Текст книги "Черный штрафбат"

– За что сидим, товарищ бывший майор? – поинтересовался Зорин.

Новицкий стиснул зубы:

– Ни за что.

– А это нам знакомо, – обрадовался Фикус. – У нас на киче любого спроси: за что чалишься? И каждый скажет – ни за что, мусора паскудники белыми нитками дело сшили.

Разжалованный майор посмотрел на него как-то странно, и Фикус, что удивительно, притих, задумался, стал коситься на Новицкого очень даже опасливо и неприязненно.

– Связь не в ту деревню протянул, – объяснил за майора Чулымов. – Саботаж и вредительство чистой воды. Штаб полка прибыл к месту дислокации, а связи хрен. Зато в соседней деревне, где три глухие бабки, – телефонная связь хоть с Кремлем.

– Произошло недоразумение, – буркнул Новицкий. – Доверился сарафанному радио, что называется. Ну, виноват, конечно…

– Профессиональный военный? – сочувственно осведомился Зорин.

Новицкий, подумав, покачал головой:

– В тридцать втором окончил свердловский институт инженеров связи. Полгода на военных сборах – получил младшее офицерское звание. А потом по комсомольскому призыву записался на работу… – Новицкий покосился на Фикуса, – в милицию. Тогда поощрялось принимать в органы людей с высшим образованием. Работал в уголовном розыске, через три года стал старшим уполномоченным, через пять – начальником отдела. В сорок первом пришел в военкомат, вспомнили о моем образовании, об офицерском звании…

– Ёперный театр… – подпрыгнул Фикус. – Ну, точно, у меня аж мураши по коже, когда этот крендель рядом уселся! К чему бы, думаю? Во как насобачился понимать их ментовскую породу! Просто нюхом чую – носом поведу и чую. Даже в темноте угадаю… Мама дорогая, – схватился Фикус за голову, – да за что мне это наказание – попал, называется, в теплую компанию… Как же жить теперь, когда мусор из уголовки под боком?

– Да пошел ты, – отвернулся от него Новицкий. – Я тебя не знаю, ты меня не знаешь…

– А и верно, – рассудил по трезвому уму Фикус – на его физиономию в эту минуту смотреть без смеха было невозможно. – Фикус теперь персона законопослушная, во всех отношениях положительная, а с Советами и вовсе никогда не гавкался…

– И не западло тебе в армии служить? – злобно прищурился Новицкий.

– А ну, разговорчики! – прорычал Чулымов. – Забыли, где находитесь?

– Да вроде как в лесу, гражданин начальник, – пожал плечами Фикус. – А меня кто-то спрашивал, мент, когда на войнушку отправляли? Ведь без Фикуса на войне никак, фронт развалится, стране каюк. А че ты щеришься? Нормально служу, троих уже вглухую заделал, ни один немец пока не жаловался, – закончил он под дружный хохот. Даже Чулымов ухмыльнулся.

– Ты вроде говорил, что сам вызвался, – нахмурился Зорин.

– Да? – озадачился Фикус и смутился. – Да я уже и не помню. Память дырявая. Ну, прикинулся пиджачком, тебе-то что?

– Второй, говорю, из той же когорты, – повторил контрразведчик. – Бывший офицер, так его растак…

– Что-то не похож он на офицера, – заметил Гурвич.

– Ага, вольтанутый какой-то, – подметил Фикус.

Пухленький штрафник поднял голову, застенчиво улыбнулся. Высшее образование впечаталось в физиономию, как штамп в протокол допроса (нашпигованный, – сказал бы Фикус). На интеллигентном лице штрафника хорошо бы смотрелись очки. Но на зрение он, похоже, не жаловался.

– Лейтенант Шельнис, – представился робким голосом. – Это самое… Павел Генрихович Шельнис… Так уж получилось, товарищи…

– Интендантская служба! – прозрел Зорин. И снова все покатились. Ну, точно, не место красит человека…

– Отлично, корешок, в одной отрасли работаем, – добродушно сказал Фикус и приятельски похлопал Шельниса по плечу. – Тоже коробочку перекинул?

