Текст книги "Черный штрафбат"

– Да ладно вам, пацаны, выёживаться, – хохотали солдаты. – Держите, отцы-командиры, – совали им бутылки, – бормотните с нами за победу! Неужели за победу не можете бормотнуть? Да вы не командиры, вы просто вредители какие-то…

Кто-то приволок ящик шнапса, и веселье всколыхнулось с новой силой. Пригнали пинками падающего в обморок оуновца, силой заставили выпить бутылку – тот ползал по полу, его тошнило, он расплывался в луже собственной рвоты. Затянули песню – естественно, про победу. Фикус куражился – вставлял в доблестный хор блатные словечки, учил собутыльников, как нужно пить неподражаемый «элитный» коктейль под названием «пляска смерти» – это когда водку смешиваешь с папиросным пеплом. Зорин высосал стакан – и ладно так, приятно улеглось пойло в организм. Понесло с отвычки, давно уже не пил – мир завертелся, он схватился за край стеллажа, чтобы не упасть. Не пей, не пей… – твердил быстро хмелеющий голос разума…

Когда на склад ворвалось ротное начальство, вся рота была в хлам! Тучков хватался за голову, орал, что под бездумно вырвавшейся фразой «закроем глаза» понималось несколько другое. Он бегал по складу, тормошил солдат, которых почему-то неудержимо клонило в сон. Военком Мазарян обвел пространство зачумленным взором, хмуро переглянулся с контрразведчиком Чулымовым, оба удалились в угол, распечатали бутылку пятизвездочного «Мартеля»…

Роту в итоге удалось построить. Солдаты шатались, вываливались из строя, блаженно улыбались, кто-то продолжал по инерции петь. Всё это недоразумение каким-то чудом вывели из деревни – под изумленные взгляды подтянувшихся на готовенькое «краснофуражечников». Построили на обрывистом берегу речушки с перекатами и бурным течением.

– Щас расстреливать будут… – заикаясь, пролепетал Ванька Чеботаев и блаженно захихикал.

– Леха, ты кем будешь – Петькой или Чапаем? – кое-как выговорил Игумнов и затрясся меленьким смешком.

– Рота, форма – ноль, и всем с обрыва в воду! – взревел багровый от гнева ротный. – Кто отстанет или откажется прыгать – лично расстреляю! И не вылезать, пока не прикажу! А вас, товарищи офицеры, это тоже касается. – Он злобно покосился на комиссара и контрразведчика, которые настолько усиленно изображали из себя трезвых, что впору было за живот хвататься.

– А мы чего ржем, словно нам тут «Волгу-Волгу» показали? – повернулся Тучков к хихикающей из своей медицинской подводы санинструктору Галке. – Отвернись, бесстыдница!

Коллективное похмелье было чудовищным. Отвратительное воинское «преступление» спустили на тормозах. Выискивать зачинщиков шабаша и приговаривать их к суровой мере социальной защиты было просто некогда. Да и некому. Да и не столь уж дикое преступление. Русские же люди. Наступающие войска завязли в недружественных лесах Галиции. Фронт местами оголился – слишком много сил оттянул на себя Львов. Войско, стонущее с бодуна, в тот же вечер маршевой колонной отправили в местечко под названием Жаглич – где поджидало пополнение. Военные трибуналы работали не покладая рук – и чем дальше войска продвигались на запад, тем больше совершалось преступлений. И даже при новой «метле» – комроты Тучкове – Зорин оставался командиром отделения. Он снова прохаживался перед строем, всматривался в новые лица, запоминал фамилии, провинности. Пьянка, пьянка, грабеж мирного населения на освобожденной территории, самовольство, невыполнение приказа, пьянка, пьянка, грабеж… Нормальное боевое подразделение. Узнав, что выпить можно и в штрафной роте, солдаты оживали, улыбались, перемигивались. А уж красок для описания недавнего захвата «винно-водочного склада» и попутного уничтожения «роты эсэсовцев» Фикус не жалел. Житие в штрафном подразделении с рассказов златоустов представлялось не такой уж пыткой.

