Текст книги "Черный штрафбат"

– Поговорим, Егор Максимович Сосновский, майор Русской освободительной армии? – насмешливо сказал Зорин, отбрасывая офицерскую книжку.

– Э-э, Павлик Морозов… – протянул Фикус.

– Какая еще на хрен освободительная армия? – проворчал Игумнов. – От кого освобождаете-то?

– От коммунистов, – проворчал Сосновский.

– Ах ты, гад! – Игумнов занес кулак. Сосновский приготовился принять удар – вздохнул, закрыл глаза.

– Уймись. – Зорин перехватил кулак.

– Предателей повсюду хватает, – усмехнулся эрудированный Новицкий. – Кроме РОА, имеется еще Кавказский Зондерфербанд, Грузинский легион вермахта, та же УПА, Русский корпус и даже Среднеазиатский легион СС…

– Я служу в разведотделе Первой дивизии генерала-майора Буняченко, – с какой-то непонятной гордостью сообщил Сосновский. – Руководство дивизии подчиняется непосредственно генералу-лейтенанту Власову Андрею Андреевичу, командующему армией.

– Вы служите в СС, Егор Максимович?

– Формально – да, – вздохнул Сосновский.

Зорин поморщился. Генерал-майор Власов, кавалер двух орденов Красного Знамени, со своей 20-й армией отлично зарекомендовал себя под Москвой в сорок первом. Именно его солдаты у Красной Поляны в 27 километрах от Красной площади остановили части 4-й танковой армии немцев и отправили их в бегство, выбили из Солнечногорска, Волоколамска. За эту битву Власов получил прозвище «спасителя столицы». О нем даже книгу собирались написать по заказу Главного политуправления. Даже название придумали – «Сталинский полководец». В 42-м командовал 2-й ударной армией, был заместителем командующего войсками Волховского фронта. В мае сорок второго попал в окружение со своей армией, выбирался с изнурительными боями, попал в плен. И неожиданно для всех согласился возглавить «Комитет освобождения народов России» и Русскую освободительную армию, набираемую из советских военнопленных.

– Вы считаете нас предателями, – усмехнулся Сосновский. – Ваше право. Но в нашей армии воюют сто тридцать тысяч бойцов – неужели вы считаете, что все они предатели и трусы? Эти люди ненавидят бездушный коммунистический режим…

– Ну да, режим фашистов, конечно, очень душевный, – хмыкнул Игумнов.

– Сотрудничество с Гитлером – это временная политика…

– Прервем дискуссию, – предложил Зорин. – У всех свои причины стать предателями, согласен. Но мы не специалисты – различать оттенки дерьма. Поговорим о насущном, Егор Максимович.

– Обещаете сохранить мне жизнь, если я все расскажу? – Сосновский, не мигая, смотрел на Зорина. И даже подбородок перестал дрожать.

– Еще чего, – фыркнул Игумнов. – В расход и только в расход.

– Перышком по горлу и в отвал, – хихикнул Фикус. Он как раз поигрывал ножичком – с филигранной точеной рукояткой.

– Тогда я ничего не скажу, – предупредил предатель. – Можете убивать прямо сейчас. А времени у вас не так уж и много – если вам, конечно, интересно знать, что происходит… в поместье пана Вольского.

«А ведь этот тип – кладезь информации для наших, – задумался Зорин. – Сунем под сиденье или в багажник – довезем уж как-нибудь. Потерпит, не барин».

– По рукам, Егор Максимович. Колитесь. Кстати, кем вы были в гражданской, так сказать, ипостаси?

Сосновский поморщился:

– Это так важно? С тридцать восьмого года работал начальником районного отделения милиции…

– Ах ты, шкура! Позоришь порядочное имя офицера советской милиции! – возмутился Новицкий и тоже занес кулак. Пришлось и этого приструнить. Фикус согнулся от хохота.