– Этот хрендель умудрился разбазарить материальных ценностей на сумму в четыре с лишним тысячи рублей, – объяснил Чулымов. – Продукты, обмундирование, двадцать шесть коробок с дорогими сигаретами «Памир». Заведовал материальным складом в прифронтовой зоне – развел в бумагах такую бюрократию, так все запутал… Схватили за руку-то случайно – бдительный прохожий ночью заметил, как во дворе склада перегружают в «Виллис» какие-то коробки. Успели смыться, а потом на черном рынке стали торговать товарами со склада, ну, к нему и подступились…

– Ничего и не четыре тысячи, – пробормотал, немного покраснев, Шельнис, – только полторы смогли доказать. А остальное – это уж судья для красного словца присовокупил…

– Шельма ты, Шельнис, – вынес «товарищеский» вердикт Ралдыгин. – И фамилия у тебя – как нельзя подходящая для твоего жизненного кредо.

– «Тихий, скромный, бесконфликтный, всегда приветливый, вежливый», – продолжал цитировать «материалы уголовного дела» Чулымов. – Такие обычно и становятся либо преступниками, либо предателями.

– Я протестую, товарищ капитан. – Шельнис покраснел до кончиков ушей. – Это голословное утверждение. Вежливость и приветливость – еще не достаточные условия для того, чтобы стать предателем.

«И даже не необходимое», – подумал Зорин.

– А это что за бурундук? – удивился Фикус.

Все повернули головы, проследив за его взглядом. Из кустов высовывалась моргающая раскосая физиономия. Глаз почти не было, одни щелочки. Голова бритая, уши – круглые, розовые – торчали, как локаторы.

– Так и хочется врезать промеж ушей, – не преминул заметить Фикус.

– Выходи, боец, как там тебя… рядовой Алтыгов? – пробурчал Чулымов. – Припозднился ты что-то. В лесу не умеешь ориентироваться, боец?

– Не умею, товарищ капитан, – по-русски, но с заметным выговором сообщил солдат, выбираясь на открытое пространство. – У нас в Оймяконе нет леса, только тундра… Голоса услышал, пришел.

Маленький, с кривоватыми ногами, без оружия, он выбрался на открытое пространство, стал беспомощно моргать. Физиономия как блин – сплющенная, почти без носа, только щеки выделялись покатыми холмиками.

– Фраер безответный, – компетентно заявил Фикус. – И за что этого оленевода в штрафники, гражданин начальник?

– За трусость, – объяснил Чулымов. – Все в атаку поднялись, а ему, видите ли, страшно стало.

– А чё, в натуре, страшно, – вступился за парня Фикус. – Очко-то не железное.

– Всем было страшно, – шмыгнув носом, сказал боец. – Там кричат: в атаку, в атаку, все взрывается…

– Но все пошли, – упрекнул Зорин.

– Я тоже пошел, – потупился якут, – вот только нога подвернулась… А те, которые сзади, меня подняли, давай пинать, убивать хотели…

– Заградотряд, – кивнул Игумнов. – Ну да, могли и убивать.

– Зовут-то тебя как, Алтыгов? – спросил Зорин.

Боец посмотрел на него как-то виновато, пробормотал:

– Киргиэлэй Тэрэнтэйэбис…

И снова все покатились.

– Кончайте ржать, бойцы, – поморщился Чулымов. – Насмеетесь – накликаете на нас беду.

– Можно Григорий Терентьевич, – скромно сказал Алтыгов.

Зорин утер рукавом слезы:

– Ладно, Григорий Терентьевич, вставай в строй, в смысле, садись и получи оружие. У нас этого дерьма сегодня достаточно. Вот только боеприпасы хорошо бы поэкономить. Какие будут приказания, товарищ капитан?

– Алтыгов, костыль мне сделай, – процедил Чулымов и пересчитал по головам солдат: – Десять нас. Ну что ж, вполне приличная боевая единица. Дальше будем ждать?

– Некого, товарищ капитан, – сказал Игумнов. – Пятнадцать нас было, когда в полон вели. Я сзади шел, делать нечего было, посчитал. Трое на дороге погибли… лежат там в пыли, бедолаги… А двоих вы лично пристрелили. Уходить отсюда надо, товарищ капитан.

– А куда пойдем? – беззаботно поинтересовался Чеботаев.

– А ты не знаешь, боец? – Чулымов с прищуром на него уставился: – Имеются варианты?

Ванька невольно втянул голову в плечи:

– Да нет, я знаю, товарищ капитан… Но мало ли… Может, попартизанили бы немного…

Гыгыкнул Фикус.

– Что смешного? – резко повернулся Чулымов.