Первого августа штрафную роту влили в состав небольшого соединения, состоящего из 39-го гвардейского танкового полка и двух стрелковых батальонов. Немцы в спешном порядке отступали. Начальство недоумевало – причин к тому на первый взгляд как будто не было. Раньше немцы отчаянно оборонялись. Соединение вырвалось вперед, обойдя с олимпийской скоростью части, наступающие на севере и юге. Гвардии полковник танковых войск Шапилов, возглавляющий наступательный кулак, слал в штаб дивизии бодрые депеши о своих невероятных успехах. И никому не приходило в голову, что где-то за «невероятными успехами» кроется подвох…

Артиллерийская батарея на окраине Артыни оказалась отнюдь не муляжом. Затянутая маскировочными сетками, врытая в землю, – ее расстреливали из танков, поставленных на опушку, прямой наводкой. Попутно разнесли избу. Крестьяне убегали в лес – хромали старики, мелькали женские косынки, грязные детские пятки. За несколько минут батарею сравняли с землей, а когда поднялись в атаку исполненные благородной ярости штрафники, их встретила обескураживающая тишина. Фашисты благополучно ретировались, а все, что могло достаться в качестве трофеев, сами же с особым «цинизмом» и уничтожили. Части двигались дальше, почти не встречая сопротивления.

Полдень второго августа застал роту на марше. Усталые солдаты брели, ломая строй, волоча за собой облако пыли. Мимо проносились танки, проезжали дребезжащие полуторки, набитые автоматчиками, тянулись запряженные в конские упряжки полевые кухни. У потрепанного «газика» с откинутым верхом, покрытого равномерным слоем пыли, спустило колесо. Шофер увел его за пределы обочины и теперь, задрав зад, пытался приспособить в рыхлую землю домкрат. Два офицера вели беседу в поле за машиной. Хмуро поглядывали на водителя, у которого все валилось из рук. На заднем сиденье сидела молодая женщина с погонами сержанта и что-то писала в планшете. Временами она поправляла сбившуюся прядь волос – отводила ее за ухо, но прядь держалась там недолго и снова падала. Солдаты проходили мимо, и каждый считал своим долгом покоситься на девушку. Выкрикивать вульгарности и пошлости в присутствии штабных офицеров штрафники побаивались. Даже Фикус промолчал, только хмыкнул что-то и показал «лыжника, отталкивающегося двумя палками». Зорин тоже покосился – все же какое-то приятное разнообразие.

Ворохнулось что-то под сердцем. Он не придал значения, сделал несколько шагов. Снова ворохнулось. Да нет, ерунда какая-то. Не может быть. Или может? Он резко повернулся, встал, и идущий следом Ралдыгин впечатался в него, ругнулся, принялся обтекать.

В машине сидела Иринка Белова…

Девушка из его снов. Та самая, ради которой он поступил в институт военных инженеров, ради которой не спал ночами, собирался жениться, клялся в любви и действительно ЛЮБИЛ больше всего на свете. Два года не получал от нее писем и весь извелся…

Сердце билось барабанным боем, подперло что-то под дыхалку. Он весь онемел, до кончиков пальцев под сбитыми портянками. Добрел до обочины на подгибающихся ногах и, чувствуя, что не может справиться с охватившей его дрожью, проговорил, кое-как расклеив губы:

– Иринка?..

Она не слышала. Это точно была она! Немного повзрослевшая, но такая же красивая. Нет, еще красивее! Похудела только немного. И форма с эмблемами связистов в петличках ей так шла…

– Зорин, не отставай! – крикнули за спиной. Он дернулся, вышел из оцепенения, сделал знак рукой, что не собирается дезертировать, проговорил громче:

– Иринка?

Она подняла голову, отыскала говорящего отсутствующим взглядом, уставилась рассеянно. И вдруг расширились глаза, мелькнул испуг – он не мог ошибиться! Дрогнул карандаш в руке, выпал, покатился под ноги… Он подошел поближе, а она нащупала дрожащей рукой дверную ручку, открыла дверцу, выбросила ноги в зауженной юбке цвета хаки и щегольских сапожках с набойками. Вышла, встала рядом, покосилась как-то робко на беседующих офицеров, один из которых почувствовал неладное и насторожился.