– Ну, в натуре… Говорил же, что все менты – гниль позорная… Эй, эй, убери грабли, Петр Николаевич, чего ты тут возбух? Нормальный ты мужик. Мы же с тобой почти друзья. Ну… в смысле, тайные друзья. Но согласись, таких, как ты, с гулькин хрен…

Как поссорились Егор Максимович и Советская власть, Зорина интересовало меньше всего. Суть дела состояла в том, что на данном участке местности, примерно в трехстах метрах от места проведения допроса и в полуверсте от населенного пункта Барковичи (это на севере) располагалась абверштелле – разведшкола военной разведки Абвер. До 39-го года там было поместье землевладельца Вольского (под Барковичами – обширные сельскохозяйственные угодья), с 39-го по 41-й в усадьбе располагался штаб дивизии РККА, а в августе 41-го поместье облюбовал Абвер – под учебное заведение для подготовки агентуры и диверсантов для заброски в тыл советских войск. Школа функционировала почти три года – днем и ночью ковала кадры. Многие ее «выпускники» блестяще выполняли задания в советском тылу, кто-то прижился на советской территории в качестве постоянных агентов. Работал центр вербовки и перевербовки – обрабатывали бывших офицеров Красной армии, работников партийного, хозяйственного актива, отловленных советских шпионов… В данный момент, понятно, школа уже не функционирует, учеников вывезли на запад еще на прошлой неделе, последняя заброска окончивших заведение осуществлялась, дай бог памяти, недели три назад – это были офицеры Советской армии, чьи семьи остались у нацистов в качестве заложников. Но персонал – вернее, часть персонала, включающая начальника школы подполковника Абвера Герхарда Хоффера – пока еще здесь. И будут находиться в школе, пока специальная команда не вывезет архивные материалы и рабочую документацию – а это увесистое «собрание сочинений». Да, грузовик, набитый солдатами, – это, видимо, и есть та самая команда, присланная из Жмеричей. Погрузят документацию и ходу. Оставлять такое сокровище русским – преступление. Уничтожать – жалко и глупо. Погрузка должна занять не менее часа. К сожалению, все приходится делать спешно – никто не знал, что русские начнут наступление три часа назад. Данный участок фронта оголен – русские танки могут прорваться в эту местность уже часа через три…

– Вопрос с подковыркой, Егор Максимович, – сказал Зорин. – Какое отношение вы имеете к вывозу материалов из школы?

– Никакого, – ответствовал предатель. – Я слышал в штабе, что группа для вывоза уже готова, они не имеют отношения к миссии, порученной штурмбанфюреру СС Гельмуту Штайнеру и… мне.

– Поясните, пожалуйста.

Всё, рассказанное Сосновским, вызывало недоумение. Но не врал сукин сын, по глазам было видно, что не врал… 20 июля, две недели назад, группа заговорщиков из числа высших офицеров вермахта, руководимых начальником штаба армии резерва подполковником Клаусом вон Штауффенбергом, совершила покушение на жизнь Адольфа Гитлера. Готовился антинацистский переворот. Бомба взорвалась на совещании у фюрера – в деревянном бараке недалеко от бункера «Вольфшанце». Взрывное устройство установили неудачно, взрывную волну смягчил массивный дубовый стол. Четверо участников совещания погибли. Но не фюрер. Гитлер выжил, хотя и получил ранение в ногу, вывих правой руки, опалил волосы, повредил барабанные перепонки и временно оглох на одно ухо. Заговор провалился. Части СС и вермахта так и не сцепились. Генерал-полковник Бек застрелился. Организаторы заговора Клаус фон Штауффенберг, полковник Квирнхайм и обер-лейтенант Хафтен расстреляны вечером 21 июля. С этого дня вермахт лишили относительной автономии от партии и СС. Гестапо провело тщательное расследование. Покатились аресты участников заговора, допросы. Осужденных казнили на гильотинах, на рояльных струнах, подвешенных к крюку, в тюрьме Плётцензее. Абвер попал под жесткий прессинг СС и СД. Хватали всех, кто мог хотя бы теоретически быть причастен к заговору. Из канцелярии рейхсфюрера СС Генриха Гиммлера спускали циркуляры – невзирая на обстоятельства, всех подозреваемых в заговоре доставлять в Берлин. В компанию этих, без сомнения, достойных и уважаемых людей попал и Герхард Хоффер – начальник местной школы Абвера. Он знает о приказе, ждет, когда за ним приедут, и собирается доказывать в Берлине свою непричастность к деятельности ренегата Штауффенберга.

– И вы уверены, что он еще не сбежал? – удивился Зорин.