– Партизанить на их рыбьем языке – от милиции скрываться, – хмуро объяснил Новицкий. Фикус закивал.

– Ох, навоюем, чувствую, с вами… – Чулымов начал подниматься, превозмогая боль. – Всё, бойцы, слушай мою команду. Разобрали оружие, поделили патроны, гранаты, и выдвигаемся на восток. Идем к своим, если надо – то с боем, и мне плевать, что до линии фронта двадцать верст. Если кто-то имеет особое мнение, пусть засунет его в задницу. Начнет других баламутить – прикончу на месте. Алтыгов, твою морошку! – где мой костыль? Тебе что, в письменном виде приказ выдать?

– А вы объясните ему, что такое костыль, товарищ капитан, – хихикнул Гурвич.

Их поджидали на выходе из чащи! Немцы грамотно поступили, не стали выискивать беглецов в дебрях, а обустроились вблизи опушки и терпеливо ждали. Разобрались за три года с прямолинейностью советского мышления: попался в окружение – выбирайся кратчайшим путем! Зазеленел холмистый лужок, слева обозначилась горка скал, вгрызающихся в орешник. Штрафники плотной кучей выбежали из леса, добежали до оврага – довольно глубокого, но покатого. Лощина тянулась вдоль опушки. Переправились на другую сторону. По фронту – россыпи булыжников, а за ними – тот самый лужок – опасное открытое пространство. До холма, покрытого лесом, метров полтораста. Решили бежать, не останавливаться, Зорин даже крикнул здоровякам Игумнову и Ралдыгину, чтобы схватили Чулымова под мышки (не ждать же, пока сам доковыляет). Их спасло лишь то, что немцы, поджидающие в засаде, раньше времени открыли огонь…

– Ложись! – ахнул Зорин, когда мелькнула первая вспышка.

Попадали без обсуждения – хватило прыти и смекалки. И уже когда упали, разразился огненный шторм! Завыл горлом рядовой Алтыгов – ох, пацан… Действительно – иным дано ходить в атаку, драться с немцем в рукопашной, геройствовать, храбрость проявлять и все же испытывать панический, не подлежащий контролю ужас при попадании под обстрел.

Их накрыло на каменистом участке. Небольшая, но «поблажка». Захлебывались пулеметы, словно соперничали, кто больше пуль изведет, невозможно было голову оторвать от земли, огрызнуться в ответ.

– Накрыли, волки позорные! – визжал Фикус.

– Не вставать! – орал Зорин. – Укрыться за камнями! Отползайте к оврагу! И головы не поднимайте – нечего там смотреть!

Отползать было метров тридцать. Штрафники неуклюже ворочались, матюгались. Где-то поблизости судорожно икал интендант Шельнис. Пули стучали по камням, жужжали злыми шмелями. Прикрывая голову, Зорин подполз к Чулымову. Тот корчился за расколовшимся пополам булыжником, неловко вывернув поврежденную ногу. Упал он, мягко говоря, отвратительно – вскрылась рана, кровь хлестала, пропитывая свежую повязку. Капитан стонал, скрипел прокуренными зубами, задыхался от боли.

– Ползем, товарищ капитан, чего вы тут застряли…

Он даже говорить не мог от сжигающей его боли. Глаза блуждали, лицо приобретало какой-то трупный оттенок.

– Давайте я вам помогу… – Он схватил Чулымова за плечи – и как же ворочать такую тушу? Тот вроде пополз, но заорал так, словно ногу оторвали, оттолкнул Зорина, скрючился.

– Ну, что тут у вас? – по-пластунски подполз Игумнов, за ним мерцал смертельно бледный Ралдыгин.

– Хватаем командира, – буркнул Зорин. Подхватили под мышки, поволокли. Но снова тот заорал, начал драться кулаками. Стал таким бледным, что испугались – не умер бы от разрыва какого-нибудь кровеносного сосуда…

– Эй, мужики, немцы поднимаются… – глухо сообщил Ралдыгин. – Вот же какая хр… естоматия… Правильно, из укрытий им нас не достать, подойти нужно… Черт, мужики, что делать, они даже голову поднять не дают, сейчас гранатами закидают…

Можно было броситься в контратаку и умереть всем вместе как один. Но так не хотелось сегодня умирать (можно подумать, завтра захочется)!