– Это ты, Алеша…

– Это я, Ириша…

Стальная тяжесть сплющила внутренности. Почему? Они стояли напротив друг друга. Она – такая красивая, с глазками, подведенными неведомо как добытой на фронте тушью, с золотистыми кудряшками, кокетливо выглядывающими из-под пилотки. И он – грязный, пыльный, небритый, бледный, без знаков различия на полевой форме…

– Господи, Алеша…

Она покрывалась смертельной бледностью – словно видела его лежащим в гробу, а не живым и относительно здоровым.

Он подошел поближе, она напряглась, втянула голову в плечи, снова глянула в сторону. Он протянул руку, она поколебалась и дала свою. Ее кожа была прохладная, и сама она, похоже, покрывалась мурашками.

– Ты как, Ириша? – Слова выдавливались с мучительным трудом. – Почему не писала?.. Я ждал твоего письма…

– Ты живой, слава богу, – пробормотала она. – Господи, не могу поверить… – Она быстро заморгала глазами. – Прости, что не писала, Алеша… В сорок втором поступила на курсы радистов, проучилась четыре месяца, жизнь завертела… В сорок третьем надела военную форму, работала в радиоотделе при штабе Степного фронта… Потом сюда перевели – на Первый Украинский… Тружусь в шифровальном отделе полка – все хорошо у меня, Алешенька, ты не думай, не пускают меня близко на передовую…

Она волновалась, кусала губы, а он не мог на нее насмотреться, не отпускал холодеющую руку, чувствовал, как зреет в груди безбрежная тоска.

– А ты… Ты почему такой?

Он понял, что она имеет в виду, усмехнулся что было сил.

– Временное явление, Ириша. Штрафная рота – ты должна про нее, в силу служебных обязанностей, знать.

– Я знаю про нее, Алешенька, вот только не знала, что ты в ней… Господи, – повторила она в третий раз, – да за что же тебя в нее?

Пообщаться не дали. Подошел офицер в звании капитана с тлеющим окурком. Высокий, статный, с залихватски закрученным казачьим чубом под козырьком сдвинутой на затылок фуражки. Подозрительно оглядел солдата в штрафном облачении, насупился.

– Это мой сокурсник, Сережа… – быстро затараторила Иринка. – Я рассказывала тебе, что училась в Новосибирске… Он тоже со мной учился… Не виделись три года, и вот…

Офицер недоверчиво хмыкнул. Не понравился ему этот рваный угрюмый солдат. Хотя и не конкурент тот ему был – такому элегантному красавцу, одетому по «последней» военной моде.

– Ну-ну, – усмехнулся капитан. – Наговорились уже, Ирина Владимировна? Догоняйте свою часть, солдат, – и приобнял смертельно бледную Иринку, не расставаясь с окурком, – как свою собственность, развернул, повел к машине.

А Зорин стоял на обочине – оплеванный, разбитый, подавленный, трясущийся от обиды и разочарования. Иринка выглядывала из-за плеча офицера, а тот заслонял ее своей широкой грудью, начал что-то говорить – нарочито громко, неестественно – вроде как по делу. Сообразил ведь, что неладное происходит, долбаный военно-полевой муж…

Он не помнил, как догнал своих ребят, его о чем-то спрашивали, хихикал Фикус, а он не говорил ни слова, просто не мог говорить. Мир померк, и даже те немногие краски, что еще оставались, стали окончательно размытыми, бледными. Единственное, что помнил он явственно, как мимо промчался «газик» на запасном колесе, обдав колонну штрафников столбом пыли. Офицер заслонил спиной Иринку, он толком ее и не увидел. А ведь даже адрес полевой почты не спросил…

«Впрочем, какой еще адрес? – сообразил он немного позднее. И почувствовал, как ревнивая злоба вытесняет тоску. В одном соединении служим – по крайней мере, пока. Неужели не найдет в не таком уж обширном контингенте нужного человека? Или не разведчик он уже? Ладно, посмотрим, кто кого, – думал Зорин. – Не впервые квасить морды офицерские, разберемся, что за фрукт такой…»

Приближение самолетов конечно же проморгали. Два «хенкеля» стремительно вынырнули из-за леса и устремились, теряя высоту, навстречу колонне. Как снег на голову! Казалось, летели прямо на штрафников. Совсем близко – он видел неподвижное лицо пилота в огромных очках.