Сосновский усмехнулся и начал что-то плести о кодексе чести немецкого офицера, о достоинстве, о презрении к опасностям… Зорин перебил:

– И вам с офицером СС Штайнером было поручено доставить Хоффера в Берлин?

– Это так, – вздохнул Сосновский. – Сопровождение не нашли, повсюду неразбериха. Хоффер – это понятно, но почему я? Трудно сказать, чем обусловлен такой выбор – возможно, той же неразберихой. Все спешат, скоро появятся советские войска…

– Чушь какая-то, – покрутил головой Гурвич. – Наши уже рядом, а эти исполняют какие-то циркуляры.

– За неподчинение расстрел, – вздохнул Сосновский. – Циркуляры СС – это святое. Они обязаны быть выполнены, даже если фюрер уже мертв, а Берлин захвачен врагом. Имеется дата, имеется печать, имеются сроки выполнения. Это немецкий порядок. Вам трудно это осознать с вашим менталитетом…

– Несколько вопросов, Егор Максимович. Вам знакомо поместье, в котором расположена разведшкола?

– Да… – Сосновский несколько минут пространно рассуждал. Штрафники терпеливо слушали.

– Герр Хоффер знаком с теми, кто за ним приедет?

– Не думаю… По телефону ему сообщили лишь имена и звания…

– Подлежащая вывозу документация имеет ценность?

– Безусловно… Я бы сказал, что это Клондайк. За три года через школу прошли не менее тысячи человек. Да, конечно, кто-то перебегал к русским, кто-то погиб, кто-то бездарь, кого-то воздерживались отправлять на задания по ряду причин. Но тем не менее. Я бы сказал, это потрясающее собрание секретной информации. Многие «кроты» до сих пор работают в тылу советских войск, другие служат в армии, третьи расползлись по регионам и ждут посланников – у них надежные документы, убедительные «легенды», положение в обществе, а кто-то и вовсе – занимает руководящие должности… Уйдут немцы – останется националистическое подполье. Ведь кто-то должен проводить дезорганизацию тыла Красной Армии, срывать заготовительные, уборочные и мобилизационные компании, истреблять партийный и советский актив?..

– Я понял вас, Егор Максимович, вопросов больше нет…

– Не забывайте, вы обещали сохранить мне жизнь, – напомнил Сосновский. Он, не моргая, смотрел в глаза Зорину.

– Помню, не волнуйтесь… – Зорин отвернулся. Как бы пережить последние сомнения…

За спиной раздался сдавленный хрип. Он резко повернулся, но было уже поздно. Откуда такая сила в дохленьких лапках Фикуса? Он свернул шею предателю буквально одним поворотом! Сосновский даже не брыкался, только глаза его сделались красными, как кровь, лицо побагровело и язык свесился до подбородка.

– Фикус, какого хрена? – всполошился Зорин. – Я же обещал ему…

– Твоя совесть пусть храпит спокойно, командир, – уверил Фикус, плотоядно улыбаясь, – а я не припомню, чтобы обещал ему что-нибудь такое.

– Да правильно всё, – отмахнулся Игумнов, – война идет. А мы тут в благородство играем. Гусары, что ли? Подумай, Алексей, на хрена нам эта обуза?

Неприятно как-то было. Но он почувствовал облегчение.

– Ладно… Слушай, мужики, внимательно. Имеется отличная возможность хапнуть… вы сами слышали что.

– Не дури, старшой, – запаниковал Фикус. – Этот фраер нам тут баки вколачивал, а ты ему поверил… В натуре говорю – горбатого лепил! Старшой, у тебя здоровенная заноза в заднице, ты знаешь?

– Заткнись, Фикус, – перебил Новицкий. – Зорин дело говорит. Не с пустыми же руками к своим возвращаться.

– А все равно не поможет, – печально улыбнулся Гурвич.

– И ты заткнись, – бросил Зорин. – Времени в обрез. Самое большое, что у нас остается, это полчаса. Итак, постановка задачи. И не хохотать мне тут! Шельнис будет шофером. Согласно зольдбуху вы теперь у нас, Павел Генрихович, фельдфебель Теодор Эберс, просьба любить и жаловать. Новицкий станет Сосновским… Фикус, не язвить! А я – штурмбанфюрер СС Гельмут Штайнер. Просто и со вкусом. Быстро моемся, бреемся… Фикус, воду!