– Отползайте… – прохрипел Чулымов. В глазу у него образовалось что-то осмысленное, принял особист трудное решение, и даже боль на чуток отпустила. – Отползайте, говорю… – Он потянулся, отобрал у Игумнова автомат: – Дай сюда, боец, ты себе еще добудешь… Ну чего глазищами моргаете? Марш отсюда – кому сказано! – и начал приподниматься, держась за выступ в камне.

– Вы уверены, товарищ капитан? – промямлил Зорин.

– Уходите, бойцы, уходите… Не вытащить вам меня отсюда… Все погибнут из-за капитана контрразведки, этого хотите?

Вовек не забыть Зорину последний взгляд капитана Чулымова…

Он не помнил, как полз. Очнулся, когда свалился на дно оврага и затылок повстречался с хорошо спрессованной глыбой глины. Завертел головой, восстановил дыхание. Солдаты кубарем катились в овраг. Двое, четверо, шестеро… Некогда их было пересчитывать. За спиной галдели шмайссеры, и какой из них принадлежал капитану, можно было только догадываться.

– И куда прикажешь, Зорин?! – прокричал ему в лицо какой-то зеленый Ралдыгин. – Полезем из оврага – нас и кокнут. Не добежим до леса…

– По пади! – Он ткнул подбородком и помчался первым, пригнувшись – не потому что трусом был, а чтобы пример подать…

Он несся, виляя между глиняными каменьями, спотыкался, увязал в каких-то трещинах, барахтался в чахлой растительности, снабженной острыми шипами. Карабкался по склону, когда овраг уперся в каменную горку, обрывался, съезжал вниз, его подталкивали в спину. До скальной гряды было метров десять по крошеву – он летел через этот открытый участок, вверив свою недостойную жизнь Богу, удаче, кому там еще… Карабкался по камням, машинально впитывая визуальную информацию. Гряда довольно длинная, рваная, зубастая, одним краем вгрызается в лес, из которого они так непродуманно вышли…

Их заметили, перенесли огонь. Из автоматов уже не могли достать, а вот из пулеметов и карабинов… Он полз по гряде, взбираясь на склон, хоронился между камнями и видел краем глаза, как перебегают открытый участок, выбравшись из оврага, его солдаты. Один не добежал, ахнул, сломался, словно через колено переломили. Ванька Чеботаев споткнулся о тело, покатился колбаской…

– Алексей, Алтыгова убили! – крикнул Ралдыгин.

Эх, Григорий Терентьевич, ненадолго же тебя хватило… Зорин высунулся из-за камня. Рядом уже кряхтел, сопел, пристраивал Гурвич, продалбливал рукояткой автомата место для упора.

С этой части гряды хорошо просматривался участок, где они попали в засаду. Немцев было не меньше взвода. Они рассредоточивались, разбегались. Часть пустилась к оврагу, другие развернулись в поле. Офицер перебегал с места на место, командовал простуженным голосом. Двое, не таясь, подошли к камню, за которым прятался Чулымов. Постояли там какое-то время, обмолвились парой слов. Один передернул затвор, пропорол очередью мертвое тело. Мертвец никак не отреагировал. Зорин отметил со злорадным удовлетворением, что Чулымов не просто так отдал свою жизнь, а продал – мертвый солдат в мышиной форме в трех шагах от камня был тому ярким подтверждением.

– Жалко капитана… – прокряхтел Гурвич. – Как ни крути, а жалко… Нормальный был мужик, хотя и испорченный своей слепой идеологией… Должность занимал дерьмовую, погиб геройски… Ничего не понимаю в этой жизни…

Он бормотал что-то еще, но Зорин не слушал. Пробило на философию мужика, пускай себе. Немцы развернулись цепью, начали по одному перебегать. Человек восемь спустились в овраг, побежали бодрой рысью. Бежать им было порядка ста пятидесяти метров. А потом откос, ровная площадка перед кучкой скал, тело рядового Алтыгова – боец определенно был мертв. Раненый бы извертелся уже весь…

– Эй, народ, вы здесь? – крикнул он.

– Да тута мы где-то… – прозвучало снизу. И справа кто-то заворчал – недовольно, словно разбудили.

– Мы с Гурвичем остаемся! – крикнул он. – А вы – пулей с этой шишки на обратную сторону, и без тупого геройства – в лес! Заляжете на опушке, будете нас с Гурвичем прикрывать, когда побежим!.. Отобьемся, Леонид? – покосился он на солдата, который сосредоточенно ловил в прицел бегущих по оврагу.