– Воздух! – сорванным голосом крикнул кто-то, когда уже и без слов все было понятно.

– Рота, в поле!!! – заорал Тучков.

Солдаты разлетались как голуби, кубарем катились с откоса, бежали в высокую траву, падали, отползали, вставали на корточки, бежали дальше. Когда трассиры понеслись навстречу дороге, штрафников там уже практически не осталось – только грузовики, пара танков, полевая кухня… Пули вспахивали проезжую часть, пыль вставала до небес! Момент для налета был выбран идеально – чистое поле, до ближайшего леса, синеющего где-то впереди, не менее километра. Снаряд из подкрыльной пушки взорвался рядом с полевой кухней. Возница успел «десантироваться» в водоотводную канаву, а лошадям не повезло, взорвались вместе с кухней (а ведь обед кому-то везли, – машинально подумал Зорин, закрывая голову руками). Разорванный фрагмент стального бака ударился о броню танка, свернул гусеницу – автоматчиков на броне уже не было, успели попрыгать. Танк завертелся посреди дороги, как подбитая муха. Две тени пробежали по полю – самолеты с крестами на фюзеляжах с ревом пронеслись низко над дорогой. Казалось, остановись они на мгновение, и можно камнем добросить…

– Рассыпаться в поле! – кричал ротный. – Всем рассредоточиться, лежать! Сейчас обратно пойдут!

Взводные дублировали приказ – в меру понимания и страха. Орали что-то слезное и призывное. Штурмовики развернулись по широкой дуге километрах в трех от места налета и понеслись обратно – практически рядом, как на параде, издевательски покачивая крыльями.

– Эх, два брата-акробата, мать их… – давясь травой, хрипел Игумнов. – Ну, держись, мужики…

Одного не учли фашистские летчики – в кузове грузовика, попавшего под обстрел, имеется спаренный зенитный пулемет. От паники первых мгновений налета уже оправились, подготовились к стрельбе, и когда штурмовики с пронзительным ревом пронеслись над головой, открыли огонь. Сноровка у стрелка была – долбил уверенно. Данный участок местности фашисты уже не обрабатывали – подались в голову колонны, где добыча представлялась интереснее – грузовики, набитые солдатами, мотоциклисты на М-72. И теперь уже на другом конце поля пыль вставала столбом, ухали взрывы, летела земля, и снаряды превращали проезжую часть в рваную стиральную доску.

И все же зенитчик добился своего! Пусть с задержкой, но достал самолет! Тяжелые пули догнали штурмовик, перебили хвост. Самолет задымил, начал болтаться из стороны в сторону. Летчик пытался удержать его от крена, но самолет без хвоста, как правило, не летает. Он качался как на качелях, отвалил в сторону, начал выделывать какие-то сложные пируэты. Выпрыгнуть с парашютом у пилота возможности не было – о землю бы разбился на такой смешной высоте. Удержать машину он тоже не мог, самолет закувыркался, рухнул на кромке леса, и густой черный дым повалил в небо.

Штрафники восторженно завыли. Второй штурмовик скрылся за лесом.

– Молодец, парень! – загалдел народ, потихоньку выбираясь из травы.

Зенитчик в кузове полуторки смущенно улыбался, прижимал руки к груди, отвешивал театральные поклоны.

– Улетел, – вынес экспертное заключение рядовой Щукин, присланный в штрафную роту с аэродромной базы, где служил в ремонтной бригаде. – Всё отстрелял, нет у него больше ни патронов, ни снарядов.

– Эй, рота, подъем, чего разлеглись?! – загрохотал старший лейтенант Тучков. – Не на пляже, чай! Выходи на дорогу, стройся в колонну по два и бегом марш – до леса! Хотите, чтобы еще прилетели?