– А я рожу, что ли?..

– Быстро, парни, быстро… Разворошить офицерский багаж в машине – неужели там нет бритвенных принадлежностей? Не верю! Это у вас, оборванцев, ни хрена нет! А у фрицев все есть. Фикус, воду, я сказал! Слышишь, ручей журчит?.. В ладошках носи! Пулей, солдаты! Хоть рожи помойте! Вы же солдаты тысячелетнего рейха! Ну, и руки, конечно…

– Позвольте вопрос, господин штурмбанфюрер, – проворчал Игумнов. – Нам тоже бриться?

Прыснул Гурвич.

– Вам не надо. Можете выдвигаться на позицию. Разберетесь, где там можно залечь. Ловите ситуацию, следите за сигналами. Я понятия не имею, как пойдет. С огородов заходите, не светитесь… – Он резко повернулся к растерянным Новицкому и Шельнису. – Перевоплощаемся, бойцы. Творческая работенка предстоит. Только не говорите, господин фельдфебель, что вы не умеете водить машину.

– Умею, – смутился Шельнис, – у меня на гражданке была своя «эмка»…

– Да вы у нас сущий буржуа, дружище Теодор. Может, и немецкий язык знаете?

– Знаю… – окончательно перекрасился в помидор Шельнис. – Папа у меня в детстве был очень строгий, с ремнем заставлял учить…

– Но я не знаю немецкого, – нахмурился Новицкий.

– А вам и не надо, – отмахнулся Зорин. – Ваша задача самая простая, Петр Николаевич, – многозначительно помалкивать и надувать щеки.

Сердце колотилось, как полковой барабан. Он еле сдерживал поток эмоций. То кровь приливала к щекам, то бросало из жара в холод. То спина начинала покрываться инеем, а через мгновение – потом. Канонада нарастала – медленно, неукротимо. Единственная закавыка – грохотало уже не на востоке, а где-то севернее. «Но так и надо, – рассудил Зорин. – Если фронт открыт, зачем долбить по пустому месту?»

Машина медленно ехала по укатанной грунтовке. Дорога была сравнительно узкой, две машины разъехались бы с трудом. Впереди – распахнутые ворота, полосатая будка охранников, за воротами аллейки, мощенные гравием, заброшенные клумбы, кусты. А перед будкой – и слева, и справа – метров на пятьдесят тянулись невысокие каменные возвышения – эдакие барьеры естественного происхождения. В этих скалах должны засесть с пулеметом Игумнов, Гурвич, Фикус…

Он покосился на водителя. Шельнис подался вперед, руки на баранке дрожали, капельки пота блестели на лбу. Но форма убитого шофера интенданту шла – особенно Пряжка Железного креста под кнопкой на кармане: орел с венком дубовых листьев вокруг свастики. И ниже год: 1939.

– Все в порядке, Павел Генрихович?

– А по мне это скажешь, Алексей? – бормотал, заикаясь, Шельнис. – Боюсь, не справлюсь, подведу, осрамлю вас…

– Неудобно перед немцами будет, – хмыкнул в затылок Новицкий.

– Справишься, Павел Генрихович, справишься. Тебе и говорить-то не придется. А если придется, то не забывай, что ты немец. А волнение твое вполне объяснимо. Помнишь «официальную» версию того, что с нами случилось?

– Помню, Алексей… На нас напали гнусные партизаны… Представляете, у этого шоферюги была розовая майка… Нет, серьезно, черные трусы и розовая майка… Умора, правда? Никогда в жизни не видел розовых маек…

– И ты ее надел? – догадался Зорин.

– Ага, каюсь… стащил с мертвеца и надел… Ну, вроде как на счастье. Имею я право хоть раз в жизни поносить розовую майку?

– Трусами тоже поменялись? – усмехнулся с «галерки» Новицкий.