– Не отвлекай, – проворчал Гурвич. – Видишь, занят.

С тихой радостью отметил – покатился народ с горы. А те, что в поле, изрядно отстают от тех, что в овраге. Разворачивают пулемет, но пока его приспособят, пока вставят ленту с патронами, пока найдут хоть какую-то мишень…

– Бьем овражников, – буркнул Зорин, припадая к автомату. – Бери первого, я второго. Без команды не стрелять. Пусть поближе подойдут…

Они влетели в лес – довольные, возбужденные. Попадали в траву. Стрельба за спиной прекратилась, немцы приходили в себя, подкрадывались к скалам. Пока сообразят, что никого наверху не осталось…

– Вы чего такие довольные? – приподнялся Фикус. – С фестиваля, что ли?

– Пустяк, а приятно. – Гурвич все не мог отдышаться. – Троих уложили – как на полигоне.

За скалой озлобленно застучал пулемет.

– Ну, всё, – Зорин приподнялся. – Сейчас в психическую пойдут. Камень грызть будут. А потом за нами – в лес. Разозлили мы их… Эй, грибники, все на месте?

Зашевелились солдаты, прикорнувшие за деревьями, в кустах.

– Вроде все, – подал голос Новицкий.

– Ага, лежим, тазики морозим, – поддержал Фикус.

– На восток нам, стало быть, не судьба, – гаркнул Зорин. – Во всяком случае, на этом участке. Бежим обратно на запад и забираем чуть вправо – к северу. Держаться кучкой, чтобы никто не потерялся. Привал – через пару верст. Пошли, марафонцы…

Бежали, проклиная прокуренные легкие, неживые ноги, этот бестолковый лес, где каких только ловушек природа не наставила. Лесной массив и не думал кончаться. «Так и до Берлина раньше всех дотопаем», – шутил на бегу Ралдыгин. Вставали баррикады из валежника, поваленных деревьев, под ветками и листьями таились канавы, овраги полосовали лес какой-то хитроумной паутиной. Продирались через кусты, цепляясь за колючки, огибали скопления скал, возвышающихся прямо посреди леса.

– Ну, все, ша! – выдохнул Зорин, падая в прелые прошлогодние листья. – Ни один фриц сюда в здравом уме не сунется…

Солдаты падали, как под пулеметным огнем. Он смотрел на них из-под прикрытых век. Уже не солдаты – сплошное грустное недоразумение. И сам, наверное, под стать. Только драпать и умеют…

Игумнов разодрал початую немецкую пачку. Тянулись к ней трясущимися конечностями, жадно прикуривали.

– Эх, курцы, – Зорин тоже взял сигарету, но не спешил прикуривать, – вы бы хоть отдышались, прежде чем дымить…

Замечание осталось без комментариев. Солдаты жадно сосали вонючие «курительные палочки». Даже интендант Шельнис, который, в силу «служебного положения», привык к более изысканным сортам табака. Впрочем, до конца не осилил – весь перекорежился, аккуратно затушил окурок о подошву сапога, вырыл ямку в земле и «похоронил».

– Гы-гы, – заржал Фикус, наблюдавший за интендантом. – В натуре, лесник придет и всем воткнет…

Но развивать глумление не стал, откинулся на траву и принялся запускать колечки в небо.

– Восемь нас осталось, – угрюмо глядя в глаза Зорину, проговорил Новицкий.

– Не будем о мертвых, – поморщился Зорин.

– Вот-вот, – поддержал Фикус, – тухлая тема. Помолчите, гражданин ментовской начальник. Если хотите знать мое мнение…

– Да кому оно волнует? – фыркнул Новицкий.

– Ай, как некультурно. – Фикус выплюнул окурок и привстал. – Ты, что же, думаешь, если я прямо с нар сюда загудел…

– Фикус, ша, я сказал. Нельзя нам на восток, – проворчал Зорин. – Всё понятно, мы должны пробиваться к своим, и рано или поздно мы это сделаем. Но для начала следует выйти из дурной зоны – слишком много тут чего-то скопилось фрицев, а потом опять повернуть на восток…

– Вот именно это я и хотел сказать, – радостно кивнул уголовник, натянул на глаза чудом сохранившуюся пилотку и замурлыкал «Раз пошли на дело…».

– Если контрразведка узнает, что мы без дела шастали по лесам, вместо того, чтобы сразу же с боем прорываться… – засомневался рассудительный Ралдыгин.