Исполняли приказ как никогда быстро. Бежали, топая сапогами, вдыхали тяжелую пыль, обливались потом. Огибали воронки от снарядов. Задыхались «не спортсмены», а таковых здесь было подавляющее большинство. Невольно косились по сторонам на последствия авиационного удара. Пехотинцам регулярной армии и танкистам досталось больше, чем штрафникам (у штрафников – невероятно – ни одного погибшего). В кузов грузовика загружали тела убитых автоматчиков – к счастью, погибших было немного, не сорок первый год. У кабины взорванной полуторки сокрушался лишившийся своей любимой игрушки водитель – сидел на коленях, размазывал слезы. Солдатик с сумкой медбрата перевязывал раненого пехотинца – того контузило, он качал головой, как болванчик, тупо пялился в пространство. Второй медбрат подсаживал в кузов еще одного раненого. Зорин почувствовал, как горькая желчь встала у горла. Острый еж сдавил гортань, дышать стало нечем. «Газик», покрытый слоем пыли, застыл под углом в кювете. А чуть сзади посреди дороги красовалась воронка от снаряда глубиной не меньше полуметра. Джип уже проехал, когда рвануло…

Что-то страшное, неотвратимое заползало в душу. Он вывалился из строя, сделал несколько неуверенных шагов. И побежал, задыхаясь, с колотящимся сердцем. Встал, не веря глазам, приблизился на цыпочках. Ерунда какая-то…

– Зорин, отставить! – раздраженно выкрикнул где-то за кадром Тучков. – Вот черт… Рота, стой – полминуты отдышаться!

Вихрем осколков накрыло сидящих в машине, разворотило заднюю часть «Газика». Шофер, пораженный в затылок, выпустил руль, и машина свалилась в канаву. Чубатый капитан за мгновение до смерти что-то истерично вопил – посмертная маска как нельзя лучше отображала эмоции. Иринку он собой не прикрывал… Любимая женщина сержанта Зорина сидела на заднем сиденье. Чуть сползла, запрокинула голову. Ротик приоткрылся, остекленевшие глаза смотрели в небо. Ее красивые ухоженные волосы больше не были золотистыми – красные от крови, она вытекала из-под пилотки. Осколок попал в затылок, она умерла мгновенно, не успела даже толком испугаться.

Зорин на негнущихся ногах обошел машину, погладил девушку по руке, взял ее ладонь. В груди царила пустота. Он ничего не чувствовал. Понимал, что придут прозрение и понимание, вот-вот, они уже на подходе, но еще не пришли, он смотрел ей в глаза и гадал – может, все-таки очнется…

– Зорин, отста… – начал Тучков и осекся, закашлялся. Зорин поднял голову, отыскал его глазами. Кажется, доходило – ох, лучше бы помедленнее…

– Товарищ ста… – Он не смог ни звука из себя выдавить, ноги подкосились, он оперся на борт испорченной машины, слезы хлынули из пустого организма…

Замкнулось что-то внутри, окаменело. Опустошенный, ко всему глухой, невосприимчивый, он прекрасно понимал теперь рядового Кустаря, уставшего искать смерть. Он бежал в атаку – выжатый, пустой, стрелял из карабина, орал что-то страшное, бессвязное. Пули свистели слева, справа, он их не слышал – видел только вражеские траншеи на окраине Комаричей и о смерти даже не думал. А если не думаешь о смерти, значит, подсознательно ее ищешь. Солдаты в мышиной форме и здесь практически не сопротивлялись, пятились, отстреливались, убегали к лесу. Танки били из орудий по опушке – валили молодые дубки, взрывали ракитник. Рота строилась в походный порядок, двигалась дальше маршевой рысью, погружаясь в дебри древнего Галицко-Волынского княжества…

Менялись ландшафты. Осиновые леса сменялись густыми грабовыми, молодыми дубравами с сочным подлеском. Появлялись возвышенности, а порой обширные скальные массивы, опоясанные орешниками и лещиной. Соединение полковника Шапилова двигалось по трем практически параллельным проселочным дорогам. Впереди – саперы, за саперами – танковые батальоны, пехота. Окрестные деревеньки казались вымершими, лишь иногда за печками находили старых бабок, ни слова не понимающих по-русски. Роты обеспечения отстали, горючего в баках оставалось километров на тридцать. Полковник Шапилов бодро докладывал в штаб дивизии об успешном продвижении – о том, что уже к полудню 3 августа может занять райцентр Жлобин, где и будет поджидать отстающих. «Головокружение от успехов» (по меткому выражению товарища Сталина) было налицо. Последнее оборонительное укрепление перед Жлобином – высота, у которой сходились три дороги. А за ней и сам райцентр – гарнизон, по мнению разведотдела, слабый, укрепленных точек, помимо пары пулеметных гнезд, нет. Большое васильковое поле, окруженное дубравами, дорога, обтекающая покатый холм, а на холме пара ДОТов, две-три полевые пушки – больше взвода на эту шишку и не посадишь…

