Стихи о Прекрасной Даме» вышли немногим раньше). Некоторые стихи Семенова пророчат появление большого поэта. Но он выбрал иную стезю. Вернее, тем блужданиям и исканиям, которые сверстники Семенова переводили в область поэтического творчества (даже яростно отрицая литературу и экстатически мечтая о «простой и честной» жизни), он до конца подчинил свое земное бытие. Да и успешный бросок в зоревую, лазурную, туманную, изломанную и чающую неземной ясности модернистскую словесность был не только (и не столько) следствием прирожденной писательской складки (кстати, вовсе не гарантирующей истинные творческие свершения), сколько жизнестроительным актом. При том не первым.

Семенов родился в просвещенной дворянской семье (дед его – великий географ и путешественник в 1906 году стал по высочайшему повелению именоваться Семеновым-Тян-Шанским; достойно и удачно служили отечеству и другие старшие родственники), у него было безоблачное (елико это возможно) детство, он превосходно учился, но в старших классах, воспылав могучей страстью к музыке, едва не бросил гимназию. Композитором, однако, не стал (тут невольно вспоминается юный Пастернак), родителей на сей раз послушался и в итоге поступил в Петербургский университет, где быстро сменил естественный факультет (семейная традиция) на историко-филологический. Серьезно занимался наукой (Семенова-студента ценил равно взыскательный и блистательный эллинист Ф. Ф. Зелинский), чуждался «общественных» веяний, подчеркивал свою «правизну» и дворянскую стать. Что, впрочем, не противоречило модернистским литературным пристрастиям.

Поворот случился 9 января 1905 года. Печатается «Собрание стихотворений», пишутся и публикуются новые стихи, не сразу рвутся связи с литераторской средой, но университет оставлен – ради революции, то есть справедливости. Вместе с революцией приходит любовь – к не менее странной, чем сам Семенов, революционерке (кто-то скажет – святой, кто-то – полоумной; в этой связи полезно перечитать тургеневское стихотворение в прозе «Порог»), «сестре Маше». Маша была сестрой не Семенова, а другого знакового персонажа декадентско-революционно-богоискательской эпохи – поэта (с проблесками гениальности) Александра Добролюбова, сменившего крайность утонченного модернизма на радикальное опрощение, растворение в народе. (И с Семеновым это случится.) Любовь была обоюдной, платонической и надрывной – на вопрос о том, спасались ли «брат Леонид» и «сестра Маша» от нахлынувшей страсти (и плотских соблазнов) революционной деятельностью на российских просторах или, напротив, императив служения народу (отмщения страшному миру) заставлял их жертвовать личными чувствами, пусть отвечают ушлые психоаналитики. Встречи были редкими, взаимное восхищение (и сцепленное с ним самообличение) захлебывающимся, конец – страшным. Семенов прошел тюрьму, следствие и суд – был по большей части обвинений оправдан (что не означает – вовсе невиновен перед государством). Накануне его освобождения Маша умерла. Не исключено, что покончила с собой. Возможно, оказавшись перед чудовищным выбором: участие в теракте, то есть убийстве (Маша была эсеркой), или отказ, означающий попрание великих идеалов, неминуемо обрекающий на презрение однопартийцев, если не на остракизм. Возможно, «просто» не выдержало сердце.

Вскоре не выдержал кровавой корчи и Семенов. В июне 1907 (через полгода после смерти «сестры Маши») он пришел в Ясную Поляну и сумел заставить Толстого выслушать исповедь раскаявшегося революционера. Нет, не Толстой указал Семенову узкий путь опрощения, непротивления злу насилием, спасения в крестьянском труде и отказа от «барской» культуры. Решение было принято раньше, Семенов, кажется, даже в благословении Толстого не нуждался (хотя безусловно его искренне почитал) – он считал должным поведать признанному учителю жизни о своем выборе, а тем самым и поддержать великого ересиарха, и (в какой-то мере бессознательно) укорить его за недостаточную последовательность. Встреча с Семеновым и его судьба безусловно произвели на Толстого сильное впечатление. Толстой радовался визитам (не слишком частым) опростившегося барича (декадента, революционера) в Ясную Поляну, доверительно и подолгу с ним беседовал. Одобрял новые – совсем иные, нежели прежде – литературные работы Семенова (предварил публикацию в «Вестнике Европы» страшного рассказа «Смертная казнь» – «вещи», по Толстому «замечательной и по чувству, и по силе художественного изображения»). Называл его самым близким (ближе Черткова!) человеком. Но все же настойчиво просил, чтобы Семенов не обращался к нему на «ты».

А Семенов так обращался ко всем – к мужикам и шахтерам, с которыми работал ради хлеба насущного (денег не брал вовсе), к сектантам и скопцам, у которых искал истинного Бога, к былым знакомцам, к Толстому, к исправникам, губернатору и прочему начальству. И всех называл «братьями». А когда пришло время нести воинскую повинность, что противоречило нравственному чувству Семенова, не позволял себе лукавить с властями предержащими, не пошел на компромиссы, буквально обрекая себя на страдания (по некоторым данным, ему пришлось пройти через психиатрическое освидетельствование в больнице, то есть вплотную соприкоснуться с миром неметафорического безумия).

В последние годы Семенов обратился к вере своего детства – православию. Умерив «отказничество», он крестьянствовал на выделенных семьей двадцати десятинах и находил в рачительном хозяйствовании новую радость. Ходил в Оптину пустынь, надеялся стать монахом, но получил иной послух – старец Анатолий наказал ему жениться и принять священнический сан. 13 декабря 1917 года Семенов с будущей женой навещал тетушку (вероятно, в связи с предстоящими со дня на день свадьбой и рукоположением). В ее доме были написаны последние строки автобиографической книги «грешного», неустанно взыскующего правды и праведности. Домой вернулись в темноте: невесте, так и не ставшей женой, убежать от разбойников удалось, Леониду Семенову – нет.

Сочинения Семенова – символистские стихи, драма, эссеистика, «толстовско-народническая» проза, покаянные воспоминания – ныне составили том «Литературных памятников». Подготовил издание и написал статью (строго документированную, но полнящуюся истинно братской любовью к «поэту и жизнестроителю») Вадим Соломонович Баевский, отдавший долгие годы разысканиям о судьбе Семенова и размышлениям о его жизненном деле. Научное значение этого труда бесспорно, нравственное – переоценить невозможно.

18 декабря