– В какой стране мы живем… – покачал головой настроенный на философский лад Гурвич. – Мы перед немцами испытываем меньше страха, чем перед своими же карательными структурами…

– Гурвич, заткнись, – сказал Зорин. – Все уже поняли, что с кондачка к своим не прорваться. Где сейчас фронт? – хрен его знает. Может, двадцать верст, может, тридцать или десять. Пальцем в небо попадем. Наши придут, обязательно придут. Подтянут тылы, ударят… Вот только когда это будет – сегодня, завтра, послезавтра?

– Фильтрационный лагерь, суд, Сибирь… – заталдычил Гурвич.

– Опять потащил нищего по мосту, – занервничал Фикус. – Слушай, ты, иудаист недорезанный…

– Могу и в репу дать, – подумав, сообщил Гурвич.

– А что такое фильтрационный лагерь? – не понял Чеботаев.

– Зорин, уж не собираетесь ли вы взять командование на себя? – с недобрым прищуром поинтересовался Новицкий.

– Имеются варианты, товарищ разжалованный майор? – насторожился Зорин. – Пока еще командир отделения здесь я – причем вполне официально. И если вы думаете, что мне доставляет удовольствие вытаскивать вас из этого дерьма…

– Нет уж, Зорин, командуйте, – замахал ладошкой Шельнис. – Не слушайте Петра Николаевича. Раз уж взялись – а у вас это вроде бы неплохо получается…

– Спасибо, Павел Генрихович, вы так любезны. – Зорин не удержался от язвительной усмешки. – Протестующих больше нет?

– Да нормально все, Алексей, – проворчал Игумнов. – Ты же знаешь, мы за тебя горой. Ты парень что надо – сущий Суворов. Только давай еще полежим минутку-другую, хорошо? Уж больно вставать не хочется.

– Ну-ну, ведите, ведите, Сусанин, – пробурчал Новицкий и отвернулся.

Не было ни карты, ни даже общего представления о здешних топонимах и характере местности. День шагал к завершению, а они все тащились по лесу, держась выбранного северного направления. Солнце клонилось за деревья. Обозначился просвет, штрафники насторожились. Зорин с Новицким поползли вперед, расположились на опушке.

Мирная сельская жизнь… Зорин не верил своим глазам – как люди в двух шагах от войны умудряются жить мирной сельской жизнью? Абсурд какой-то. На большом лугу, источающем ароматы полевых цветов, раскинулся хутор. Небольшое крестьянское поселение на три-четыре двора. Приземистые хатки, крытые соломой, прятались в зелени яблонь. Выстроились за плетнями, как солдаты, желтеющие подсолнухи. Просматривалась петляющая проселочная дорога, убегающая куда-то за лес. По дороге в сторону хутора шла упитанная белобокая корова, а за ней – малолетний мальчишка в рваных штанах. Подхлестывал ее прутиком и что-то выговаривал на смешном украинском языке. Кукарекал в курятнике петух. Закричала женщина, засмеялась. Распахнулась скриплая дверь в ближайшей избе, выбрался криволапый мужик с голыми ногами и в жилетке, побрел, почесывая пузо, куда-то за угол – как видно, облегчаться. Из соседней избы вылупилась пухлая дама в широкой юбке, с распущенными волосами, прошла в обнимку с тазиком по двору, вылила помои в выгребную яму и, что напевая, загарцевала обратно.

– И что вы думаете обо всем этом, Петр Николаевич?

Новицкий задумчиво пожевывал травинку. Покосился на сержанта.

– Вам правда интересно мое мнение?

– Почему бы нет? Вы офицер, три года на фронте… ну, или где-то рядом, образованный, неглупый. Почему я должен игнорировать ваше мнение?

– Вы о том, стоит ли нам идти на этот хутор?

– Примерно.