– Не, что ты, трусы не стал, еще чего. Только майку…

– А вы, Петр Николаевич, – повернулся Зорин, – перчаточки не забудьте надеть. А то с вашими, знаете ли, кровавыми мозолями…

За Новицкого Зорин был спокоен. И форма на нем сидела ладно, и физиономию тот сделал для предателя вполне соответствующую – видел в зеркало, как тот гримасничал. Только бы Шельнис не подвел…

Учебное заведение переживало не лучшие времена. Ветер гулял по заброшенному парку. Кусты по периметру высокой ограды стояли какие-то понурые, сиротливые. Шельнис притормозил – от будки в их сторону направлялся рослый солдат с погонами капрала и внушающим носом. На пороге застыл еще один – выглядывал и что-то жевал.

– Прошу прощения, господа офицеры, вы обязаны предъявить… – Он подошел поближе. – О, мой бог, господин штурмбанфюрер, что с вами случилось?

Кровь с униформы фельдфебеля и офицера СС отстирывать было нечем, некогда, да и незачем. Надевали, как было, превозмогая брезгливость и рвотные позывы.

– На нас напали, капрал, – неохотно объяснил Зорин, опуская окно. – Буквально в паре километров отсюда. Еврейские партизаны перекрыли дорогу, но мы прорвались. Эта кровь не наша, капрал. Пришлось ввязаться в драку – слава Господу, у этих мерзавцев заклинило автомат. – Зорин усмехнулся. – Так что теперь и у нас имеется еврейская кровь.

– Отличная шутка, господин штурмбанфюрер, – оценил капрал. – Позвольте взглянуть на ваши документы?

– Разумеется, солдат. – Зорин блеснул офицерской книжкой, закованной в дорогую кожу. – Гельмут Штайнер, СС, майор Сосновский из разведотдела Первой дивизии РОА, фельдфебель Эберс. – Он не дал ему толком всмотреться в фото, захлопнул документ. – Все в порядке, капрал?

– Так точно, – щелкнул каблуками солдат. – Именно вас мы и должны пропустить.

– Подполковник Хоффер, надеюсь, на месте?

– Так точно, господин штурмбанфюрер. Он ждет вас у себя на втором этаже. Последняя комната по коридору. Ждали только вас. В абверштелле осталось восемь человек. Мы получили приказ дождаться вашего прибытия, а потом срочно уезжать… – Солдат невольно прислушался – канонада нарастала с каждой минутой.

– Документацию еще не вывезли?

– Никак нет, господин штурмбанфюрер. Взвод оберлейтенанта Зоммеля еще здесь. Занимаются погрузкой. Я думаю, скоро закончат.

– Прекрасно, – кивнул Зорин. Покосился на Шельниса, который потихоньку превращался в памятник на собственном надгробии. – Трогайте, фельдфебель.

Машина ехала по гравийной дорожке, объезжая центральную клумбу, за которой давно уже не ухаживали. Здание школы представало в полном великолепии. Особняк из серого камня. В архитектуре неуловимо проступало что-то готическое, гнетущее. Две башни по краям, опоясанные вкруговую балконами, островерхая черепичная крыша, венчаемая флигелем, помпезное парадное крыльцо, выходящее на обширный, устланный речной галькой плац. Окна здания прятались за пилястрами и тяжелыми карнизами – словно глаза, глубоко запрятанные в глазные впадины. Парадное крыльцо было не единственным входом в здание. Имелась еще одна дверь – на правом торце. Там крыльцо было несколько скромнее. Солдаты с засученными рукавами и автоматами за спинами выносили из здания тяжелые заколоченные ящики, складировали их в нескольких шагах от крыльца. Неповоротливая машина с длинным кузовом (достаточно места, чтобы загрузить документацию и взвод солдат) пыталась развернуться на суженном пространстве, чтобы встать к грузу задом, к воротам передом. Водитель свешивался с подножки, а сзади бегал коротконогий солдат и знаками показывал, куда сдавать. При всем этом действии присутствовал офицер. Он прохаживался, заложив руки за спину, и что-то насвистывал.

– Вставай напротив крыльца, – буркнул Зорин.

Он вышел из машины – прямой, как струна, с каменным лицом, в щегольской эсэсовской форме. Надвинул козырек фуражки на глаза, начал осматриваться, постукивая по ладошке парой скомканных кожаных перчаток. От взора не укрылось, как мелькнула тень в окне на втором этаже. «Рады вас приветствовать, подполковник Хоффер. Волнуемся, старый прусский пес?»