Излишне говорить, что на взятие высоты, обозванной в картах «полевых игроков» высотой № 567, отправили штрафную роту старшего лейтенанта Тучкова. С марша – и сразу в бой, даже оправиться не дали. Взять с ходу – не лежать, не ковырять в носу. Пелена застилала глаза, Зорин бежал, кричал вместе со всеми, стрелял, не целясь. Обычное дело – если ищешь смерти, хрен ее дождешься! В ДОТе что-то вякнул станковый пулемет, но прямое попадание из танковой пушки взорвало его вместе с содержимым. Отдельные вспышки, немцы стреляли из автоматов, но когда волна атакующих затопила холм, сопротивление прекратилось. Воодушевленные легкой победой, штрафники подбегали к траншее, готовые добить врага в рукопашной схватке – любимом развлечении русского солдата.

– Ату его! – орал кто-то отвязный. – Вспомним драку в сельском клубе!

– А чего сразу в сельском? – хохотал сослуживец. – У нас и в городских ДК знаешь какие драки случались!

И с легким недоумением ворвавшиеся в траншею солдаты обнаружили, что окопы пустые.

Несколько пулеметных гнезд, две легкие полевые пушки – ящики со снарядами даже не распечатаны. Несколько трупов немецких солдат, да из развалин взорванного ДОТа торчала обугленная рука. И это всё?

– Товарищ старший лейтенант, здесь нет никого! – заорал самый «наблюдательный».

– Проверить ДОТ! – выкрикнул ротный, пряча пистолет в кобуру.

Зорин первым метнулся к оборонительной точке, зажимая гранату. Уперся ногой в косогор, вырвал чеку, затолкал гранату в амбразуру и отпрыгнул, заткнув уши. В амбразуре даже пулемета не было! Рвануло, и пока там внутри не рассеялся дым, распахнул металлическую дверцу, ворвался в замкнутое помещение с земляными стенами и низким бетонным потолком. Помещение вообще было необитаемым! Но не такое уж и замкнутое – в полу имелся громоздкий люк. Зорин схватился за ручки, сваренные из гнутой арматуры. Подбежал какой-то боец.

– Граната есть? – буркнул Зорин, напрягая мышцы.

– А как же, – отозвался боец.

– Чуть приподниму – бросай.

Комочек металла полетел в черноту лаза, стуча по металлическим ступеням подвешенной лестницы. Отшатнулись, Зорин выпустил ручки люка. Ухнуло где-то глубоко. С грохотом оборвалась лестница. Привет, называется.

– Товарищ старший лейтенант! – он выскочил из ДОТа. – Там подземный лаз, немцы ушли! Хрен его знает куда ведет! Что это значит, товарищ старший лейтенант?

Мог бы и сразу догадаться, разведчик хренов. Не знаком с таким понятием: заманить в ловушку? Волосы встали дыбом – он встретился взглядом с ротным, мнущимся на пригорке. И тот сообразил, позеленел… А рядовой состав весело гудел. Кто-то смеялся – мол, и ладно, меньше работы, больше живых. Не пришел еще час собирать манатки и сваливать на тот свет.

– Идем дальше? – криво усмехнулся взбирающийся на пригорок комиссар Мазарян. – Рота, Жлобин перед нами! Выходи строиться на дорогу!