– Считаю, что нет. Мы еще не настолько проголодались, чтобы заниматься «продразверсткой», нервируя и обчищая местных жителей. Это Галиция, Зорин. При немцах местность получила название «дистрикт Галиция». Самое спокойное место среди всех оккупированных рейхом территорий. Я имею в виду, что население в этих краях весьма лояльно гитлеровскому режиму. Евреев и поляков почти не осталось – немцы всех подчистили, над украинцами особо не лютовали – отсюда и лояльность. Обидно об этом говорить, но это так. Много здесь происходило неприятного – в том числе и с 39-го по 41-й… – Новицкий прикусил язык, предпочел не развивать тему. – Сплошная бандеровщина, одним словом. Слышали такое понятие – УПА, так называемая Украинская повстанческая армия? Весь хохляцкий сброд, уголовники, предатели, кулачье, националисты, выступающие за какую-то суверенную Украину – хотя с фашистами якшаются за милую душу… Я к тому это, Зорин, что если мы хотим зайти на хутор и попросить корочку хлеба, а заодно узнать дорогу, то, прощаясь, придется всех убить. Сразу побегут к немцам докладывать. Кстати, полюбуйтесь.

Распахнулась дверь в третьей избе, и на крыльцо взгромоздился здоровенный нечесаный дядька в полувоенной форме, заправленной в сапоги. Он что-то жевал. Кажется, булку. Не доел – перекинул через ограду, где ворчали то ли гуси, то ли утки, вытер лицо рукавом, потом руки о штаны, застегнул униформу. На плече у дядьки болталась самозарядная винтовка G-41 с неотъемным магазином на десять патронов. Он что-то крикнул в нутро избы, спустился с крыльца, зашагал к сараю. Спустя минуту завелся мотор, дядька выехал на стареньком мотоцикле, остановился, пошел открывать ворота. И вскоре уже пылил по дороге.

– И здесь она, коричневая зараза, – проворчал Новицкий. – На службу поехал – в «ночное». Вот и говорю тебе, Зорин, почти все тутошние мужики служат в украинской полиции. Скажу даже больше. Пару недель назад в боях под Бродами мы разделали в пух и прах 14-ю гренадерскую дивизию СС «Галичина». Сто процентов солдат этой дивизии – украинские добровольцы. Записалось больше восьмидесяти тысяч человек. Представляешь? Информация достоверная. Немцы сами обалдели. Такое количество им, понятно, не требовалось, сформировали несколько вспомогательных полков, остальных поблагодарили и отправили по домам. Этими полками и пополняют сейчас разбитую дивизию. Да ты наверняка их видел. Форма немецкая, рожи славянские, и эмблема: желтое на синем, лев на задних лапах и три короны… Смотри, только этого нам не хватало.

Навстречу мотоциклу в клубах пыли катил еще один. Лихо затормозил, и первый остановился. Во втором сидели трое, увешанные оружием, а двое и вовсе – в немецкой форме. Дядька поздоровался за руку с «боевыми товарищами», что говорило об отношениях не шапочных, а близких, четверо начали непринужденно общаться.

– Ворон ворону… – ухмыльнулся Новицкий, – друг и брат. В общем, сам решай, Зорин. Если в задачу нашего отряда входит преждевременно нагнетание напряженности в регионе…

– Я понял, пошли, – Зорин начал отползать. – Расстроим парней. Чую, они уже и самогоночки деревенской хлебнуть собрались…

Местность превращалась в горно-лесистую. Громоздились скалы всевозможных очертаний, заросшие стелящимися хвойными, ветвистыми кустами, усыпанными мелкими листочками. Всё труднее было продираться через это каменное царство. Но вот забрезжил просвет, мелькнула дорога, Зорин сел на колено, сделал знак, чтобы умерили прыть…

Открытие представляло, несомненно, интерес. Вполне приличная асфальтированная дорога, украшенная полосатыми столбиками, петляла между скалами и островками леса. Асфальт – на вид довольно свежий. Не сказать, что его положили вчера, но и не больше, чем три года назад. «Как в Германии», – подумал Зорин, никогда не бывавший западнее этой чертовой Галиции. Но самое интересное заключалось в том, что по дальней обочине прохаживался самый натуральный немецкий солдат в новенькой форме и беззаботно насвистывал Штрауса. За плечами у немца болтался ранец, на поясе – каска, автомат висел через плечо под небольшим углом к земле.

– Ух, ты, ништяк. – Рядом что-то посыпалось, и, потеснив Зорина, за скалу забрался Фикус.

– Я кому сказал сидеть на галерке? – разозлился Зорин.

– Да ладно, старшой, не лезь в пузырек… – Глаза у урки заблестели, словно фрица впервые в жизни увидел.

Солдат перестал свистеть, поперхнулся и закашлялся. Кашлял долго, с надрывом, достал носовой платок, начал сморкаться.