Он демонстративно, не таясь, осмотрелся. Пространство открытое, хорошо просматривались ворота с будкой, скалы за воротами. Он прищурился – показалось или нет, что в каменных развалах что-то мелькнуло? Нет, не показалось – Игумнов махнул ладонью. Отлично. Он сделал несколько шагов до края плаца. Машина с горем пополам развернулась, водитель заглушил мотор и закрыл глаза. Солдаты принялись загружать ящики в нутро кузова. Плохой от заднего крыльца прострел для пулеметчика, деревья мешают. Не разгуляешься. Да и далеко. Его заметил офицер, щелкнул каблуками, вскинул руку в гитлеровском приветствии. Зорин отозвался небрежным жестом, сделал знак, что не стоит на него отвлекаться. А тот и не стал бы. Прослеживалось в его движениях что-то нарочитое, ироничное. «А обязан офицер вермахта подчиняться приказам СС? – задался Зорин резонным вопросом. – Вроде должен – особенно в свете недавнего покушения на Гитлера. Но стоит ли рисковать?»

– С богом, Петр Николаевич, – бросил он, возвращаясь к машине. – Вынимайте свою задницу, чего вы там приклеились…

Они неплохо смотрелись – оба статные, прямые, в идеально сидящей форме. Шли степенно, с достоинством. Новицкий – на полкорпуса сзади. Поднялись на крыльцо, вошли в холл – пустой, гулкий, с огромной люстрой и круглыми колоннами, стилизованными под античные. Поднялись по мраморной лестнице, зашагали по коридору. Звук шагов отдавался от стен, гулким эхом взмывал к высокому потолку. Много помещений, есть закрытые двери, есть открытые. Плюгавенький тип в полувоенном одеянии вышмыгнул откуда-то с папочкой, застыл, вытянувшись по стойке смирно. Зорин небрежно кивнул, не опускаясь до отдания чести – больно надо отдавать тут всякому честь… Они шли по коридору – с каменными лицами, неуклонно приближаясь к массивной, обитой бронзовым украшением двери в конце коридора…

– Хайль Гитлер! – Подполковник Хоффер уже стоял посреди просторного зала, в котором вместо одного можно было разместить десять кабинетов. Без фуражки, застегнутый на все пуговицы, невысокий, седоватый, в идеально сидящем мундире с синими вставками и алыми плетеными петлицами. Зорин поводил носом – в помпезном кабинете явственно потягивало дорогим коньяком. И глаза у визави были подозрительно красными.

– Хайль, – небрежно махнул предплечьем Зорин, покосился – закрыл ли Новицкий дверь. – Подполковник Хоффер?

– Да, штурмбанфюрер. – Хоффер вел себя с достоинством, не выказывал ни страха, ни волнения. – У вас мундир в крови, вы знаете?

– Я заметил, подполковник, – кивнул Зорин. – Вы будете удивляться, но война идет даже в тылу наших войск. Партизаны, знаете ли, зверствуют. Долго рассказывать. Вы готовы, герр Хоффер?

– Так точно. А вы… достаточно молоды для своей должности, штурмбанфюрер Штайнер, – подметил подполковник. Мелькнуло что-то в глазах. Уж не предтеча ли подозрения?

– Это пройдет, подполковник. – Зорин сухо улыбнулся.

– И акцент у вас… – Бывалый шеф разведки нахмурился.

Ну, конечно, немецкий у Зорина был не совершенен. Отшлифовать бы надо.

– Я из Данцига, герр подполковник, – с ходу нашелся Зорин. – Предки частично были поляками, увы…

На этом бессмысленный разговор он предпочел закончить. Вынул «вальтер», упер Хофферу в грудь. Немец тяжело вздохнул, и глаза его наполнились тоскливым содержанием.

– Все в порядке, Хоффер, – сказал Зорин. – На вашем месте я бы предпочел не кричать, а тщательно выполнять наши распоряжения. Скажу вам по секрету, комиссия по расследованию обстоятельств заговора на фюрера получила информацию, что вы являлись активным членом сообщества предателей и соглашателей с Западом. Вас расстреляют, едва доставят в Берлин. Поэтому в ваших же интересах…

– Кто вы? – прохрипел Хоффер.