– Засада, черт возьми… – скрипнул зубами контрразведчик Чулымов. – Дали заманить себя в ловушку, вредители хреновы… – Но слышал его только Зорин. Возможно, еще пара-тройка солдат…

Команду сматывать удочки проорать не успели. Взрыв прогремел в самой гуще народа – разметал людей, как дрова в поленнице. Еще два взрыва, и паника охватила войско. Лавина хлынула с холма – во все стороны. Застрочили пулеметы – из леса, слева, справа, сзади. Люди падали как подкошенные, остальные бежали как тараканы…

– Отделение, ко мне!!! – заорал Зорин, не узнавая своего голоса. Схватил за шиворот растерянно озирающегося Игумнова, отвесил пинка зазевавшемуся Гурвичу. – Всем туда! – махнул рукой на западную оконечность василькового поля. Расстояние не катастрофическое. Да и пулемет там вроде не стучал. – Не подставляться под пули! Перебегать! – и первым прыгнул с косогора, покатился, теряя оружие, пилотку, скинул с плеч вещевой мешок…

Локальную операцию на узком участке фронта немцы провели безупречно. Соединение полковника Шапилова попало в западню – глупо, по-детски. Взрывы гремели со всех сторон. Пулеметчики не жалели патронов. Оторвавшуюся от своих колонну обложили по всем правилам военной науки. Здесь даже не требовалось крупных сил – достаточно заманить в мышеловку. Колонны отсекли. На опушке чадили танки 39-го гвардейского танкового танки, танкисты выскакивали из машин и падали под огнем автоматов. Никто не знал, что происходит с другими частями, попавшими в западню. На поле творился сущий ад. Дорогу с востока перекрыла танковая рота, «пантеры» расползались по полю, стреляли из пушек. По опушке гарцевали мотоциклисты. Пулеметчики в люльках расстреливали охваченных паникой штрафников. На юго-западе дорогу отрезала минометная батарея – немцы выволокли минометы из леса и с ходу открыли огонь по навесной траектории. Васильковое поле превратилось в арену сплошных разрывов, ужаса, смерти…

Зорин полз, задыхаясь. Временами не выдерживал – вскакивал, бежал, но падал – хватало благоразумия, перекатывался, полз дальше. И слева ползли, и справа. Мелькали головы, хрипели прокуренные легкие. Он еще не вник. Потрясение было слишком велико, чтобы так быстро осознать и переварить. Вчера одно потрясение, сегодня другое. Что же ты делаешь? – ущемляла его недремлющая «пролетарская» сознательность. – Ползешь, как последний трус! А ну немедленно встань, возьми оружие в руку и иди сражаться против врага! И неважно, что проживешь ты секунды четыре, зато умрешь достойно!

Не мог он заставить себя подняться. Полз, лишь иногда поворачивал голову – не мог не смотреть на этот ужас. Обезумевшие штрафники метались в дыму разрывов. Куда бы ни бежали, всюду поджидала смерть. Люди валились десятками. Роты уже не было! Не было даже толпы. Мелькнул в дыму старший лейтенант Тучков с пистолетом в руке. Лицо искаженное, страшное, он орал сорванным голосом, пытался сплотить вокруг себя группу солдат, чтобы броситься на прорыв. Собрал человек семь, но взрыв прогремел под ногами – всех разбросало. Упал не добежавший до леса военком Мазарян – пуля прострелила голову. Вынеслась из дыма санинструктор Галка – маленькая, юркая, с черным от копоти лицом. Плохо понимала, что делала – контузило девчонку, ноги работали, а голова – ну, ничегошеньки не соображала! Рухнула на колени перед раненым солдатом – тот стонал, держась за живот. Принялась лихорадочно вытаскивать из сумки бинт. Зорин застонал – что же она делает, глупая? Ведь все уже… Пулеметная очередь пропорола Галку по диагонали – от плеча до пояса. Передернула плечами – словно оса ужалила в спину, упала на раненого, забилась в агонии… Откуда-то взялся рядовой Кустарь. Весь в крови, оборванный, с обожженной рукой, поднял винтовку, выстрелил по лесу. Дико захохотал, обнажив гнилые зубы, передернул затвор. Рухнул, изрешеченный пулями, дождался наконец…

Практически двести бойцов погибли за несколько минут. Кто-то еще метался, их достреливали одиночными выстрелами. Все поле было завалено телами – многие еще шевелились, стонали. Немцы стали развлекаться – отстреливали из леса раненых, комментируя свои упражнения на меткость азартными выкриками.

До опушки оставалось метров двадцать. Руки немели, плохо слушались. Зорин сделал остановку, уткнулся носом в прелую землю. Поблизости кто-то прополз, ускоряясь – хрипел, тяжело отдувался – на финиш пошел. Рядом грохнулось грузное тело – он покосился через плечо. Еще нашел в себе силы удивиться.