– Чувырло трахоматозное, – выдал меткую характеристику Фикус. – Ну что, старшой, штопарнем тепляка без кипежа? Балду на рукомойник, и чешем вальсом?

Зорин уставился на него с изумлением. Он всегда наивно считал, что разбирается в русском языке. Впервые посетила мысль, что блатная феня – почти искусство. Не важнейшее, конечно, из искусств. Важнейшее, как сказал вождь пролетариата, – кино.

– Чего менжуешься? – наседал Фикус. – Возьмем под красный галстук и чапаем по-рыхлому. Ну, хочешь, я его отфурычу?

Зорин помотал головой, сбрасывая дурь. В принципе, он понял, что хотел сообщить Фикус. Имелась пища для размышлений. Но тут послышался гул. Приближалась машина. А то и не одна. Штрафники затаились. Прошло секунд двадцать, и справа показался красавец «Мерседес» с блестящими обтекающими кожухами над колесами. За машиной ехало что-то промежуточное между открытым джипом типа «Виллиса» и бронетранспортером. В кузове – четверо солдат, не считая пулемета. Служивый на дороге засуетился, перестал кашлять, вытянул из голенища желтый флажок и стал по стойке смирно. Колонна проследовала мимо. Солдат расслабился, зевнул. Прошло секунд сорок. В том направлении, куда убыли машины, раздался требовательный автомобильный гудок.

– Отползай, – шепнул Зорин. – Посмотрим, что такое.

Попятился, сделал знак своим – за скалы, и вдоль дороги…

Прошло минуты три. Они лежали, рассыпавшись, на опушке. За дорогой темнела чаща, за чащей вздымались скалы живописных конфигураций (он давно подметил, что природа Галиции сильно отличается от природы центральной Украины). А на дороге происходило что-то интересное. В заданном квадрате располагался некий объект, но отсюда он не просматривался. Один из промежуточных постов. Шлагбаум, полосатая охранная будка, за будкой длинное строение, похожее на сарай.

– Многовато что-то тут немцев, – проворчал Игумнов. – Поубавить бы надо.

Немцев, в пересчете на квадратный метр, действительно было многовато. Темнело в глазах от ненавистных мундиров. Это же эсэсовцы! – прозрел Зорин. На зрение он не жаловался, разглядел в петличках охранников знаменитые «молнии». Несколько солдат стояли у шлагбаума. Еще один держался за рукоятку, приводящую в движение подъемное устройство, ожидал распоряжения начальство. Красивый «Мерседес» стоял впритирку к шлагбауму. Начальство не спешило. Несколько офицеров в фуражках с высокими тульями громко выясняли отношения у раскрытой дверцы. Очевидно, прибывшие хотели проехать, а у местной охраны имелись вопросы. Солдаты в открытом броневике зевали и болтали ни о чем. Дискутирующие стороны, видимо, пришли к промежуточному соглашению. Офицер в звании унтерштурмфюрера (в пехоте – лейтенант) раздраженно покачал головой, удалился в будку, и было видно, как он накручивает рукоятку телефона. Оставшиеся переглянулись, достали сигареты – каждый свою, прикурили – каждый от своей зажигалки. В кустах на дальней стороне дороги что-то мелькнуло.

«Показалось», – решил Зорин.

– Секи, Алеха, там кто-то есть… – возбужденно зашептал Игумнов. – Ну, смотри же, прямо перед нами, протри глаза… Там люди, точно тебе говорю…

Зорин не успел подтянуть автомат, как разразилась стрельба…

Они лежали, придавленные к земле – все восемь – распахнув глаза от изумления. Происходило что-то непонятное. О наличии партизанских отрядов в Галиции, поддерживающих Советскую власть, информации не было. А стало быть, не было и партизанских отрядов. Но человек, выбежавший из леса и неловко бросивший гранату, никоим образом не относился к регулярной армии. Одетый в штатское, да и староват он был для батальных дел. Но сообразил, что следует упасть после броска. Упал – по-дурацки, на ровном месте. Граната разорвалась с позорным недолетом. Эсэсовцы всполошились – одни подались за машину, другие попадали в водосток. За «гранатометчиком» выбежали еще двое – помоложе, оба в кепках, в потрепанных пиджачках, стали строчить из автоматов. Офицеры присели за капотом, один из них что-то проорал. Солдаты в броневике нездорово возбудились, припали к амбразурам. Пулеметчик завертел на турели свой пулемет.