– Я офицер СС, – держался выверенной линии Зорин, – но выполняю миссию несколько отличную от той, которую должен был выполнять поджидаемый вами Гельмут Штайнер. Я обещаю вам жизнь, подполковник, в обмен на вашу лояльность и воздержание от глупостей. Учтите, оба «вальтера» наготове и пристрелят вас при первой же попытке обвести нас за нос.

– Что вы хотите? – Хоффер не менялся в лице, но жилка на виске начинала мелко подрагивать.

– Когда закончится погрузка?

– Я не знаю… скоро…

– Офицер подчиняется вашим приказам?

– Конечно… он же офицер вермахта…

– Прекрасно. – Зорин удовлетворенно кивнул. – Сейчас мы дружной компанией спустимся вниз и дождемся окончания погрузочных работ. И чтобы рядом не было никаких посторонних. Подышим свежим воздухом, полковник. Уверяю вас, сегодня исключительно погожий денек. Птички поют, артиллерия за горизонтом работает…

Напряжение давило грудную клетку, он не мог вдохнуть во все легкие. Словно под прессом лежал. Волосы шевелились под фуражкой. Молоточки постукивали в голове – все больнее, больнее… Они стояли на краю плаца, наблюдали за окончанием погрузки. Кобура расстегнута, и выхватить пистолет было делом одного мгновения. Хоффер, мертвецки бледный, стоял слева, молчал. Неодобрительно косился на свою тень – чего, мол, пристала? Позади него и чуть левее – Новицкий – физиономия каменная, кобура расстегнута.

– Игумнов в курсе, – бросил между прочим. Зорин облегченно перевел дыхание – из сказанного явствовало, что пулеметчик на позиции и подал знак.

– Что он сказал? – встрепенулся Хоффер.

– Не знаю, – пожал плечами Зорин. – Эти русские любят разговаривать сами с собой.

Последний ящик растворился в утробе грузовика. Офицер что-то крикнул – из здания потянулись солдаты – вспотели, бедненькие. Устало смеялись – кто-то рассказывал забавную историю. Словно и не было рядом русского наступления. Неужели и впрямь считают, что погонят русских обратно? Один уже поставил ногу на подножку, другой начал игриво подсаживать его за задницу.

– Хоффер, прикажите офицеру, чтобы построил своих людей на плацу, – процедил Зорин. – Всех до единого. Весь взвод. Скажите, что хотите сказать им несколько слов.

– Зачем? – качнулся подполковник. – Что я им скажу?

– Выполняйте, Хоффер.

– Зоммель, постройте взвод на плацу! – хрипло выкрикнул подполковник. – На пару минут!

Офицер повернулся, состроил недоуменное лицо, искоса глянул на Зорина, каркнул что-то своим солдатам. Солдаты потянулись на плац, поправляя обмундирование и болтающиеся за спинами автоматы. Неторопливо выстраивались по отделениям. Вразвалку приблизился Зоммель, молча смотрел, как командиры отделения строят подчиненных. Только сейчас Зорин обратил внимание на шлифовки в виде вензелей на погонах. Переплетенные литеры «GD». «Прекрасно, знаменитая дивизия „Великая Германия“, прославившаяся безжалостными карательными акциями на оккупированных территориях – такими, что и СС бы позавидовало. Эко разбросало-то вас, ребята, по фронтам…» Напряжение давило со страшной силой. Он видел краем глаза, как из машины выбрался Шельнис, начал смещаться, как бы невзначай, к грузовику. «Мог бы физиономию попроще сделать, товарищ проворовавшийся интендант…»

– Хоффер, я обещал вам неприкосновенность, – пробормотал Зорин. – Поэтому слушайте, второй раз не предлагаю. Скажите Зоммелю, что зачитаете приказ, сейчас его принесете. Бегите в здание, выйдете через задний ход… Не забывайте, что вас уже приговорили в Берлине к расстрелу. Впрочем, если вам так хочется блюсти свою поруганную офицерскую честь…

– Но что мне делать? – Хоффер был раздавлен, потрясен, он из последних сил старался выглядеть спокойным. Возможно, он о чем-то уже догадывался.

– Сдавайтесь русским, что я вам еще посоветую? Не сдадитесь – вас все равно найдут. Что вы волнуетесь, вы не СС, выполняли свой солдатский долг. У русских нет обыкновения расстреливать пленных высокопоставленных офицеров абвера. Можете ввернуть по случаю о вашей причастности к покушению на Гитлера – это прибавит вам козырей.