– Товарищ капитан? Да вы никак заговоренный?

– Ты, Зорин, из таких же, – прохрипел капитан Чулымов. Выглядел особист ужасно – волосы дыбом, лицо в крови – посекло мелкими осколками. Но вроде не раненый – судя по прыти, с которой двигался. – Чего застыл, сержант? Поползли, что ли? Чуток осталось…

Зорин приподнял голову и ахнул. Тряхнулись кусты на опушке, послышался ровный голос, доносящий до собеседника занимательную мысль. Собеседник гортанно засмеялся.

– Лежите, товарищ капитан, – захрипел Зорин, прижимая Чулымова к земле. – Сдирайте с себя погоны, живо… И портупею тоже…

– Свихнулся, боец… – выдохнул Чулымов. – Я офицер Советской армии…

– Да хоть маньчжурской… – разозлился Зорин. – Помереть торопитесь, капитан? Мертвый вы, конечно, принесете стране неоценимую пользу. Да и врете вы все – хотели бы помереть, не ползли бы за мной… Сдирайте погоны, говорю, пока не поздно, корчите тут из себя офицера благородных кровей…

– Твою-то мать… – Чулымов извернулся, сорвал погон. Зорин помог, рванул второй. Дернул застежку портупеи – капитан начал неуклюже из нее выворачиваться.

– И что ты творишь, Зорин? Все равно убьют…

– А это бабушка надвое, товарищ капитан… Нас еще неизвестно, а вас-то точно убьют…

– Хальт! – прогремело из леса. Затряслись кусты, стали появляться автоматчики в мышиной форме. – Ауфштейн! – подумали и добавили: – Русише швайне!

Настроение у автоматчиков было благодушное. Не стреляли, лыбились, оживленно обменивались репликами. Один из них даже прогулялся до распластавшегося в траве бойца, поковырял у того в затылке стволом, хихикнул – пора вставать.

Выжившие неохотно поднимались из высокой травы под дулами шмайссеров – их рассматривали с любопытством, как зверушек в зоопарке.

– Курт, и это те солдаты, от которых нам приходится отступать? – с легким недоумением спросил плечистый солдат у сослуживца. – Не может быть, в наших штабах сплошные бездельники.

– Это временное положение дел, Гуго, – отозвался сослуживец. – Их просто очень много. Травят, как тараканов, а их все больше и больше. Мы просто не успеваем справляться.

Лучше бы Зорин не знал немецкого языка…

– Сам ты свинья, – проворчал Гурвич, разгибая спину. – Чуть что, так сразу – русская свинья, русское свинья…

– Что он говорит, Курт?

– А бес его знает, Гуго. Странно, что эти евреи вообще умеют разговаривать.

Солдаты непринужденно засмеялись. Ох как смешно. Штрафники вырастали по одному – оборванные, угрюмые. Восемь человек поднялось, десять, двенадцать. Еще трое…

– А вот еще один, – обрадовался немец и побежал, смешно подбрасывая ноги, к скорчившемуся в траве солдату, наставил на него автомат: – А ну, поднимайся, свинья!

Очень не хотелось штрафнику подниматься. Он вцепился пальцами в землю, словно мог этим что-то исправить. С неохотой подтащил ногу, поднял голову. Образовалась бледная, как бетон, физиономия рядового Марусина. Он облизал губы, издал звук, словно тянул за собой многотонный стальной пресс, насилу поднялся.

– Не умеешь быстро? – гаркнул фашист и ударил прикладом Марусина в живот. Бывший староста согнулся от пронзившей боли, открыл рот, намереваясь что-то сказать, но так и не сподобился. Хлопал ртом, словно пескарь, выброшенный на берег. Распрямил со скрежетом спину, но солдат уже разозлился, вошел в раж – ударил повторно. Марусин выхаркнул сгусток крови, и когда приклад в третий раз полетел ему в живот, с неожиданной прытью перехватил ствол, вырвал автомат у оторопевшего солдата. Но воспользоваться приобретением не успел (да и вряд ли планировал) – простучала короткая очередь, Марусин издал последний стон и повалился набок.