– Но я не участвовал в покушении на Гитлера, хотя и не приветствовал никогда политику СС и гестапо – особенно на оккупированных территориях…

– Кто об этом знает? Действуйте, Хоффер. Удачи вам…

«Дал слово – крепись. Эх, – думал он, – нет рядом Фикуса, избавил бы от нелепых угрызений совести…»

В ушах звенело, он не вслушивался, что бросил Хоффер Зоммелю. Торопливо двинулся прочь, взбежал на крыльцо, исчез в здании. Да пусть хоть стреляется. Зоммель проследил взглядом за начальником школы, пожал плечами. Отдал команду – и солдаты встали по стойке вольно. Шельнис был уже где-то сзади, пошаркивал подошвами, смещаясь к грузовику. Новицкий начал движение. Это правильно, убираться надо с линии огня…

Он распахнул позолоченный «эсэсовский» портсигар. Бросил сигарету в зубы, вовсе не собираясь ее курить. Похлопал себя по карманам, сделал вид, что нет зажигалки, повернулся к уходящему Новицкому, сделал за ним несколько шагов. И последнее, что заметил – взгляд Зоммеля, исполненный какого-то презрительного недоумения.

А дальше несколько страусиных прыжков, повалил на гравий замешкавшегося Новицкого, рыкнул что-то Шельнису…

Впервые в жизни злобный лай немецкого пулемета был сродни лебединой песне. В солдатском мастерстве Игумнова он уже не сомневался. Ливень свинца порвал плотную массу мышиного цвета! Выхватывая пистолет, Зорин видел, как в числе первых задергался Зоммель. Страшноватый, однако, танец. Солдаты орали от страха, охваченные паникой, валились гроздьями. Несколько человек бросились в сторону – Игумнов перенес огонь. Немцы падали друг на друга, не успевая перевести автоматы, висящие за спиной, в боевое положение. Двое или трое бросились назад – к ступеням. И полегли на ступенях, истекая кровью. Короткая пауза – перезарядка, кто-то хромал в сторону грузовика, глупыш. Зорин выстрелил, не вставая – немец повалился ничком, колотился в конвульсии, выхаркивая кровь. Тела валялись по всему плацу – многие еще шевелились. И вновь загрохотал пулемет. Пули вонзались в тела, рвали мундиры. Несколько секунд – и уже никто не шевелился…

Выстрелы от КПП – бежали, двое, не соображая, откуда стреляют. Игумнов подождал, пока они появятся на открытом месте, снял короткой очередью. Оба покатились по речной гальке – и капрал с внушающим носом, и напарник – любитель жевать в неурочное время…

– К машине! – просипел Зорин.

Новицкий оттолкнул тормозящего Шельниса, первым кинулся к кабине. А из кабины выбирался бледный, как привидение, шофер. Что такое? Почему не в строю, боец?! Ах, ну точно – приказ же был построить солдат Зоммеля, а этот шоферюга – видно, кот, гуляющий сам по себе. Как же проглядел Новицкий?! Подбежал к кабине и схлопотал пулю из пистолета! Отшатнулся, закачался, уставился злыми глазами на трясущегося водителя, сделал пальцами хватательное движение… и повалился навзничь. Зорин уже летел, орал во все горло, высаживал из «вальтера» пулю за пулей. Шофер задергался, пытался вскинуть пистолет, зацепил им за зеркало, выронил. И тоже орал, глядя, как летят в него пули. Защищался руками, а когда получил в бочину девять грамм, завизжал, как поросенок…

– Шельнис, за руль! – Зорин рухнул на колени перед Новицким. И завыл – прямо в сердце попал, гад… Вскочил, пнул от злости мертвого водителя, пнул еще раз, третий. Спохватился – тому уже не больно! – побежал в обход кабины, чтобы занять свое место.

– Заводи!

– Смотри! – захрипел Шельнис, тыча пальцем куда-то перед собой. Зорин посмотрел и обомлел. Со стороны леса к контрольному пункту приближался еще один грузовик…

Этот был поменьше. Но не суть. Что происходило? Прислали людей на усиление? Почуяли куриными мозгами, что ценную документацию могут умыкнуть?